Поминальное слово о Шаламове. Радио Свобода, 1982
В программе "Мифы и репутации", приуроченной к 100-летию со дня рождения Варлама Шаламова, Радио Свобода транслировало коллаж из посвященных ему передач двадцати-, тридцатилетней давности. Среди них - Поминальное слово ( текст, аудио, в сокращении), написанное Михаилом Геллером и Семёном Мирским. Геллер, напомню, составитель первого сборника "Колымских рассказов" на русском, Лондон, 1978. Мирский - журналист, сотрудник парижского отделения и мюнхенской штаб-квартиры РС, в то время литературный консультант издательства "Галлимар", которое в 1969 году выпустило в переводе на французский первый, кельнский, сборник "Колымских рассказов", называвшийся "Статья 58. Записки заключенного Шаланова" (1967).
Ниже текст этого Поминального слова - сильного, участливого, компетентного, проницательного, - с моим небольшим комментарием.
_________
Памяти Варлама Шаламова: к 40-му дню кончины. 26-е февраля 1982 года
В одном из своих стихотворений Варлам Шаламов говорит о себе:
Я вроде тех окаменелостей,
Что получаются случайно,
Чтобы доставить миру в целости
Геологическую тайну.
В его жизни многое было случайностью. Случайно он уцелел после 22 лет лагерей, в том числе Колымы. Случайно написанные им «Колымские рассказы», многие годы в рассыпную циркулирующие в самиздате, попали на Запад, и в 78 году впервые были опубликованы полностью на русском языке. И как бы случайно открылся великий русский писатель. Писатель, в целости доставивший миру тайну советских лагерей, тайну советского мира, тайну человека, брошенного в ад на земле, тайну его смерти и его жизни. Не было сомнения в праве Варлама Шаламова писать об аде. «Именно ему, а не мне - признавал в «Архипелаге ГУЛаг» Александр Солженицын - досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт. Шаламов - привелигированый свидетель».
В 1929 году, 22-летним студентом МГУ, он был арестован в первый раз и осужден на пять лет. В 1937 году он вторично, как деликатно выражается Краткая литературная энциклопедия, был «незаконно репрессирован», снова на 5 лет. В 1942 году его не освобождают, как полагалось, но задерживают до конца войны. А в 1943 году вновь осуждают на 10 лет за антисовескую агитацию, выразившуюся в утверждении, будто бы «Бунин - русский классик». «Колымские рассказы», писавшиеся Шаламовым после возвращения в Москву в 60-е годы, были свидетельством, но свидетельств о советских лагерях к этому времени было уже немало, в том числе и свидетельств о Колыме. Среди них были воспоминания Евгении Гинзбург, мемуары Екатерины Олицкой, воспоминания нескольких иностранцев, счастливо выбравшихся с Крайнего Севера. Шаламов не писал «мемуаров». Он написал книгу о человеке «на дне», последней черте, перед лицом неминуемой смерти. Шаламов написал книгу о Колыме. Колыма была хуже ада. В аду наказывают грешников, в аду мучаются виновные. Ад - торжество справедливости. Колыма - торжество абсолютного зла. Колыма не была адом. Она была советским предприятием, советским заводом, который давал стране золото, уголь, олово, уран, питая землю трупами. Это было гигантское рабовладельческое хозяйство, которое отличалось от всех известных в истории тем, что рабская сила была здесь совершенно бесплатной. Лошадь на Колыме была неизмеримо дороже зэка. Лопата была дороже. Колыма - близнец гитлеровских лагерей смерти. Но и от них она отличается. Не тем, конечно, что в Освенциме и Треблинке людей уничтожали в газовых камерах, а в Колыме, на полюсе холода, заключенных селили в брезентовых палатках. Разница в том, что в гитлеровских лагерях люди знали, почему их убивают. Их убивали, потому что они были врагами нацизма, или евреями, русскими военнопленными. Тот, кто умирал в Колымских лагерях, умирал недоумевая, спрашивая: «За что?» Никогда еще в истории мировой литературы писателям не приходилось видеть ничего подобного. Массовое истребление людей, не знающих, почему их убивают, выжав предварительно все соки.
Зинаида Гиппиус очень хорошо написала о пределе, который был поставлен писателем, жившим до нашего времени:
Будь счастлив Дант, что, по заботе друга,
В жилище мертвых ты не все познал.
Что спутник твой тебя отвел от круга
Последнего - его ты не видал.
И если б ты не умер от испуга,
Нам все равно о нем бы не сказал.
Шаламов дошел до последнего круга, все там познал, не умер от испуга, и сказал нам об увиденном.
Есть множество определений сущности писательского таланта. Ни одно из них не удовлетворяет до конца. Талант остается необъяснимым, неожиданным, удивительным. Нет, однако, сомнения, что необходимым составным элементом писательского таланта является смелость. Варлам Шаламов бесстрашно идет до конца в своем описании человека в лагере. Он бесстрашен не в описании лагерных ужасов, жестокости или мучений. В числе очень немногих писателей нашего века, рассказавших о советских и гитлеровских лагерях, Шаламов не боится сказать страшную правду: лагерь - место, в котором люди без морали, палачи создают условия, в которых отказываются от морали и жертвы.
Эпиграфом к «Колымским рассказам» могут служить слова [героя] рассказа «Домино», оказавшегося соседом пожирателя трупов: «Есть, несомненно, вещи более страшные, чем мясо трупа на обед». Страшнее людоедства, вынужденного невыносимым голодом, картина человеческого падения. Бесстрашие в описание низости, слабости, смерти человека в лагере позволили Шаламову с поразительной силой рассказать о величии, мужестве и воскрешении в лагере. У писателя нет иллюзий. Лагерь был великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и 99% людей этой пробы не выдерживали. Но тот, кто выдерживал, кто в одиночку вставал в борьбу против лагерного мира, побеждал и доказывал право человека быть человеком.
Варлам Шаламов спрашивает, почему в лагере люди живут в условиях, в которых человеческая жизнь невозможна? Одних, очень немногих, поддерживает вера в Бога. Подавляющее большинство живет, ибо надеется. Шаламов видит в надежде зло, ибо она крепче лагерной проволоки держит людей в рабстве. «Надежда, - говорит один из заключенных, - всегда кандалы для арестанта. Надежда - всегда несвобода». Отвергая надежду как зло, как обман, писатель противопоставляет ей волю к свободе. Главный герой книги, который появляется в рассказах под разными именами - Андреев, Голубев, Крист, Шаламов - говорит о себе: «Я никогда не был вольный. Я был свободный во все взрослые годы моей жизни». И если есть воля к свободе, говорит Шаламов, может произойти воскрешение человека. «Колымские рассказы» - зеркало, отражающие дно лагерного мира. Но этот лагерный мир - отражение жизни по эту сторону проволоки.
Рассказав о последнем круге, Варлам Шаламов рассказал одновременно о всех кругах советской жизни. Страшная его книга становится великой литературой, ибо рассказ ведется поэтом. «Когда все чувства покинули человека, он все еще видит вокруг себя природу - небо, снег, непобедимый сибирский стланник, видит цветы и травы буйного Колымского лета. Когда человек видит небо и землю, цветы и снег, рождается слово». Варлам Шаламов сохранил память о самом страшном и самом лучшем, что есть в человеке, и поэтому его книга останется в литературе, пока будет жив русский язык.
_________
Требуется только одна существенная поправка. "Колымские рассказы" ни в коем случае не "случайно попали на Запад" - Шаламов как минимум трижды целенаправленно передавал их для издания книгами на русском и французском. Не знаю, почему сказано о случайности, меня это настораживает. В 1981 Роман Гуль сам откровенно поведал обо всем в мемуарах, опубликованных за год до написания Поминального слова, солгав, разумеется, что КР были переданы Шаламовым для публикаций в его Новом журнале. Кроме того, едва ли Геллер еще в 1978 не задал Гулю вопроса, как у того оказались три полных с дополнениями цикла КР, да еще с авторским планом, которому сам Геллер следовал в лондонском издании. О списке, отправленном Морису Надо, Геллер и Мирский наверняка ничего не знали. А вот о "списке-68" вполне могли знать непосредственно от Хенкиных или из мемуара Ирины Каневской, предавшей гласности эту историю сразу после смерти Шаламова. Возможно, издательство ИМКА-Пресс уже выразило намерение переиздать лондонский сборник "Колымских рассказов" 1978 года и намекнуло составителю, что нежелательно перетряхивать на людях грязное белье эмиграции, да еще в таком деликатном и скандальном вопросе. Все это до сих пор - если не белое пятно, то контурная карта событий, почти лишенная красок. К сожалению, как почти всюду в замкнутых и подвассальных сообществах, все в русской эмиграции были друг с другом повязаны, и сохранность грязных корпоративных секретов обеспечивалась, да и обеспечивается, этой круговой порукой не хуже, чем ведомственными инструкциями спецслужб.