Иэн Бэнкс. Карьер. Перевод. 2 (1)
2
В некотором смысле я живу не здесь. На самом деле я живу в «HeroSpace».
Естественно, я живу здесь; тут находятся мое тело и мой разум, тут проходит мой сон, тут нужно потреблять настоящую пищу, а также удовлетворять естественные потребности организма, тут нужно встречаться с другими людьми, с чиновниками, и так далее... Однако с годами это все больше казалось мне лишь частью существования, которую следовало превозмогать с минимумом усилий, чтобы как можно скорее перейти к действительно важному, к жизни онлайн - и особенно к жизни в «HeroSpace».
Это как если бы то, что мы называем реальностью, было скучным путешествием по автостраде в некое захватывающее место; то нечто, что следует вытерпеть, даже выстрадать, дабы добраться туда, где ты сможешь заниматься тем, чего по-настоящему хочешь. Иными словами, это как поехать в отпуск. Не то, чтобы я занимался этим часто; я предпочитаю оставаться дома.
Иногда я остаюсь дома и в «HeroSpace», слоняясь по своему замку в горах Лунных Руин. Однако это быстро мне надоедает, и тогда я отправляюсь на поиски квестов, сражений, сокровищ и славы.
В свое время я поиграл и в «Warhammer», и в «World of Warcraft», и все же в итоге остановился на «HeroSpace», которую полюбил больше всего. Это онлайн-РПГ с огромным мультиплеером, занявшая первое место в рейтингах различных форумов и более взыскательных онлайн-журналов, и чьи многочисленные инкарнации и итерации собрали все важные награды игровой индустрии.
Играю я четыре с половиной года, и за этот срок игра разрослась от небольшого начинания с несколькими тысячами игроков до творения ошеломительных масштабов, в который играют миллионы. Мне нравится думать, что за эти годы вырос и я. Я определенно набрал статус, силу, боевой опыт, лут, уважение, и даже товарищей и друзей.
Я люблю «HeroSpace» отчасти за то, что она позволяет мне быть самим собой, своим истинным «я», а также за то, что ее правила, несмотря на то, что их очень много, что они сложные и постоянно продолжают развиваться - эти правила четкие и ясные. В целом же эта игра нравится мне за то, что она более яркая, чем реальная жизнь, не пугающая, но гораздо более захватывающая. В ней ты можешь пережить настоящие приключения, сразиться с силами зла и победить их - определенно, недвусмысленно - такими способами, которые в реальности либо смертельно опасны, либо почти невозможны.
Действие «HeroSpace» разворачивается в будущем, где компьютеры развились до состояния искусственного интеллекта, а затем отправились к звездам. Человечество оказалось брошено на произвол судьбы среди даров и мощностей, которые оставили машины. На этой Земле будущего большая часть людей живет в гигантских городах-ульях. Они лежат там у себя в коконах и мягко дремлют, однако те из них, кто просыпается, странствуют по поверхности планеты, а выродившиеся потомки машин, брошенные в ходе переселения ИИ, вечно пытаются уничтожить города-ульи и их храбрых защитников (нас, игроков), и отыскать имущество и вооружение, оставленные им в наследство, либо попросту забытые давно отбывшим ИИ.
(Я вкратце пересказываю введение в статью Википедии, в целом точную и правдивую, хотя сам лично никогда не понимал, как ультракомпьютер с блестяще умным искусственным интеллектом способен просто «забыть» что-либо... Да вообще, что угодно. Но не я изобрел эту игру. И это, пожалуй, единственный момент, который вызывает у меня вопросы; поверьте, все остальное волнует меня куда меньше.)
Я думаю, что отчасти «HeroSpace» оказалась столь привлекательной для геймеров по той причине, что излагаемое в ней в каком-то смысле является правдой; жизнь, которую переживают во сне обитатели городов-ульев - это, по сути, отражение нашей собственной, настоящей жизни, только там они должны возжелать проснуться и, следуя определенным подсказкам, разбросанным в воображаемой реальности, пробудиться по-настоящему, войдя в подлинную реальность «HeroSpace». (Звучит как что-то из «Матрицы», и, может, это не совпадение; между создателями фильма и разработчиками игры имелся правовой спор, за которым последовали судебное разбирательство и финансовое урегулирование - подробности не разглашались из соображений коммерческой конфиденциальности.)
Не то, чтобы я во все это верил, ни на секунду даже; то, что выглядит, как реальность, реальность и есть, а «HeroSpace», как бы я ее ни любил и как бы ни хотел, чтобы она оказалась реальностью - всего лишь игра.
Тем не менее, я зарабатываю в ней деньги, так что она стала для меня не только развлечением. В течение первого года я так преуспел в одиночных боях, тактических схватках и боевых симуляторах, что набрал еще больше очков, чем знал, что с ними делать. В итоге я их продал. Потому что мог. Внутри самой игры есть рынки, расчеты на которых ведутся в гелте, внутриигровой валюте, однако ничто на любом уровне не мешает копить очки и обменивать их на реальные деньги в реальном мире, используя PayPal или прямые банковские переводы.
Поначалу я был неопытен и столкнулся с проблемами при выписке чеков, но Хол предложила мне помочь. Она всегда интересовалась моей игрой (Гай ее презирает), так что последние четыре года о деньгах заботится она. Когда я начинал, то был еще слишком юн, чтобы иметь нормальный банковский счет, и я не хотел посвящать в эти дела папу, поэтому мне был нужен другой взрослый, который позаботился бы обо всем. Теперь, когда мне восемнадцать, я могу самостоятельно распоряжаться своими финансами. Помимо прочего, Холли прибыла к нам в этот уикэнд, чтобы передать мне контроль над моими деньгами.
Объем моего состояния незначителен, - по личным оценкам, оно достигает порядка одиннадцати-двенадцать тысяч фунтов, - зато оно принадлежит мне, и я мог бы легко заработать больше. Однако на протяжении последних двух лет Хол советует мне больше играть для удовольствия, не ограничиваясь одним накоплением очков лута, так как в противном случае я бы переступил некий порог, после чего мне бы пришлось платить с них вполне реальный подоходный налог, а это могло вызвать проблемы с Гаем.
В общем, по горькому опыту мне уже известно, что большинство находит тему «HeroSpace» поразительно скучной, так что я не буду о ней слишком распространяться. Достаточно сказать, что именно тут я счастливее всего, несмотря на то, что некоторые находят это довольно печальным.
Мне все равно: счастье везде одинаково.
Мы с Хол моем на кухне посуду. Элисон и Роб отправились к себе в комнату; остальные все еще общаются друг с другом. Обычно в это время Гаю давно пора спать, однако в присутствии людей он взбудоражен и полон сил, засиживаясь с ними допоздна. Он даже сменил ходунки на палку, что одновременно и тревожит, и внушает уверенность. Я пришел, чтобы загрузить посудомоечную машину и помыть посуду, а Холли решила мне помочь.
Сначала мне пришлось частично переложить посуду; миссис Ганн укладывает ее по-своему, но неправильно. Мой способ более эффективен и лучше очищает как столовые приборы, так и тарелки.
Что касается мытья вручную, то этим занимается Хол, а я вытираю посуду насухо и складываю на место, потому что знаю, что где лежит - недавно я все переставил на полках в более логичном порядке.
- Что это за кассета, которую вы разыскиваете? - спрашиваю я ее. - Я могу помочь. Сейчас я знаю этот дом лучше Гая. Я знаю, где хранится большая часть вещей.
Холли изучает хлопья пены в мойке, потом берет рукой в желтой перчатке бокал с вином и отпивает.
- Просто старая видеозапись, - говорит она. Ее голос звучит сонно, язык слегка заплетается. - Там что-то скандальное. - Она пожимает плечами. - Если эта запись вообще по-прежнему тут. - Она смотрит на меня. - Старый формат, S-VHS-C. Толщиной с обычную видеокассету, но, где-то, наверное, в четверть ее величины. Достаточно маленькая, чтобы ее можно было вставить в ручную камеру тех лет и воспроизвести... То есть, можно воспроизвести ее прямо с камеры, а можно взять вот это, - Холли водит рукой в перчатке, размазывая пену, - такая металлическая фиговина, размером и формой с обычную видеокассету, тогда... тогда ты вставляешь ее туда, а потом суешь всю эту бодягу в типовой плеер под телеком, и воспроизводишь. - Надув щеки, она выдыхает и качает головой, потом убирает тыльной стороной ладони волосы с лица. - Все очень сложно. В наши дни намного проще воспользоваться телефоном. Как-то так.
- А ее можно распознать? Эту конкретную кассету? - спрашиваю я. - То есть, вдруг я найду их целую коробку. Будет ли на ней какая-нибудь надпись, по которой ее можно будет узнать?
- Не помню, - призадумавшись, отвечает Хол. Потом рыгает. Хм, возможно, она не размышляла сейчас, говорить ли правду, а готовилась к отрыжке.
- Ладно, - говорю я. - Не припомню, видел ли что-то подобное, хотя в верхних комнатах есть коробки, которые я никогда не изучал. И кое-что во флигелях. Хотя... Нет, коробки на чердаке пустые или набиты упаковочным материалом. Мы убрали оттуда все тяжелое.
- Хмм, - протягивает Хол, крутя в руке пустой бокал и задумчиво глядя на него, затем опускает в воду и тщательно промывает.
- А еще есть сарай и гараж, - добавляю я. - И старые пристройки.
- Держи. - Хол устало передает мне бокал.
Я вытираю его, вглядываясь в темноту за окном. Снова начался дождь, покрывая стекло каплями и брызгами и издавая звук, странно напоминающий треск огня в камине. - У нас полно барахла, - говорю я, вдруг осознав это. - Не знаю, что мы будем с ним делать, когда нам придется съехать.
- Бросьте в карьер за садом, - советует Хол. - Все, что вам не понадобится. - Кроме ее бокала не осталось ничего, что следовало бы вымыть. Она стягивает желтые перчатки. - А вообще, стоит ли волноваться? - Она вешает перчатки на кран. Их место не здесь (миссис Ганн со мной солидарна), однако я могу убрать их позже. - Просто оставь все ненужное в доме; рано или поздно оно все равно окажется на дне карьера.
- Что там? - спрашиваю я. - Что на той пленке?
Она качает головой.
- Скандальное дерьмо. - Она поднимает руку. - Мы наделали много всякого скандального дерьма. Маленькие дерьмовые кинофильмы. Это были короткометражки, не длиннее получаса, по большей части гораздо короче, но мы вкладывались в них так, словно делали полные метры.
- Я их видел, - говорю я.
- Что? Да, да, конечно. Забыла. Как я и сказала: они были вызывающими.
Во время учебы на факультете кино- и медиаведения Бьюфорда почти двадцать лет назад, их компания снимала короткометражные фильмы. Это были стилизации под настоящие ленты известных режиссеров; они сделали своего Бергмана, который назывался «Лето с гармоникой», Кубрика с «Цельноужинной оболочкой», «Мадам Овари» Шаброля и «Американского оборотня на литии» Лэндиса. Были и другие.
Эти короткометражки не были курсовыми проектами, они делали их, чтобы развлечься и впечатлить сокурсников. Снимались они быстро, обычно за уикэнд, а их монтаж ограничивался тем, что иногда, когда чувствовалось, что это действительно важно, делалось несколько дублей; в целом идея заключалась в том, чтобы использовать лишь одну пленку и записывать на нее все последовательно, без дальнейшего копирования или повторного монтажа. («В жопу «Догму 95», - сказал как-то Гай, - мы на годы опередили этих ублюдков.») Вторые дубли встречались довольно часто, потому что вся компания обычно покатывалась со смеху во время первого, а вот третьи бывали сравнительно редко. Каждый по очереди вставал либо за камеру, либо перед ней; из всех Гай был, пожалуй, наиболее органичным актером и наименее талантливым режиссером.
- Думаю, что видел эти фильмы, - говорю я Хол.
Она пожимает плечами.
- Ну, наверное, того самого среди них все-таки не было. - Она скрещивает на груди руки и хмурится. - Это правда? Он показывал их тебе?
- Раньше ему нравилось показывать их гостям, правда, теперь он делает это нечасто.
- Он занимался этим? - Хол неодобрительно смотрит на меня. - Нам он никогда их не показывал. Ладно, он никогда не показывал их мне, не после того, как мы с ними покончили. А другие их видели? - добавляет она, бросая взгляд в сторону двери.
- Не думаю. Тогда бы вы все их видели.
- Ха. Может, он гордился ими больше, чем притворялся. Он не закончил переводить их в цифру? Я бы хотела иметь копию... но мы вроде как перестали у него об этом просить.
- Нет, - отвечаю я. - Как он назывался? Пропавший фильм?
Она отрицательно качает головой:
- Не уверена, чтобы мы давали ему название.
- В любом случае, папа больше не показывает их людям.
Хол кивает и смотрит в пол.
- Может, дело в возрасте, - вздыхает она. - Страшно видеть, насколько он изменился внешне с тех пор. Учитывая, насколько у него все... ухудшилось за последние... сколько-то там лет. - Она слабо улыбается. - Он утверждал, что стыдится дилетантства тех лент. Но они не были такой уж любительщиной, и на самом деле, думаю, говорил он так из-за того, что на тех коротких маленьких пленках была запечатлена его юность, он видел на них кого-то, переполненного надеждами, весельем, увлеченного радостями жизни, и не мог вынести контраста с тем, кем стал.
- Еще, - добавляю я, - возможно, причина в том, что видеоплеер, который мог их проиграть, перестал работать.
Хол кивает:
- Да. И это тоже. Как я уже сказала, он так и не перевел их всех в цифру. - Она издает что-то вроде негромкого хрюканья. - Он никогда не был из тех, к кому бежали по первому зову, наш Гай.
Было всегда странно видеть папу в этих короткометражках таким молодым. Они были сделаны в период между 1992 и 1995 годами, когда Гай был всего на пять лет старше, чем я сейчас - остальные были старше меня нынешнего на пару лет, - и хотя мода того времени, прически и тому подобное, не выглядят сильно нелепыми (по крайней мере, пока), все равно кажется, что они были сняты давным-давно. Может это от того, что я тогда еще не родился, даже не был зачат.
Тогда все в их компании выглядели молодо и свежо. Можно проследить, какие перемены с ними произошли, какими они были и какими стали, правда, не знаю, позволит ли это в точности отследить процесс старения; оно ведь больше, чем просто новые морщины. Что-то меняется в костях и лицах. Хорошо, может, дело не в костях. Может, меняются мускулы и человеческая мимика. Я наблюдал за Гаем, когда он спал, и пока он оставался в своем замкнутом бессознательном состоянии, лицо его казалось совершенно иным. Полагаю, от того, что каждая мышца в теле расслабляется, но кажется, в этом есть нечто большее. Выглядит это так, будто человек перевоплощается в кого-то другого, или внезапно очень сильно стареет. Иногда это выглядит так, будто он умер.
Я наблюдал за несколькими людьми, когда те спали, и все они казались мне либо старыми, либо мертвыми. Может показаться, это зрелище должно было подействовать на меня угнетающе, однако оно обволакивало меня непривычным спокойствием и чувством странного удовлетворения собственной властью. Я скорее опасался того, что люди проснутся и примутся кричать. (Я не убийца и не насильник; мне просто хотелось посмотреть, однако хочу заметить, что никому определенно не понравится проснуться посреди ночи и увидеть в полуметре от себя глазеющего на него кого-то. Да хотя бы и в метре.)
Но Хол права: из-за болезни Гай состарился больше остальных. Когда они снимали те фильмы, он был, наверное, самым красивым в компании; я имею в виду, что если бы существовал некий абсолютный, объективный стандарт человеческой красоты и привлекательности, применимый к обоим полам, он получил бы по нему больше баллов, чем другие. Тогда он был настоящим красавчиком, гибким и грациозным, с развевающимися белыми локонами, сверкающими голубыми глазами и выдающимся голосом. На его фоне остальные казались детьми.
- Ты уверен, что с тобой будет все в порядке? - спрашивает Хол. - Когда Гая не станет. Ты сможешь о себе позаботиться?
- Конечно, - киваю я. - Я уверен, что буду по нему скучать, но со мной все будет нормально. - Хотя это странно, потому что когда я говорю подобные вещи, то всегда представляю, как продолжу жить здесь в полном одиночестве, но этого не случится, потому что дом снесут, чтобы расширить карьер, я это знаю, но все же воображаю свою жизнь после Гая именно такой.
Кроме того, мне все еще трудно поверить в то, что он скоро умрет. Последние годы я наблюдал за тем, как прогрессировала его болезнь, и обычно присутствовал при мрачных оценках врачей относительно его будущего, но, хотя все указывает на то, что в ближайшие месяцы Гай скончается, должно быть, какая-то часть меня все еще не может смириться с тем, что это действительно произойдет. Наверное, это какая-то очень важная, хоть и глубоко похороненная часть, иначе я бы чувствовал больше. Я имею в виду, чувствовал приближение его смерти. Пока я ощущаю только оцепенение, я еще не сломался, мне еще предстоит удариться в слезы, еще предстоит испытать ужас и чувство растущей обреченности. Возможно, все изменится, когда он больше не сможет передвигаться и окажется прикован к постели, или впадет в кому, или когда умрет. Или позже. Возможно, это загадочное оцепенение - лишь защитный механизм, который позволяет мне справиться с происходящим.
Все это заставляет меня задаваться вопросом: что же я действительно чувствую по отношению к своему отцу? Я люблю его, наверное, так, как любят отца и мать, как этого ожидают от меня другие люди, и я благодарен ему за то, что он сам заботился обо мне все эти годы, но не исчерпывается ли этим моя любовь? Я не люблю его той любовью, которую он мог от меня ждать, как и той любовью, которую могла получить от меня мама. Возможно, это работает не так.
Иногда мне кажется, что я люблю его только потому, что он со мной, потому что никого другого рядом не было. Как-то я смотрел телепередачу о стайке утят, которые сразу после вылупления привязались к паре красных резиновых сапог; они воспринимали их так, словно те были их родителями - следовали за ними повсюду и всегда ожидали, что обутый в них человек их накормит. Может быть, в этом и заключается моя любовь к Гаю.
Когда мне казалось, что папа ужасно со мной обращается, он не раз намекал мне, что это делается лишь для того, чтобы закалить меня, подготовив к самостоятельной - как минимум, без него - жизни, и заставить свыкнуться с мыслью о его неминуемой кончине без лишних слез.
Хотя, признаться, Гай есть Гай, и все его слова могли быть просто отговорками.
- То есть, ты ведь получишь деньги? - спрашивает Хол, снова убирая со лба волосы. - Компенсацию за дом. У тебя же будут деньги, не так ли? Кроме тебя, получить их некому.
- Нет, насколько я знаю, - отвечаю я.
- Я хочу сказать, деньги, которые ты получишь от меня, никуда не делись, но за дом вы выручите больше. Намного больше. Воображаю, насколько большие это могут быть деньги.
- Что-то будет, - соглашаюсь я. - Если он оставит их мне.
- Ладно, - медленно кивает она несколько раз, не отрывая от меня глаз. У меня такое чувство, что она не расслышала второго предложения. - Ладно, - снова говорит она и вздыхает. - Ты выглядишь усталым. Пора бы тебе идти в постель.
- Я не могу, пока не пойдет ложиться Гай. Мне нужно помочь ему раздеться, лечь в постель и тому подобное.
- А. - Она кажется, задумывается над моими словами. - Никто из нас не может ему помочь?
- Хм-мм. - Я пытаюсь выглядеть так, словно обдумываю ответ, хотя на самом деле и так отлично его знаю. - Наверное, лучше не стоит. Он вроде как расстраивается, если его укладываю не я и не миссис Ганн.
- Да уж. Сочувствую.
Я пожимаю плечами:
- Спасибо за предложение. А на той пленке...
- Да? - спрашивает она.
- Там не секс-видео? - Я очень надеюсь, что нет.
Хол веселится и вроде бы качает головой.
- Нет, - отвечает она. А может, Хол произносит что-то другое, ведь у нее по-прежнему заплетается язык. - Она... скандальна по иным причинам... Ничего общего с сексом. - Она одаряет меня улыбкой.
- Говенное сборище ворон, стервятников, - бормочет Гай, пока я укладываю его в постель. - Говенные стервятники, зовущие себя друзьями.
Гай совсем пьян. Остекленевший взгляд его глаз, кажущихся огромными на безволосой голове, расфокусирован, он будто смотрит в разных направлениях, как у хамелеона. Правда, в отличие от хамелеона папа не может сливаться с фоном за счет изменения цвета кожи.
- Ты сам их позвал, папа. - Я проверяю его лекарства. Они лежат в перевернутой крышке от старой жестяной коробки из-под печенья на прикроватном столике. Их всегда должно быть с избытком.
- Ну да, хорошо, когда для разнообразия в доме присутствуют и нормальные люди, - отвечает он. - Приличная компания, взрослые, с которыми можно поговорить. Но эти ублюдки здесь лишь за тем, чтобы позлорадствовать над моими мучениями.
- Зачем им это? Наверняка у них есть дела поважнее. - Я вижу, что опиаты, как всегда, быстро подошли к концу.
- Затем, что люди - жестокие ублюдки, вот зачем. Не все из них строят в голове блок-схемы, прежде чем что-то сказать. Не все из них гребаные доктора Споки, как ты.
Я обдумываю его слова.
- Ты, наверное, о мистере Споке. О персонаже из оригинального «Звездного пути».
- Отъебись. Ты знаешь, о чем я.
Этим вечером, чтобы подняться по лестнице, нам потребовалось больше времени, чем обычно. Как правило, с учетом того, что я помогаю Гаю передохнуть на каждой ступеньке, это отнимает меньше двух минут, однако сегодня заняло порядка трех. Остальные - в особенности Прис, которая раньше работала медсестрой и до сих пор имеет дело с людьми с ограниченной подвижностью и пожилыми - предложили свою помощь, но дело-то не в цифрах. Мы подавали заявку на установку подъемника, однако будет ли он, до сих пор не известно. Гай считает, что даже если подъемник установят, то сделают это аккурат к моменту, когда придется спускать с лестницы его гроб - это при условии, что ему хватит достоинства мирно скончаться в своей постели.
- В любом случае, они здесь потому, что они твои друзья. Они все занятые люди. Они могли и не приезжать.
- Отлично! Я все понял! Ты на их стороне, да, почему бы и нет, продолжай в том же духе. А на меня забей. Я ведь всего лишь твой отец. - Гай таращится на меня с кровати. Он полулежит, прислонившись к груде подушек, потому что это наиболее удобная поза для сна. - Вы все ждете, когда я умру.
- Итак, папа... - начинаю я, проверяя, что его бутылочка на прикроватном столике до краев полна воды.
- Я не дурак. Я не выжил из ума. Ебаный сраный поганый ебаный рак еще не добрался туда! - Его голос становится громче и немного тоньше. - Я знаю, ты просто ждешь. Я знаю, ты меня ненавидишь. Я знаю, ты ждешь не дождешься, пока меня не станет. Я не чертов дурак! - он издает что-то вроде рыдания. - Не думай, что я не чертов дурак.
На самом деле он имеет в виду «Не думай, что я чертов дурак», но это почти наверняка неуместное «не» полностью переворачивает смысл его слов с ног на голову.
Еще лишь несколько месяцев назад я обращал на это его внимание, просто потому, что это, ну, неправильно. Однако, я приучиваю себя к тому, чтобы не заниматься этим часто. Папе приходится очень несладко, он постоянно либо страдает от болей, либо так накачан опиатами, что еле может соображать, поэтому заслуживает того, чтобы ему угождали. Я это вижу. И кроме того, напоминания о мелких ошибках вроде этой влекут за собой очередные бессмысленные раздражительные споры. Я имею дело не с ребенком, который только познает мир и устройство речи, а с умирающим. Бесполезно пытаться научить его новому или закрепить познания, которые пригодятся ему в будущем; этого будущего у него нет.
И конечно, он в чем-то прав. Я жду его смерти. Это не значит, что ее хочу (в глубине души я желаю, чтобы мы двое были всегда, чтобы все было, как раньше, до того, как рак усилился и Гай еще не стал во мне нуждаться), но осознание его скорой и неминуемой смерти иногда заставляет меня желать, чтобы все это закончилось. Заодно это помогает мне легче переносить оскорбления, проклятия и неприятные в целом вещи, которыми он постоянно меня осыпает в этом своем состоянии.
Если бы я знал, что буду жить с его болезнью всю жизнь, или например, еще десяток лет - а, может, пять, да пусть даже два года - то, думаю, убил бы его, или себя, или сбежал бы.
Я показываю на крышку коробки из-под печенья с лекарствами.
- Ты принял фиолетовые?
- Что? - он смотрит на нее и морщится от боли, которая, должно быть, появилась вместе с движением. - Нет. Может быть. Не знаю.
- Тебе следовало дождаться, пока я не приду, и...
- Да заткнись ты. Не знаю я. Что за лекарства?
Я беру упаковку.
- Ларпептифил, - читаю я на этикетке.
- Тупое гребаное название. Как из этой идиотской игры, в которой ты торчишь все гребаное время. Ты, наверное, половину сам выдумываешь. Там действительно так написано? Ну-ка, дай сюда.
- Вот.
- Ладно, а где мои очки? Что мне делать с... Куда ты подевал мои очки? - Последние пару лет Гаю приходилось пользоваться очками, чтобы рассматривать предметы вблизи. Зрение для него важно; если бы не болезнь, он бы пошел делать себе лазерную операцию на глазах.
- Я их не брал, - отвечаю я. - В последний раз, когда я их видел, они висели у тебя на шее. - Хотел бы я, чтобы они оказались на нем; в ситкомах случается именно так. - Наверное, они в ящике... - Я собираюсь порыться в одном из ящиков тумбочки у кровати, однако он машет мне рукой.
- Забудь. Ты меня достал всей этой херней. Просто дай мне поспать.
Я изучаю ларпептифил, подсчитывая пустые, вскрытые ячейки на упаковке.
- Тебе нужно проглотить две таблетки.
- Хочешь, чтобы я словил передоз?
- Нет. Ты не принял те, что полагались на ночь. Видишь?
- С чего ты решил?
- Я их посчитал.
- Посчитал, - Он будто выплевывает это слово. Я извлекаю фиолетовые таблетки из маленьких прозрачных пластиковых пузырьков. - Это ведь все, на что ты способен, да? Считать. Вот, что ты умеешь, все, что можешь делать: просто считать. Счетовод гребаный. У тебя даже нет навыков общения с людьми. Я только зря потратил на тебя жизнь. Не знаю, какого хера я это делал.
- Вот, - Я по очереди предлагаю ему обе таблетки и подношу стакан с водой к губам. Гай тянется вверх и проглатывает лекарства.
Похоже, он давится и брызжет слюной.
- Проклятье! Не утопи меня, черт бы тебя побрал! - он откидывается на подушки. На фоне побледневшего лица его губы кажутся синими. Они какого-то странного пурпурно-коричневого цвета, как у гигантских двустворчатых моллюсков с Большого Барьерного рифа. Я протираю стакан и доливаю в него воды из бутылочки.
- Кажется, это все. С тобой все в порядке?
- Ну, конечно, блядь, со мной не все в порядке! Я что, выгляжу так, будто со мной все в порядке? Ну-ка погляди на меня!
- Я имел в виду...
- Я знаю, что ты имел в виду. Ты имел в виду, что можешь с чистой совестью съебать отсюда, чтобы вернуться в свою безмозглую игрушку, а меня оставить умирать.
- Думаю, что нам обоим пора спать.
- Спать... - ворчит он, хотя веки его подрагивают от усталости. - Спать, черт возьми... да, иди. Оставь меня. - Голос его затихает. - Вали отсюда... - Теперь его глаза закрыты. - О, бля... Прости меня, парень... - со вздохом произносит он, не открывая глаз, веки продолжают трепетать. - Не следовало говорить с тобой в таком тоне. Знаю, ты просто пытаешься мне помочь. Не слушай... Тебе будет лучше без меня. - Он снова вздыхает, так, будто это его последний вздох. - Иди и подрочи как следует. Хотел бы я трахнуться, если бы мог.
Гай даже не может выговорить «трахнуться», он проглатывает твердые звуки, так что у него это звучит, как «ахнуться». Когда я убираю крышку с лекарствами, он успокаивается окончательно, его дыхание замедляется, лицо расслабляется, а рот приоткрыт, так что он кажется совсем старым или уже мертвым.
Некоторое время я возвышаюсь над ним, наблюдая, как он спит. Затем гашу в комнате свет, включаю ночник и выхожу.
Дом я покидаю не часто. Я не любил ходить каждый день в школу, и счастлив, что это, наконец, закончилось. Я не ненавидел школу; я кое-чему научился там и даже повстречал некоторых людей, с кем до сих пор поддерживаю связь, а еще в силу габаритов меня избегали травить, - другие ученики знали, что я способен потерять самообладание и броситься в ответ, - однако я ужасно ненавидел покидать дом.
Гуляю я главным образом по саду. Из окна моей спальни видно большую часть мест, по которым я брожу. Мы с Гаем спим на противоположных концах дома, моя спальня выходит окнами на северо-восток, на сад на заднем дворе, деревья у дальней стены и карьер. Обычно мой маршрут пролегает от кухонной двери, огибает сзади гараж и боковые флигели, минует овощные грядки, скрывается в зарослях рододендронов, пересекает по диагонали газон, сворачивает мимо заросшей сорняками чаши давно высохшего пруда, петляет среди деревьев - в основном это ольха, ясень, рябина и платан - и, наконец, останавливается у остатков старых теплиц и высокой каменной стены, размечающей границы наших владений.
Высотой стена примерно два метра, однако у ее основания есть местечко с грудой камней и торчащей железякой. Зацепившись за нее, можно вскарабкаться вверх на метр и заглянуть в карьер. По ту сторону стены виднеется лишь метр-два ровной, поросшей редкой травой земли, за которой начинается пропасть. Глубина карьера составляет не меньше сорока метров, простирается он более, чем на километр, образуя гигантскую чашу неправильной формы шириной практически в полкилометра. На разных уровнях карьера вырезаны пандусы для подъезжающих грузовиков; края их огорожены высокими камнями, чтобы предотвратить возможное падение. Дно карьера представляет из себя ряд концентрических арен, самая нижняя из которых заполнена коричнево-зеленоватой водой. Окружающие скалы серые и похожи обшивку старых военных кораблей.
У дальнего конца карьера, там, где холм обрывается подобием утесов, в просвете между которыми еще дальше виднеются возделанные земли, высится несколько неуклюжих конструкций из ржавого железа. Некоторые напоминают перевернутые пирамиды на тонких металлических ногах, другие торчат из земли кривоватыми конвейерными лентами, разбросанными всюду, словно фрагменты многоножек, и теряются за штабелями рассортированных по размерам каменных глыб. Я уже много лет не видел, чтобы в том районе что-то происходило. Помню, как эти глыбы двигались по конвейерам, а когда проезжали большие желтые машины, собирая и вновь разбрасывая камни, от их груд поднималась пыль. Когда ветер задувал в определенном направлении, издалека до меня доносились звуки лязгания и стука.
В то время, как правило, дважды в неделю, - обычно в два часа пополудни, так что сталкивался я с этим только в дни школьных каникул, которые не являлись каникулами для всех, - начинала звучать сирена, и минуты через две внезапно возникала дрожь, сотрясавшая весь дом и заставлявшая позванивать старые колокольчики для прислуги в кухне. От нее дребезжали окна в рамах, а пару раз из трещин в потолке сыпалась пыль. Грохот взрывных зарядов доносился спустя секунду, а то и позже, поскольку ударные волны распространяются по камню быстрее, чем по воздуху.
К тому времени вороны и грачи с ближайших гнездовий уже были в воздухе; другие птицы, которые реагировали не на предупреждающую сирену, а на взрыв, стаями поднимались ввысь, панически крича и щебеча. Врановые издавали при этом звуки, которые трудно было не признать за высокомерный смех.
За первым землетрясением следовало второе, более продолжительное и громкое; это рушилась отколотая от скалы стена камня. И снова все начинало звякать и дребезжать. Слышался звук, похожий на далекий тяжелый удар. Через полминуты сирена смолкала.
Заслышав вой сирены, я бросался наблюдать за происходящим, по возможности, из окна своей комнаты, а пару раз мне удалось побывать при этом у задней стены, стоя на выступе торчащей оттуда железной петли, - хотя в целях безопасности делать это мне запрещалось, - однако лишь раз я видел взрыв и падение каменной стены, из комнаты, - тогда шел дождь и все было отчасти покрыто туманом. Взрыв был далеко, у противоположного конца карьера, где торчали ржавые конструкции, и выглядел он, к сожалению, не драматично: просто несколько маленьких вертикальных струек пыли внезапно вырвалось из взрывных отверстий уступом выше, а потом тридцать метров скалы откололись и поползли по склону, будто месиво тающего льда. Это длилось недолго, практически сразу стена замерла в окружении серой пыли, которая быстро исчезла в пелене тумана и дождя. Я наблюдал за этим в бинокль, но и с ним ничего толком не разглядел. Даже сотрясение дома от взрыва оказалось невыразительным; кухонные колокольчики молчали.
Машина, которая занималась бурением отверстий для взрывных зарядов, выглядела захватывающе и напоминала навороченную зенитную установку, установленную на краю обрыва. В сухую погоду было видно, как она рассыпала пыль. А иногда до меня доносились далекие звуки ее работы.
Обратный путь ведет от задней стены через очередные заросли рододендронов, огибает с запада газон и остатки летнего домика с обвалившейся крышей и разбитыми окнами, а затем, вдоль старой цветочной клумбы и террасы с покосившейся, неровной каменной балюстрадой, заросшими сорняками и на треть растрескавшимися плитами, выводит меня к дому.
Стоя у окна у себя в комнате, я могу обозревать примерно девяносто процентов своего пути. Кое-где, в местах, где изо дня в день я проходил одной и той же дорогой, виднеются отпечатки моих ног, мой след в саду. Его зрелище меня радует.
Суммарная прогулка, не считая подъема по стене, чтобы заглянуть в карьер, занимает у меня 457 шагов. К счастью, это число является простым. В первоначальной версии моя прогулка была, так сказать, совершенно натуральной - 456 шагов, но я ее скорректировал.
(c) Перевод Реоту (Rheo-TU), 2022