Иванов, не помнящий родства
Господину Иванову снится сон,
Полный смутной, неизведанной тоски -
Будто в хмуром Ленинграде мнется он
У открытой им торжественно доски.
Ни оркестра, ни прохожих, ни машин,
Навевает жуть сгустившаяся тишь.
На него глядит с доски холеный финн,
Словно сытый кот на загнанную мышь.
Раздается в отдаленье странный звук
В полуночной замогильной тишине.
Папка кожаная выпала из рук,
Жгучий холод пробежался по спине.
Сердце жалко засбоило, трепеща,
Иванов стоит - живой и неживой…
Едут саночки, надсадно скрежеща,
Как по снегу, по июньской мостовой.
Встали санки, развернулась простыня,
И поднялся в свете призрачном мертвец.
В черных ямах два неистовых огня
Разом ноги превратили в холодец.
В душу дунуло безвременным концом -
Полномочий не предъявишь мертвецу -
И изглоданное голодом лицо
Вдруг к чиновному приблизилось лицу.
И несчастного едва не сбило с ног
Стылым ветром из проваленного рта.
По щеке его лощеной стек плевок
Нестерпимо едкий, словно кислота.
Тут с доски раздался гнусный хохот Зла,
И от ужаса в глазах сгустился мрак:
Не слюна, а кровь потоком потекла
На парадную рубашку и пиджак.
…С диким криком пробудился Иванов,
Вытер Kleenex`ом холодный липкий пот,
Проклял с чувством темный мир кошмарных снов,
Две пилюли, торопясь, закинул в рот.
Встал, побрился он, под нос себе ворча,
Зарекаясь коньяку поменьше пить,
И добраться на досуге до врача,
И таблеток посильнее прикупить.
Седину пригладил - вроде ничего.
Галстук вздел, одернул стрелочки штанов,
И пошел, так и не вспомнивши родство,
По делам ужасно важным Иванов.