О чужом опыте исторической мысли
Пока я вчера рассуждал о варварах, antoin задавался вопросом "Стоит ли читать английских историков?". Объединю обе темы цитатой Горянина.
"Не знаю, приглядываются ли наши россиеведы, авторы учебников и иных сводных трудов по истории России к зарубежному опыту. Судя по их текстам, нет. Полистаем слывущий образцовым (“standard”) обширный труд одного из самых известных в нашем веке английских историков Дж.Тревельяна “Социальная история Англии”. Эта книга из тех, что всегда имеются в наличии (“in print”) в виде удешевленного издания в мягкой обложке. Только не сочтите, что речь идет о какой-нибудь пропагандистской дешевке - нет, это в высшей мере эрудированное и почтенное исследование.
Тревельян освещает около шести веков британской истории - от середины XIV века и до 1901 года-года смерти королевы Виктории. Нам будет любопытно узнать, что о восстании Уота Тайлера автор рассказывает всего на двух страницах и скорее как о некоем курьезном эпизоде. Восстание, по нашим меркам, конечно, не ахти, длилось всего месяца это не Разин, не Болотников, не Булавин, не Пугачев. С другой стороны, сам факт крупнейшего (все-таки!) в Европе XIV века восстания крестьян, их четкие требования (отмена крепостного права и барщины, возврат отнятых общинных земель), повод восстания (утроение подати), то, что крестьяне захватили Лондон. овладели неприступной королевской крепостью Тауэр, убили архиепископа Кентерберийского - все это требовало бы (кажется нам, воспитанным на иных образцах) чуть больше места.
Тревельян очень сглаженно и в самых общих словах говорит о крайне важной примете времени, взятого им за отправную точку - потому, возможно, что это не самое радостное среди британских исторических воспоминаний. Дело в том, что в середине XIV века еще был далек от завершения занявший свыше трети тысячелетия период господства в Англии языка завоевателей-норманнов. Как пишет биограф создателя английского литературного языка Джеффри Чосера (собственно Жеффруа Шосье), “двор и знать говорили по-фанцузски не только в своей среде, но и в парламенте и даже с народом - французским языком указов...” А в это время деревня - “глухо-враждебная... полудикая, темная вотчина [норманнских] разбойничьих баронов”, сидевших “на страже своей добычи в неприступных замках”, с трудом изъяснялась с городом “на многочисленных саксонских и кельтских диалектах”.
Почти на тысяче страниц книги нет ни слова о чартистском движении - многолетних волнениях английских рабочих в прошлом веке. И это в книге по социальной истории! Вы не узнаете у Тревельяна и об участи крестьян, сгонявшихся помещиками с земли, когда разводить овец делалось выгоднее, чем сеять рожь. И о том, что число прегрешений, каравшихся виселицей, вплоть до начала XIX века превышало в Британии сотню (к этому мы еще вернемся).
Скажу проще: вы не встретите у Тревельяна ничего, что бросало бы слишком явную тень на социальные отношения в его стране в каком бы то ни было веке. И не только у него. В том же духе писал его родной дед, знаменитый в Англии историк Томас Маколей, так писали все “большие” английские историки.
Их авторский прием строится на контрасте масштабов: мелко- или среднемасштабное изложение событий перемежается множеством крупномасштабных, всегда ярких, интересных иллюстраций (это могут быть отрывки из воспоминаний или обличительных памфлетов, характеристики, которые время сделало нелепыми или, наоборот, подтвердило, официальные и деловые бумаги, забавные своей архаикой письма, газетные тексты и объявления, описания одежды, домашнего быта, меню кушаний, деньги и цены, списки вещей и т.д.). Все это создает впечатление крайней исторической детальности, но такое впечатление обманчиво. Общий, генеральный масштаб изложения обычно таков, что формально позволяет почти с чистой совестью опускать мрачные стороны жизни, особенно простых людей. Казнь Томаса Мора, Карла I, Марии Стюарт, Анны Болейн, Кэтрин Говард, Джейн'Трей? О да, эти (и другие) декапитации будут описано очень подробно. Мощь изложения заставит вас вспомнить Шекспира. Зверства “железнобоких” и истребление в середине XVII века 5/6 населения Ирландии? Об этом будет сказано вскользь и с пометой, что ирландские историки “несомненно преувеличивают” число жертв. [ "Ирландские историки полагают, что от прежнего числа жителей уцелело не более одной шестой... Если принять даже ту цифру какую дают английские писатели... - более трети всего населения Ирландии, то все же придется сказать, что она является ужасающей; пропорционально равную едва ли представит число лиц, погибших при нашествии любого из восточных завоевателей - Чингисхана, Батыя или Тамерлана" (Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат, том 9. М., [1911], стб.94) ]
Есть ли это приукрашивание и подделка истории? Все зависит от точки зрения. В Англии книги по истории всегда читались наравне с беллетристикой, историки придавали большое значение эмоциональному воздействию своих книг на читателей. Много внимания уделялось форме и занимательности, ярким портретам, а главное - воспитательной роли повествования. Не случайно тот же Тревельян в своих книгах повторяет и настаивает, что у Англии “счастливая история”. Если скажут, что английская “счастливая история” есть итог миллионов несчастных английских (в первую очередь) судеб, это будет не опровержение слов Тревельяна, а их развитие и разъяснение. В своей книге “Муза Клио” Тревельян говорит, что история - это искусство, чье единственное назначение - “воспитывать умы людей”, а в “Автобиографии” уже полностью отождествляет историю и художественную литературу. Близких взглядов держался и Уинстон Черчилль, оставивший, как известно, ряд исторических трудов.
Самое интересное, что они совершенно правы, именно так и надо писать историю. Да, в узкоспециальных журналах и “Анналах” английских университетов и исторических обществ вы найдете детальные исследования и по щекотливым вопросам: о жизни в работных домах тюремного типа во времена Диккенса, об антисанитарии в старом Лондоне, а может быть даже, если хорошо поищете - и о том, как английские офицеры, привыкшие охотиться на лис, за неимением таковых охотились в Тасмании на аборигенов, и не заметили, как убили всех до единого.
Не хочется перегружать изложение, но негоже и упрощать картину, поэтому не удержусь от маленького отступления. То, что сегодняшняя политкорректность воспринимает с ужасом, всего век с четвертью назад еще никого особенно не отвращало. Еще один классик английской “истории для читателей” Джон Ричард Грин, которого русская энциклопедия хвалила за то, что в своей “Истории английского народа” он нарисовал “яркую и красивую” картину этой самой истории (слово “красивая” крайне точно отражает суть дела и приложимо, помимо Грина, к длинному ряду европейских сладостных историков), в 1874 году еще спокойно цитировал отчет Кромвеля английскому парламенту о проделанной работе в Ирландии: “Я приказал своим солдатам убивать их всех... В самой церкви было перебито около тысячи человек. Я полагаю, что всем монахам, кроме двух, были разбиты головы...”.
Уже в XX веке в широкие исторические полотна подобные вещи попадать перестали. И очень хорошо - не надо смущать души читателей, дети за отцов не ответчики. Новые поколения англичан на такое неспособны, вот что главное. Малоизвестный французский король Карл Х (занимал трон в 1824-30) говаривал, что история настолько кишит дурными людьми и дурными примерами, что изучение ее опасно для юношества. Настоящее изучение, может быть. Но чтение героизированной, красивой (по Дж.Р.Грину) истории юношеству весьма показано. И тут мы переводим взгляд на Россию. Где русская разновидность героизированной, красивой истории?
Ее отсутствие тем более странно, что у нашего отечества достаточно благополучная судьба. В ней случались, конечно, и тяжелые полосы, но какой народ избежал их? Зато Русь-Россия знала поразительно долгие, по мировым меркам, периоды спокойствия и стабильности. Ничто не предвещало двенадцать веков назад, что малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены - хоть ив благодатном краю, но страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций - что этот незаметный среди десятков других народ ждет великая участь. Наши предки оказались упорны и удачливы. Куда делись скифы, сарматы, хазары? Были времена, когда они подавали куда больше надежд. Где обры, половцы, печенеги, берендеи? (Последние почему-то особенно сильно не любили русичей.) История всегда была безумно жестокой; милосердие к малым, слабым и проигравшим - изобретение новейшее и еще не вполне привившееся.
В жизни нашей страны не было периода, который давал бы нам повод краснеть и тушеваться. Даже в годы ордынского ига русские ушкуйники не раз громили земли Орды. Наши предки, двигаясь посолонь, дошли до Тихого океана, завоевав беспримерные пространства не столько оружием, сколько плугом, и их сага еще не написана. Страшный XX век был в нашей стране свидетелем не только временной победы коммунизма, но и поразительного сопротивления ему, и оно еще дождется своего летописца.
Да и на сам коммунистический период нашей истории можно взглянуть по-новому. Соблазн марксистской социальной утопии смутил в начале века столь многих в мире, что эксперимент с утопией стал неотвратим. Какая-то страна неминуемо должна была привить себе этот штамм, поставить на себе этот опыт. [ Не могу не процитировать здесь историка С.А.Павлюченкова: "Человечество коллективно шло к русской революции и ее результаты, как в свое время революции французской, принадлежат всему человечеству и повлияли на цивилизацию теми или иными способами, продвинув ее далеко вперед по пути гармонизации общественных отношений" (“Военный коммунизм в России: власть и массы". М.,1997, стр.13) ] Поставить, как станет очевидно впоследствие, ради братьев по роду человеческому. Этот жребий выпал нашей родине. Ее жертвы оказали исключительную услугу другим народам. Нынешняя система социальной защиты на Западе - во многом благодаря этим жертвам. Зрелище реального коммунизма заставило задуматься тамошних лидеров. Они сочли за лучшее не играть с огнем и ускорить принятие социальных законов.
Мы не должны ждать от мира явной благодарности, он признает эту нашу заслугу нескоро. А прежде, чем признает, нам будут внушать, что социальное реформаторство возникло и развивалось на Западе задолго до нашей трагедии, и мы тут не при чем. Зная правду, мы не станем спорить. Что же до воздаяния за жертву, оно, увидите, придет к нам с неожиданной стороны и в нечаянный час. Одно чудо уже случилось - мы мирно освобождены от коммунизма. Мирный крах этого монолита - одно из величайших чудес мировой истории, и уж конечно самое верное свидетельство Божьей милости к нашей родине."
"Не знаю, приглядываются ли наши россиеведы, авторы учебников и иных сводных трудов по истории России к зарубежному опыту. Судя по их текстам, нет. Полистаем слывущий образцовым (“standard”) обширный труд одного из самых известных в нашем веке английских историков Дж.Тревельяна “Социальная история Англии”. Эта книга из тех, что всегда имеются в наличии (“in print”) в виде удешевленного издания в мягкой обложке. Только не сочтите, что речь идет о какой-нибудь пропагандистской дешевке - нет, это в высшей мере эрудированное и почтенное исследование.
Тревельян освещает около шести веков британской истории - от середины XIV века и до 1901 года-года смерти королевы Виктории. Нам будет любопытно узнать, что о восстании Уота Тайлера автор рассказывает всего на двух страницах и скорее как о некоем курьезном эпизоде. Восстание, по нашим меркам, конечно, не ахти, длилось всего месяца это не Разин, не Болотников, не Булавин, не Пугачев. С другой стороны, сам факт крупнейшего (все-таки!) в Европе XIV века восстания крестьян, их четкие требования (отмена крепостного права и барщины, возврат отнятых общинных земель), повод восстания (утроение подати), то, что крестьяне захватили Лондон. овладели неприступной королевской крепостью Тауэр, убили архиепископа Кентерберийского - все это требовало бы (кажется нам, воспитанным на иных образцах) чуть больше места.
Тревельян очень сглаженно и в самых общих словах говорит о крайне важной примете времени, взятого им за отправную точку - потому, возможно, что это не самое радостное среди британских исторических воспоминаний. Дело в том, что в середине XIV века еще был далек от завершения занявший свыше трети тысячелетия период господства в Англии языка завоевателей-норманнов. Как пишет биограф создателя английского литературного языка Джеффри Чосера (собственно Жеффруа Шосье), “двор и знать говорили по-фанцузски не только в своей среде, но и в парламенте и даже с народом - французским языком указов...” А в это время деревня - “глухо-враждебная... полудикая, темная вотчина [норманнских] разбойничьих баронов”, сидевших “на страже своей добычи в неприступных замках”, с трудом изъяснялась с городом “на многочисленных саксонских и кельтских диалектах”.
Почти на тысяче страниц книги нет ни слова о чартистском движении - многолетних волнениях английских рабочих в прошлом веке. И это в книге по социальной истории! Вы не узнаете у Тревельяна и об участи крестьян, сгонявшихся помещиками с земли, когда разводить овец делалось выгоднее, чем сеять рожь. И о том, что число прегрешений, каравшихся виселицей, вплоть до начала XIX века превышало в Британии сотню (к этому мы еще вернемся).
Скажу проще: вы не встретите у Тревельяна ничего, что бросало бы слишком явную тень на социальные отношения в его стране в каком бы то ни было веке. И не только у него. В том же духе писал его родной дед, знаменитый в Англии историк Томас Маколей, так писали все “большие” английские историки.
Их авторский прием строится на контрасте масштабов: мелко- или среднемасштабное изложение событий перемежается множеством крупномасштабных, всегда ярких, интересных иллюстраций (это могут быть отрывки из воспоминаний или обличительных памфлетов, характеристики, которые время сделало нелепыми или, наоборот, подтвердило, официальные и деловые бумаги, забавные своей архаикой письма, газетные тексты и объявления, описания одежды, домашнего быта, меню кушаний, деньги и цены, списки вещей и т.д.). Все это создает впечатление крайней исторической детальности, но такое впечатление обманчиво. Общий, генеральный масштаб изложения обычно таков, что формально позволяет почти с чистой совестью опускать мрачные стороны жизни, особенно простых людей. Казнь Томаса Мора, Карла I, Марии Стюарт, Анны Болейн, Кэтрин Говард, Джейн'Трей? О да, эти (и другие) декапитации будут описано очень подробно. Мощь изложения заставит вас вспомнить Шекспира. Зверства “железнобоких” и истребление в середине XVII века 5/6 населения Ирландии? Об этом будет сказано вскользь и с пометой, что ирландские историки “несомненно преувеличивают” число жертв. [ "Ирландские историки полагают, что от прежнего числа жителей уцелело не более одной шестой... Если принять даже ту цифру какую дают английские писатели... - более трети всего населения Ирландии, то все же придется сказать, что она является ужасающей; пропорционально равную едва ли представит число лиц, погибших при нашествии любого из восточных завоевателей - Чингисхана, Батыя или Тамерлана" (Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат, том 9. М., [1911], стб.94) ]
Есть ли это приукрашивание и подделка истории? Все зависит от точки зрения. В Англии книги по истории всегда читались наравне с беллетристикой, историки придавали большое значение эмоциональному воздействию своих книг на читателей. Много внимания уделялось форме и занимательности, ярким портретам, а главное - воспитательной роли повествования. Не случайно тот же Тревельян в своих книгах повторяет и настаивает, что у Англии “счастливая история”. Если скажут, что английская “счастливая история” есть итог миллионов несчастных английских (в первую очередь) судеб, это будет не опровержение слов Тревельяна, а их развитие и разъяснение. В своей книге “Муза Клио” Тревельян говорит, что история - это искусство, чье единственное назначение - “воспитывать умы людей”, а в “Автобиографии” уже полностью отождествляет историю и художественную литературу. Близких взглядов держался и Уинстон Черчилль, оставивший, как известно, ряд исторических трудов.
Самое интересное, что они совершенно правы, именно так и надо писать историю. Да, в узкоспециальных журналах и “Анналах” английских университетов и исторических обществ вы найдете детальные исследования и по щекотливым вопросам: о жизни в работных домах тюремного типа во времена Диккенса, об антисанитарии в старом Лондоне, а может быть даже, если хорошо поищете - и о том, как английские офицеры, привыкшие охотиться на лис, за неимением таковых охотились в Тасмании на аборигенов, и не заметили, как убили всех до единого.
Не хочется перегружать изложение, но негоже и упрощать картину, поэтому не удержусь от маленького отступления. То, что сегодняшняя политкорректность воспринимает с ужасом, всего век с четвертью назад еще никого особенно не отвращало. Еще один классик английской “истории для читателей” Джон Ричард Грин, которого русская энциклопедия хвалила за то, что в своей “Истории английского народа” он нарисовал “яркую и красивую” картину этой самой истории (слово “красивая” крайне точно отражает суть дела и приложимо, помимо Грина, к длинному ряду европейских сладостных историков), в 1874 году еще спокойно цитировал отчет Кромвеля английскому парламенту о проделанной работе в Ирландии: “Я приказал своим солдатам убивать их всех... В самой церкви было перебито около тысячи человек. Я полагаю, что всем монахам, кроме двух, были разбиты головы...”.
Уже в XX веке в широкие исторические полотна подобные вещи попадать перестали. И очень хорошо - не надо смущать души читателей, дети за отцов не ответчики. Новые поколения англичан на такое неспособны, вот что главное. Малоизвестный французский король Карл Х (занимал трон в 1824-30) говаривал, что история настолько кишит дурными людьми и дурными примерами, что изучение ее опасно для юношества. Настоящее изучение, может быть. Но чтение героизированной, красивой (по Дж.Р.Грину) истории юношеству весьма показано. И тут мы переводим взгляд на Россию. Где русская разновидность героизированной, красивой истории?
Ее отсутствие тем более странно, что у нашего отечества достаточно благополучная судьба. В ней случались, конечно, и тяжелые полосы, но какой народ избежал их? Зато Русь-Россия знала поразительно долгие, по мировым меркам, периоды спокойствия и стабильности. Ничто не предвещало двенадцать веков назад, что малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены - хоть ив благодатном краю, но страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций - что этот незаметный среди десятков других народ ждет великая участь. Наши предки оказались упорны и удачливы. Куда делись скифы, сарматы, хазары? Были времена, когда они подавали куда больше надежд. Где обры, половцы, печенеги, берендеи? (Последние почему-то особенно сильно не любили русичей.) История всегда была безумно жестокой; милосердие к малым, слабым и проигравшим - изобретение новейшее и еще не вполне привившееся.
В жизни нашей страны не было периода, который давал бы нам повод краснеть и тушеваться. Даже в годы ордынского ига русские ушкуйники не раз громили земли Орды. Наши предки, двигаясь посолонь, дошли до Тихого океана, завоевав беспримерные пространства не столько оружием, сколько плугом, и их сага еще не написана. Страшный XX век был в нашей стране свидетелем не только временной победы коммунизма, но и поразительного сопротивления ему, и оно еще дождется своего летописца.
Да и на сам коммунистический период нашей истории можно взглянуть по-новому. Соблазн марксистской социальной утопии смутил в начале века столь многих в мире, что эксперимент с утопией стал неотвратим. Какая-то страна неминуемо должна была привить себе этот штамм, поставить на себе этот опыт. [ Не могу не процитировать здесь историка С.А.Павлюченкова: "Человечество коллективно шло к русской революции и ее результаты, как в свое время революции французской, принадлежат всему человечеству и повлияли на цивилизацию теми или иными способами, продвинув ее далеко вперед по пути гармонизации общественных отношений" (“Военный коммунизм в России: власть и массы". М.,1997, стр.13) ] Поставить, как станет очевидно впоследствие, ради братьев по роду человеческому. Этот жребий выпал нашей родине. Ее жертвы оказали исключительную услугу другим народам. Нынешняя система социальной защиты на Западе - во многом благодаря этим жертвам. Зрелище реального коммунизма заставило задуматься тамошних лидеров. Они сочли за лучшее не играть с огнем и ускорить принятие социальных законов.
Мы не должны ждать от мира явной благодарности, он признает эту нашу заслугу нескоро. А прежде, чем признает, нам будут внушать, что социальное реформаторство возникло и развивалось на Западе задолго до нашей трагедии, и мы тут не при чем. Зная правду, мы не станем спорить. Что же до воздаяния за жертву, оно, увидите, придет к нам с неожиданной стороны и в нечаянный час. Одно чудо уже случилось - мы мирно освобождены от коммунизма. Мирный крах этого монолита - одно из величайших чудес мировой истории, и уж конечно самое верное свидетельство Божьей милости к нашей родине."