Мужик на Иссык-Куле
Н. А. Северцов. Путешествия по Туркестанскому краю и исследование горной страны Тянь-Шаня, совершенные по поручению Императорского Русского географического общества доктором зоологии, членом Императорского Русского географического и других ученых обществ Н. Северцовым. - СПб., 1873.
Настоящее лето на Иссык-Куле начинается не ранее июня, май, когда все цветет, еще прохладен, и г. Семенов на Санташе и в конце мая застал утренники, которые еще и в этом месяце, хотя весьма легкие, бывают и у озера; дожди часты, нередки и в июне; только июль и август жарки и сухи, и то далеко не в такой степени, как внизу: в тени 20-22 °Р [25-28 °C. - rus_turk.] тепла, редко 25° [31 °C] - не более, и дожди, еще не редкие в ельниках, и в эти месяцы падают и до озера. Первые осенние утренники бывают в конце августа или начале сентября, и тогда уже опять выпадает тотчас тающий снег. Таким образом, снег бывает до 9 месяцев в году, но ни один месяц не лежит постоянно; лето умеренно жарко, зима умеренно холодна, не холоднее, чем в Верном, если даже не теплее, так как Иссык-Куль хорошо защищен от северных ветров высоким Кунге-Алатау; весна и осень продолжительны. Озеро никогда не замерзает - почему и зовется Иссык-Куль, «теплое озеро». Его монгольское имя, Темурту-Нор, значит «железное озеро» - от добывания из самого озера железной руды, именно из упомянутых скоплений черного шлиха, т. е. железного блеска, в устьях речек.
К. И. Тихомиров. Спуск к Иссык-Кулю с горного перевала Курметы
На Зауке я застал пост: небольшое земляное укрепленьице у входа в ущелье, где стоял взвод солдат; верстах в двух от него мы остановились у арыка, выведенного из Зауки и бегущего по гальке светлым и быстрым ручьем: корма были хорошие, а у самой реки одна галька. Кстати, и сопровождавшие меня казаки просились съездить на пост, сложить там кое-какие пожитки, которые они считали излишними для похода, но почему-то не захотели оставить на Аксу. Чтобы устроить это, несколько казаков отправились с вечера и вскоре вернулись с мужиком, с которым и стали толковать насчет хранения своих вещей, и скоро сладились.
Хотя Щедрин и говорит, что мужик всегда найдется, но этому я удивился, давно их не видавши: с самого Оренбурга, на длинном пути через Новую линию, Омск, Семипалатинск, Копал, Верное, я все встречал только казаков, татар и киргизов, и не видал ни единого настоящего мужика, а тут нашелся, да еще самый коренной, великорусский, не помню, какой губернии, но помню, что из средних и черноземных - чуть ли не Курской; жаль, что не записал имени этого первого пионера русской вольной колонизации на Иссык-Куле.
Русский переселенец. Семиречье, начало 1880-х
Он был послан своим обществом землю высматривать для переселения, походил по Семиречью и добрался до Иссык-Куля, где жил уже второй год, наживая деньгу на обратный путь: и наживал успешно. Пришел он без гроша, поистратившись дорогой, нанялся работать при постройке Аксуйского поста, а там присоединился к заукинским кара-киргизам, устроил мельницу, купил лошадей, собрал телегу, стал промышлять извозом, возить хлеб и ставить муку на Аксуйский пост и Заукинский пикет, а в 1867 г. нанял уже и засеял киргизские поля с платой за орошение из урожая; лучший доход давала ему мельница; мука, получаемая в плату за помол, имела хороший сбыт в иссык-кульский отряд, и он уже закупал киргизский хлеб зерном, а продавал мукой, пользуясь полным доверием и казаков, и киргизов, что ему давало возможность покупать в кредит. У самого Заукинского поста был у него свой хуторок; тут же и небольшая водяная мельница, на быстро бегущем арыке.
Казаки в лагере сдали ему свои вещи, а на другое утро он за ними заехал и увез; квитанции не потребовалось. Дай бог, чтобы теперь он уже жил и промышлял на Иссык-Куле со своими односельцами: это было бы поселение надежное, именно такое, какое нам нужно в том крае, а не опустошение лесов бессмысленной порубкой и полей бестолковым орошением, как бывает в поселениях казачьих, где многие валят ели и оставляют гнить - свезти трудно; нарубит елей десять - свезет одну; наловят рыбы - сбыть некуда, солить нечем, сварят похлебку, а воз-другой на берегу вывалят на корм воронам; так же и с дичью; а пашни занимают киргизские - перегадят арыки, давай новую, как под Копалом, где поля разбросались клочками на 30 верст кругом; туда попали одни казаки, по наряду, из приалтайской тайги, и поиспортили естественные богатства края, отчасти и затем, чтобы сердце сорвать за выселение из мест, где они обжились и им было привольно.
У Верного началось таким же опустошением; но потом любезное казакам пчеловодство поправило дело, привязавши их к новой стране. Сверх того, в заилийских станицах (как и в позднейших переселениях на Семиречье) была благодетельна вольная крестьянская колонизация. Эти крестьяне, конечно, все еще переименовывались в казаков - но вызывались желающие получить, под этим условием, определенные за переселение льготы. Поучительны по этому предмету цифры, приводимые Абрамовым [«Записки Географического общества» по общей географии за 1867 год; « Алматы, или укрепление Верное, и их окрестности», стр. 260, 261, 267]; в Верное поселены две сотни казаков, всего 388 человек, и 200 крестьянских семейств; в Талгар (Софийскую) 25 казачьих и 97 крестьянских семейств; в Иссык (Надеждинскую) 25 казачьих и 100 крестьянских семейств.
И в Талгаре, и в Иссыке хозяйство лучше, чем в Верном; поля более скучены, ближе к станицам, правильнее орошаются, леса лучше берегутся; косят более сена. Не привожу цифр скота, потому что они мне кажутся слишком малы и не соразмерны с числом жителей, потребностью казачьей службы и количеством обработанной земли; но дело в том, что в Верном, при множестве казаков, и крестьяне позаимствовались их бесхозяйственностью, а в станицах наоборот: многочисленный крестьянский элемент дал свой характер и казакам. И то еще заилийские казаки хозяйничают лучше копальских, что я приписываю именно тому, что для переселения и из них были вызваны желающие.
На тех же основаниях и в те же 1855-6 года, как и в Заилийский край, вызваны казаки и крестьяне в новые семиреченские селения [Статьи г. Абрамова, «Зап. Геогр. общ.» 1867 года: «Река Каратал и ее окрестности», стр. 269; «Город Копал с его округом», стр. 279, «Верхнелепсинская станица», стр. 321. Опустошение копальских окрестностей Абрамов называет «распространением пашен при возрастающем населении», но я ему очевидец, сами казаки признавались мне в хозяйственной неурядице, сами называли копальскую окрестность испорченной беспорядочными порубками и запашками.]: Лепсинскую станицу, Баскан, Саркан, Арасан, Коксу - и везде живут лучше, чем в Копале; везде почти что сохранили без порчи и опустошения отведенные им угодья.
Поэтому можно надеяться, что совершенно вольная крестьянская колонизация на Иссык-Куле будет успешна, и поселенцы зажиточны без порчи угодий; тут всего лучше именно такие ходоки, как встреченный мной на Зауке, люди, своим трудом испытывающие новые места, прежде чем товарищей привлекать; так заселилась зааллеганская часть Соединенных Штатов, по следам скваттеров-пионеров. У нас такая колонизация пойдет медленно, но не очень. После одинокого мужика, пришедшего на Иссык-Куль в конце 1865 или начале 1866 года, уже в 1867 году, осенью, встретили генерал-адъютанта Кауфмана в Верном уже сотня-другая крестьян, просящихся селиться к югу от Или, и преимущественно на Иссык-Куле, а в следующий год их уже было несколько сот, и заводились поселения.
Сколько мне известно, поселяющихся крестьян не обращают уже в казаков - что и правильно для экономического устройства поселенцев, для упрочения их хозяйства, которого периодическое запущение при очередной казачьей службе поощряет казачью лень и беспечность: сорвал что можно со своих угодий, заодно простился с ними на несколько лет, во время которых другие захватят, особенно из нераздельного, напр., леса. [Кстати, о лесе: я читал, что раз срубленный в среднеазиатских горах не возобновляется; так и сам видел в горах у Копала, на северном склоне, но и там часть срубленных ельников заросла березой. Так же и на Коре, так же и у Верного, где, впрочем, срубленные ельники более заменяются осиной; видел я даже, не помню только где, и молодую еловую поросль, и чуть ли не у Верного же, в тех местах, где старый ельник не истреблен, а только прорежен порубкой. На Коре и у Верного дочиста срубленные ельники не отчасти, а вполне зарастают березой и осиной]. Также и скотоводство, еще не упроченное, задерживается уходом хозяина на службу: скот распродается, а там заводи вновь. Потому и нужно оставлять в крестьянском звании переселяющихся крестьян, тем более что военная польза семиреченских казаков, плохих воинов, как я уже имел случай здесь упомянуть, не такова, чтобы из-за нее стоило расстраивать хозяйство русских селений в Средней Азии. Для обороны своего имущества и мужики с охотничьими винтовками будут не хуже казаков; а военные потребности края нечего смешивать с колонизацией, нечего портить хорошие земли, чтобы иметь войско, бесполезное в случае войны и разоряющее край во время мира.
Если же вольная колонизация пойдет туго, так ускорить ее можно только большей свободой переселения из внутренних губерний, а не искусственной колонизацией, не правительственным назначением переселенцев - ни даже губерний, из которых переселение разрешается; жители, напр., лесных губерний, не бережливые на лес, плохие поселенцы в Среднюю Азию. Да и в ней поселенцам лучше самим выбирать место, чтобы попасть на привольные, без крутого и разорительного перелома в своих хозяйственных привычках.
А русские хозяйственные привычки, к сожалению, таковы, что требуют большой осторожности именно в земледельческой колонизации Средней Азии, где из России нужнее торговцы, ремесленники, рудокопы, виноделы, вообще рабочие для разных новых отраслей промышленности, для которых край представляет удобные естественные условия; земледельцы же есть и туземные, уже несколько тысячелетий освоившиеся с местными условиями, весьма различными от русских.
Русское хозяйство образовалось в диком приволье, на просторе; многие века наши черноземные степи были заняты кочевниками, печенегами, половцами, потом татарами, а русский народ расчищал свои пашни из-под леса, выжигая его; потому и привычка к безрасчетному истреблению леса, укорененная веками, погубила и редкие степные рощи, напр., на Общем Сырту, в Самарской губернии, да что грех таить, и в Воронежской с Тамбовской; вообще лес до сих пор не бережется в наших южных степях, где он составляет драгоценность. Да и в северных лесах, и в южных степях, и в южной Сибири места для земледелия сначала много: поднял новь, выпахал, испортил землю, - можно бросить, поднять другую новь, и привычка к такому хищническому хозяйству переживает первоначальное приволье и удерживается и при относительно густом населении, как в наших средних губерниях. Такую бестолковую растрату даров природы приписывают невежеству, недостатку знания, но весьма неосновательно. В Северной Америке знания в простонародье больше, чем где-нибудь, но и там хозяйство скваттеров долго было таким же хищническим; расчистил землю, вспахал, истощил и бросил, чтобы занять новую, так делалось, пока впереди был простор западной нови за хребтом Аллегани, делается и теперь западнее Миссисипи, в Far West.
А с другой стороны, невежественные киргизы и сарты бережливы на дары природы, стараются извлечь большие урожаи с клочков земли, берегут новь для пастбищ, как иссык-кульские киргизы, садят деревья в степи, разводят строевой и дровяной лес, как узбеки, и по их примеру киргизы же у Арыса и Чирчика; а на Тянь-Шане, где лес есть, киргизы его берегут; берегли до сближения с нами леса и в Зауральской степи, боры Наурзум, Аман-Карагай и пр. Неужели киргизский игенчи, бедняк-земледелец, пащущий деревянным крюком, цивилизованнее не только русского мужика, но североамериканского скваттера, не только грамотного, но сплошь да рядом изобретательного механика? Очевидно, тут дело в ином: среднеазитское земледелие требует не расчистки, а создания пахотной земли; не палами леса или густой степной травы добывается пашня, а копотными канавами и канавками для орошения, без которого большей частью ничего не родится. Природа также приучила среднеазиатцев к хозяйственной расчетливости в земледелии, как нас и североамериканцев к размашистому неряшеству; при множестве свободных земель в средней Азии оседлому населению нельзя разбрасываться на просторе, а нужно тесниться на орошенных клочках.
Не поберечь ли и нам свободные среднеазиатские земли до того времени, когда быстро возрастающее население России и нас посредством нужды научит хозяйственному расчету и сбережению естественных угодий?
Ждать не долго, а для сбережения среднеазиатской нови, которой еще весьма достаточно, так как оседлое население теснится много на трети удобных земель, - совсем не нужно временного запрещения русской земледельческой колонизации: достаточно не заводить правительственными мерами таких поселений, а предоставить их заведение и самый выбор земель (непременно из незанятых туземной оседлостью) вольным переселенцам, имея в виду только их хозяйственные удобства, а не посторонние цели, вроде военных поселений, осужденных и семиреченским и русским опытом, или заселения русскими почтовых станций, хотя бы им там и неудобно и тесно; довольно уже у нас примеров в подтверждение той истины, что поселения, имеющие какую бы то ни было постороннюю цель, кроме обогащения самих поселенцев, этой посторонней цели не достигают, а между тем безусловно убыточны и, следовательно, вредны.
Вольные же поселенцы сами найдут удобные места, и в том числе Иссык-Кульская котловина может считаться из лучших, по удобствам, уже указанным: она привольна для русских хозяйственных привычек, и именно ее восточная часть, долина Джиргалана и низовья Туба. Таково, как уже сказано, общее мнение заилийских казаков; таково же мнение, высказанное мне и заукинским мужиком-пионером, давшим мне повод к настоящему отступлению вообще о русской земледельческой колонизации, да и мое личное впечатление. А если этот мужик присоседился все-таки к киргизским арыкам и пашням, так потому, что был один и сеял хлеб между прочим, более дорожа мельницей, извозом и хлебной торговлей; для своего же водворения с односельцами, он желал место на Джиргалане, а не на Зауке или Кызылсу, где теснятся киргизские пашни.
Но далеко не все Иссык-Кульское прибрежье привольно для поселения: вполне хороша только долина Джиргалана и низовья Туба; затем вся северная береговая полоса узка, а Кунге-Алатау скуден и лесом и пастбищами, как вообще южные склоны тянь-шанских хребтов, с немногими исключениями, например, р. Оттук и Сонкульское плоскогорье.
Настоящее лето на Иссык-Куле начинается не ранее июня, май, когда все цветет, еще прохладен, и г. Семенов на Санташе и в конце мая застал утренники, которые еще и в этом месяце, хотя весьма легкие, бывают и у озера; дожди часты, нередки и в июне; только июль и август жарки и сухи, и то далеко не в такой степени, как внизу: в тени 20-22 °Р [25-28 °C. - rus_turk.] тепла, редко 25° [31 °C] - не более, и дожди, еще не редкие в ельниках, и в эти месяцы падают и до озера. Первые осенние утренники бывают в конце августа или начале сентября, и тогда уже опять выпадает тотчас тающий снег. Таким образом, снег бывает до 9 месяцев в году, но ни один месяц не лежит постоянно; лето умеренно жарко, зима умеренно холодна, не холоднее, чем в Верном, если даже не теплее, так как Иссык-Куль хорошо защищен от северных ветров высоким Кунге-Алатау; весна и осень продолжительны. Озеро никогда не замерзает - почему и зовется Иссык-Куль, «теплое озеро». Его монгольское имя, Темурту-Нор, значит «железное озеро» - от добывания из самого озера железной руды, именно из упомянутых скоплений черного шлиха, т. е. железного блеска, в устьях речек.
К. И. Тихомиров. Спуск к Иссык-Кулю с горного перевала Курметы
На Зауке я застал пост: небольшое земляное укрепленьице у входа в ущелье, где стоял взвод солдат; верстах в двух от него мы остановились у арыка, выведенного из Зауки и бегущего по гальке светлым и быстрым ручьем: корма были хорошие, а у самой реки одна галька. Кстати, и сопровождавшие меня казаки просились съездить на пост, сложить там кое-какие пожитки, которые они считали излишними для похода, но почему-то не захотели оставить на Аксу. Чтобы устроить это, несколько казаков отправились с вечера и вскоре вернулись с мужиком, с которым и стали толковать насчет хранения своих вещей, и скоро сладились.
Хотя Щедрин и говорит, что мужик всегда найдется, но этому я удивился, давно их не видавши: с самого Оренбурга, на длинном пути через Новую линию, Омск, Семипалатинск, Копал, Верное, я все встречал только казаков, татар и киргизов, и не видал ни единого настоящего мужика, а тут нашелся, да еще самый коренной, великорусский, не помню, какой губернии, но помню, что из средних и черноземных - чуть ли не Курской; жаль, что не записал имени этого первого пионера русской вольной колонизации на Иссык-Куле.
Русский переселенец. Семиречье, начало 1880-х
Он был послан своим обществом землю высматривать для переселения, походил по Семиречью и добрался до Иссык-Куля, где жил уже второй год, наживая деньгу на обратный путь: и наживал успешно. Пришел он без гроша, поистратившись дорогой, нанялся работать при постройке Аксуйского поста, а там присоединился к заукинским кара-киргизам, устроил мельницу, купил лошадей, собрал телегу, стал промышлять извозом, возить хлеб и ставить муку на Аксуйский пост и Заукинский пикет, а в 1867 г. нанял уже и засеял киргизские поля с платой за орошение из урожая; лучший доход давала ему мельница; мука, получаемая в плату за помол, имела хороший сбыт в иссык-кульский отряд, и он уже закупал киргизский хлеб зерном, а продавал мукой, пользуясь полным доверием и казаков, и киргизов, что ему давало возможность покупать в кредит. У самого Заукинского поста был у него свой хуторок; тут же и небольшая водяная мельница, на быстро бегущем арыке.
Казаки в лагере сдали ему свои вещи, а на другое утро он за ними заехал и увез; квитанции не потребовалось. Дай бог, чтобы теперь он уже жил и промышлял на Иссык-Куле со своими односельцами: это было бы поселение надежное, именно такое, какое нам нужно в том крае, а не опустошение лесов бессмысленной порубкой и полей бестолковым орошением, как бывает в поселениях казачьих, где многие валят ели и оставляют гнить - свезти трудно; нарубит елей десять - свезет одну; наловят рыбы - сбыть некуда, солить нечем, сварят похлебку, а воз-другой на берегу вывалят на корм воронам; так же и с дичью; а пашни занимают киргизские - перегадят арыки, давай новую, как под Копалом, где поля разбросались клочками на 30 верст кругом; туда попали одни казаки, по наряду, из приалтайской тайги, и поиспортили естественные богатства края, отчасти и затем, чтобы сердце сорвать за выселение из мест, где они обжились и им было привольно.
У Верного началось таким же опустошением; но потом любезное казакам пчеловодство поправило дело, привязавши их к новой стране. Сверх того, в заилийских станицах (как и в позднейших переселениях на Семиречье) была благодетельна вольная крестьянская колонизация. Эти крестьяне, конечно, все еще переименовывались в казаков - но вызывались желающие получить, под этим условием, определенные за переселение льготы. Поучительны по этому предмету цифры, приводимые Абрамовым [«Записки Географического общества» по общей географии за 1867 год; « Алматы, или укрепление Верное, и их окрестности», стр. 260, 261, 267]; в Верное поселены две сотни казаков, всего 388 человек, и 200 крестьянских семейств; в Талгар (Софийскую) 25 казачьих и 97 крестьянских семейств; в Иссык (Надеждинскую) 25 казачьих и 100 крестьянских семейств.
И в Талгаре, и в Иссыке хозяйство лучше, чем в Верном; поля более скучены, ближе к станицам, правильнее орошаются, леса лучше берегутся; косят более сена. Не привожу цифр скота, потому что они мне кажутся слишком малы и не соразмерны с числом жителей, потребностью казачьей службы и количеством обработанной земли; но дело в том, что в Верном, при множестве казаков, и крестьяне позаимствовались их бесхозяйственностью, а в станицах наоборот: многочисленный крестьянский элемент дал свой характер и казакам. И то еще заилийские казаки хозяйничают лучше копальских, что я приписываю именно тому, что для переселения и из них были вызваны желающие.
На тех же основаниях и в те же 1855-6 года, как и в Заилийский край, вызваны казаки и крестьяне в новые семиреченские селения [Статьи г. Абрамова, «Зап. Геогр. общ.» 1867 года: «Река Каратал и ее окрестности», стр. 269; «Город Копал с его округом», стр. 279, «Верхнелепсинская станица», стр. 321. Опустошение копальских окрестностей Абрамов называет «распространением пашен при возрастающем населении», но я ему очевидец, сами казаки признавались мне в хозяйственной неурядице, сами называли копальскую окрестность испорченной беспорядочными порубками и запашками.]: Лепсинскую станицу, Баскан, Саркан, Арасан, Коксу - и везде живут лучше, чем в Копале; везде почти что сохранили без порчи и опустошения отведенные им угодья.
Поэтому можно надеяться, что совершенно вольная крестьянская колонизация на Иссык-Куле будет успешна, и поселенцы зажиточны без порчи угодий; тут всего лучше именно такие ходоки, как встреченный мной на Зауке, люди, своим трудом испытывающие новые места, прежде чем товарищей привлекать; так заселилась зааллеганская часть Соединенных Штатов, по следам скваттеров-пионеров. У нас такая колонизация пойдет медленно, но не очень. После одинокого мужика, пришедшего на Иссык-Куль в конце 1865 или начале 1866 года, уже в 1867 году, осенью, встретили генерал-адъютанта Кауфмана в Верном уже сотня-другая крестьян, просящихся селиться к югу от Или, и преимущественно на Иссык-Куле, а в следующий год их уже было несколько сот, и заводились поселения.
Сколько мне известно, поселяющихся крестьян не обращают уже в казаков - что и правильно для экономического устройства поселенцев, для упрочения их хозяйства, которого периодическое запущение при очередной казачьей службе поощряет казачью лень и беспечность: сорвал что можно со своих угодий, заодно простился с ними на несколько лет, во время которых другие захватят, особенно из нераздельного, напр., леса. [Кстати, о лесе: я читал, что раз срубленный в среднеазиатских горах не возобновляется; так и сам видел в горах у Копала, на северном склоне, но и там часть срубленных ельников заросла березой. Так же и на Коре, так же и у Верного, где, впрочем, срубленные ельники более заменяются осиной; видел я даже, не помню только где, и молодую еловую поросль, и чуть ли не у Верного же, в тех местах, где старый ельник не истреблен, а только прорежен порубкой. На Коре и у Верного дочиста срубленные ельники не отчасти, а вполне зарастают березой и осиной]. Также и скотоводство, еще не упроченное, задерживается уходом хозяина на службу: скот распродается, а там заводи вновь. Потому и нужно оставлять в крестьянском звании переселяющихся крестьян, тем более что военная польза семиреченских казаков, плохих воинов, как я уже имел случай здесь упомянуть, не такова, чтобы из-за нее стоило расстраивать хозяйство русских селений в Средней Азии. Для обороны своего имущества и мужики с охотничьими винтовками будут не хуже казаков; а военные потребности края нечего смешивать с колонизацией, нечего портить хорошие земли, чтобы иметь войско, бесполезное в случае войны и разоряющее край во время мира.
Если же вольная колонизация пойдет туго, так ускорить ее можно только большей свободой переселения из внутренних губерний, а не искусственной колонизацией, не правительственным назначением переселенцев - ни даже губерний, из которых переселение разрешается; жители, напр., лесных губерний, не бережливые на лес, плохие поселенцы в Среднюю Азию. Да и в ней поселенцам лучше самим выбирать место, чтобы попасть на привольные, без крутого и разорительного перелома в своих хозяйственных привычках.
А русские хозяйственные привычки, к сожалению, таковы, что требуют большой осторожности именно в земледельческой колонизации Средней Азии, где из России нужнее торговцы, ремесленники, рудокопы, виноделы, вообще рабочие для разных новых отраслей промышленности, для которых край представляет удобные естественные условия; земледельцы же есть и туземные, уже несколько тысячелетий освоившиеся с местными условиями, весьма различными от русских.
Русское хозяйство образовалось в диком приволье, на просторе; многие века наши черноземные степи были заняты кочевниками, печенегами, половцами, потом татарами, а русский народ расчищал свои пашни из-под леса, выжигая его; потому и привычка к безрасчетному истреблению леса, укорененная веками, погубила и редкие степные рощи, напр., на Общем Сырту, в Самарской губернии, да что грех таить, и в Воронежской с Тамбовской; вообще лес до сих пор не бережется в наших южных степях, где он составляет драгоценность. Да и в северных лесах, и в южных степях, и в южной Сибири места для земледелия сначала много: поднял новь, выпахал, испортил землю, - можно бросить, поднять другую новь, и привычка к такому хищническому хозяйству переживает первоначальное приволье и удерживается и при относительно густом населении, как в наших средних губерниях. Такую бестолковую растрату даров природы приписывают невежеству, недостатку знания, но весьма неосновательно. В Северной Америке знания в простонародье больше, чем где-нибудь, но и там хозяйство скваттеров долго было таким же хищническим; расчистил землю, вспахал, истощил и бросил, чтобы занять новую, так делалось, пока впереди был простор западной нови за хребтом Аллегани, делается и теперь западнее Миссисипи, в Far West.
А с другой стороны, невежественные киргизы и сарты бережливы на дары природы, стараются извлечь большие урожаи с клочков земли, берегут новь для пастбищ, как иссык-кульские киргизы, садят деревья в степи, разводят строевой и дровяной лес, как узбеки, и по их примеру киргизы же у Арыса и Чирчика; а на Тянь-Шане, где лес есть, киргизы его берегут; берегли до сближения с нами леса и в Зауральской степи, боры Наурзум, Аман-Карагай и пр. Неужели киргизский игенчи, бедняк-земледелец, пащущий деревянным крюком, цивилизованнее не только русского мужика, но североамериканского скваттера, не только грамотного, но сплошь да рядом изобретательного механика? Очевидно, тут дело в ином: среднеазитское земледелие требует не расчистки, а создания пахотной земли; не палами леса или густой степной травы добывается пашня, а копотными канавами и канавками для орошения, без которого большей частью ничего не родится. Природа также приучила среднеазиатцев к хозяйственной расчетливости в земледелии, как нас и североамериканцев к размашистому неряшеству; при множестве свободных земель в средней Азии оседлому населению нельзя разбрасываться на просторе, а нужно тесниться на орошенных клочках.
Не поберечь ли и нам свободные среднеазиатские земли до того времени, когда быстро возрастающее население России и нас посредством нужды научит хозяйственному расчету и сбережению естественных угодий?
Ждать не долго, а для сбережения среднеазиатской нови, которой еще весьма достаточно, так как оседлое население теснится много на трети удобных земель, - совсем не нужно временного запрещения русской земледельческой колонизации: достаточно не заводить правительственными мерами таких поселений, а предоставить их заведение и самый выбор земель (непременно из незанятых туземной оседлостью) вольным переселенцам, имея в виду только их хозяйственные удобства, а не посторонние цели, вроде военных поселений, осужденных и семиреченским и русским опытом, или заселения русскими почтовых станций, хотя бы им там и неудобно и тесно; довольно уже у нас примеров в подтверждение той истины, что поселения, имеющие какую бы то ни было постороннюю цель, кроме обогащения самих поселенцев, этой посторонней цели не достигают, а между тем безусловно убыточны и, следовательно, вредны.
Вольные же поселенцы сами найдут удобные места, и в том числе Иссык-Кульская котловина может считаться из лучших, по удобствам, уже указанным: она привольна для русских хозяйственных привычек, и именно ее восточная часть, долина Джиргалана и низовья Туба. Таково, как уже сказано, общее мнение заилийских казаков; таково же мнение, высказанное мне и заукинским мужиком-пионером, давшим мне повод к настоящему отступлению вообще о русской земледельческой колонизации, да и мое личное впечатление. А если этот мужик присоседился все-таки к киргизским арыкам и пашням, так потому, что был один и сеял хлеб между прочим, более дорожа мельницей, извозом и хлебной торговлей; для своего же водворения с односельцами, он желал место на Джиргалане, а не на Зауке или Кызылсу, где теснятся киргизские пашни.
Но далеко не все Иссык-Кульское прибрежье привольно для поселения: вполне хороша только долина Джиргалана и низовья Туба; затем вся северная береговая полоса узка, а Кунге-Алатау скуден и лесом и пастбищами, как вообще южные склоны тянь-шанских хребтов, с немногими исключениями, например, р. Оттук и Сонкульское плоскогорье.