Вторая маркиза (текст) - 5

[rinah_2]

В прошлом отрывке мемуаристка под чужим именем поселилась в квартире повитухи госпожи Кутансо, притворяясь беременной. О том, кто она такая на самом деле, в этом доме знает только сама госпожа Кутансо.

В этом отрывке упоминается взятие Тулона; необходимые примечания даны под иллюстрациями.

***

Мы узнали о сдаче Тулона. Я знала из своих писем, что Месье, нынешний король, выехал из Хамма, направляясь в Турин, а оттуда в Тулон. Я знала, что с ним следует весь его двор и несколько офицеров флота. Я с крайним нетерпением ждала известий об их высадке, и тогда я бы сделала все на свете, чтобы сбежать в ту сторону и поехать к ним.



«Месье, нынешний король» - так мемуаристка в 1801 году называет Людовика XVIII, бывшего графа Прованского (портрет работы Жозефа Бозе написан раньше описываемых событий https://en.wikipedia.org/wiki/File:Joseph_Boze_(1745-1826)_-_Louis-Stanislas-Xavier_(1755%E2%80%931824),_comte_de_Provence,_Later_Louis_XVIII,_King_of_France_-_1548061_-_National_Trust.jpg) . После казни Людовика XVI в январе 1793 года роялисты провозгласили королем Людовиком XVII малолетнего дофина, содержавшегося в заключении в Париже, а находящийся в эмиграции Месье стал называться регентом. Когда осенью 1789 года флотские офицеры-роялисты сдали англичанам Тулон, регент хотел отправиться туда, чтобы там, на французской территории, объявить себя законным правителем от имени малолетнего племянника Людовика XVII. Англичане этому воспротивились, поскольку это не отвечало их политическим интересам, и в результате регент покинул Хамм в Пруссии, но до Тулона так и не добрался. Когда в 1795 году Людовик XVII скончался в заключении, бывший регент стал называться королем Людовиком XVIII.



Я была обманута в своих надеждах, и ужасное известие, которое добавляли к уже и так прискорбной новости о взятии Тулона, чуть не стоило мне жизни: я слышала, как на улицах выкрикивали подробности этого события, добавляя, что захвачен Месье и всё его окружение. Бедная госпожа Кутансо не знала, что со мной делать; я была в таком отчаянии, что это могло вызвать подозрения. Моя мать, догадываясь о том страхе, который могла вызвать у меня эта новость, тут же отправила Мориса передать мне на словах, что она совершенно уверена, что Месье не высаживался и что никто из эмигрантов не входил в Тулон, и что она через несколько часов пришлет мне точную реляцию, которую она пока еще не успела раздобыть.



Рисунок неизвестного автора - современника событий (вероятно, офицера английского флота), изображает сожжение французских кораблей при уходе англичан из Тулона в декабре 1793 года. https://www.rmg.co.uk/collections/objects/rmgc-object-143177 . В Тулоне, в отличие от Бордо, после ареста депутатов-жирондистов летом 1793 года произошло настоящее восстание, и федералистам удалось взять верх над якобинцами. Роялисты, которых было много среди флотских офицеров (в Тулоне базировался французский военно-морской флот), призвали на помощь испанцев и англичан. 29 августа англичане вошли в Тулон. 1 октября 1793 командующий флотом адмирал Трогофф сдал англичанам флот и арсенал. Войска республиканского Конвента более двух месяцев осаждали город с суши; большую роль в их победе сыграло умелое использование артиллерии под руководством молодого и мало кому тогда известного Наполеона Бонапарта. С 16 на 17 декабря английский флот был вынужден покинуть Тулон, забрав с собой более 15 тысяч беглецов. Перед уходом англичане подожгли часть остающихся французских кораблей и запасы леса, хранившиеся в арсенале. 19 декабря в Тулон вошли войска Конвента; начались репрессии, более 700 человек было расстреляно.

К тому времени я уже месяц не получала писем от своих друзей, потому что все письма задерживались Комитетом по надзору. Я так горестно заклинала Мориса уговорить его знакомого почтового служащего забрать их оттуда хоть на минуту, и он был так тронут моим состоянием, что убедил своего знакомого ловко их изъять и дать ему на четверть часа, пока служащие уйдут на обед; и тот, и другой рисковали не меньше чем своей жизнью, чтобы оказать мне услугу. Когда он мне их принес, и я увидела, что никто из тех, кто меня интересовал, не мог быть в Тулоне, я хотела отдать ему все, что у меня было из денег в тот момент; мне кажется, я чуть ли не целовала ему руки; благодарность и счастье опьяняли меня. Он отказался от того, что я ему предлагала, сказав мне, что таким опасностям не подвергаются ради денег; он очень торопил меня поскорее дочитать, а у меня было так темно в глазах от слез, я была в таком сильном возбуждении, что не могла ни отчетливо читать, ни понять что-нибудь, кроме уверения в том, что они не могли приехать в Тулон. Я заметила на письмах номера и пометки, оставленные Комитетом по надзору; одна надпись гласила: «Разыщите мадемуазель Жюли, которой адресовано это письмо». Письма тут же отнесли обратно и положили так, что никто никогда и не заметил, что их брали.

Вернувшись во Францию в 1800 году, я, к своему горю, не застала в живых этого доброго Мориса. Наряду с госпожой Кутансо это был первый человек, о котором я спросила. Увы! Когда я приехала в Бордо к госпоже де Салюс, он уже умер, не оставив детей. Моя мать, к счастью, смогла быть ему полезной, и благодаря ей ему не было нужды работать в последние годы; но не могу выразить, как я была опечалена, что больше не увидела этого прекрасного человека.

После четырех месяцев проживания у госпожи Кутансо неудобство моего положения еще усилилось, не только из-за той ужасной женщины, о которой я вам говорила, но и потому, что время шло и у нас не было никакой возможности выпутаться, когда подойдут к концу девять месяцев. Когда я пришла в этот дом, считалось, что я беременна четыре месяца, так что меньше чем через месяц мне надо было уйти. Преследования тем временем вовсе не ослабли, розыски проводились с величайшим усердием. Господин де Жеста, который смог спрятаться у одного трактирщика - его там во время обысков укрывали в зазоре между каменной кладкой и деревянной обшивкой стен - уже несколько раз ускользал от тех, кто его искал. При последнем обыске жандармы уже уходили, как вдруг один из них заметил щель в этой деревянной обшивке, просунул туда свою саблю и выломал несколько кусков дерева. Господина де Жеста схватили и гильотинировали, а вместе с ним хозяина и хозяйку дома, их пятнадцатилетнего сына и вплоть до служанок.



Жан-Батист Лезюёр (1749-1826). Гуаши из революционной серии изображают жителей Парижа, несущих службу в Национальной гвардии в 1793-1794 гг. https://www.parismuseescollections.paris.fr/de/node/111699. Третий слева - «Террорист, одетый и вооруженный так, чтобы наводить страх». Второй справа - «Санкюлот, танцующий «Карманьолу»».

Многие подобные примеры внушали мне ужасный страх, что я стану причиной смерти всех тех, кто давал мне убежище. К тому же надо было на что-то решаться. Время от времени госпожа Кутансо придумывала какие-то способы представить дело так, будто я родила в отсутствие ее мужа, прибегнув только к ее помощи; но в результате все это было неисполнимо. Мы часто думали о том, как это необыкновенно: ведь множество женщин попадали в затруднительное положение из-за своей беременности, я же, напротив, была в большом затруднении из-за того, что не была беременна. Я убеждена, что та бедная женщина из комнаты рядом с моей, которая так страдала и боялась умереть, предпочла бы быть на моем месте, исключая только гильотину. Она постоянно повторяла: «Как повезло госпоже Ренар! Какая она изящная и ловкая!». Мы ей говорили, что это потому, что я уже родила нескольких детей.

Я потом осведомилась о ней; я была рада узнать, что она вернулась к себе в провинцию в добром здравии, и никто так и не узнал о ее положении.

Мы часто испытывали большое беспокойство: однажды служанка спустилась от меня и рассказала, что у меня какая-то совершенно необыкновенная беременность: я одевалась, пока она разводила огонь в камине, и она видела, что я очень стройная. Я тогда решила, что даже в постели не буду снимать с себя те свертки, которые на меня нацепила госпожа Кутансо и которые она каждый месяц увеличивала. Я постоянно забывала, как мне следует ходить и держаться; и однажды, придя в раздражение из-за открытого окна и столика, оставленного на проходе, я это все переставила так легко, что госпожа Кутансо заметила и сказала: «Можно подумать, что госпожа Ренар не беременна».

Примерно около этого времени ее муж, вернувшись вечером с очень озабоченным видом, сказал ей:

- Ты сожгла бумаги той семьи ***?

- Да, конечно, - ответила она, - а почему ты об этом спрашиваешь?

- Потому что мне сегодня дали повод беспокоиться за нас самих: этим дьяволам мало преследовать тех, кого они подозревают; они теперь взялись и за тех, кто держался в стороне от всего того, что происходит. Меня предупредили, что нынче ночью придут с более строгим обыском и что на мой дом был сделан донос.

Вы представляете, в каком состоянии мы были, когда он это говорил. Мы предложили ему поужинать, но он сказал, что устал, измучен и пойдет спать.

Нам хотелось есть еще меньше, чем ему. Мы остались в большом беспокойстве по поводу нашего положения: тут ничто не могло помочь; перейти в другой дом было невозможно. Меня охватило отчаяние. Я умоляла госпожу Кутансо позволить мне уйти, говоря ей, что я лучше останусь на улице; поскольку я не могла избежать своей участи, с моей стороны было бы недостойно компрометировать столь любезную ко мне особу и всю ее семью. Она проявила в этом случае тем большее мужество, что не сомневалась в том, что с обыском придут в ту же ночь и что предупреждение, сделанное ее мужу, касалось меня. Мы оставались вместе допоздна. Она меня заставила лечь спать. Перед тем, как она поднялась к себе, я взяла с нее слово, что она зайдет в мою комнату вместе с теми, кто придет делать обыск - во-первых, чтобы как можно позже мне оказаться во власти этих людей, а во-вторых, потому что я хотела, чтобы она была свидетельницей заявления, которое я сделаю. Чтобы доказать, что я обманула всех в этом доме, я собиралась объявить, что моя беременность - притворство, употребленное мной, чтобы проникнуть к ним под чужим именем; но что мне отвратительно продолжать это теперь, когда я выступаю под своим собственным именем. Мы договорились о том, что скажет каждая из нас, чтобы доказать, что я и ее тоже обманула.

Каждый вечер в полночь я слышала, как по аллеям муниципалитета проезжала повозка, увозящая тела жертв, в сопровождении людей, которых тогда называли санкюлотами - они распевали Карманьолу и множество всяких мерзостей. Слыша в ту ночь, как проходит этот обоз, я представляла себе, что завтра, может быть, и я буду в числе жертв. Луна светила ярко; я захотела посмотреть, как это выглядит, и завернуты ли хотя бы во что-нибудь тела; я подошла к окну. Повозка была накрыта трехцветной тканью; я разглядела только саму повозку, к которой был прицеплен фонарь, и двоих в красных колпаках, которые ее сопровождали.



Жан-Батист Лезюёр (1749-1826). Гуаши из революционной серии изображают жителей Парижа, несущих службу в Национальной гвардии в 1793-1794 гг. https://www.parismuseescollections.paris.fr/de/node/111698#infos-principales. Крайний слева - санкюлот с пикой в красном колпаке.

Прошло едва ли полчаса с того времени, как я снова улеглась, когда я услышала, как кто-то стучит в дверь внизу и поднимается к господину Кутансо; мне показалось, что там несколько человек; я ни мгновения не сомневалась, что это жандармы. Не было никакого средства спастись; кроме того, только мое присутствие и мое заявление могли спасти хозяев дома, дав доказательства, что я их обманула; иначе, если бы я смогла ускользнуть, не только им пришлось бы расплачиваться за меня, но и никто никогда не поверил бы, что они не знали, кто я такая. Я поднялась и с покорностью судьбе, которая меня удивляет - ведь тогда я оставляла на земле существа, которыми дорожила свыше всякого выражения - очень спокойно стала готовиться к уходу.

Я сожгла многие бумаги, которые не хотела, чтобы нашли при мне, не ради себя самой, поскольку мне казалось, что мне больше нечего бояться, но чтобы не компрометировать тех, через кого я получила эти письма. Я не могу высказать, чего мне стоило принести эту жертву. Еще с вечера я отдала госпоже Кутансо многие вещи, которые прежде носила при себе; ее они не могли скомпрометировать, а мне очень хотелось, чтобы они уцелели. Я чувствовала в себе, возможно, столько сил и мужества лишь потому, что не видела никакого средства избежать своей участи. Всегда прежде, когда было возможно избежать опасности, я каждый раз об этом очень беспокоилась; когда же опасность была неотвратима, я хорошо умела с этим смиряться. Я гораздо больше боялась гильотины некоторое время спустя, когда у меня появилась надежда, что мне помогут выехать из Франции. В тот момент, когда я жгла эти бумаги, я услышала стук каблуков женских туфель и ни на минуту не усомнилась, что это госпожа Кутансо идет меня предупредить. В дверь тихо постучали, и я быстро размешала золу, чтобы не был заметен пепел сгоревших писем. Я пошла открыть, и я не могу описать, что со мной сделалось, когда вместо госпожи Кутансо и всего того, что я себе воображала, это оказалась служанка, которая мне сказала: «Я пришла посмотреть, не оставил ли хозяин здесь свою шляпу; за ним пришли, чтобы позвать к больному.»

Очевидно, что в моем мужестве не было ничего особенно чудесного, потому что то ли от радости, то ли от внезапной перемены положения у меня подкосились ноги и я упала прямо возле двери, что очень напугало эту женщину; она помогла мне улечься обратно в постель...

...Через несколько дней за госпожой Кутансо прибыл кабриолет Тальена, представителя, который причинил столько зла в Бордо; ее звали к госпоже де Фонтене, его любовнице, которая полагала себя беременной и чувствовала себя очень плохо. Мы были очень напуганы этим проявлением доверия, которое, однако, стало причиной моего спасения; но мы знали, что быть известным кому-то из этих правителей само по себе уже достаточно, чтобы риск стал гораздо больше.



Кадр из фильма 1938 года «Возврашение Алого Первоцвета». Тальен - Джеймс Мейсон, Тереза - Маргаретта Скотт. https://www.gettyimages.es/detail/fotograf%C3%ADa-de-noticias/james-mason-as-tallien-and-margaretta-scott-as-fotograf%C3%ADa-de-noticias/3398703 . И комиссар Конвента («народный представитель») Жан-Ламбер Тальен (1767-1718), и Терезия Кабаррюс (1773-1835), которая к тому времени успела уже развестись с первым мужем де Фонтене, но не успела еще выйти замуж за Тальена, выглядели не совсем так, как в этом фильме, но их сохранившиеся портреты относятся к более позднему времени. А Тальен, как показывают факты, был менее кровожаден, чем о нем пишут недоброжелатели, но зато весьма небескорыстен.

Я ожидала ее возвращения с крайним нетерпением. Она вернулась и доложила мне о множестве всякого свинства, которое я не стану пересказывать. Она все еще смеялась над недоразумением, которое удачным образом позволило ей говорить тем, кто ее вызвал, только такое, что им было приятно слышать. Госпожа де Фонтене, поздоровавшись с ней и рассказав о своем состоянии, сказала ей:

- Ко мне вчера прислали какого-то толстяка акушера, которого я не знаю и который твердит, что я не беременна; после того мне говорили о вас таким образом, что я решила обратиться к вам.

Госпожа Кутансо, которая знала, что ее муж был там позавчера, отлично догадалась, что будет лучше принята, если не станет говорить правду. Таким образом она заслужила дружеское расположение. Она приходила к госпоже де Фонтене несколько раз за неделю. Однажды она вернулась вся раскрасневшаяся и радостно сказала мне:

- Я думаю, что мы спасены и что я смогу устроить вам выезд.

Она так запыхалась, что не могла сразу ответить на все мои вопросы; наконец, она мне рассказала, что была у госпожи де Фонтене и на большом столе увидела довольно много паспортов. Выходя и разговаривая с горничной, которая тоже нуждалась в ней из-за разных дел, связанных со здоровьем, она спросила у этой горничной, что это за паспорта она видела у ее хозяйки, и не начинают ли снимать эмбарго. Та девушка ей сказала, что несколько негоциантов получили разрешение отправить два или три судна; что нужны паспорта по всей форме, чтобы взять кого-то на эти суда пассажирами; что хозяйка во многих людях принимает участие. Она совсем тихонько прибавила:

- Она устраивает отъезд двоим или троим эмигрантам, которые здесь прячутся и находятся вне закона.

Госпожа Кутансо, не дожидаясь продолжения, тут же ей сказала:

- Дорогая моя Френель, я для вас все на свете сделаю; я вас приведу в такое состояние, что вы сможете выйти за негоцианта, который за вами ухаживает; рассчитывайте на меня вполне, если вы сумеете мне добыть один из этих паспортов для одной дамы, которая совершенно не подозрительная, но умирает от горя, не имея возможности поехать к мужу, который ведет дела в Америке.

Она продолжила:

- Чтобы не терять ни мгновения, и чтобы вы могли сами судить об этой особе и увидеть, благоразумно ли будет полностью ей довериться, я пригласила ее прийти сегодня вечером сюда на чай. Вы уйдете в другую комнату и через замочную скважину увидите ее и услышите весь разговор.

Так и было устроено.

По ответам Френель в отношении тогдашних событий я рассудила, что это порядочная особа. Она не имела никакого интереса обманывать, поскольку не знала мнения госпожи Кутансо, и напротив, было бы весьма опасно говорить так, как говорила она, если бы она имела дело с кем-нибудь другим. Она сказала, что только из-за того, что служит на этом месте уже давно, она решилась оставаться там в такое время, когда все, кто приходит к ее хозяйке, внушают ей ужас и отвращение.

Эта молодая особа была очень хорошо воспитана; она отлично писала и в этом отношении была очень полезна госпоже де Фонтене; она была хорошенькая, и во всем ее облике была видна поразительная доброта. Кроме того, она была похожа фигурой и отчасти лицом на сестру одной особы, которая была мне очень дорога. Я потом узнала, что она много лет провела при ней.

Когда госпожа Кутансо возобновила с ней разговор о даме, которую она хотела отправить за границу, та ответила:

- Ах, эта бедная дама! Да, я сделаю все, что смогу, чтобы быть ей полезной; но мне было бы приятнее, чтобы паспорт, о котором вы меня просите, был употреблен для одной из тех особ, которым угрожает сейчас столько опасностей.

Когда она ушла, я пошла к госпоже Кутансо и сказала ей:

- Сомнений нет, надо довериться этой доброй девушке; у меня есть предчувствие, что мы здесь не подвергаемся никакому риску.

И действительно, похоже, что некое особое Провидение не пожелало, чтобы я оказала малейшее доверие той госпоже Мандави, которая в силу своего положения поначалу должна была, конечно, внушать мне доверия гораздо больше, чем горничная госпожи де Фонтене.

Назавтра госпожа Кутансо привела ее ко мне. Я тогда ей рассказала, кто я такая, однако ради госпожи Кутансо из предосторожности представляясь беременной. Я ей рассказала, что мой муж очень скрытно приезжал в Бордо; что он уехал в Америку, и что у меня еще остается время поехать к нему, если она сможет незамедлительно добыть для меня паспорт и место на судне. Я откровенно говорила ей об опасностях, которые грозили мне в Бордо; поскольку она мне сказала, что не знает, сможет ли оказать мне услугу так быстро, как я того желаю, и сама при этом казалась довольно смущенной, я сочла, что дело в том, что надо привлечь на свою сторону кого-то из приближенных Тальена.

Я никогда не оскорбляла эту особу мыслью, что она преследовала свой интерес, оказывая мне услугу и спасая мою жизнь; мне даже стоило большого труда в момент моего отъезда заставить ее принять довольно красивые часы, украшенные жемчугом, которые я получила к своей свадьбе, и я уверена, что она их с тех пор сохранила из дружбы ко мне.

Я возвращаюсь к ее смущению: я умоляла ее говорить со мной откровенно, и чтобы ускорить дело, я ей сказала, что если надо дать денег, то у нас есть еще кое-какие бриллианты, которыми мы для этого пожертвуем. Тогда она мне сказала, что, конечно, если я пожелаю назвать свое имя госпоже де Фонтене, то та отнесется с величайшим сочувствием к моему делу; что в этом она не сомневается; но если я буду представляться американкой, которой не грозит никакая опасность, то она этим будет заниматься гораздо меньше. Кроме того, у госпожи де Фонтене так много дел, что часто она забывает об обещаниях, которые дает своей горничной, и иногда бывает недовольна, когда та ей о них напоминает. Она знает, что хозяйка уже несколько дней желает заполучить одну старинную вещицу, которая есть у торговца, чье имя она мне назвала, и тот готов продать ее за тысячу экю; ее остановила цена и то, что эта вещица нуждается в обрамлении из бриллиантов. Я выспросила у нее точное описание этого камня и заверила ее, что нужно будет подождать только то время, которое требуется, чтобы вставить его в оправу; и поскольку она мне сказала, что хозяйка желала сделать из него бандо с двумя другими старинными камнями, которые у нее уже были, я ей сказала принести их мне. Я их отправила к моей матери с объяснениями, и через четыре дня бандо было доставлено Френель, чтобы передать его от имени той американской дамы, которая хотела получить паспорт. У моей матери оставалось еще колье из двух рядов довольно красивых оправленных камней, из которых один ряд пошел на обрамление, а половина другого - в уплату за камень и работу; наличных денег мы больше почти не имели, не имея возможности достать из замурованного тайника те, которые спрятали в доме. И в самом деле, бандо дало Френель право докучать своей хозяйке, чтобы добыть для меня паспорт. Мне надо было найти еще какую-нибудь особу, схожую со мной ростом и лицом, чтобы она пошла с восемью свидетелями в секцию и в комитет по надзору. Моя мать вспомнила про одну госпожу Ренар, которая действительно была американка и совершенно не подозрительная. Она одна могла помочь мне выйти из этого затруднительного положения, и я тем более благодарна ей за это, что сама она ужасно боялась. Она выказала честность и вспомнила об одной небольшой услуге, которую я ей за несколько лет до того оказала в Париже и о которой я сама уже не помнила. Когда моя мать описала ей мое положение, не говоря, где я прячусь, она попросила только обеспечить ей самой паспорт после моего отъезда; нам пришлось поэтому признаться госпоже де Фонтене, что я использую чужое имя, впрочем, не говоря ей пока, кто я такая.



Дама на модной картинке 1803 года носит модную короткую стрижку à la victime («под жертву») - напоминание о том, что перед казнью приговоренным отрезали волосы, и на голове у нее примерно такое бандо со старинными камеями, какое хотела получить госпожа де Фонтене.



Бандо на модной картинке 1798 года сделано из трех золотых цепочек с плоскими звеньями.



Акварельный портрет 1805 г. работы Ла Грассини. Здесь Тереза уже не Кабаррюс, не де Фонтене и даже не Тальен, а принцесса де Шимэ - в этом браке она счастливо проживет еще тридцать лет, до самой смерти, продолжая носить разнообразные бандо. https://commons.wikimedia.org/wiki/File:ChimayGrassini.jpg



Книжная иллюстрация 1843 г. (фрагмент). https://www.britishmuseum.org/collection/object/P_1892-0714-794. Здесь на Терезе тоже бандо с камеей.

***

Предыдущие части и комментарии можно посмотреть по ссылкам из списка