Пелевин и Сорокин.
Сейчас, когда настроение не очень, решил прочитать "Ледяную трилогию" Сорокина. И вот тут я понял, что возможно Иван Матвеевич Хо не совсем и не прав и Сорокин таки является одним из авторов, работающих под псевдонимом "Пелевин". Кстати, Пелевин есть у меня в романе "ХАНА":
14.
Хана и Плафон шли по Южному мосту. Внизу грохотали железнодорожные составы. В пустой вагон одного из них они бросили пакеты с изгаженной кровью одеждой. Алил снабдил их другой, благо с покойников столько всего остаётся, что в морге целая кладовая ею забита.
Увлёкшись метанием пакетов, они не заметили, как к ним подошёл какой-то невзрачный мужичёк, который остановился рядом и стал молча за ними наблюдать. Пока они его не заметили и не решили торопливо ретироваться.
- Простите, пожалуйста, - раздался за их спинами виноватый тенорок, - можно у вас кое-что спросить?
- Да, можно, - ответил, остановившись и обернувшись, Плафон.
- Вы случайно не видели Кагарлицкого?
- Кого-кого? - хором переспросили Хана и Плафон.
- Ну я вам сейчас фотку покажу, - незнакомец достал из внутреннего кармана фотографию, с которой на них смотрел какой-то смутно знакомый тип.
- Где-то я уже этого хорька видел, - задумчиво произнёс Плафон.
- Где? Вспоминайте же! - оживился невзрачный мужичёк.
- Вспомнил! В телевизоре!
- Эх… Жаль, - расстроился незнакомец.
- А Вы что, мент что ли? Или частный детектив? - спросила Хана.
- Писатель я. Книжки пишу.
- Писатель? А как Вас зовут? - заинтересовалась девушка.
- Виктуар де Пеллевин, - делая ударение на последнем слоге, представился писатель.
- Не, не слышала, - пожала плечами Хана.
- Да Пелевин это. Виктор Пелевин, - пояснил ей Плафон, - я его ещё в детстве запомнил, когда отец меня брал с собой на работу в редакцию «Химии и жизни» проводку там чинить.
- Так он химик что ли?
- В некотором роде разве что, - Плафон усмехнулся, - не, он туда свои рассказики таскал. А мой папа его «анашистом» обозвал, когда увидел. Вот я и запомнил. Потому что слово непонятное какое-то. Думал это какой-то синоним «фашиста». Ну как «пидор» и «педераст», например.
- Виктор, - обратилась к писателю Хана, - а Вы и вправду анашист?
- И анашист тоже, - признался Пелевин.
- А давайте выпьем! - предложил Плафон, тряся сумкой, в которой призывно зазвенели медицинские склянки с разведённым спиртом.
- А давайте! - радостно согласился писатель, - только вот где? Не здесь же, над этими железными червями, - показал вниз он на поезда.
- Есть тут местечко одно, - сообщил Плафон и повёл всю компанию вниз с моста.
Минуты за три они дошли до автобусной остановки. Плафон расставил на скамейке три разнокалиберных сосуда, из которых в виду отсутствия стаканов и предстояло пить. Пелевин взял свой пузырь, скрутил с него пробку и осмотрелся вкруг. На противоположной стороне дороги светились многочисленный многоэтажки «Южного», а за стеной остановки начинался частный сектор. Вот так он оглянулся и вдруг сказал:
- Вот так почти в каждом русском городе - обязательно есть островки деревни. Сколько я их перевидал… И народ там продолжает держать кур всяких, какие-то древние бабки выводят коз пастись. На газон. Машины с дровами приезжают. Люди на колодцы за водой ходят. И всё это местами в самом центре города. Казалось бы - экий ужас! Но нет, хотя и тошно от напрашивающегося умиления. Ведь это те островки, оазисы, вокруг которых скоро и будет только теплиться какая-то жизнь, сохраняя тухлую надежду на возвращение былого благополучия, - Пелевин остановился и глотнул из бутыля, занюхивая рукавом пальто.
- Писатель, ёбана в рот, - выругалась Хана.
А Плафон сначала выпил и только потом заговорил:
- А почему надежда именно тухлая?
- Ну как тебе сказать? Вот скажи мне, несчастье оно всегда таково, что ты до самого конца веришь в его искренность и подлинность? Я не рассматриваю те случаи, когда какие-то жулики пытаются что-то у тебя выцыганить. Понимаешь?
- Понимаю.
- Ну как тогда, веришь в подлинность?
- Конечно.
- И правильно. В несчастье нет самообмана. Но счастье… Я ни разу, глядя на людей, которые его якобы излучают, даже самые психические психи, не смог поверить в их полную искренность. Все всегда себя обманывают в этом. И по другому просто быть не может.
- Почему это?
- А потому что нет счастья. Вообще. Мир так устроен. Всё дерьмо. Человек существует в нём. Хотя ему иногда и кажется, что он плывёт по этому океану фекалий в каком-то чудесном корабле и вот-вот выйдет на чистую воду. Если же посмотреть внимательно и трезво, то не корабль это вовсе, а какашка. Сухая очень просто. Да и человек сам в общем…
- Весь мир говно, все бабы бляди! - громко продекларировавала Хана.
- Я условно, исключительно условно, - настороженно глядя на девушку, уточнил Пелевин.
- И нафига тогда мы вообще? - спросил Плафон.
- А мы пища. Для вампиров.
- Это типа мировое зло?
- Да нет никакого зла. Вернее оно только и есть. А раз оно только и есть, то какой смысл называть его «злом»? Никакого.
- И что делать? Взорвать этот поганый мир или свергнуть этих вампиров и наладить всё?
- Да ничего не делать. Медитировать разве что. Отключить сознание и превратиться в камень. Что бы вампиры не замечали. И так дотянуть до смерти, в надежде, что после неё тебя ждёт небытие, - Пелевин зевнул, - устал я, ребята. Идите. Спасибо за спиртик. А я здесь на остановке покемарю. Прощайте.
Писатель лёг на лавочку и сладко засопел. Улыбаясь во сне.
- По ходу он счастлив сейчас, - предположил Плафон.
- Ага, - согласилась Хана, - засранец эдакий!
- Блин, я забыл! - стукнул себя по лбу Плафон.
- Чего забыл?
- Спросить его забыл: зачем ему этот Кагарлицкий?
- Так может он пидар и они муж и муж. И он выслеживает неверного супруга?
- Да не, он же писатель.
- И что?
- Пидары, они больше среди поэтов. А писатели голубые - редкость.
- А чо так?
- Да хуй знает. Может жопу берегут - сидеть много приходится. Ты попробуй, настрочи «Войну и мир».
- Это да, - согласилась Хана, - пошли уже домой. Скоро утро, пацаны проснуться. А пива нет.
- Да. Пива ещё надо купить. Хорошо, что там прям у дома есть круглосуточный.
14.
Хана и Плафон шли по Южному мосту. Внизу грохотали железнодорожные составы. В пустой вагон одного из них они бросили пакеты с изгаженной кровью одеждой. Алил снабдил их другой, благо с покойников столько всего остаётся, что в морге целая кладовая ею забита.
Увлёкшись метанием пакетов, они не заметили, как к ним подошёл какой-то невзрачный мужичёк, который остановился рядом и стал молча за ними наблюдать. Пока они его не заметили и не решили торопливо ретироваться.
- Простите, пожалуйста, - раздался за их спинами виноватый тенорок, - можно у вас кое-что спросить?
- Да, можно, - ответил, остановившись и обернувшись, Плафон.
- Вы случайно не видели Кагарлицкого?
- Кого-кого? - хором переспросили Хана и Плафон.
- Ну я вам сейчас фотку покажу, - незнакомец достал из внутреннего кармана фотографию, с которой на них смотрел какой-то смутно знакомый тип.
- Где-то я уже этого хорька видел, - задумчиво произнёс Плафон.
- Где? Вспоминайте же! - оживился невзрачный мужичёк.
- Вспомнил! В телевизоре!
- Эх… Жаль, - расстроился незнакомец.
- А Вы что, мент что ли? Или частный детектив? - спросила Хана.
- Писатель я. Книжки пишу.
- Писатель? А как Вас зовут? - заинтересовалась девушка.
- Виктуар де Пеллевин, - делая ударение на последнем слоге, представился писатель.
- Не, не слышала, - пожала плечами Хана.
- Да Пелевин это. Виктор Пелевин, - пояснил ей Плафон, - я его ещё в детстве запомнил, когда отец меня брал с собой на работу в редакцию «Химии и жизни» проводку там чинить.
- Так он химик что ли?
- В некотором роде разве что, - Плафон усмехнулся, - не, он туда свои рассказики таскал. А мой папа его «анашистом» обозвал, когда увидел. Вот я и запомнил. Потому что слово непонятное какое-то. Думал это какой-то синоним «фашиста». Ну как «пидор» и «педераст», например.
- Виктор, - обратилась к писателю Хана, - а Вы и вправду анашист?
- И анашист тоже, - признался Пелевин.
- А давайте выпьем! - предложил Плафон, тряся сумкой, в которой призывно зазвенели медицинские склянки с разведённым спиртом.
- А давайте! - радостно согласился писатель, - только вот где? Не здесь же, над этими железными червями, - показал вниз он на поезда.
- Есть тут местечко одно, - сообщил Плафон и повёл всю компанию вниз с моста.
Минуты за три они дошли до автобусной остановки. Плафон расставил на скамейке три разнокалиберных сосуда, из которых в виду отсутствия стаканов и предстояло пить. Пелевин взял свой пузырь, скрутил с него пробку и осмотрелся вкруг. На противоположной стороне дороги светились многочисленный многоэтажки «Южного», а за стеной остановки начинался частный сектор. Вот так он оглянулся и вдруг сказал:
- Вот так почти в каждом русском городе - обязательно есть островки деревни. Сколько я их перевидал… И народ там продолжает держать кур всяких, какие-то древние бабки выводят коз пастись. На газон. Машины с дровами приезжают. Люди на колодцы за водой ходят. И всё это местами в самом центре города. Казалось бы - экий ужас! Но нет, хотя и тошно от напрашивающегося умиления. Ведь это те островки, оазисы, вокруг которых скоро и будет только теплиться какая-то жизнь, сохраняя тухлую надежду на возвращение былого благополучия, - Пелевин остановился и глотнул из бутыля, занюхивая рукавом пальто.
- Писатель, ёбана в рот, - выругалась Хана.
А Плафон сначала выпил и только потом заговорил:
- А почему надежда именно тухлая?
- Ну как тебе сказать? Вот скажи мне, несчастье оно всегда таково, что ты до самого конца веришь в его искренность и подлинность? Я не рассматриваю те случаи, когда какие-то жулики пытаются что-то у тебя выцыганить. Понимаешь?
- Понимаю.
- Ну как тогда, веришь в подлинность?
- Конечно.
- И правильно. В несчастье нет самообмана. Но счастье… Я ни разу, глядя на людей, которые его якобы излучают, даже самые психические психи, не смог поверить в их полную искренность. Все всегда себя обманывают в этом. И по другому просто быть не может.
- Почему это?
- А потому что нет счастья. Вообще. Мир так устроен. Всё дерьмо. Человек существует в нём. Хотя ему иногда и кажется, что он плывёт по этому океану фекалий в каком-то чудесном корабле и вот-вот выйдет на чистую воду. Если же посмотреть внимательно и трезво, то не корабль это вовсе, а какашка. Сухая очень просто. Да и человек сам в общем…
- Весь мир говно, все бабы бляди! - громко продекларировавала Хана.
- Я условно, исключительно условно, - настороженно глядя на девушку, уточнил Пелевин.
- И нафига тогда мы вообще? - спросил Плафон.
- А мы пища. Для вампиров.
- Это типа мировое зло?
- Да нет никакого зла. Вернее оно только и есть. А раз оно только и есть, то какой смысл называть его «злом»? Никакого.
- И что делать? Взорвать этот поганый мир или свергнуть этих вампиров и наладить всё?
- Да ничего не делать. Медитировать разве что. Отключить сознание и превратиться в камень. Что бы вампиры не замечали. И так дотянуть до смерти, в надежде, что после неё тебя ждёт небытие, - Пелевин зевнул, - устал я, ребята. Идите. Спасибо за спиртик. А я здесь на остановке покемарю. Прощайте.
Писатель лёг на лавочку и сладко засопел. Улыбаясь во сне.
- По ходу он счастлив сейчас, - предположил Плафон.
- Ага, - согласилась Хана, - засранец эдакий!
- Блин, я забыл! - стукнул себя по лбу Плафон.
- Чего забыл?
- Спросить его забыл: зачем ему этот Кагарлицкий?
- Так может он пидар и они муж и муж. И он выслеживает неверного супруга?
- Да не, он же писатель.
- И что?
- Пидары, они больше среди поэтов. А писатели голубые - редкость.
- А чо так?
- Да хуй знает. Может жопу берегут - сидеть много приходится. Ты попробуй, настрочи «Войну и мир».
- Это да, - согласилась Хана, - пошли уже домой. Скоро утро, пацаны проснуться. А пива нет.
- Да. Пива ещё надо купить. Хорошо, что там прям у дома есть круглосуточный.