Борис Завьялов. Критическая антропология Варлама Шаламова
Статья опубликована в сборнике "Вузовская наука - региону: материалы XV Всероссийской научной конференции с международным участием, 28 февраля 2017 г.", Вологда: ВоГУ, 2017. Электронная версия - на сайте Отдела интеллектуальной собственности и научно-технической информации Управления науки и инноваций.
__________
Критическая антропология Варлама Шаламова
Тексты В.Т. Шаламова есть результат двойной рефлексии, осуществленной автором: во-первых, отставленной во времени на годы рефлексии над личностным опытом восприятия и переживания состояний «зачеловечности»; во-вторых, осуществляемой параллельно с первой рефлексией над способами художественной и мемуарной реконструкции (восстановления в памяти и изображения) пережитого опыта «зачеловечности». Главный смысл проделанной В.Т. Шаламовым творческой работы состоял в том, чтобы понять и высказать такую правду о человеке, которая была выстрадана лично им. Она оказалась востребованной в ХХ веке.
Шаламовское понимание возможности/невозможности человеческого, связанное с реалиями новой эпохи, вполне закономерно, скрытно или явно вступает в диалог-дискуссию как с христианским образом человека, так и с представлениями о нем в классическом гуманизме. Такое понимание человека, на наш взгляд, может быть определено как критическая антропология.
Слово «зачеловечность» [9], которое использует писатель, обозначает обстоятельства колымского лагеря, но может быть экстраполировано на любые условия испытания человеческого на прочность или сохранность. «За-человечность» - это значит за пределом человеческого, то есть переход какой-то границы. Отсюда и экзистенциально-творческая задача, решаемая автором, а именно: испытание, понимание и описание пределов человеческого, раскрытие пограничности человеческого существования вообще.
Топология «зачеловеческого», как она представлена у В.Т. Шаламова, многомерна. Социально-исторически - это ГУЛАГ и Колыма как его предельное выражение: «сталинский спецлагерь уничтожения», «Освенцим без печей» [5]. Гуманизм XIX века, как в России, так и в мире, оказался бессильным перед таким новым злом. В нашей стране сначала были Беломорканал и Вишера, после которых «решили, что с человеком всё сделать можно, границы его унижения безмерны, его физическая крепость безмерна», и тогда «лагеря охватили весь Советский Союз» [5].
В экзистенциальном измерении - это место для мученической смерти, где отбирается энергия жизни и разрушается достоинство личности, где растление человеческой души ведёт к личностной, нравственной деградации. Разрушение человеческого в этом пространстве возвращает человека к звериному существованию: одичанью - ночлег средь «листьев шалых»; потере человеческого языка - переход на «междометья зверя»; потере «различья между добром и злом» - и вот бывший человек, «интеллигент бывалый», «точно волк завоет» [6]. Иначе говоря, граница, которая определяет переход к состоянию «зачеловечности», фиксируется: утратой дома (родового и семейного места человека), утратой языка (коммуникативно-символического мира человека), утратой способности различать зло и добро, утратой тем самым способности к вменяемому поступку (свободы выбора, человеческой индивидуальности и самосознания) - таким образом, происходит выпадение из истории и культуры.
Наконец, ещё одно измерение «зачеловеческого» - вселенское или библейское, при котором его расположение - не подземелье Плутона, а «этажом ниже»; не ад, а «ниже ада» [5]. Это расположение ниже подземелья Плутона, ниже адского дна - обозначает место, где обитают уже не мёртвые, а их тени.
Первое измерение «зачеловеческого» первоначально задаётся у В.Т. Шаламова как контекст, он сосредоточен на отображении экзистенциального плана, разворачивание которого делает возможными вселенские, библейские обобщения. Но после этих обобщений очевиден социально-исторический приговор системе насилия над человеком.
Немыслим, трудно представим для стороннего наблюдателя опыт жизни, а точнее сказать, выживания (умирания) в пространстве «зачеловеческого». И если этот опыт нельзя забыть, то, как о нём можно рассказать «другому»? Способы решения этой задачи найдены и реализованы В.Т. Шаламовым не только в особом строе прозы, «выстраданной как документ», но и предполагают особый антропологический метод, направленный на описание неописуемого, на блокирование любой, даже невольной, лжи о человеке в «зачеловеческих» обстоятельствах.
В антропологическом методе В.Т. Шаламова следует различать: выбор дистанции (позиции), фотографическую достоверность (фактографичность), опору на телесную память и символизацию.
В выборе дистанции существенно связаны два смысла: выбор линии поведения в лагерных условиях и выбор точной дистанции для наблюдения (заметить, запечатлеть). Первый выбор вполне определённо и недвусмысленно обозначен самим В.Т. Шаламовым, как в воспоминаниях, так и в рассказах. Быть не над теми, кто рядом, а с ними, в их числе. Позиция, которую выбирает В.Т. Шаламов, предполагает и запрет перехода на сторону официальной системы насилия (стать, например, бригадиром, «стукачом», быть при начальстве или прислониться к блатной иерархии, стать «шестёркой» в их среде). Это личностный выбор, без которого трудно быть правдивым в описании лагерного опыта, в построении прозы нового типа. Второй выбор - дистанции - обсуждается В.Т. Шаламовым в воспоминаниях и заметках в терминах: писатель-материал. Дистанция, которую в этом случае выбирает автор колымских рассказов, - это, с одной стороны, отказ от метафизической, исторической или религиозной высоты в рассмотрении человека, а с другой - запрет на такое приближение к нему, когда безосновательно начинают разговор о «внутреннем человеке», то есть о мотивах, эмоциональных состояниях, душевных страданиях «другого». Данная дистанция позволяет отказаться от каких-либо прямолинейных поучений по отношению к человеку, претензий на создание идеальных образцов его действий и поступков.
Фотографическая достоверность (фактографичность). Главные особенности фотографии - референтность («это так и там было»), удержание мига, констатация факта существования - ведут на путь достоверности, которая заключена в остановке интерпретации [1]. Именно к этому стремится в своём описании человека В.Т. Шаламов (о фотографии не говорят, её рассматривают). Приближение литературного описания к фотографичности означает наложение на него ряда ограничений, а именно: максимальный отказ от оценочных суждений; ограничение историй персонажей, как правило, событиями настоящего; уклонение в описании от сложных мотивировок поведения; наконец, внутренний эмоциональный мир не раскрывается в таком тексте.
Так достигается фотографическая достоверность свидетельствования о Колыме - фактография В. Шаламова. Следует заметить, что если в визуальной социологии или антропологии изображение рассматривается как текст [2, 3], то в нашем случае наоборот, текст (нарратив) рассматривается как приближение к фотографическому изображению.
Память тела. Воссоздание атмосферы лагерной жизни, её фактологическое развёртывание предполагает работу с памятью. И здесь опорой для воспоминающего становится память тела, запечатлённый в нём колымский опыт. «Мы не исследуем души, - писал В.Т. Шаламов, - мы измеряем тело» [8]. Образы деталей лагерного быта, ощущения холода, голода и физического изнурения от многочасовой работы запускаются следами отморожений и цинги, привыкших к ручкам тачки и кайла кистей рук, последствиями алиментарной дистрофии, привычками телесных действий и поведения - всей физиологией тела. Телесные рубцы, «тавро Колымы» воскрешают психоэмоциональные состояния пережитого опыта. Но на этой границе писатель останавливается. Он предлагает читателю пережить самому лагерный опыт «другого» как свой возможный опыт, примерить этот опыт к себе.
Символизация у В.Т. Шаламова органично дополняет фотографичность (фактографичность), поскольку открывает возможность разнообразия интерпретаций. Она же связывает его прозу с поэзией. Обращение к символизации, с одной стороны, позволяет осуществить обобщение индивидуально-конкретного лагерного опыта «не жёстко» или однозначно, а с другой, даёт возможность читателю самостоятельно проделать аналогичную работу.
Антропологический метод («антропологическая оптика») В.Т. Шаламова задаёт векторы его критической антропологии.
Критическая антропология - это продукт ХХ века, когда в философии и гуманитарной культуре под вопрос были поставлены религиозная и просвещенческая идеи человека. Автор колымской эпопеи двигается в том направлении, которое в размышлениях о человеке отстаивали А. Камю, Ж.-П. Сартр, М. Фуко, М. Пруст, Х. Арендт, М.М. Бахтин, М.К. Мамардашвили и др.
С экзистенциальной позиции деформация человеческого, которая отображена у В.Т. Шаламова, затрагивает основные привычные определения человека. Во-первых, смерть перестаёт быть личным актом, поскольку различия между живым и мертвым стираются. Кроме того, смерть в обстоятельствах Колымы амбивалентна: она и зло, и благо. Во-вторых, в условиях «зачеловечности» происходит изымание человека из времени и истории. У него не остаётся ни прошлого, ни будущего. Иначе говоря, у него отбирают память и надежду. В-третьих, коммуникативные потребности человека предельно сужаются, он теряет язык. Для арестантского языка вполне достаточно пара десятков слов: подъем, развод, обед, пайка, гражданин начальник, оставь покурить и т. п. [4]. В-четвёртых, человек перестаёт различать добро и зло, границы между которыми оказываются смещёнными. Наконец, в-пятых, результатом этих деформаций является потеря человеческой способности к осмысленному, самодеятельному поступку.
В письме к Н.П. Сиротинской, где В.Т. Шаламов формулирует основные принципы своей прозы, читаем: «В моих рассказах нет сюжета, нет так называемых характеров. На чем они держатся?» [9]. Главный ответ на этот вопрос дан в записных книжках писателя: «Люди и поступки. Поступки вместо людей» [8]. И действительно, если обратиться ко всему корпусу или отдельным сборникам колымских рассказов писателя, то их несущим стержнем является отношение человек - поступок.
Поступок - это деяние добра и зла. По мысли В.Т. Шаламова, «…возможности человека к добру и злу имеют бесконечное количество ступеней» [7]. Читая колымские рассказы писателя через призму отношения человек - поступок, можно увидеть и разные уровни человеческих падений, и разные степени его возвышения к добру. В целом, это и будет суровая правда о человеке, к которой стремится писатель.
Зачин первого сборника Колымской эпопеи (рассказ «По снегу») показывает необходимость или неизбежность своего, индивидуально неповторимого усилия, без которого невозможен человеческий жизненный путь. Здесь следует иметь в виду, что зло, как правило, не выбирают, для него не требуется самодеятельного усилия, достаточно отказаться от творения добра. Ситуация «зачеловечности» ведёт к разрушению почвы для доброго деяния, расширяя тем самым зону конформистского торжества зла. Возможности сопротивления этому торжеству, возможности для нонконформистского поступка неумолимо сужаются под воздействием физического изнурения и душевного, нравственного растления - результата работы системы насилия над человеком (государственно освященной и введенной блатным миром).
Но и в «ситуации зачеловечности», как показывает В.Т. Шаламов, есть, хоть и ничтожные, возможности свободной воли и самодеятельного поступка. Андреев, герой рассказа «Тифозный карантин», осознаёт, что он выиграл битву за жизнь, не переступив при этом предельной (запретной) черты. «Понял Андреев, что он кое-что стоит, что он может уважать себя. Вот он здесь ещё живой и никого не предал и не продал ни на следствии, ни в лагере. Ему удалось много сказать правды, ему удалось подавить в себе страх» [4]. Эта линия сопротивления злу, линия нонконформистского поступка прослеживается во всех сборниках рассказов писателя, являясь, по сути дела, контрапунктом его критической антропологии. Только через самодеятельный поступок смерть и жизнь для человека становятся личными актами, только через поступок человек может принадлежать прошлому и будущему (быть в истории), а также строить отношение к себе и другому (быть в социуме, культуре). Критическая антропология В.Т. Шаламова, таким образом, - это антропология поступка.
Литература
1 Барт, Р. Cameralucida / Р. Барт. - М.: Ай Магдтеш, 1997. - 223 с.
2 Визуальная антропология: новые взгляды на социальную реальность: сборник научных статей / под ред. Е.Р. Ярской-Смирновой, П.В. Романова, В.Л. Круткина. - Саратов: Научная книга, 2007.
3 Захарова, Н.Ю. Визуальная социология: фотография как объект социологического анализа / Н.Ю. Захарова // Журнал социологии и социальной антропологии . - 2008. - Т. XI. - № 1. С.147-161.
4 Шаламов, В.Т. Колымские рассказы / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. Т. 1. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 672 с.
5 Шаламов, В.Т. Воскрешение лиственницы / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 2. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 512 с.
6 Шаламов, В.Т. Стихотворения / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 3. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 512 с.
7 Шаламов, В.Т. Автобиографическая проза / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т.7. - Т. 4. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 640 с.
8 Шаламов, В.Т. Эссе и заметки. / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 5. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 384 с.
9 Шаламов, В.Т. Переписка / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т.7. - Т. 6. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 608 с.
Завьялов Борис Михайлович, канд. филос. наук, доцент, Вологодский государственный университет
__________
Критическая антропология Варлама Шаламова
Тексты В.Т. Шаламова есть результат двойной рефлексии, осуществленной автором: во-первых, отставленной во времени на годы рефлексии над личностным опытом восприятия и переживания состояний «зачеловечности»; во-вторых, осуществляемой параллельно с первой рефлексией над способами художественной и мемуарной реконструкции (восстановления в памяти и изображения) пережитого опыта «зачеловечности». Главный смысл проделанной В.Т. Шаламовым творческой работы состоял в том, чтобы понять и высказать такую правду о человеке, которая была выстрадана лично им. Она оказалась востребованной в ХХ веке.
Шаламовское понимание возможности/невозможности человеческого, связанное с реалиями новой эпохи, вполне закономерно, скрытно или явно вступает в диалог-дискуссию как с христианским образом человека, так и с представлениями о нем в классическом гуманизме. Такое понимание человека, на наш взгляд, может быть определено как критическая антропология.
Слово «зачеловечность» [9], которое использует писатель, обозначает обстоятельства колымского лагеря, но может быть экстраполировано на любые условия испытания человеческого на прочность или сохранность. «За-человечность» - это значит за пределом человеческого, то есть переход какой-то границы. Отсюда и экзистенциально-творческая задача, решаемая автором, а именно: испытание, понимание и описание пределов человеческого, раскрытие пограничности человеческого существования вообще.
Топология «зачеловеческого», как она представлена у В.Т. Шаламова, многомерна. Социально-исторически - это ГУЛАГ и Колыма как его предельное выражение: «сталинский спецлагерь уничтожения», «Освенцим без печей» [5]. Гуманизм XIX века, как в России, так и в мире, оказался бессильным перед таким новым злом. В нашей стране сначала были Беломорканал и Вишера, после которых «решили, что с человеком всё сделать можно, границы его унижения безмерны, его физическая крепость безмерна», и тогда «лагеря охватили весь Советский Союз» [5].
В экзистенциальном измерении - это место для мученической смерти, где отбирается энергия жизни и разрушается достоинство личности, где растление человеческой души ведёт к личностной, нравственной деградации. Разрушение человеческого в этом пространстве возвращает человека к звериному существованию: одичанью - ночлег средь «листьев шалых»; потере человеческого языка - переход на «междометья зверя»; потере «различья между добром и злом» - и вот бывший человек, «интеллигент бывалый», «точно волк завоет» [6]. Иначе говоря, граница, которая определяет переход к состоянию «зачеловечности», фиксируется: утратой дома (родового и семейного места человека), утратой языка (коммуникативно-символического мира человека), утратой способности различать зло и добро, утратой тем самым способности к вменяемому поступку (свободы выбора, человеческой индивидуальности и самосознания) - таким образом, происходит выпадение из истории и культуры.
Наконец, ещё одно измерение «зачеловеческого» - вселенское или библейское, при котором его расположение - не подземелье Плутона, а «этажом ниже»; не ад, а «ниже ада» [5]. Это расположение ниже подземелья Плутона, ниже адского дна - обозначает место, где обитают уже не мёртвые, а их тени.
Первое измерение «зачеловеческого» первоначально задаётся у В.Т. Шаламова как контекст, он сосредоточен на отображении экзистенциального плана, разворачивание которого делает возможными вселенские, библейские обобщения. Но после этих обобщений очевиден социально-исторический приговор системе насилия над человеком.
Немыслим, трудно представим для стороннего наблюдателя опыт жизни, а точнее сказать, выживания (умирания) в пространстве «зачеловеческого». И если этот опыт нельзя забыть, то, как о нём можно рассказать «другому»? Способы решения этой задачи найдены и реализованы В.Т. Шаламовым не только в особом строе прозы, «выстраданной как документ», но и предполагают особый антропологический метод, направленный на описание неописуемого, на блокирование любой, даже невольной, лжи о человеке в «зачеловеческих» обстоятельствах.
В антропологическом методе В.Т. Шаламова следует различать: выбор дистанции (позиции), фотографическую достоверность (фактографичность), опору на телесную память и символизацию.
В выборе дистанции существенно связаны два смысла: выбор линии поведения в лагерных условиях и выбор точной дистанции для наблюдения (заметить, запечатлеть). Первый выбор вполне определённо и недвусмысленно обозначен самим В.Т. Шаламовым, как в воспоминаниях, так и в рассказах. Быть не над теми, кто рядом, а с ними, в их числе. Позиция, которую выбирает В.Т. Шаламов, предполагает и запрет перехода на сторону официальной системы насилия (стать, например, бригадиром, «стукачом», быть при начальстве или прислониться к блатной иерархии, стать «шестёркой» в их среде). Это личностный выбор, без которого трудно быть правдивым в описании лагерного опыта, в построении прозы нового типа. Второй выбор - дистанции - обсуждается В.Т. Шаламовым в воспоминаниях и заметках в терминах: писатель-материал. Дистанция, которую в этом случае выбирает автор колымских рассказов, - это, с одной стороны, отказ от метафизической, исторической или религиозной высоты в рассмотрении человека, а с другой - запрет на такое приближение к нему, когда безосновательно начинают разговор о «внутреннем человеке», то есть о мотивах, эмоциональных состояниях, душевных страданиях «другого». Данная дистанция позволяет отказаться от каких-либо прямолинейных поучений по отношению к человеку, претензий на создание идеальных образцов его действий и поступков.
Фотографическая достоверность (фактографичность). Главные особенности фотографии - референтность («это так и там было»), удержание мига, констатация факта существования - ведут на путь достоверности, которая заключена в остановке интерпретации [1]. Именно к этому стремится в своём описании человека В.Т. Шаламов (о фотографии не говорят, её рассматривают). Приближение литературного описания к фотографичности означает наложение на него ряда ограничений, а именно: максимальный отказ от оценочных суждений; ограничение историй персонажей, как правило, событиями настоящего; уклонение в описании от сложных мотивировок поведения; наконец, внутренний эмоциональный мир не раскрывается в таком тексте.
Так достигается фотографическая достоверность свидетельствования о Колыме - фактография В. Шаламова. Следует заметить, что если в визуальной социологии или антропологии изображение рассматривается как текст [2, 3], то в нашем случае наоборот, текст (нарратив) рассматривается как приближение к фотографическому изображению.
Память тела. Воссоздание атмосферы лагерной жизни, её фактологическое развёртывание предполагает работу с памятью. И здесь опорой для воспоминающего становится память тела, запечатлённый в нём колымский опыт. «Мы не исследуем души, - писал В.Т. Шаламов, - мы измеряем тело» [8]. Образы деталей лагерного быта, ощущения холода, голода и физического изнурения от многочасовой работы запускаются следами отморожений и цинги, привыкших к ручкам тачки и кайла кистей рук, последствиями алиментарной дистрофии, привычками телесных действий и поведения - всей физиологией тела. Телесные рубцы, «тавро Колымы» воскрешают психоэмоциональные состояния пережитого опыта. Но на этой границе писатель останавливается. Он предлагает читателю пережить самому лагерный опыт «другого» как свой возможный опыт, примерить этот опыт к себе.
Символизация у В.Т. Шаламова органично дополняет фотографичность (фактографичность), поскольку открывает возможность разнообразия интерпретаций. Она же связывает его прозу с поэзией. Обращение к символизации, с одной стороны, позволяет осуществить обобщение индивидуально-конкретного лагерного опыта «не жёстко» или однозначно, а с другой, даёт возможность читателю самостоятельно проделать аналогичную работу.
Антропологический метод («антропологическая оптика») В.Т. Шаламова задаёт векторы его критической антропологии.
Критическая антропология - это продукт ХХ века, когда в философии и гуманитарной культуре под вопрос были поставлены религиозная и просвещенческая идеи человека. Автор колымской эпопеи двигается в том направлении, которое в размышлениях о человеке отстаивали А. Камю, Ж.-П. Сартр, М. Фуко, М. Пруст, Х. Арендт, М.М. Бахтин, М.К. Мамардашвили и др.
С экзистенциальной позиции деформация человеческого, которая отображена у В.Т. Шаламова, затрагивает основные привычные определения человека. Во-первых, смерть перестаёт быть личным актом, поскольку различия между живым и мертвым стираются. Кроме того, смерть в обстоятельствах Колымы амбивалентна: она и зло, и благо. Во-вторых, в условиях «зачеловечности» происходит изымание человека из времени и истории. У него не остаётся ни прошлого, ни будущего. Иначе говоря, у него отбирают память и надежду. В-третьих, коммуникативные потребности человека предельно сужаются, он теряет язык. Для арестантского языка вполне достаточно пара десятков слов: подъем, развод, обед, пайка, гражданин начальник, оставь покурить и т. п. [4]. В-четвёртых, человек перестаёт различать добро и зло, границы между которыми оказываются смещёнными. Наконец, в-пятых, результатом этих деформаций является потеря человеческой способности к осмысленному, самодеятельному поступку.
В письме к Н.П. Сиротинской, где В.Т. Шаламов формулирует основные принципы своей прозы, читаем: «В моих рассказах нет сюжета, нет так называемых характеров. На чем они держатся?» [9]. Главный ответ на этот вопрос дан в записных книжках писателя: «Люди и поступки. Поступки вместо людей» [8]. И действительно, если обратиться ко всему корпусу или отдельным сборникам колымских рассказов писателя, то их несущим стержнем является отношение человек - поступок.
Поступок - это деяние добра и зла. По мысли В.Т. Шаламова, «…возможности человека к добру и злу имеют бесконечное количество ступеней» [7]. Читая колымские рассказы писателя через призму отношения человек - поступок, можно увидеть и разные уровни человеческих падений, и разные степени его возвышения к добру. В целом, это и будет суровая правда о человеке, к которой стремится писатель.
Зачин первого сборника Колымской эпопеи (рассказ «По снегу») показывает необходимость или неизбежность своего, индивидуально неповторимого усилия, без которого невозможен человеческий жизненный путь. Здесь следует иметь в виду, что зло, как правило, не выбирают, для него не требуется самодеятельного усилия, достаточно отказаться от творения добра. Ситуация «зачеловечности» ведёт к разрушению почвы для доброго деяния, расширяя тем самым зону конформистского торжества зла. Возможности сопротивления этому торжеству, возможности для нонконформистского поступка неумолимо сужаются под воздействием физического изнурения и душевного, нравственного растления - результата работы системы насилия над человеком (государственно освященной и введенной блатным миром).
Но и в «ситуации зачеловечности», как показывает В.Т. Шаламов, есть, хоть и ничтожные, возможности свободной воли и самодеятельного поступка. Андреев, герой рассказа «Тифозный карантин», осознаёт, что он выиграл битву за жизнь, не переступив при этом предельной (запретной) черты. «Понял Андреев, что он кое-что стоит, что он может уважать себя. Вот он здесь ещё живой и никого не предал и не продал ни на следствии, ни в лагере. Ему удалось много сказать правды, ему удалось подавить в себе страх» [4]. Эта линия сопротивления злу, линия нонконформистского поступка прослеживается во всех сборниках рассказов писателя, являясь, по сути дела, контрапунктом его критической антропологии. Только через самодеятельный поступок смерть и жизнь для человека становятся личными актами, только через поступок человек может принадлежать прошлому и будущему (быть в истории), а также строить отношение к себе и другому (быть в социуме, культуре). Критическая антропология В.Т. Шаламова, таким образом, - это антропология поступка.
Литература
1 Барт, Р. Cameralucida / Р. Барт. - М.: Ай Магдтеш, 1997. - 223 с.
2 Визуальная антропология: новые взгляды на социальную реальность: сборник научных статей / под ред. Е.Р. Ярской-Смирновой, П.В. Романова, В.Л. Круткина. - Саратов: Научная книга, 2007.
3 Захарова, Н.Ю. Визуальная социология: фотография как объект социологического анализа / Н.Ю. Захарова // Журнал социологии и социальной антропологии . - 2008. - Т. XI. - № 1. С.147-161.
4 Шаламов, В.Т. Колымские рассказы / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. Т. 1. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 672 с.
5 Шаламов, В.Т. Воскрешение лиственницы / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 2. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 512 с.
6 Шаламов, В.Т. Стихотворения / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 3. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 512 с.
7 Шаламов, В.Т. Автобиографическая проза / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т.7. - Т. 4. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 640 с.
8 Шаламов, В.Т. Эссе и заметки. / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т. 7. - Т. 5. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 384 с.
9 Шаламов, В.Т. Переписка / В.Т. Шаламов // Собрание сочинений: В 6 т. + т.7. - Т. 6. - Москва: Книжный Клуб Книговек, 2013. - 608 с.
Завьялов Борис Михайлович, канд. филос. наук, доцент, Вологодский государственный университет