Не здесь и не сейчас, но тоже в сентябре. Полин де Турзель, сентябрь 1792 года
Пополнение моей коллекции историй о том, как кому-то повезло. На этот раз повезло Полин де Турзель (Мари Шарлот Полин дю Буше де Сурш, 1771 - 1839), дочери маркизы де Турзель, последней гувернантки королевских детей. Маркиза де Турзель в неспокойное революционное время предпочитала держать незамужнюю младшую дочь при себе, и таким образом Полин, не будучи официально представленной ко двору (представляли только замужних дам), оказалась среди самых близких к королевскому семейству людей. После свержения монархии в августе 1792 года королевское семейство заключили в Тампле, и первое время с ними было позволено остаться маркизе де Турзель с дочерью, принцессе де Ламбаль и нескольким слугам. Но очень скоро дам сначала увезли на допрос в ратушу, а потом поместили в тюрьму Ла Форс, где уже содержали других «подозрительных».
2 сентября 1792 года в Париже распространились слухи, что пруссаки вот-вот пойдут на революционный город, а заключенные в тюрьмах аристократы готовят заговор. Начались массовые расправы над «злоумышленниками и заговорщиками».
В тюрьме Ла Форс за два дня было убито 160 заключенных; в их числе была и принцесса де Ламбаль. Полин повезло - ее вывел из тюрьмы и переправил в безопасное место один из членов коммуны Парижа (так назывался парижский муниципалитет). Ее мать тоже смогли вывести из тюрьмы и потом освободили по решению прокурора коммуны.
Полин де Турзель, когда они с матерью были уже в относительной безопасности, написала своей старшей замужней сестре Жозефине длинное письмо с подробным рассказом о своих приключениях. Там много интересного и про более ранние события, но здесь будет только отрывок, касающийся 3 сентября 1792 года.
Рассказывает Полин де Турзель
Тюрьма Ла Форс со стороны улицы Руа-де-Сисиль. Картинка XIXвека, здание тогда еще стояло (сейчас остался только кусок стены). Вот здесь всё и происходило. https://www.meisterdrucke.ie/fine-art-prints/Anonymous-Anonymous/1055698/View-of-the-Former-Prison-of-La-Force,-Rue-du-Roi-de-Sicile-in-Paris-in-the-19th-Century.html
Мы уже провели почти две недели в этом мрачном месте, и вот однажды около часа ночи, когда мы все уже легли и спали, как спят в такой тюрьме - сном, который оставляет еще место для беспокойства, - мы услышали, как отпирают засовы на нашей двери; дверь открылась, показался какой-то человек и сказал:
- Мадемуазель де Турзель, быстро вставайте и пойдемте со мной...
Я, дрожа, ничего не отвечала и не двигалась.
- Что вы собираетесь сделать с моей дочерью? - спросила матушка этого человека.
- Какая вам разница? - ответил он, как мне показалось, очень сурово. - Надо, чтобы она встала и пошла со мной.
- Вставайте, Полин, - сказала мне матушка, - и идите с ним; здесь ничего не поделать, можно только подчиниться.
Я медленно поднялась, а этот человек так и оставался по-прежнему в камере.
- Поторопитесь, - два или три раза произнес он.
- Поторопитесь, Полин, - сказала мне и матушка тоже.
Я уже была одета, но не сходила со своего места; я направилась к ее кровати и взяла ее руку, чтобы поцеловать; но этот человек подошел, взял меня под руку и потащил за собой, как я ни упиралась.
- Прощайте, Полин, да благословит вас Бог и да сохранит! - воскликнула матушка....
Я не могла ей ответить... Две толстых двери уже закрылись между нами, и этот человек все тащил меня за собой.
Когда мы спускались по лестнице, он услышал какой-то шум... С очень обеспокоенным видом он провел меня на несколько ступенек обратно вверх, поспешно втолкнул в какую-то крохотную каморку, запер дверь снаружи и ушел, забрав с собой ключ.
В этой каморке горел огарок свечи... Вскоре он догорел до конца... Не могу передать вам, что я чувствовала и какие мрачные мысли у меня вызывал этот свет, сперва сильный, а затем угасающий. Мне виделась в нем агония, и это располагало меня принести в жертву мою жизнь сильнее, чем это могли бы сделать самые трогательные речи... Свеча совсем погасла, и я осталась в полной темноте.
Наконец, я услышала, как дверь осторожно открывается; тихий голос позвал меня, и я узнала того, кто меня там запер, при свете небольшого фонаря, который был у него с собой; это был тот же самый человек, который в комнате привратника при моем поступлении в Ла Форс вздумал давать мне советы.
(из того же письма: Никогда не забуду, как некий хорошо одетый человек подошел ко мне, когда я оставалась одна в комнате, и сказал: «Мадемуазель, ваше положение вызывает во мне участие; я вам советую отбросить вашу придворную чопорность и вести себя более безыскусно и приветливо.» Бесцеремонность этого господина меня возмутила; я посмотрела на него в упор и ответила, что я прежде была такова и такой всегда останусь, что ничто не сможет изменить моего характера, и что впечатление, которое он заметил на моем лице, есть не что иное, как отражение происходящего в моем сердце, возмущенном теми ужасами, которые мы видим.)
Он меня повел вниз, стараясь не шуметь; когда мы спустились по лестнице, он меня завел в какую-то комнату, показал мне сверток и велел одеться в то, что я там найду. Он вышел и закрыл дверь, а я застыла в неподвижности, ничего не делая и почти что не думая.
Не знаю, сколько времени я пробыла в таком состоянии. Меня вывел из него звук открывающейся двери; вновь показался тот же человек.
- Как? Вы до сих пор еще не оделись? - сказал он мне с обеспокоенным видом. - Ваша жизнь в опасности, если вы без промедления не выйдете отсюда!
Я развернула сверток - в нем оказалась одежда крестьянки; вещи показались мне достаточно большими, чтобы надеть их поверх моих, и я их надела в одно мгновение.
Тот человек взял меня под руку и вывел из комнаты; я позволяла себя вести, не задавая никаких вопросов и даже ни о чем не думая; я едва видела, что происходит вокруг меня.
Когда мы вышли из тюрьмы через дверь на улицу Руа-де-Сисиль, я при свете ясной луны увидела огромное множество людей, и через мгновение они уже окружали меня.
Все эти люди имели свирепый вид; с обнаженными саблями в руках они, казалось, дожидались какой-нибудь жертвы, чтобы расправиться с ней!..
- Смотрите, это кого-то из заключенных спасают! - закричали они все сразу, угрожая мне своими саблями...
Человек, который меня вел, совершал невозможное, оттесняя их от меня и добиваясь, чтобы его послушали.
Я тогда увидела, что он носит отличительный знак членов коммуны Парижа; это знак давал ему право быть выслушанным; ему позволили говорить.
Он сказал, что я не заключенная, что меня привели в тюрьму Ла Форс особые обстоятельства, что он меня забрал оттуда по приказу свыше, поскольку невинные не должны погибнуть вместе с виновными... Я задрожала при этих словах... матушка осталась в заключении! Поглощенная этой ужасной мыслью, я больше ничего не слышала. Однако его слова подействовали на толпу, и меня собирались уже пропустить, когда какой-то солдат в мундире национальной гвардии закричал народу, что его обманывают, что я Полин де Турзель, что он меня отлично знает, поскольку видел меня в Тюильри у дофина, когда стоял там в карауле, и что моя участь не должна отличаться от участи других заключенных.
Тут ярость толпы против меня и моего защитника вспыхнула с новой силой, и я уже уверилась, что вся услуга, которую он мне оказал, будет только в том, чтобы привести меня на смерть, а не оставлять ожидать смерти.
Наконец, благодаря то ли его ловкости, то ли его красноречию, то ли моей удаче я была избавлена и от этой опасности, и мы смогли продолжить путь.
Однако нам могло встретиться еще много других препятствий; предстояло пройти по многолюдным улицам; меня знали в лицо и могли снова арестовать. Это опасение побудило моего освободителя - а мне уже делалось видно, что именно в такой роли желал выступить для меня этот человек, который внушил мне сначала такой ужас - так вот, это опасение побудило его оставить меня в каком-то глухом темном дворике, а самому сходить посмотреть, что делается вокруг. Он вернулся через полчаса и сказал, что из предосторожности мне следует сменить костюм; он принес мне мужской наряд - панталоны и редингот - и хотел, чтобы я это все надела.
От этого переодевания, которое он полагал необходимым, я наотрез отказалась; меня ужасала мысль, что я погибну в одежде, которая мне не подобает... Я заметила ему, что он не принес ни шляпы, ни туфель - переодевание делалось невозможным, и я осталась как была.
Чтобы выйти оттуда, где мы находились, надо было снова пройти почти что мимо дверей тюрьмы, где толпились убийцы, или проследовать через церковь (Пти-Сент-Антуан), где заседало собрание вдохновителей этих расправ. И тот, и другой путь были равно опасны.
Мы выбрали путь через церковь; мне прошлось пробираться через боковой неф чуть ли не ползком, чтобы меня не заметили те, кто был на собрании. Мой провожатый завел меня в маленький боковой придел, спрятал за обломками перевернутого алтаря и велел не двигаться, какой бы шум я не услышала, и ждать его возвращения, а он постарается вернуться как можно скорее.
Я уселась на корточки... Слышался сильный шум, даже крики, но я не шевелилась, твердо решив ждать своей участи там; я с доверием предала свою жизнь в руки Провидения, готовясь, если такова будет его воля, смиренно принять смерть.
Я долго просидела в этом приделе; наконец, вернулся мой провожатый, и мы вышли из церкви с теми же предосторожностями, как и при входе в нее.
Недалеко оттуда мой освободитель остановился у какого-то дома и сказал, что это его дом; мы поднялись в комнату на втором этаже, он сразу же запер меня там и ушел; было около девяти часов утра.
Я была рада остаться одна, но радость длилась недолго - помня, с какими опасностями мне пришлось столкнуться, я слишком ясно представляла, каким опасностям подвергается матушка, и была охвачена страхом. Так прошло больше часа, пока не вернулся господин Арди - настало время назвать вам имя того, кому мы обязаны жизнью; он показался мне испуганным как никогда прежде.
- Вас знают в лицо, - сказал он мне; известно, что я вас спас, и вас хотят схватить снова; они считают, что вы здесь, и могут прийти сюда за вами; вам надо уходить отсюда немедленно, но не со мной - это подвергло бы вас неминуемой опасности. Возьмите это, - сказал он мне, протягивая шляпу с вуалью и черную короткую накидку, - выслушайте хорошенько все, что я вам скажу, и только не вздумайте забыть хоть малость. Выйдя из ворот, вы повернете направо, а потом пойдете по первой улице влево; она вас приведет на небольшую площадь, на которую выходит три улицы; вы пойдете по средней, пройдете фонтан, и после него будет проход на большую улицу; там у входа в проулок будет стоять фиакр; спрячьтесь в этом проулке, и в скором времени я появлюсь; теперь уходите быстрее, и главное, - сказал он, повторив мне все это еще раз, - постарайтесь ничего не забыть из того, что я вам сказал, потому что я не буду знать, как мне вас потом найти, и что тогда с вами будет?
Я видела, как он боится, что я не запомню все его указания; эта его боязнь, усиливая мою собственную, привела меня в такое беспокойство, что при выходе из дома я уже не помнила, должна ли я повернуть направо или налево; увидев из окна, что я стою в сомнении, он подал мне знак, и я сразу вспомнила всё, что он мне говорил.
Два моих наряда, надетые один поверх другого, смотрелись странно; мой явно обеспокоенный вид мог вызвать подозрения; мне казалось, что все кругом смотрят на меня с удивлением.
С большим трудом я добралась до того места, где должна была найти фиакр; у меня уже начинали подкашиваться ноги.
Но наконец я его заметила, и не могу выразить, как это меня обрадовало; я тогда почувствовала, что уже спасена.
Я зашла в проулок, где было очень темно, и стала ждать, пока появится господин Арди. Прошло больше часа, а его все не было... Тут мои страхи вернулись снова. Я боялась, что оставаясь дольше в этом проулке, покажусь подозрительной тем, кто там живет... Но как оттуда выбраться?.. Эти улицы были мне незнакомы, а если бы я обратилась к кому-то с малейшим вопросом, то подверглась бы большой опасности.
Наконец, когда я печально раздумывала над тем, что же мне делать, я увидела, как подходит господин Арди и с ним еще один человек.
Они меня усадили в фиакр и сами сели туда - вновь прибывший разместился на переднем сиденье и спросил, узнаю ли я его.
- Прекрасно узнаю, - отвечала я, - вы господин Бийо-Варенн; это вы допрашивали меня в ратуше.
- Верно, - сказал он, - я вас отвезу к Дантону, чтобы получить у него указания на ваш счет.
Когда мы доехали до дверей Дантона, они оба вышли из экипажа, поднялись к нему и вскоре вернулись и сказали мне: «Ну вот вы и спасены!... С нас хватит... Мы довольны, что это закончилось. Теперь нам только остается отвезти вас в такое место, где вас не смогут узнать; иначе вы опять будете в опасности.»
Я попросила, чтобы меня отвезли к моей престарелой родственнице маркизе де Леде; я полагала, что ее почтенный возраст избавит ее от подозрений.
Бийо-Варенн воспротивился этому, сказав, что у нее много слуг, и кто-то из них может проговориться о моем пребывании в доме. Он предложил мне назвать дом какой-нибудь безвестной особы, чтобы ее безвестность была мне защитой.
Я тогда вспомнила про добрую Бабе, которая занималась нашим гардеробом; я подумала, что мне будет лучше всего в бедном доме в отдаленном квартале.
Бийо-Варенн - в эти подробности по-прежнему входил он - спросил у меня название улицы, чтобы указать его кучеру.
Я назвала рю дю Сепюлькр (улицу Гроба).
Это название, прозвучавшее в такой момент, произвело на него большое впечатление, и я видела по его лицу, какой ужас у него вызвало сочетание этого зловещего названия с теми событиями, что тогда происходили. Он сказал что-то вполголоса господину Арди, поручил ему отвезти меня туда, куда я просила, и вышел.
По дороге я говорила о матушке и спрашивала, остается ли она еще в тюрьме; я хотела присоединиться к ней, если она еще там; я хотела сама идти заявлять о ее невиновности...; мне представлялось ужасным, что матушка подвергается смертельной опасности, от которой меня только что избавили... Мысль о том, что я спасена, а матушка обречена на гибель, была мне непереносима.
Господин Арди старался меня успокоить; он сказал, что я сама могла видеть, что он, с того самого момента как увел меня от нее, был занят только моим спасением; что у него, к несчастью, ушло на это много времени, но он надеется еще успеть спасти матушку; что мое присутствие может лишь повредить его планам; что он сразу же вернется в тюрьму и будет считать свою миссию оконченной лишь тогда, когда мы воссоединимся; что он просит меня сохранять спокойствие; что он надеется... Он оставил меня преисполненной благодарности за то, какой опасности он подвергался из-за меня, и надежды, что он спасет матушку от всех бед, которых я страшилась.
Прощайте, моя милая Жозефина; я так устала, что больше не могу писать. Впрочем, матушка говорит, что хочет сама рассказать вам то, что относится к ней; она вам напишет завтра.
Сестры де Турзель (до 1789 года). Не знаю, которая из них Полин. https://picryl.com/media/les-demoiselles-de-tourzel-ec0404
Про эти же дни рассказывала в своих мемуарах Грейс Далримпл (см. Люди, вещи и обстоятельства -10. Не здесь и не сейчас, но тоже в ночь со 2 на 3 сентября) - она тогда прятала у себя под матрасом Шансенеца, бывшего коменданта Тюильри (ему тоже изрядно повезло!)