Дм.Н.Мамин-Сибиряк. "Кара-Ханым".

[rbvekpros]

Лишь одно замечание, вернее, ссылка - "Чёрная мадонна". Цвет траура, цвет смерти становится цветом надежды, излучая свет жизни... а цена страшная...


"Ахметка страшно голодал. Он постоянно хотел есть и постоянно думал об еде. Не было такого дня, когда голод не мучил бы маленького башкирского "малайку". Да и все малайки голодали, особенно по зимам, когда взрослые мужчины уходили из Юсбашевой и кормились по русским деревням, а в Юсбашевой оставались только старики, женщины и дети. Ах, какое страшное время зима!.. У Ахметки сжималось от страха маленькое детское сердце, когда в воздухе начинали кружиться первые зимние мухи-снежинки. О, он отлично знал, что будет потом. Ему всегда казалось, что зима-это смерть холодная и голод­ная, когда все занесено глубоким снегом, когда дует такой холодный ветер и когда степные волки оцепляли кругом башкирскую деревушку и выли все ночи напролет. Волки, ведь тоже страшно голодали зимой и выли с голоду. Ахметка часто прислушивался к этому волчьему вою, и ему казалось, что это воют не волки, а голодные люди. Ему и самому хотелось выть...

Когда Ахметке приходилось уже очень плохо, он старался думать о том счастливом времени, как он сде­лается большим, настоящим большим башкиром. О, тогда он будет делать то же, что делал его отец, Карагуз. Как только полетят белые мухи, большой Ахметка и уйдет из Юсбашевой. Пусть старики, женщины и малайки дохнуть от голода, а он прокормится где-нибудь около русских. Хорошо быть большим. А когда наступит весна, он вернется в свою Юсбашеву и будет греться на солнышке ходить по гостям, воровать лошадей и колотить жену. Так делал его отец  Карагуз.

Последняя зима особенно тяжело досталась Ахметке. Та­кого голода еще не бывало. В прежнее время мужчины все-таки, нет-нет, и привезут откуда-нибудь муки или чаю, или целую лошадь, а нынче никто и ничего не привозил, потому что был неурожай, и по русским деревням тоже голодали. В избушке Карагуза, стоявшей на краю деревни, не было ничего еще с осени, с заморозков. Старуха бабушка Туктай  говорила:

- Умирать будем... все умирать будем...

Бабушка всегда говорила что-нибудь неприятное, потому что проголодала целых шестьдесят лет. Она была вся седая, сгорбленная, беззубая, плохо видела и плохо слы­шала и сохранила из всех чувств только одно - чувство голода. По вечерам она любила петь старинные песни, из которых одна особенно запомнилась Ахметке. В этой песне говорилось о том счастливом времени, когда у всех башкир были лошади, когда все башкиры были сыты, и куплеты песни заканчивались словами:

„Если каждый день будешь сыт, То разоришься;
А если в неделю хоть раз не наешься, То помрешь".

Бабушку Туктай не любили в деревне, потому что она всем предсказывала несчастия. Подойдет к избе, покачает, седой головой - и конец. Смотришь, к весне изба и стоит пустая. Вся деревня быстро вымирала, и между избами пу­стыри увеличивались с каждым годом, точно у стариков во рту, когда выпадают зубы. Целые семьи башкир вы­мирали прямо от голода и тех болезней, которые связаны с такими зимними голодовками. Когда мужчины-башкиры весной возвращались с зимней кормежки по русским деревням, то часто не находили своих семей и обвиняли в несчастии злую бабушку Туктай и даже не раз собирались ее убили. И, наверно, ее убили бы, если бы не старый мулла Мисай, который говорил:

- Не тронь старуху... Она не виновата, а виноваты вы сами, потому что не хотите работать и бросаете свои семьи по зимам.

Башкиры почтительно выслушивали муллу Мисая, а про себя думали другое. „Хорошо говорить это старику, когда у него все есть - и лошади, и хлебе, и русские деньги в сундуке". Мулла Мисай был единственный богатый человек в Юсбашевой, все ему завидовали, потому что  Мисай каждый день был сыт. Зачем же ему было уходить из Юсбашевой, когда он мог и дома наесться, сколько хотел. Первый вор в Юсбашевой, знаменитый Джаик,  говорит  прямо:

- Хорошо жить на свете мулле Мисаю, а только он не хочет понять, что все не могут быть муллами... Он думает, что легко воровать лошадей,- пусть попробует, Труднее этой работы нет... За работу платят деньги, а за воровство бьют...  ух,  как больно бьют...

Малайка Ахметка завидовал Джаику еще больше, чем богатому мулле Мисаю. Мулла проест свои русские  деньги, и у него ничего не останется, а Джаик проест краденое и снова украдет. О, когда Ахметка будет большим, он тоже будет воровать лошадей. Раз Ахметка сказал Джаику:

- Джаикъ, возьми меня вместе воровать лошадей...
- Ты еще мал, Ахметка.
- Как мал?-обиделся малайка.-Я уже восемь зим голодал...
- Ну, поголодай еще восемь, тогда и будем воровать вместе.

Этот ответ страшно огорчил Ахметку, и он плюнул на Джаика. Голодать еще восемь лет-это верная смерть.

Итак, зима была ужасная. В трех избах все вымерли. В избе Карагуза питались осиновой коркой, гнилым деревом и березовой губкой, перемешивая их с отрубями. Мать Ахметки Юныш, варила все это в чугунном котелке, и получалась горькая такая, от которой потом болел живот. Сначала ела бабушка Туктай и мать Юнышъ, а остатки отдавали детям-Ахметке, его сестре, Оголык, и маленькому трехлетнему братишке, Мамыру. Если больших не было, Ахметка отнимал у брата и сестры эту горькую кашу и съедал все один. Он был сильнее их и считал себя поэтому правым.. Если Оголык и Мамыр жаловались на него матери, он пребольно их колотил, и они молчали, не желая получать вместо осиновой каши побои. И все-таки Ахметка страшно голодал и постоянно думал об еде.. Раз он попробовал украсть курицу у муллы Мисая, но работник Азанчей поймал его и пребольно вы сек.. Ахметка после этого опыта пролежал целых три дня и решил, что гораздо выгоднее воровать лошадей, как делает Джаикъ: - лошадь не кудахчет, как проклятая курица, да еще сама же и увезет своего вора.

II

Страшная была зима, а весна наступила еще страшнее! В Юсбашевой умерло человек тридцать, и мулла Мисай жаловался, что устал хоронить. Он и без того плохо ходил, а тут провожай каждого покойника на башкирский могильник.

- Это вы назло мне умираете... -ворчал мулла Мисай. Наступал апрель. Солнышко начинало припекать по весен­нему. Снег быстро таял, и показались первые проталинки. В прежнее время на такие проталинки выгоняли кормиться лошадей, которые тоже голодали по зимам и к весне едва держались на ногах. А теперь на всю деревню оставались всего две лошади у муллы Мисая.

В избе Карагуза не было даже похлебки из отрубей, потому что Юныш лежала больная. Она родила маленькую девочку, Буртэ, и не могла поправиться после родов. Ба­бушка Туктай возилась с маленькой Буртэ и, когда та кричала от голода, напевала ей:

„Зачем ты родилась, маленькая, Буртэ?
Разве мало голодала твоя бабушка, маленькая Буртэ?
От тебя лежит больная твоя мать, Юныш, маленькая  Буртэ...
Лучше было тебе совсем не родиться, маленькая Буртэ!."

Когда уже очень плакала голодная маленькая Буртэ, бабушка уходила к мулле Мисаю и говорила:

- Девчонка умирает, мулла... У матери нет молока, а девочка хочет есть. Она еще совсем глупая, маленькая Буртэ, и не хочет ничего знать.

Мулла Мисай каждый раз ужасно сердился, бранил выжившую из ума старуху и ничего не понимавшую малень­кую Буртэ и все-таки давал маленькую чашку коровьего молока и какой-нибудь сухарь.

- Вы на зло мне родитесь и умираете,-ворчал он.- Не могу я всех кормить и поить.

Бабушка Туктай была хитрая и ловко прятала полученное молоко от всех. Ахметка напрасно ее подкарауливал каждый раз, когда она ходила к мулле. Он даже ночью про­сыпался и искал, куда бабушка прячет еду, но бабушка почти не спала по ночам и колотила его палкой. Поэтому Ахметка ненавидел маленькую Буртэ и, когда не было бабушки, щипал ее.

- Вот тебе, скверная девчонка, которая пьет молоко муллы Мисая! Вот еще тебе, скверная девчонка, из-за которой бабушка Туктай бьет Ахметку палкой...

Вся деревня страшно голодала, и с утра перед избой муллы Мисая собирались голодные малайки. Все просили хлеба, плакали и выли, как гнездо голодных волченят Сытый мулла Мисай хотя и привык к голодному вою малаек, но все-таки было тяжело слышать его целые дни. Старик расстилал свой коврик, становился на колени и начинал молиться. Его работник Азанчей выходил на улицу и гнал малаек.

- Уходите прочь, негодные... Вы мешаете молиться мулле Мисаю!..

Все-таки иногда мулла выкидывал корочку в окно; но это было еще хуже, потому что поднималась ужасная драка. Дрались все и все-таки оставались голодными. Больше всего мулла не любил, когда голодные дети начинали карабкаться к его окну, подсаживая друг друга. Он слышал, как детские ручки царапались по бревнам, точно лезли голодные мыши, и это царапанье раздражало старика. Он слышал его даже по ночам и опять молился. Мулла Мисай был совсем не злой и рассуждал, как рассуждают все сытые люди:

- Если я отдам голодным все, что имею, то они будут сыты всего одну неделю и потом опять будут голодать, да и я с ними вместе.

С наступлением весеннего тепла, бабушка Туктай каж­дое утро уходила в поле и копала какие-то коренья. Она одна знала их, а больше никто. Часть; этих кореньев ста­руха съедала прямо сырыми сама, другую  часть отдавала больной дочери, Юнышь, а остатки варила  детям. Вся беда заключалась в том,  что не хватало, в доме соли, с бабушкиной     похлебки ребят тошнило.  Вообще, соль в Юсбашевой составляла роскошь, и ели  без соли. У других и такой похлебки из кореньев не  было.

Каждую весну вся Юсбашева  жила мыслью о Джаике, и все говорили:

-Вот придет Джаик и всех накормит. Обыкновенно Джаик приезжал на краденой лошади, колол ее и угощал всю деревню. Джаик был байгуш, т.е. бобыль, у него не было ни кола, ни двора, но он любил кормить других. Украдет, а в все-таки накормит. Нынче в Юсбашевой только,  и говори, и, что о Джаике. Вот придет Джаик и всех  накормит. Джаик украдет лошадь и устроит пир для всех.  Хорошо поесть горячего махана (вареное лошадиное мясо), салмы (лапша с лошадиным мясом) и бишбармаку (вареное лошадиное мясо с клецками). Но Джаик вернулся и без лошади. Он пришел ночью пешком больной и сам голодный. Целую зиму он просидел за воровство в остроге, обессилил и ничего не мог добыть. Пробовал  на дороге украсть лошадь, но его поймали, избили до полусмерти и отпустили еле живого. Юсбашева пришла в отчаяние. Последняя надежда  была потеряна. Другие башкиры и не ду­мали возвращаться на родное пепелище, потому что не к чему было и возвращаться.

Джаик пришел  к бабушке Туктай сказал:

- Я умираю, старуха... Лечи  меня, а вылечишь, я украду трех лошадей и всех накормлю.
- Хорошо, я тебя вылечу, Джаик, - сказала бабушка. Она каждый день растирала больного Джаика, поила ка­кими-то травами, а Джаик лежал в избушке Карагуза и только стонал. Ахметка смотрел на него и перестал ува­жать. Какой же это башкир, который не успел украсть лошади?

- Джаик, ты дурак... - серьезно проговорил раз Ахметка, слушая стоны Джаика.-Ты стонешь, как женщина. Когда я буду большим, так покажу тебе, как нужно во­ровать лошадей.

Джаик молчал. Он лежал с закрытыми глазами и бредил. Ему все представлялась погоня... Вот его нагоняют, совсем уже близко, десятки рук хватают за его лохмотья, и он чувствовал, как сыплются градом на него удары. Никакая лошадь не вынесет того, что выносил Джаик...

Так он пролежал долго в избушке Карагуза, пока бабушка Туктай не сказала ему.

- Ты будешь жив, Джаик... Смотри, не забудь, что обещал.
- Украду, бабушка... Что хочешь, то и украду.

III.

Наступила настоящая весна. Вернулись в Юмашеву все мужчины-башкиры, большею частью пешие. Вернулся и Карагуз. Он был такой оборванный, голодный и злой и прежде всего накинулся на Джаика.

- Ты что тут разлегся, дармоед? - накинулся Карагуз.

- А я уйду, Карагуз... Мне лучше. Приходи на уго­щенье...

Джаик решительно не знал, как и где он добудет обещанное угощение, но раз обещал, - надо добывать. Он начинал уже ходить, опираясь на палку, и целые дни лежал на весеннем солнышке. К нему быстро возвраща­лись силы, точно он пил этот живоносный степной воздух.

Случай скоро представился.

Раз лежит Джаик на завалинке и видит, что по улице едет русская телега, а в телеге сидит какая-то барыня. Вся Юсбашева встрепенулась. Никто обыкновенно не заезжал в эту забытую Богом башкирскую глушь, даже начальство объезжало мимо, а тут едет телега, и в телеге сидит барыня. Малайки  сейчас окружили ее и закричали благим матом.

- Кара-ханым. Кара-ханым!

Малайки еще в первый раз увидели женщину, одетую во все черное. Башкирки носили яркие ситцы или оставшиеся от них тряпицы.

Приехавшая барыня спросила старосту, и телега остановилась у башкирской избы без крыши, с одним окошком и деревянной дымовой трубой. Барыня удивилась, что такая изба у старосты, а привезший ее руссий мужичок объяснил:

- Все башкиры так живут, барыня. Ни кола, ни двора. Еще больше удивилась Кара-ханым, когда узнала, что во всей деревне нет ни хлеба, ни молока, ни курицы. Все пришлось выпрашивать у муллы. Но башкиры удивились не меньше, когда узнали, что Кара-ханым приехала устраивать у них школу. Зачем им русская школа? А потом, чему может научить женщина? В татарских школах учат муллы. Башкиры долго толковали, шумели, кричали и при­шли, наконец, к мулле, чтобы посоветоваться с муллой.

- У нее есть бумага, - объяснил мулла.-Пусть открывает... Только ходить никто в русскую школу не обязан. Кто хочет, тот и пойдет... Да и учить она будет одних девчонок.

Кара-ханым прожила в Юсбашевой несколько дней и обошла все башкирские избы. Чем  ближе она знакомилась с башкирской жизнью, тем больше удивлялась, как могли жить люди при такой невозможной обстановке. Вместо изб стояли какие-то лачуги, почти все без крыш, с деревян­ными трубами и без всяких надворных построек. О каких-нибудь огородах не было и помину. В избах царила страшная пустота. Одеты были кое-как только большие башкиры, а башкирята до двенадцати лет бегали голыми. Эти несчастные дети доводили ее до слез своими просьбами хлеба и голодными слезами, точно "она попала в какое-то царство смерти. Что было с ней съестного, роздано было в тот же день. Остался один чай, причем больше башкиры самым бессовестным образом отгоняли женщин и малаек.

- Вот бессовестные, - возмущался мужичок кучер.- А вы, барыня, гоните их в шею...

А сколько лежало по избушкам больных!.. Кара-ханым ходила и что-то записывала. Ужасающая бедность вымиравшей башкирской деревни совершенно ее ошеломила.

- Какая им тут школа, барыня, - говорил мужичок-кучер, относившийся к башкирам презрительно, как к лентяям и ворам. - Работать не хотят, вот и помирают голодной смертью. Ребятишек, понятно, жаль, как ревут они с голоду... Ну, им уже не школу надо, а хлебца привезти, Христа ради, да одежонки. Нехорошо это, когда девчонки по двенадцатому году нагишом бегают.

Кара-ханым была другого мнения и думала, что школа - прежде всего. Она, вообще, смотрела на башкир, как на детей... Даже неприятный случай, которым закончилось ее короткое пребывание в Юсбашевой, не разубедил ее в этом. Дело было так. Она прожила в Юсбашевой целую неделю и собиралась уезжать, как пришел к ней Джаик и сказал:

- Кара-ханым, ты видела, как голодают башкиры, а завтра посмотри, как они пируют... Весело будет, Джаик целую лошадь зарежет.

Учительницу это предложение заинтересовало. Отчего же не подождать один день.

- Пустой разговор, барыня.- уверял  мужичок-кучер. - Какая там еда... Целую зиму гложут осиновую кору, как зайцы. Одно у них положение...

Учительница все-таки осталась. На другой день, недалеко от башкирского могильника, горел громадный костер, а около него сошлись все башкиры из Юсбашевой. Все ждали, чем будет угощать Джаик, который пригласил, на праздник всю деревню. Когда пришла Кара-ханым со своим кучером, Джаика еще не было, и только  кипела вода в двух котлах.

- Ну, а где еда? - спрашивает  мужичок. Ждать пришлось недолго. Действительно, скоро пока­зался и сам Джаик. Он нес вместе с Карагузом мясо только что освежеванной лошади. Толпа башкир так и ахнула. Больше полугода никто не едал свежего мяса, а тут целая лошадь. Вся деревня будет  сыта.

- Смотри, Кара-ханым, - хвастался Джаик. Учительница осталась до конца башкирского пира. Лошадиное  мясо было сварено в двух котлах. Это и был  махан. Вместо десерта были поданы лошадиные кишки, начиненные лошадиным жиром. Последнее лакомство могли есть только одни башкиры, потому что оно напоминало колбасу из гуттаперчевого пожарного рукава. Учительницу неприятно поразил самый способ угощения: сначала ели одни мужчины башкиры, остатки после них доставались женщинам, и только остатки этих остатков были отданы детям. Нужно было видеть, как набросились голодные малайки на объедки, точно голодные собачонки. Они рвали  друг у друга, дрались и визжали.

- Ох, и смотреть-то тошнехонько! - ворчал мужичок. - Пора нам, барыня, уезжать...

Когда Кара-ханым вернулась в свою квартиру, оказалось, что ее лошадь пропала. Не было сомнения, что Джаик выкрал ее и зарезал. Кучер-мужичок пришел в страшную ярость и грозил отдать под суд всю деревню.

- Говорил я вам, барыня... А я-то стою, смотрю, как они мою собственную лошадь жрут. Это Джаик подстроил... Я с ним судиться буду. В острог посажу...
- Я тебе заплачу, что стоит лошадь, - спокойно ответила учительница.-А кто украл лошадь,-мне все равно.

IV.

Осенью в Юсбашевой была открыта школа для девочек-башкирок. Сначала поступили всего две девочки, которых привели матери голыми. Когда Кара-ханым одела их и накормила, вся деревня всполошилась. На следующий день школа находилась в осадном положении. Сразу было при­нято тридцать девочек, и больше не хватало места. Башкирки-матери тащили грудных ребят и не могли понять, почему их не берут в школу. Башкиры-мальчики тоже негодовали, чуть не вышел настоящий бунт. Пролез один Ахметка, вызвавшийся носить воду, все убирать и служить сторожем. Правда, что он в первый же день украл у Кара-ханым ножницы, резиновые калоши и зонтик, но она сделала вид, что не заметила этого, и сказала Ахметке:

- Я не могу даже подумать, что это сделал ты, Ахмет.
- Не я, Кара-ханым... Это сделал злой человек.
- Непременно злой... Если ты когда-нибудь узнаешь, кто этот злой человек, пожалуйста ничего не говори мне. Понял? Мне будет больно его видеть...

На следующий день у Кара-ханым пропала записная книжка, чайная ложка и дорожная кожаная сумка.

- Ахметка, скажи злому человеку, что я на него не сержусь, а мне его жаль, - сказала учительница. - Его будет мучить совесть. Я приехала сюда делать добро, а злой человек меня огорчает.
- Это не я, Кара-ханым. - ответил Ахметка. - Я буду караулить злого человека...
- Сильнее карауль. Ахмет, а когда его узнаешь, - ни­чего не говори мне. Я совсем не желаю знать, как его зовут.

Ахметка решительно не знал, что ему и думать о Кара-ханым. Очевидно, он ничего не понимал. Он продолжал красть все, что ни попадалось ему под руку, и лгал в глазах  учительницы  без зазрения совести. Раз он по­пался с поличным, но и тут Кара-ханым ничего не сказала ему.

- Да она просто слепая дура, как бабушка Туктай!- решил он. - Только та больно бьет палкой.

И вся Юсбашева думала почти так же, до муллы Мисая включительно. Совсем глупая эта Кара-ханым... Только вот кормить девчонок и еще одевает. Лучше бы кормила уж мальчишек. Бабушка Туктай тоже ходила в школу посмотреть, что там делается, и не мало дивилась. Де­вочки учились русской грамоте и разному ремеслу-шили, вязали.

- Откуда ты, Кара-ханым? - спрашивала старуха.
- Я издалека, бабушка...
- Почему ты к нам пришла? Бедных и голодных везде много...
- Пришла я к вам потому, что другим бедным кто-нибудь  помогает, а вам никто не помогает.

Бабушка Туктай ничего не понимала. Кара-Ханым посадила ее за стол и поила чаем.  - Не понимаешь, бабушка?

- Нет, не понимаю.
- Я тебе объясню... У меня было большое горе. У меня было двое детей, и Бог их взял к себе.
- О, о!.. - жалела старуха-башкирка.-И наших малаек тоже Бог берет...
- Да... И я подумала, что больше не стоит жить ба­бушка, что не для чего жить, что  лучше и самой умереть. А потом я поехала к вам и вижу, что я еще нужна... Ах, бабушка, я умирала, душой умирала и воскресла. Наш Бог велит всех любить, а любовь-жизнь... Я просила у Бога смерти, а Он велел мне жить...

Бабушка Туктаи все-таки не понимала. Она знала только своего Аллаха, который посылал людям тяжелые испыта­ния. Мулла Мисай все знает, чего хочет Аллах.

И вся Юсбашева тоже не понимала, что такое Кара-ханым, и что ей за охота учить, одевать и кормить башкирских  девчонок. Никогда еще ничего подобного не бывало. По­говаривали даже, что не колдунья ли она, - все еще не могли привыкнуть к ее черному платью. Но тут вступился уже мулла Мисай. Он читал бумагу, с которой приехала Кара-ханым, и говорил о ней с самим урядником.

Помещение для школы было очень плохое, и Кара-ханым зимой выстроила новую большую школу с настоящей кирпичной трубой и настоящими окнами. Крыша была устроена железная, двор обнесен высоким забором, на дворе поставлены деревянные службы, а за двором огорожено большое место для огорода. Башкиры собирались смотреть на эту постройку каждый день и дивились.

- Много денег у Кара-ханым... - толковали они в изумлении.

Кара-ханым уезжала из Юсбашевой в город только на Рождество и опять вернулась, но уже не одна, а с седым стариком-отцом, который ходил с палочкой. Он все осмотрел и все похвалил. Сам мулла Мисай пришел к нему на поклон и сказал, что это большой господин.

- У! какой большой... Много денег у большого госпо­дина, а дочь одна.

Еще раз подивились башкиры, особенно, когда боль­шой господин сам обошел все избы и одел почти всех детей, а маленькую Буртэ взял на руки и долго смотрел на нее и поцеловал. Мать Юнышь даже испугалась. Не было бы худа... Бабушка Туктай думала другое. Кара-ханым часто заходила в избушку Карагуза, как самую бедную, и по целым часам возилась с маленькой Буртэ. Она ее сама кормила, переодевала и носила на руках. Только в первое время и Юнышь, и бабушка Туктай страшно пе­репугались, когда Кара-ханым вздумала вымыть Буртэ. Как стояла Юсбашева, никто еще не мылся, а тут Кара-ханым сама принялась мыть Буртэ мылом и губкой. Потом Юнышь и бабушка Туктай согласились, - что же, пусть приходит и моет Буртэ, если ей это нравится.

Когда приехал большой господин, старуха Туктай стала бояться, как бы Кара-ханым не забыла маленькую Буртэ и не стала возиться с другими ребятами. Но Кара-ханым осталась верной и, когда отец держал Буртэ на руках, шепнула ему:

- Папа, мне кажется, что Буртэ походит на мою Аню... У Кара-ханым были слезы на глазах, а большой господин поцеловал маленькую, глупую Буртэ так смешно таращившую на него свои черные глазенки.

Малайка Ахметка, конечна, воспользовался приездом большого господина и для первого опыта украл  у него перочинный ножик. Потом исчезла гребенка - предмет уже совсем ненужный для бритой головы Ахметки, потом подтяжки, потом маленькое дорожное зеркальце. Большой господин хотел рассердиться, но Кара-ханым что-то шеп­нула ему, и он только посмотрел на Ахметку и улыбнулся.

Накануне отъезда большого господина Ахметка видел удивительную сцену. Кара-ханым, которая ела каждый день, сидела и плакала, а большой господин говорил ей:

- Наташа, нужно радоваться, а не плакать. Господь услышал твое материнское горе и послал великое утешение... Много женщин тебе позавидуют.

V.

Кара-ханым делала настоящие чудеса. Во-первых, ей из города привезли двух коров и трех лошадей, а потом она накупила в русских деревнях овец, куриц, уток и гусей. Все это хозяйство повел тот самый кучер Матвей, у которого башкиры съели лошадь. Он переселился к Кара-ханым со старухой-женой. Во-вторых, Кара-ханым завела большой огород. Под ее наблюдением всю весну работали ученицы. Они и гряды делали, и разный овощ сажали, и поливали его. В Юсбашевой не было ни одного огорода, и башкирки не имели понятия ни о картофеле, ни о луке, ни о капусте, ни об огурцах. Башкирам еще случалось есть овощи в русских деревнях, а башкирки дальше своей Юсбашевой не бывали.

- Тоже. бабы называются, - ворчал Матвей.-Ни репы, ни гороху ребятишкам не умеют посадить...

В виде опыта Кара-ханым арендовала у башкир десять десятин земли и сделала пробный посев пшеницы, ржи, овса, ячменя и проса. Работал на поле главным образом Матвей, а в помощь ему Кара-ханым нанимала подростков-малаек.

- Ужо эти помощники, - ворчал Матвей. - Одним словом, кормильцы... У себя-то фунта земли не умеют вспахать.
- Малайки научатся, и тогда свою землю будут пахать.

Матвей никак не мог позабыть, что башкиры съели у него лошадь, и постоянно ворчал: „Барыня, конечно, по своей доброте кормит их и одевает, а все равно проку не будет. Земли-то пустует вон сколько, а они с голоду дохнуть. Только и работают одни апайки (апаика-жена), а мужики ничего не делают. Какая же это бабья работа, чтобы, например, пахать или косить. В Матвее сказывался коренной русский пахарь, всей душой ненавидевший башкирскую лень и детскую беспечность.

Вся Юсбашева целое лето следила за Кара-ханым и окончательно удивилась, когда осенью у нее было уже все свое: больше десятка ягнят, молоденькая телочка, десятка три молодых кур, гуси, утки. А сколько в огородах было собрано всевозможных овощей, а с нолей хлеба, овса и проса. Без малого школа была почти обеспечена своим трудом, а наступившая зима была не страшна. И гама Кара-ханым повеселела и точно помолодела. Она все больше и больше убеждалась, что только одна школа может на­учить башкир труду, и что они не будут вымирать от голода, когда научатся работать. Из маленьких башкирок вырастут большие, а из малаек - настоящие башкиры, которые не будут бросать свои семьи по зимам.

Поздней осенью, когда показался первый снежок, в школу пришел Джаик. Его нельзя было узнать худой, бледный он едва держался на ногах. Половину года он опять просидел в тюрьме за конокрадство, а потом его опять били. Вся беда была в том, что правая рука Джаика отказывалась действовать, и теперь он не мог даже зани­маться воровством.

- Чего тебе понадобилось? - сурово спрашивал Матвей.
- А мне Кара-ханым нужно... - ответило Джаик, глядя в сторону.
- Какая такая надобность случилась?
- А я пришел к ней... Пусть возьмет и меня учиться в школу.
- Да ты сбесился, бритая башка. В школе девчонки совсем махонькие учатся...

Джаик понимал только одно, что не ел три дня. Когда Кара-ханым вышла к нему, Джаик сказал:

- Кара-ханым, Джаик всю жизнь воровал... Джаика всю жизнь били... Джаик и твою лошадь тогда украл. А теперь Джаик умирает с голоду, возьми его к себе учиться. Друга всякий любит, а ты пожалей врага.

Кара-ханым подумала и сказала:

- В школу я тебя не могу принять, Джаик, потому что моя школа для девочек. Я тебя возьму сторожем...

Джаик был в восторг. У! никто у него не украдет соломинки. Джаик знает, кто ворует, и никого не пустит близко. Джаик теперь сам будет ловить воров. Матвей поворчал, но тоже согласился с барыней: уже на что лучше сторожа, как завзятый вор. Этот устережет... И, действительно, Джаик принялся горячо за дело и через неделю привел за ухо Ахметку, который по привычке украл полфунта чаю.

- Вот, Кара-ханым, вор... Джаик его уже наказал.
- Я тебя об этом не просила, Джаик, - ответила Кара-ханым и даже рассердилась. - Он еще не понимает, что делает нехорошо. Будет большой и поймет сам...

Ахметка ужасно плакал и даже укусил руку Джаику, а потом пришел вечером к Кара-ханым и сказал:

- Ахметка больше не будет воровать, Кара-ханым... Когда маленький Ахметка был голоден, в нем сидел большой злой человек. И в Джаике тоже.

Прошло три года. Школа продолжала существовать. Хо­зяйство все увеличивалось. Да и в башкирских домах кое-где появлялись первые признаки хозяйства. Где маленький огород, где куры, где овцы. Не вдруг все делалось, а шло помаленьку. Башкиры, все-таки, не понимали, что за человек Кара-ханым, а больше всех не понимала старая бабушка Туктай, которая уже не могла ходить и лежала в своей избушке и спокойно ожидала смерти. По ночам Туктай почти совсем не спала. Лежит и думает. Чаще всего она думала о Кара-ханым, которая посылала ей и чаю, и молока, и белого хлеба. Раз, когда Ахметка принес ей от Кара-ханым разной еды, она сказала:

- Скажи Кара-ханым, что старуха Туктай завтра умрет. Пусть придет Кара-ханым... Мне надо с ней поговорить. Кара-ханым  пришла в тот же день.
- Кара-ханым, мои глаза уже не видят тебя, - загово­рила бабушка Туктай: - но еще лучше видит тебя мое сердце... Я  завтра умру... придет время, и ты умрешь. Что тогда будет с твоей школой?
- Придет другая Кара-ханым и будет делать то же. Бабушка Туткай поняла все, и ее невидевшие ничего глаза заплакали. Она ощупью нашла руку Кара-ханым, при­жала ее к своему сердцу и сказала:
- Наклонись ко мне, Кара-ханым, я теперь поняла все. Когда Кара-ханым наклонилась, Туткай прошептала:
- Я теперь знаю все... все... Тебя послал к нам Аллах,  Кара-ханым. Поэтому ты и пришла к башкирам, не к русским...
- Бог один для всех, бабушка Туктай, - ответила Кара-ханым.
- Нет, нет... Я знаю теперь все..."
Мамин-Сибиряк Дм.Н. - Зарницы. Сб., М.,1912