Анатолий Якобсон. "Лицо пейзажа-человека"
Анатолий Якобсон о поэзии Варлама Шаламова. Опубликовано в парижском журнале "Вестник РХД", №137, 1982, в подборке, посвященной памяти Шаламова.
Статья, написанная приблизительно в 1965 году, выложена на сайте, посвященном Анатолию Якобсону.
___________
ЛИЦО ПЕЙЗАЖА-ЧЕЛОВЕКА
(О поэзии Варлама Шаламова)
Овраг наполнится угаром
И гнилью теплой и сухой.
В лесу запахнет скипидаром,
Как в живописной мастерской.
У яблонь запах громче грома.
Взошла вечерняя звезда.
И ветер вьется возле дома,
Не убегая никуда.
В этом маленьком стихотворении отчетливо запечатлен художнический почерк его автора, Варлама Тихоновича Шаламова. Безупречно слаженный, по установившейся терминологии - «традиционный», а по существу - самый что ни на есть современный стих. Современный по всей фактуре своей: сжатость выражения - под стать интенсивности поэтического созерцания; образы детально-предметны, чувственно-достоверны; метафора и неожиданна, и натуральна вместе; ритм энергичен, звучание свободно, рифмовка крепка. Высокая профессиональная техника здесь налицо, но не на лице стихотворения: она не выступает наружу, не довлеет себе, подчиняясь замыслу, картине, настроению. В восьми строках схвачено дыхание жизни, движение природы...
Природа - основной объект, а точнее - субъект поэтического изображения у Шаламова. Беспрестанно и одухотворенно действующий субъект.
Обложка статьи А. А. Якобсона "Лицо пейзажа-человека. Поэзия Варлама Шаламова" работы неизвестного художника
«В лесу запахло скипидаром, как в живописной мастерской» - это очень по-шаламовски сказано. Обратим внимание на характер сравнений в следующих отрывках:
Ручей, как лист железа,
Грохочет на камнях...
Как грузчик в каменном карьере,
Морская трудится волна...
А если дождь внесут в сады,
То каждый сад -
Как газированной воды
Пузырчатый каскад.
Как будто там горячий цех,
Тяжелые труды,
И вот расставлены для всех
Стаканчики воды...
А вот и целые стихотворения, где образ природы являет собой одновременно и образ труда.
Огниво
Как спичкой чиркают о камень,
Как бьют кресалом о кремень,
Так волны высекают пламя
И тушат пламя
Целый день.
Но приближается минута,
Отчетливая, как плакат, -
Подносят тучу вместо трута,
И загорается закат.
Шоссе
Дорога тянется от моря
Наверх по берегу реки,
И гнут хребты под нею горы,
Как под канатом - бурлаки.
Они проходят друг за другом
В прозрачных северных ночах,
Они устали от натуги,
У них мозоли на плечах.
Они цепляются руками
За телеграфные столбы
И вытирают облаками
Свои нахмуренные лбы.
Через овраги, через ямы
Через болота и леса
Шагают горы вверх и прямо
И тащат море в небеса.
«И тащат море в небеса...» Да, природа неустанно трудится в стихах Шаламова, но она не робот, а творец; каждое усилие ее - могучий творческий акт, стремление к обновлению, к совершенству, к высоте:
В рельефах хребтов, седловин,
Ущелий, распадов и падей,
В судьбе допотопных лавин,
Застывших в немом камнепаде,
Я вижу попытки земли
Возвыситься до поднебесья,
Взметнуться и рухнуть в пыли,
И долго искать равновесья.
Одушевленность природы в поэзии Шаламова не сводится к труду, к способности целеустремленного созидания. Природа не безразлична к добру и злу. Порукой тому - ветер, «целебной снеговой повязкой врачующий раны елей»; и кипрей, знаком воскресения жизни поднимающийся над пепелищем лесного пожара; и цветы, робко ищущие глазами и благодарящие взглядом человека, спасшего их от смертного пекла; и стланик, как оправдание людских надежд, встающий из-под снега безошибочным предвестником северной весны. «Ветру верьте, ветру верьте», - призывает поэт, и, действительно, вслед за ним веришь, что «...нет природы, равнодушной к людской судьбе».
Это разумное и доброе, животворящее начало, заключенное в природе самой природы, эта разлитая в ней благодать представляется у Шаламова источником и прообразом творчества людей, служит мерилом мудрости и красоты. Недаром тема природы и тема искусства у поэта переплетены между собой так, что сплошь и рядом выливаются в единую лирическую тему. Явления искусства и природы свободно перевоплощаются друг в друга и сосуществуют как разветвления одного корня.
Жить вместе с деревом, как Эрзя,
И сердце видеть в сердцевине.
Из тысяч сучьев, тысяч версий
Найти строенья план единый.
Найти фигуры очертанье,
Лицо пейзажа-человека,
А имена или названья -
Приметы нынешнего века.
Гефест перед кусищем меди,
Буонаротти перед грудой
Камней, уверенный в победе,
Уже почувствовавший чудо...
«Лицо пейзажа-человека» - знаменательный образ для Шаламова; это краткая формула его художнического мироощущения.
Искусство во всем сродни природе: та же одушевленность (ленинградская улица, например, в совершенстве своем возведена в ранг живого существа:
А утром улица тиха,
Как роща.
И строфы-здания стиха
Читает площадь
Та же напряженность рабочего усилия («поэзия - бурение огнем»); тот же извечный непокой и устремленность ввысь:
Скрипка, как желтая птица,
Поет на груди скрипача.
Ей хочется двигаться, биться,
Ворочаться у плеча.
Скрипач ее криков не слышит.
Немыми толчками смычка
Он скрипку все выше и выше
Забрасывает в облака.
И в этой заоблачной выси -
Естественный климат ее,
Ее ощущенья и мысли,
Земное ее бытие.
Две равноправных стихии, природа и искусство, гармонически соперничают между собой, естественно дополняя друг друга. Картины природы у Шаламова выверены подчас по лучшим образцам живописи:
В ущелье день идет на убыль,
Весь мир - пока хватает глаз -
Таков, как будто новый Врубель
Нам вечер пишет на заказ...
Или:
Агавы зелень, как костер,
Как будто сам Матисс
Велел - и сделался остер
Агавы каждый лист...
И наоборот: природа - высший судья в мире искусства:
Неточность изложенья,
Пробелы мастерства
Осудят и растенья,
И камни, и трава...
Поэзия Шаламова выдерживает строгий суд природы. В ней реализована высокая заявка автора:
Хочу, чтобы красок смятенье
И смену мгновенную их
На коже любого растенья
Поймал мой внимательный стих.
В ней достигнута точность письма, позволяющая зафиксировать словом тончайшие показания слуха, зрения и обоняния; точность, позволяющая уловить оттенки и детали, частности и мгновенья, из которых складывается облик единого и целостного, всеобщего и вечного - пластический облик бытия. И дело здесь не только в мастерстве. «Стихи - это судьба, не ремесло», - утверждает Шаламов, и утверждение это абсолютно справедливо в отношении его собственной поэзии, где неизменно ощущается жесткая выверенность, внутренняя необходимость слова, ощущается непреложная подлинность переживаний. Это - поэзия самовыражения, а не самоутверждения, т.е. до конца честная поэзия, определеннейшим образом выражающая человеческую позицию автора. Велик и суров был жизненный путь человека, если он привел его к таким строкам:
Поэзия - дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна.
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия - вызревший плод
И белое пламя седин.
Вся лирика Шаламова насквозь автобиографична, но, будучи лирикой в полном смысле этого слова, она богата не столько фактами биографии, сколько штрихами, уликами ее, «приметами нынешнего века».
А я по таежной привычке
Смородинный корень курю
И чиркаю, чиркаю спички
И сам с собой говорю...
Огромная тяжесть жизненных испытаний угадывается за такими, например, исполненными сдержанности и человеческого достоинства, но страшными по своему внутреннему напряжению строфами:
...А лодка билась у причала,
И побледневший рулевой
Глядел на пляшущие скалы
И забывал, что он - живой.
И пальцы в боли небывалой,
Не ощущаемой уже,
Сливались с деревом штурвала
На этом смертном рубеже.
И человек был частью лодки
Которой правил на причал.
И жизнь была, как миг, короткой,
По счету тех земных начал,
Что, охраняя наши души,
Ведут меж обнаженных скал
И тех, кто только им послушен,
И тех, кто робости не знал.
Болью, тоской и мужеством великого ожидания проникнуты строки-заклинания стиха:
Сотый раз иду на почту
За твоим письмом.
Мне теперь не спится ночью,
Не живется днем.
Верю, верю всем приметам,
Снам и паукам,
Верю лыжам, верю летом
Узким челнокам.
Верю щучьему веленью,
Стынущей крови,
Верю своему терпенью
И твоей любви.
"Арктическая ива", стихотворение обобщенно-аллегорическое, быть может, всего полней символизирует повесть лет своего автора и земное призвание его:
Ива цветет, погруженная в снег,
Ива должна спешить,
Жить здесь как птица, как человек,
Если решила жить.
Жить - значит в талую землю успеть
Бросить свои семена,
Песню свою хоть негромко пропеть,
Но до конца, до конца.
Скорбные, суровые интонации в стихах Шаламова («руда, в которой примесь горя») придают еще больше значения общей жизнеутверждающей тональности всей поэзии его; трагические ноты оттеняют, усиливают светлую, гармоническую тему симфонии.
Ликования исполнен гимн труду - стихотворение "Память", начинающееся строфой:
Если ты владел умело
Топором или пилой,
Сохранится в мышцах тела
Память радости былой;
И "Ода ковриге хлеба", кончающаяся словами:
И вот на радость небу,
На радость всей земле
Лежит коврига хлеба
На вымытом столе.
Соленая, крутая,
Каленая в жаре
Коврига золотая,
Подобная заре;
И строки, посвященные поэзии:
...И даже сам я не таков,
Кто был за минуту до чуда,
До этих внезапных стихов,
Явившихся тоже оттуда.
Оттуда - из той глубины,
Копившихся там постепенно,
Взлетавших на гребень волны,
Как пена, как светлая пена...
И чудесное стихотворение "Сирень":
Пузырчатая пена
Течет через плетень.
Как вспышка автогена -
Лиловая сирень.
Звезды пятилепестной
Ребяческая цель -
Доселе неизвестной,
Не найденной досель.
Мне кажется, не спать я
И сызнова готов
От влажного пожатья
Разбуженных кустов.
Как факел поднимаю
Дымащийся букет,
Чтоб синей ночью мая
Горел веселый свет.
Конечно, радость Шаламова - это особая радость, за которой видишь не розовые щеки беззаботного юнца и не благообразное чело умиротворенного старца, а видишь (воспользуюсь выражением самого поэта), «как кривит иссохший рот судорога счастья». Могло бы показаться, что понятия «веселье», «веселость» весьма далеки от поэзии Шаламова. А все-таки, когда читаешь такие стихи:
В приготовленный дворец
Залетай проворно,
Залетай скорей, скворец
В пиджачишке черном!
Покажи-ка свой талант,
Твой талант - не шутка:
Алеманд, полукурант,
Червякова дудка...
Когда читаешь такие стихи, хочется повторить за О.Э. Мандельштамом: «Слово - чистое веселье, исцеленье от тоски...»
На страницах двух стихотворных сборников Шаламова, "Огниво" и "Шелест листьев", почти отсутствует то, что принято называть любовной лирикой, а между тем, думается, что эпиграфом ко всему творчеству поэта могло бы стать его стихотворение "Камея":
На склоне гор, на склоне лет
Я выбил в камне твой портрет.
Кирка и обух топора
Надежней хрупкого пера.
В страну морозов и мужчин
И преждевременных морщин
Я вызвал женские черты
Со всем отчаяньем тщеты.
Скалу с твоею головой
Я вправил в перстень снеговой.
И чтоб не мучила тоска,
Я спрятал перстень в облака.
Так поэт вверяет драгоценнейшее достояние свое двум испытанным союзникам - искусству и природе.
Около 1965*
* Из письма Юне Вертман, август 1965: «... Познакомился с В. Шаламовым, который - копия своих рассказов, что очень приятно» (Прим. В. Емельянова)