Тимофей в "Прямой речи". Из "Песен скунса". Из "Хроникера"
Тима на фоне картины Авдея Тер-Оганьяна. Москва, 1988
Из серии "Песни скунса"
«А ведь неоднозначен. подлец», - думали о Копылове. «Абстрактен». - возмущались некоторые. «В меру инвариантен», - шутили те, которые ему тамбовские волки. «Козел, - говорили десятые ему в спину. - но с размахом! ». «Метафизичен», - выкомаривали тайные агенты, приставленные к нему.
«Волки тряпочные», - ругался потом Копылов, врезаясь бензопилой «Дружба» в очередную сосну на далеком Севере. «Шакалы», - откусывая рафинад и читая «Письма к американским рабочим» на жесткой койке.
«Клерикален», - уважительно отзывался о нем десятник по кличке Козельский. А замполит Пономарев ули¬чил его два раза в ницшеанстве, хотя сам который месяц лечился от эдипова комплекса в санчасти, причем безрезультатно.
1987 г.
Когда Ласков открыл кран, и вода струей ударила оттуда, он опешил. Какая-то догадка влетела с размаху в его голову, разворошив все устоявшееся и привычное. И в этом взлетевшем ворохе стереотипов, банальных истин, бессознательных мотивов, осевших бог знает когда на пыльных полках его сознания. Эта новая догадка стала оформляться, приобретая мучительный смысл, и наконец озарила и разгладила ряд благородных морщин на зияющем его лбу.
Кран кашлянул, а потом и вовсе затих. Ласков стоял, пронзительно глядя на себя в зеркало. Потом на цыпочках вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
1987 г.
- Где мои корни? - задумался Шаповалов. - Чем предопределен мой путь, где скрывается та тайна, что тревожит меня и заставляет мучительно размышлять о фатальности исхода.
Он препарировал мух. следил за полетом кузнечиков, через лупу разглядывал глаза мертвых рыб. Видел в них собственное отражение и испуганно отшатывался. Когда жена садилась рядом, он гладил ее бледную руку и смотрел отрешенно в окно. Там летал ангел смерти. Он с нетерпением поглядывал на часы и делал знаки Шаповалову. Тогда Шаповалов отталкивал жену, зажимал руками голову и плачущим голосом говорил: «Настенька, попрошу вас не мешать мне, когда я думаю о смысле жизни».
***
По телеку новости: «Установка солнечных батарей в открытом космосе». На столе у нас рыба, пиво и семечки. Прихлебывая. смотрим, как на экране космонавт, с трудом ворочаясь, выползает из люка. Он, как фантастическое существо, перебирает конечностями и манипулирует инструментом. Батя на секунду застывает с рыбной костью во рту:
- Интересно, а как они там нужду справляют, а? - вдруг спрашивает он.
Мать, отхлебнув пива и внимательно глядя на экран:
- Не видишь, провод за ним тянется.
- Да, но провод к спине идет, - вступаю я.
Космонавт тем временем пытается подобраться к монтажной раме. Батя супит брови, потом безапелляционно заявляет:
- У них там мешок... специальный.
Мать машет головой:
- Какой мешок, дубина, это же неудобно!
- А может, мешок выбрасывается автоматически, - забросив семечку, говорю я.
- Да, вот где наука, - батя зевнул.
Мать стала собирать посуду со стола.
- А я космонавтом буду. Мать, что для этого надо?
- Ну, что, учись, сынок, хорошо, а потом в летное...
Тимофей с детства занимался опытами ощущений, чем, в принципе, занимается «всяк сущий нам язык»
Главы из романа "Хроникер"
- Ты куда?.. Вы куда?.. <…>
- Стой, каналья!
Граф Л. Н. Толстой. «Война и мир» т. 3, гл. 21.
ГЛАВА 11
В нашем городе хорошо жить, пока он цел, когда он разрушен, жить в нем плохо.
Но ведь находятся же люди, которые его отстраивают заново и живут хорошо, а потом - бац!.. Плохо. И в этом чередовании историки нашего города, весьма, скажу, люди циничные и беспринципные, находят некую закономерность, эволюцию прогресса, так сказать. А тут что-то давненько наш город цел и невредим. Так эти историки засуетились: падение нравов, сытость, нет чувства взаимовыручки, как это в лихие годины происходит.
Так-то оно, может быть, и так, но насчет сытости сомневаюсь. Потому как есть еще у нас голодные, несчастные и прочие. Вот об одном и хочется мне рассказать. Он, когда все трудящиеся нашего города после плотного ужина усаживаются у телевизоров, выходит из своей лачуги и бродит по опустевшим улицам с фонариком.
«День мой, день - ушел ты, и вечер пришел... Щели в асфальте стали шире... Деревья дряхлеют... А вон и паук убивает муху - где сейчас моя тень?» - Колядка осмотрелся вокруг. «Эй, бич, не ты потерял?» - высунулся из окна молодой, красивый парень. «Что?» - спросил Колядка. «А вот что!» - парень кинул в Колядку гнилое яблоко, предварительно прицелившись. Яблоко попало в плечо, парень весело засмеялся.
«Ну чем не абсурд? Ведь абсурд! Ведь так?», - начал задавать себе вопросы Колядка. «Абсурд... Безусловно, абсурд...», - и пошел дальше.
«День мой, день - где моя тень... Где ты, мой день... Пришло время говорить и слушать... Хватит думать - говорить и двигаться! Молчать нельзя... Нельзя. Ни в коем случае... Сейчас это смерти подобно. Но с кем, Боже мой, с кем говорить?».
«Поговори со мною, ма...» - запел кто-то из окна. «Стоп! Из окон первого этажа могут стрелять. То есть один шанс из миллиона, что найдется какой-нибудь идиот, который просто выстрелит из окна». Тогда Колядка пошел полупригнувшись.
Из растворенных окон доносился голос Любимого Всеми Киноактера: «Ты должна это сделать! И мы умрем вместе!». Голос Любимой Всеми Киноактрисы отвечал: «Милый мой! Не могу! Не могу! Не могу!».
Колядка пошел на четвереньках.
Улица была пуста и внимала Любимым Киноактерам.
Колядка пополз, выполз за город и отдышался.
ГЛАВА 12
«Потому что это так случилось...».
Граф Л. Н. Толстой.
«Война и мир», т. 4. Эпилог.
Его догнала телега с добрым малым на козлах.
- Я смотрю на звезды и поражаюсь... Причем всякий раз поражаюсь такой, казалось бы, банальной вещи, как звезды.
Колядка сел в телегу, и они поехали.
- А я поражаюсь всякий раз небу. Тоже вроде бы... А какая глубина?!
Малый крякнул:
- Ха! Меня поражает дорога. Потому, что она имеет какой-то смысл.
Колядка счастливо зажмурился:
- Вот, вот! Меня и это поражает, что все имеет какой-то смысл.
Пораженные всем этим, они помолчали.
«Ты знаешь, лошадь, - Малый тронул ее хворостиной, - она больше нас это понимает... А?» - крикнул он лошади. Та закивала. -«Вот... Только сказать не может. А... ты тот самый Колядка, который живет плохо, когда все хорошо живут? Да? Эпатируешь. так сказать...» Малый потрепал Колядку по голове.
- ...Где-то, как-то, - кивнул Колядка.
- А если я сейчас тебе вкусной колбасы предложу - откажешься?
- Да! - сказал Колядка.
- А может, съешь, а?
- Нет! - помотал головой Колядка.
- Ну, ну съешь? - малый достал круг копченой колбасы, - Ну! Будешь есть?!
Колядка решительно мотнул головой.
- Съешь, съешь! - радостно закричал малый и стал насильно засовывать Колядке колбасу в рот. Тот уворачивался.
- Ну-ка, постой! - сказал малый лошади. Та остановилась. - Значит, не будешь есть?
Колядка усиленно мотал головой.
Тогда малый повалил его на землю и засунул весь кусок ему в рот. Затем, схватив руками челюсти Колядки, перемолол и всю массу запихнул вовнутрь.
- Ну вот! А говорил - Колядка бедный, голодный... А теперь сытый.
Малый аккуратно собрал крошки и ссыпал в открытый рот поверженного Колядки.
Тот лежал и думал: «Насилие! - вот ключ, которым заведено мироздание». Он смотрел в небо и искал там бога. А небо закрывало от него веселое, веснушчатое лицо паренька из глухой деревеньки.
Дальше писать не имеет смысла. Как любой, подобный мне хроникер, я должен описывать истории, непосредственно связанные с моим городом и влияющие на его жизнь. А это так, эпизод-пустячок, и чего я его описал - хрен его знает?
1988 г., осень. Москва - Ростов.