Не останавливаясь
Зеркалом постепенно становится всё, во что слишком долго всматриваешься. И в общем понятны слова искреннего сожаления некоторых авторов-националистов вслед ушедшему Носику. Это не только «человеческое», но еще и «профессиональное».
Сторонники русского национализма десятилетиями вырабатывали свои модели поведения под впечатлением двух завладевших ими гиперобразов - «сиониста» и «кавказца». Так вот, в лице Носика им явно было, на что посмотреть. Даже его кровожадные сирийские речи - пусть погибают женщины, которые иначе родили бы солдат, а зачем Израилю это нужно? - образцовы и ложатся в любимую брутальную колею: «имеют значение интересы моего народа, до остальных мне дела нет». Я неоднократно читал подобные формулировки от «прорусских» блоггеров. Но Носик-то не полуанонимно излагал это, затерявшись в толпе, а публично-громогласно. Как и в целом размашисто предъявлял свою национальную принадлежность, словно дразня тех читателей Просвирнина, которые, внимая удалым призывам, никак не сподобятся вести себя аналогичным образом. Вот такая икона боевого русского стиля в кипе. Были и другие маркеры, что он «наш». «Широка душа, я бы сузил»: это говорилось русским, но разве не про него? Ведь он на этом и надорвался. Потратил слишком много энергии «за всех и за всё». И не удержался, не уцелел, постоянно противореча себе - это вообще рискованная игра.
У нас даже и титуловали его в эпитафиях чисто по-российски: основатель интернета, понимаешь (в России). Вечно тут так. Примерно из той же оперы-буфф, что и Сталин, который построил заводы, выиграл войну и сделал атомную бомбу. Или, в варианте английской фантасмагории, партия, которая изобрела самолеты. Мне важнее, как он писал. Как он умел это делать.
Но не то удивительно, что об ушедшем кто-то сказал, а кто-то выдавил, добрые слова. Сильнее то, что и он, живой, был способен симпатизировать своим, формально, антиподам. И если он проходил у кого-то под рубрикой «либераст», то следует разъяснить, исходя из введённого тут различения двух типов либерализма, первосортного и второсортного: Антон держался либерализма первого типа. На этом уровне трудно оставаться и балансировать, не придав своему взгляду на себя и мир более устойчивой и совершенной формы, правой, имперско-аристократической. Не обретши её, тянет упасть с высоты.
Ладно бы Носик дружески хлопал по плечу только Просвирнина. Но он хлопал по плечу не только Просвирнина! Почитаем текст, написанный 10 июня, почти ровно за месяц до смерти. Вот этот абзац с упоминанием Троицы и сатаны. У нас хватает пострадавших - политически пораженных перуном с неба в 2011- 2012 гг. - за то, что слишком бесцеремонно встревали в отношения лиц тандема. А тут - Лица Троицы, всего лишь навсего. Не могу сказать, что читал Носика регулярно, точно редко (лишь два эпизода переклички: *, ** за несколько лет). Но вот этот пост на глаза попался. Помню, прочитал, и задался вопросом - это как? Это что значит с христианской точки зрения - сказать так им: тебе единому почтение и тюбетейка, а вас… Кому тут что досталось? Вероятно, они месяц между собой разбирались. Тюбетейка раздора.
Высоцкий? И да, и нет.
Но я думаю, что вернее всего будет поиск соответствия по моцартовско-венецианским мотивам. Я думаю, что надо послушать увертюру к «Don Giovanni» под плеск волн лагуны из вот этого знаменитого фильма 1979 г. с Руджеро Раймонди, Жозе Ван Дамом и Кири Те Канава в ролях и партиях (картинки здесь - кадры оттуда). Она вводит нас в самую суть темы, которая именно теперь и в качестве сути не может быть никакой иной, кроме как божественной и невесомой, то есть музыкальной. Но Моцарт знал, какая смертельная серьезность может скрываться в глубине беззаботного веселья. Это знание и есть - музыка, которая, когда она настоящая, всегда «серьезна», всегда классична. Что она такое, если не запредельная красота становления, ухода и перехода, непрерывности конца, умирания и самопреодоления? По законам хорошей музыки её серьезность рано или поздно обнаруживает себя, выходя на первый план. О чем был осведомлен не только Моцарт. Милош Форман, например, тоже.
Человек-вызов, который не уклонялся от рукопожатий - это тип Дон Жуана, в самом широком смысле, как это и подразумевалось, и трагически звучит у Моцарта. Ведь понятно, что сюжет метафоричен, отчаянно ищущий герой любовных афер и авантюр изменяет не донне Анне или донне Эльвире, а всему самому дорогому и ценному - и в итоге самой жизни в её изменчивости. А значит и самому себе - которому беспрерывно противоречит, которого играет и переигрывает. Человек-путешественник, человек-движение не должен останавливаться ни перед чем. Он не должен остановиться, даже когда уже всё пройдено. Он не останавливается и перед собой, интригуемый Неведомым. Он хлопает его по плечу и пожимает длань. А потом делает шаг за границу.
Шел куда-то по комнате, говорят очевидцы.
