Вторая маркиза (текст) - 4
Прошлый отрывок закончился на том, что мемуаристка добралась до дома аптекаря Казале, который обещал приискать ей убежище. Казале ушел разбираться с арестной командой, которая, не найдя Этьеннету, собиралась уже уводить на допрос ее мать, уже давно не выходившую из дома после перенесенной болезни.
Все это происходит в конце октября 1793 года - вероятно, 28 октября. Иллюстративного материала о том, что делалось в эти дни в Бордо, не нашлось, а в Париже как раз тогда был вынесен приговор группе жирондистов во главе с Бриссо, многие из которых были связаны с департаментом Жиронда. Их казнили 31 октября, то есть 10 брюмера II года Республики.
Казнь жирондистов в Париже 31 октября 1793 г. (10 брюмера II года Республики). https://commons.wikimedia.org/wiki/File:La_fourn%C3%A9e_des_Girondins_10-11-1793.jpg
***
По моему обычному выражению, я возвращаюсь к себе.
Казале, обеспечив если не спокойствие, то хоть какую-то безопасность моей матери, вернулся в свой дом, заставил меня что-то поесть и сказал, что сейчас напишет той особе, о которой он мне говорил. По его словам, он надеялся, что она сможет меня принять к себе уже в тот же вечер, поскольку его дом был слишком открыт для публики и слишком близко расположен к моему, чтобы я могла у него пробыть в безопасности хотя бы двадцать четыре часа. Кроме того, как он сказал, никто не обманулся заверениями, что меня нет в Бордо, и надо было рассчитывать, что розыски продолжатся. Когда он мне показал письмо, которое писал, я увидела там фразу: «Вы отказали мне в том, чтобы принять у себя особу, которую я вам предложил, опасаясь, что это будет для меня предлогом вернуться и свободно вас посещать; теперь я обращаюсь к вашему доброму сердцу и предупреждаю вас, что эта внушающая сочувствие женщина будет, может быть, завтра арестована и гильотинирована, если нынче вечером вы не предоставите ей убежище; речь идет лишь о нескольких днях; я даю вам слово, что появлюсь у вас только нынче вечером, когда приведу ее к вам, и больше не вернусь».
Я ему сказала: «Но, значит, вы меня обманывали, когда говорили мне, что она вам обещала меня принять и просила только дать ей время предупредить ее мужа и престарелую родственницу?». Он ответил со смехом, совершенно не смущаясь, что да, и что она даже отказала очень оскорбительным для него образом; она вообразила себе, что это один из его обычных приемов, чтобы вернуться к ней в дом; и действительно, он прежде уже прибегал к почти такому же средству, чтобы быть там принятым.
Он добавил, что пошлет это письмо через свою экономку, которую госпожа Кутансо знала как честную женщину. Я была очень удивлена, что он нуждается в таком поручительстве, чтобы ему поверили. Пока что он меня предупредил, что если меня примут, то мне придется таиться от мужа, от старой тетки и от служанок в доме; что все эти люди ужасно боятся; что госпожа Кутансо - жена хирурга-акушера и сама очень хорошая повитуха, которой предоставлена от государства пенсия, чтобы она преподавала и брала учениц; что она проживает в самом здании муниципалитета, поскольку ее муж служит при муниципалитете первым хирургом. Мне надо было выбрать, что я предпочитаю - поступить туда как ученица, чтобы проходить курс обучения, или как беременная. И то, и другое внушало мне равное отвращение. Я еще не сделала этот печальный выбор, когда пришел ответ. Мне передали на словах, что меня примут. Но мне надо было представиться беременной, и надо было меня «упаковать» несколькими полотенцами.
Госпожа Кутансо, урожденная Маргарита Гийоманш, была не просто повитуха, а дипломированная преподавательница акушерского дела и автор учебных пособий, ученица и преемница своей тетки, знаменитой Анжелики дю Кудрэ. Книга «Начала акушерского искусства, для учениц-повитух генералитета Гиень. Составлено госпожой Кутансо, обладательницей диплома от Короля на преподавание, в качестве преемницы, акушерского искусства по всему королевству.» Бордо, 1784. https://www.abebooks.com/first-edition/El%C3%A9ments-lart-daccoucher-faveur-el%C3%A8ves-sages-femmes-g%C3%A9n%C3%A9ralit%C3%A9/2724561923/bd
Старая тетка, жившая в доме супругов Кутансо - это та самая Анжелика Ле Бурсье дю Кудрэ, основоположница обучения повитух и создательница учебного манекена. «Краткий очерк акушерского искусства, в котором даются необходимые указания для успешного применения его на практике, с приложением многих интересных наблюдений об особых случаях. Сочинение весьма полезное для повитух и в целом для всех обучающихся этому искусству и желающих сделаться в нем умелыми. Новое издание, дополненное раскрашенными гравюрами. Сочинение госпожи Ле Бурсье дю Кудрэ, бывшей мастерицы-повитухи в Париже». 1773 год. С одобрения короля и с королевской привилегией. https://pierrickauger.wordpress.com/2020/05/12/angelique-marguerite-le-boursier-du-coudray-1712-1794/
Я взяла сорочки, платки и все белье у Розали; поскольку я себя выдавала за женщину, никогда не имевшую состояния, мы из осторожности сочли, что мне не следует брать с собой ничего своего. Поскольку на всем белье Розали была метка R, я взяла себе имя госпожи Ренар. Я сказала Казале, что решила представиться беременной; поскольку в том доме я никому не была известна, своего рода унизительность этого положения падала не на мое, а на чужое имя, а в случае ареста я была твердо намерена заявить, что прибегла к этому притворству только для того, чтобы обмануть хозяев дома. Госпожа Кутансо потребовала, чтобы никто из моего дома никогда не приходил к ней, пока я там буду.
Метка с инициалами на платке XVIII века. Корона с 9 жемчужинами подразумевает графский титул (во Франции, в других странах могло быть по-другому). Такой платок действительно мог стать уликой. http://bulledemarisone.over-blog.com/2016/01/le-linge-ancien.html
Еще один платок - скорее всего, не французский, а, например, австрийский, поскольку там пять одинаковых жемчужин в короне полагались благородным дворянам без титула. Платки, по понятным причинам, сохраняются лучше сорочек и нижних юбок, но метки было принято ставить на всем белье. https://www.catawiki.com/fr/l/35071013-mouchoirs-voiles-francais-du-xviiie-siecle-4-coton-xviiie-siecle
Мое прощание с Розали было очень грустным; когда я ее обнимала, мне казалось, что я навсегда прощаюсь с моей матерью и детьми и со всем тем, что я нежно любила; я поручала их ее заботам. Около шести часов я ушла вместе с Казале. Я не знаю, какая причина могла побудить меня пройти через площадь Дофин в тот момент, когда казнили госпожу д’Аржикур. Мы на несколько мгновений были остановлены толпой, собравшейся посмотреть на это ужасное зрелище. У меня подкосились ноги, когда я увидела эшафот, и палача, который был занят тем, что убирал тело, и корзину, в которой уже находилась голова госпожи д’Аржикур; у меня вся кровь прилила к сердцу, и мне едва хватило сил сказать: «Где мы? Куда вы меня привели?». Я упрекаю себя за то ужасное подозрение, которое пришло мне в голову - я, не подумав, что жертв приводила стража, на какое-то мгновение сочла, что Казале ведет меня к палачу. Чувствуя, что я уже не в силах идти, он потащил меня за собой, говоря, что я буду узнана, если выкажу этот испуг; а когда мы уже прошли площадь, он мне сказал: «Однако же именно здесь вы и оказались бы, если бы вас схватили.»
Гильотина в Бордо располагалась возле нынешнего дома №10 на площади Гамбетта. Бывшая площадь Дофин была тогда переименована в Национальную. https://rue89bordeaux.com/2017/07/traces-de-revolution-francaise-a-bordeaux/#5
Мне не надо было об этом напоминать вдобавок ко всему тому, что и так уже было для меня душераздирающего и устрашающего в этом зрелище: бедная госпожа д’Аржикур, которая за полтора месяца до того выказывала мне такую озабоченность моим положением, которая говорила нам, что предложила бы мне переселиться к ней, если бы она не была так известна, как наша хорошая знакомая - приходилось опасаться, что за мной туда придут. В то же время, как нам показалось, в своей собственной безопасности она была уверена; я этой уверенности не разделяла, потому что никогда не считала, что от тогдашних законов можно было бы спастись, даже приводя разумные доводы и веские доказательства, если наши враги хоть в малейшей степени были заинтересованы кого-то погубить. И это убеждение тоже, наряду с моим характером, всегда побуждало меня ни в чем себя не стеснять, сохранять регулярную переписку с корреспондентами за границей, много заниматься организацией разных дел в то время, когда город пытался восстать; наконец, не принимать никаких других мер предосторожности, кроме того, чтобы самой спрятаться в последний момент, когда я увидела, что уже абсолютно вот-вот меня арестуют. Но и это никогда не мешало мне писать моим друзьям в Германию и получать от них письма, поскольку даже через два месяца я в своем укрытии нашла средство забрать два письма из комитета по надзору; только после прочтения мне пришлось отдать их, чтобы их отнесли обратно. Расчет мой был очень простой и очень верный: я не могу умереть десять раз; и поскольку из-за своей эмиграции я была и так уже поставлена вне закона, десять других обвинений ничего не прибавляли к опасности моего положения. Именно из этих соображений я через два месяца после того спрятала на себе бумаги, очень важные для несчастных сирот, все родственники которых были недавно гильотинированы: в том пакете были контракты на их имя и обязательства, принадлежавшие их отцу. Это означало спасти этих незнакомых мне детей от нищеты, а злодеям не позволить завладеть остатками их состояния. Госпожа Кутансо тоже не была знакома с этой семьей. Ее муж однажды вечером очень ее напугал опасностью хранения у себя этого пакета, переданного ему другим человеком; она собиралась уже сжечь эти бумаги, но я ей сказала: «Я хочу попробовать сохранить эти бумаги для этих бедных детей; если меня схватят и гильотинируют, бумаги захватят при мне. Вы собирались их сжечь, так они тоже будут утрачены; но если я выберусь из нынешнего положения, мне будет приятно, что я сделала небольшое доброе дело, которое мне ничего не стоило. Ведь как только меня опознают, меня сразу же арестуют, а как только арестуют, так сразу и гильотинируют: одним преступлением против этих чудовищ больше или меньше, ничего не добавляется к грозящим мне опасностям.» Уезжая из Бордо, я отдала ей этот пакет, содержимого которого я точно не знала, потому что мы его так и не распечатали. Я после узнала, что госпожа Кутансо отдала его семье этих детей после смерти Робеспьера.
Я не хочу больше говорить, что возвращаюсь к себе, я слишком часто повторяла эту фразу; мне кажется, я подобна тем людям, которые останавливаются в пути на каждом шагу…
Я пришла к госпоже Кутансо около семи часов вечера. Хотя меня никто там не знал, за исключением хозяйки дома, которая сама потребовала, чтобы я притворилась беременной, я была очень смущена, представ в таком виде перед ее мужем, старой теткой и служанками, которые с любопытством меня разглядывали. Казале был принят без особых церемоний и довольно плохо; он сразу же удалился. Я поднялась вместе с госпожой Кутансо в комнату, которую она распорядилась для меня приготовить - это была комната, в которой подавали ужин. Я вам уже сказала, что это было в самом здании муниципалитета. Если вы когда-нибудь попадете в Бордо, обратите внимание на два окна над главной дверью - это были мои окна; для меня было пыткой каждый день слышать оттуда, как проходила кавалерия и другие войска, которые вели несчастных жертв на эшафот.
Муниципалитет Бордо тогда помещался в здании бывшего коллежа Мадлен; сейчас там снова учебное заведение, лицей «Мишель Монтень». Фото начала ХХ века. Главная дверь, наверное, та, в которую входят ученики на фото.
Ужасно об этом говорить, но человек ко всему привыкает: первое время я была в очень тяжком состоянии; я представляла себе тех, кого должны были привести; я отождествляла себя с ними в горе и страданиях; я впадала в такое состояние, что мне требовалась помощь; однако же по прошествии времени, хотя меня не менее прежнего трогала их судьба, я уже не испытывала таких потрясений. Сама я тогда уже очень свыклась с мыслью о смерти; иногда мне представлялось, что в моем тогдашнем положении я страдаю больше, чем страдала бы при скорой смерти, и мне случалось полагать счастливыми тех, для которых все заканчивалось сразу. Я думаю, что не согласилась бы снова жить таким образом ради спасения своей жизни; тогда я оказалась в это втянута шаг за шагом. Если бы я знала заранее все горести, которые буду испытывать в этом доме, знала бы, что значит каждый день переносить страх подвергнуть опасности жизнь тех, кто оказывает вам услугу, да еще и те беспокойства, которыми постоянно питал нас Казале, конечно же, я лучше дала бы себя арестовать. Я полагаю себя уверенной, что именно такое решение я приняла бы сегодня, когда я уже не держусь так за жизнь и когда я знаю, какого отвращения это всё мне стоило.
Я нашла в этом доме одну действительно беременную женщину, очень подавленную и напуганную своим состоянием. Из ее комнаты в мою была дверь. Все то время, которое я пробыла у госпожи Кутансо, она была мне очень полезна. Когда приходили с обысками, госпожа Кутансо следила, чтобы начинали с ее комнаты; поскольку она совершенно не считалась подозрительной, а ее беременность была вполне реальна, она создавала мне своего рода защиту и прикрытие.
Казале явился на следующий день и приходил потом несколько дней подряд, и мы не могли ему в этом помешать - он всегда пользовался тем предлогом, что он приносит мне письма и известия от моей матери. Во-первых, он мог создать для нас опасность, приходя из ее дома ко мне - за ним могли проследить шпионы; кроме того, каждый день происходили бурные сцены между ним и госпожой Кутансо - мне такое было совсем непривычно, и я вполне искренне писала своей матери, что лучше умерла бы, чем вести такую жизнь. В один из дней Казале выхватил заряженный пистолет и собирался вышибить себе мозги на глазах у госпожи Кутансо, прямо в моей комнате; я смертельно испугалась и бросилась остановить его, а она мне сказала:
- Успокойтесь, мадам, он слишком большой трус, чтобы убить себя, а если бы у него на это достало мужества, он бы не стал освобождать мир от такого негодяя.
Я была очень удивлена этим откровенным высказыванием, и в этот момент испуга у меня вырвались слова, которые он мне потом припомнил: я сказала с простодушием, от которого не могу опомниться:
- Да; однако же, если он себя убьет, мы окажемся в очень затруднительном положении; к нам придут следователи, и меня опознают.
Она мне ответила уверенным тоном, который я никогда не забуду:
- Вовсе нет, я вас помещу в другую комнату и пойду сама заявить о том, что произошло: его все знают, и на моей стороне общественное мнение.
Так что я не подвергалась никакому риску.
Такие сцены, о которых до тех пор у меня и представления не было, еще более усугубляли мое несчастное положение.
Хотя мне очень нравилась госпожа Кутансо, и я всем сердцем чувствовала, насколько я ей обязана, были моменты, когда отвращение к порядку вещей, столь чуждому моим привычкам, побуждало меня предпочесть смерть.
Я не знаю, в какой момент моего пребывания в этом убежище Казале был арестован; я даже не помню, по какой причине его схватили, но я отлично помню, что из тюрьмы он мне прислал на адрес госпожи Кутансо свой мемуар с оправданиями, говоря обо мне обиняками и прося нас употребить все наши средства, чтобы вызволить его из тюрьмы.
(Здесь госпожа Де Лаж рассказывает госпоже де Монтихо одну подробность жизни госпожи Кутансо, которую он потом сочла нужным удалить. Я поступаю так же. - примечание публикатора XIX века)
Он отлично знал, что у нее не было никаких знакомств среди тех, кто правил в Бордо, и что мы сами в очень затруднительном положении. Однако госпожа Кутансо сходила к кому-то, кто мог ей помочь, и тот человек этим занялся. Я уже не помню, через него или через кого-то другого Казале выпустили из тюрьмы. Он, по-видимому, верил, что это было так, потому что сразу пришел нас поблагодарить; но уже через несколько дней, в проявление своей благодарности, он нам угрожал на нас донести. К счастью, госпожа Кутансо сохранила и передала в третьи руки то письмо, которое он ей раньше написал, и благодаря этому взяла над ним верх, угрожая ему донести на него самого, если он причинит нам хоть малейший вред.
Примерно в это время случилось одно событие, которое должно было бы нас погубить: однажды госпожа Казале ходила по делам и вернулась очень растроганная положением одной несчастной женщины, которую повстречала у кого-то в доме. Она мне сказала, что эта молодая особа была жена лейтенанта короля Монако; ее муж эмигрировал, а ее свекра только что отвели на эшафот; у нее до такой степени все отобрали, что ей не осталось даже сорочек, и она терпела эти лишения вместе со своим маленьким ребенком, прекрасным, как день, и старой экономкой, которая не пожелала ее покинуть. Я была так тронута, что тут же предложила госпоже Кутансо, что распоряжусь отнести ей из моего дома все необходимое из белья, а моя мать может мне прислать ассигнации. Сама она добавила к этому то, чем могла располагать, и в деньгах это было гораздо больше, чем дала я. Я не озаботилась распорядиться, чтобы спороли мои метки, что могло меня очень скомпрометировать. Увы! Я полагала, что она из наших! Мы совершили еще одну неосторожность, которая также была замечена этой молодой женщиной некоторое время спустя: она увидела, что я сама ношу белье грубое по сравнению с тем, что послала ей; но я ей сказала, что это белье одной из моих сестер, которая разбогатела. Она попросилась посетить меня, и госпожа Кутансо, рассудив, что ее общество будет мне приятно и доставит некоторое утешение, привела ее ко мне. Она с легкостью освоилась у нас и приходила каждый день на несколько часов, рассказывая мне свою историю таким образом, что вызывала большое сочувствие; она показывала мне письма своего свекра, написанные перед смертью, очень трогательные, но я, однако, по ним рассудила, что у него были причины на нее жаловаться. Она много плакала в первые три или четыре дня, а также пыталась узнать, кто я такая. Я много раз, увлекшись, испытывала искушение довериться ей, но обязательство перед госпожой Кутансо хранить тайну, к счастью, всегда удерживало меня. Чтобы сократить этот рассказ, скажу вам, что это мелкое чудовище звалось госпожа Мондави; теперь она уже разведена и снова замужем не знаю уж за кем; а тогда через несколько дней она сделалась любовницей Лакомба, государственного обвинителя.
Автопортрет (!) Жана-Батиста-Мари Лакомба (1760-1794) написан в 1793-1794, когда он был председателем Военной комиссии в Бордо. Военная комиссия выполняла функции трибунала, разбирающего дела иностранцев и подозрительных. С 23 октября 1793 по 31 июля 1794 Военная комиссия Бордо вынесла 376 оправдательных приговоров и 302 смертных приговора, а также назначила штрафов в общей сложности на 6 940 300 ливров. Лакомба сразу же после термидорианского переворота приговорили и казнили. https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Jean-Baptiste-Marie_Lacombe.png?uselang=fr
Незадолго до того она мне сказала, что виделась с госпожой де Фонтене и что через нее она уже получила пенсию от народных представителей; что через это посредство она надеется получить паспорт, чтобы ехать в Монако, но для этого путешествия ей не хватает денег. Мне тут же пришло на ум уехать вместе с ней. Я ей рассказала неразумно выдуманную историю, так что нам потом стоило большого труда из нее выпутаться, тем более что у меня короткая память и не хватало ума, чтобы поддерживать ту фальшивую картину, которая мне была нужна - я меняла свою историю каждый день и забывала назавтра то, что сказала накануне. В целом, мне никогда не удавалось как следует выпутаться из того, что было не вполне ясно. Я тогда ей сказала, что у меня есть крестная, довольно богатая, которая недовольна тем, как с ней обращается ее сын, и хочет уехать за границу с теми средствами, которые у нее остались. Я ей предложила, если она пожелает, сделать для этой крестной паспорт как для гувернантки своего ребенка, а я могу ей обещать, что та оплатит полностью затраты на путешествие и даже примет на себя обязательство в течение двух лет содержать ее в Монако или в другом месте, которое она изберет. Это предложение как будто показалось соблазнительным этой дамочке: она задавала мне множество вопросов о моих несчастьях, а я откладывала удовлетворение ее любопытства до момента отъезда. Я была очень рада, что не продвинулась дальше, когда узнала от госпожи Кутансо о ее связи с государственным обвинителем, сыном женевского часовщика, известным в Бордо как такой негодяй, что его боялись больше, чем представителей. Он был первым, с кем молодые люди расправились после смерти Робеспьера прямо в зале театра.
Мы были вынуждены принимать у себя эту женщину и делать хорошую мину. Что до меня, я часто уклонялась от этого под предлогом болезни: мне было невозможно долго сдерживаться перед этим мелким чудовищем. Нам даже показалось, что с того времени, как она связалась с Лакомбом, она стала чаще возвращаться к вопросам об этой крестной, которая хотела с ней уехать. Она откровенно рассказала нам о своей связи с Лакомбом, заставив меня содрогнуться от ужаса и отвращения, и заверяла меня, что хотя сама она уже никуда не поедет, она через него получит паспорт для моей родственницы. Мы в то время вовсе не желали пользоваться ее услугами, но в течение последних месяцев она изрядно добавила к мучениям той жизни, которую я вела, и к нашим тревогам. Каждый раз, когда она к нам приходила, мы дрожали.
***
Предыдущие части и комментарии можно посмотреть по ссылкам из списка