Ёлка
Из повести «Кооператоры»:
... Осенью загребли и меня. Учебка в Опочке была образцово-показательная, специальность - интеллигентная, войска - радиотехнические.
К осени 1985-го, знакомая уже всем на словах Перестройка, начала проявляться делами на экране телевизора. Обязательный в войсках просмотр программы "Время", по-прежнему мог увеличить сон бойца на добрых полчаса, а вот воскресная "Утренняя почта" начала удивлять необычными исполнителями с сомнительным еще вчера репертуаром. Вал музыкальных программ нарастал. Телевизор пытались включать в свободное время после обеда. Но ленинских заветов никто не отменял. Замполит коварно выявлял художников среди нового призыва. Красный уголок неминуемо обновлялся. Перестройка, Ускорение и апрельские тезисы пленума 1985 года, увековеченные гуашью на плакатах и стендах, воспринимались всеми, как болтовня. По-настоящему волновала музыка на центральных каналах ТВ, статьи в газетах о панках-неформалах и новости с "гражданки" о суровом "Сухом законе".
Весной 86-го меня - молодого сержанта, оператора радиолокационной станции, из архангельской бригады Васьково отправили "кризисным менеджером" на "точку", в отдельный радиотехнический батальон поднимать из "руин" заброшенную в тайге РЛС "Оборона". Станция с боевым дежурством не справлялась. Оператор, "дед" Иванина - полтавский разбитной парень, увлеченно мастерил дембельский альбом, проводя дни и вечера в дальних походах между казармой, командным пунктом и другими станциями в поисках необходимых для творчества инструментов: клея, цветной бумаги, перьев, гуаши, пульверизатора, фольги и какой-то бархОтки. Моторист, "черпак" Яшко - деревенский ивано-франковский чумазый недоросток, оставался за старшего караулить дизель, но неизменно засыпал в одиночестве. На сотрясение воздуха из динамика Громкой связи не реагировал. Проклятий и матюков оперативного дежурного не слышал. Иванина, прибыв на очередной объект поисков, уведомлялся личным составом о сгустившихся над "Обороной" тучах. Пускался в обратный путь по тропе сквозь чернеющий лес. Не успевал. Получал "двойку" за боевое дежурство, и утром вяло докладывал начальнику станции о "порванном, очевидно, медведем связном кабеле" или о трагически севшем аккумуляторе, что в равной степени не позволяло выполнить свой долг перед родиной - запустить вовремя дизель, станцию и выдать в эфир обстановку в воздухе.
Начальник станции - небритый лейтенант Полежаев повлиять на эти безобразия не мог. Более того - он сам их увеличивал. Молодой, но быстро состарившийся от сельской жизни, он добирался до станции лишь к полудню - злой, помятый и почему-то не выспавшийся. Во время включений РЛС, совпадавших с его визитами, лейтенант Полежаев мгновенно засыпал в темноте, под мерный гул радиоламп, стрекот развертки и речитатив оператора. В его обязанности входил быстрый ответ на уточняющие вопросы оперативного дежурного по воздушной обстановке. Сон его был крепок и беззаботен, как у моториста Ляшко. Обстановкой в воздухе он не владел, на вопросы ответить не мог. "Дед" Иванина посмеивался, мечтал о скором дембеле. "Оборона" получала "двойки". Лейтенант Полежаев старел, не брился и что-то скрывал о своей личной жизни.
(”Дед” - солдат, сержант Советской армии прослуживший полтора года. “Черпак” - солдат, прослуживший полгода)
____________
Ежедневные длительные переезды в тряском кузове батальонного ЗИЛа от "точки" до поселка Летнеозерский, в котором жили офицеры, и хождение по лесным тропам до курируемых объектов отнимали львиную долю рабочего дня командиров. По прибытии в часть, комбат проводил построения с разбором "полетов" за ночь. В хорошую погоду офицеры получали "пистоны" на куцем плацу перед казармой, в дождь их приглашали в учебный класс при штабе, где лекции о вреде лени и безответственности заметно удлинялись.
При штатном расписании в 98 человек батальон мог выставить только 28 "штыков", при этом тыл прикрывало шесть человек ингушской диаспоры в составе: старшины, двух водителей, повара, хлебореза и одного вольного стрелка. Подчиненных на всех офицеров едва хватало. Те, что были в наличие, бессменно несли боевое дежурство, жили на станциях, вели независимый образ существования и казарменной рутиной интересовались мало. Короче, требовали индивидуального подхода и понимания. Лейтенант Полежаев ждал, что кто-то поймет его, но ни служба, ни жена понимать не хотели. Он пытался спрятаться и забыться от всего в безмятежном сне на станции, но наступало обеденное время, за ним очередное построение с обязательными занятиями в учебном классе. В 16:00 подавалось автО и непроницаемый ингуш Умар тридцать два километра тряс кузов с фанерной будкой по разбитой бетонке, не замечая ям и корявых стыков...
___________
Процесс обкатки и втягивания в боевую работу сопровождался малоприятными дежурствами по батальону. Жизнь в казарме напоминала дурной провинциальный театр, где, за неимением зрителей, приходится играть для самих себя, каждый день импровизируя и перевирая знакомый текст. Реквизит и декорации соответствовали армейским. Тумбочка дневального стояла напротив решетки оружейной комнаты, где вполне брутально отсвечивали воронеными стволами карабины Симонова. Имелись: скучная, но уютная от переизбытка небрежно сколоченных агитационных стендов Ленинская комната, санузел, койки, табуретки, комната дежурного офицера и личный кабинет старшины - каптерка ингуша Алимбека, по-русски Алика.
Личный состав труппы частично менялся несколько раз в сутки. Очередная смена радистов радостно убегала на дежурство. Смененные тяжело и печально поднимались по лестнице. Безучастно проходили по коридору, не обращая внимания на непрофессиональные реплики старшины. Алик в приступах своей бесполезности, искал сочувствия у дежурного офицера. Не находя - долго и нервно наматывал на указательный палец длинную цепочку с ключами, спускался в столовую к землякам. Но и там его вежливо презирали.
Главным врагом Алика был динамик Громкой связи, висящий в казарме над тумбочкой дневального. Днем громкость увеличивали до максимальной, после отбоя приглушали. Динамик беспощадно вещал круглые сутки о буднях дежурной смены, несущей боевое дежурство, включающей-выключающей станции, выдающей обстановку в воздухе на командный пункт, меняющей коды Запросчика, отвечающей на вопросы оперативного дежурного. Два раза в неделю динамик взрывался сигналом боевой тревоги "Дрофа". Даже вольный стрелок Заур убегал куда-то по тревожному расписанию. В казарме оставались Алик, хлеборез и повар. Собирались под динамиком, пытались расшифровать происходящее в эфире, шутили - "Кому - Дрофа, кому - лафа". Алик шутку не поддерживал. Люто, с ненавистью смотрел в динамик. Яростно крутил цепочку. До дембеля оставался год. Погоны старшего сержанта и должность старшины его не удовлетворяли. Нужно было успеть получить старшинские нашивки. С ролью непримиримого борца за дисциплину он справлялся отлично. Но динамик Громкой связи над ним издевался. Рассказывал о другой, параллельной жизни, где потенциальные нарушители спокойно делали нужную, но непонятную Алику работу. Цепочка со звуком пропеллера рассекала воздух. Алик тихо ругался по-чеченски. Повар и хлеборез, чувствуя раздражение земляка, уходили в столовую. Алик оставался один в своем царстве...
( Сигнал "Дрофа" - пролет американского самолета-разведчика SR-71 к северным границам СССР. До Перестройки один раз в неделю, с 86-го года - два раза в неделю)
_____________
Начали с отмывания "зимней" маскировки кунгов. Майское солнце пригревало, снег давно сошел, и известковые разводы на темно-зеленых стенах и крыше, скорее всего, лишь раззадоривали потенциального противника. Иванина, как и положено "деду", участвовать в грязной работе отказался. Сказал, что - "И до меня так было". Ляшко покочевряжился, поухмылялся, поплевал перед собой, да и поплелся с ведром до ближайшей лужи. Я нарвал жухлой прошлогодней травы и в одиночку отмыл прицепы. Предложение натянуть маскировочную сетку над станцией, поначалу было воспринято с сомнением - " А оно у нас есть?" Сетка нашлась в одном из ящиков ЗИПа, что вызвало немалое удивление и стимулировало порыв к созидательному труду.
"А летом солнце здесь еще как пекёт", - ускорил пендалем Ляшко Иванина. Тот сходил к лесу и принес палок для колышков. Нашлась и веревка.
Станция стояла на огромной поляне посреди бескрайнего леса, окруженная высоким бруствером и остовами ржавой брошенной техники. За бруствером, в низине ютились кунги дизель-генераторов. С "большой землей" станцию соединяла тропа, ведущая через лес, вдоль траншеи с кабельной трассой к командному пункту. От КП было уже рукой подать до казармы. Была и дорога, по которой в засуху мог проехать батальонный вездеход "Захар" с бочками дизтоплива для генераторов. В остальные три с половиной времени года бочки с соляркой перекатывали в "ручную" при помощи ног. Злой, низкорослый Ляшко пытался подсчитать километраж оказываемых им станции транспортных услуг, но сбивался и переводил все в часы пробега и время своего отдыха. А спать он любил. Даже днем в кунгах у генераторов. Под грохот и вонь дизеля.
Учебка в Опочке славилась системой эффективного обучения. Работе на тренажерах уделялось огромное внимание. Я "полетал", пригляделся, познакомился с планшетистами, "примелькался" на громкой связи у оперативных дежурных, и через две недели Иванина, передав секреты мастерства, усадил меня за "очко". Сказал - "Давай, молодой, служи! - и ушел в казарму. Навсегда.
(Сидеть за “очком”, “летать” - боевая работа оператора радиолокационной станции за экраном локатора, выдача азимута, дальности, высоты, входа/выхода и принадлежности цели по боевой линии на планшет командного пункта. Кунг - крытый автоприцеп, фанерная будка)
_____________
Ляшко звали Витек. Были мы с ним одного призыва, и всерьез он меня не воспринимал. Подражать Горбачеву я не собирался, но моя и его Перестройки и Ускорения совпали во времени. У Витька разряжались аккумуляторы, глохли не заправленные топливом двигатели, просыпаться на ночных включениях он не хотел. На обед Витька было страшно отпускать - вернуться он мог после ужина. Без пайки и чайника для меня. О Перестройке не слышал, растормаживаться и тем более ускорятся не желал.
Сочувствие я нашел в лице зам по тылу - майоре Фунтове. Витек за свою короткую армейскую жизнь успел загубить ЯМЗ-75 и недоглядеть "сотку", которую, по словам Иванины, восстанавливали всей частью. Лейтенант Полежаев в переговорах не участвовал. С участью "сбитого летчика" смирился и на чудо не надеялся. На следующий день после натяжения маскировочной сетки лейтенант Полежаев споткнулся о веревку-растяжку, ударился лбом о ступеньку деревянного пандуса и искал любого повода придраться и наказать зарвавшегося младшего сержанта. Поэтому начинать Перестройку приходилось с него.
Летом, опекаемый нашим батальоном, полк истребительной авиации совершал экзерсисы в две смены - с раннего утра до поздней ночи с перерывом на обед и дозаправку. Сгонять на обед в короткий перерыв я не успевал - в небо поднимался разведчик погоды. Витек "летать" не умел, лейтенант Полежаев доверия у оперативного дежурного не вызывал. Приходилось питаться на рабочем месте. Витек таскал котелки, заправлял дизель. Полежаев привычно спал рядом со мной, на стульчике у "очка". Оперативный время от времени уточнял что-то по громкой связи. Отвечать надо было в трубку, которую спящий лейтенант Полежаев крепко держал в руке. Я толкал начальника станции в бок. Он просыпался. В выпуклых глазах его крутились развертки. Оперативный нервничал, Полежаев спрашивал меня, я отвечал, он не запоминал, путался, было слышно, как в трубке скрипят желваки оперативного, я выхватывал трубку из руки лейтенанта и докладывал сам. Через неделю Полежаеву приказали не вмешиваться в работу оператора, на запросы не отвечать и в эфир не выходить. Он сник. Шишка на лбу прошла. Несколько часов своего присутствия на руководимом объекте он посвящал теперь пайке старых контактов и трапезе. В кунге после него оставался приятный запах канифоли и захламленный рабочий стол, где среди прочего мусора попадались иногда забытые им бутерброды.
Майор Фунтов нажал, где надо, и Витька перевели на дизеля командного пункта, в пару к суровому москвичу Малинину, который любил ясность, порядок и правильную русскую речь. Вместо Витька мне прислали проштрафившегося моториста с Дальнего привода - спокойного одессита Олега. Станция на Дальнем приводе располагалась в конце взлетной полосы аэродрома и отвечала за взлет-посадку истребителей. Относилась к нашему батальону, но на довольствии стояла у "летунов". Олег с оператором в батальоне не появлялись, жили безвылазно на аэродроме. Дружили с охраной и баловались регулярно спиртом. Оператор Дальнего привода был незаменим, а моториста Олега решили отправить на исправление. Поближе к цивилизации. О лучшем напарнике можно было только мечтать.
(ЯМЗ-75 - дизель-генератор ярославского машиностроительного завода мощностью 75 Квт. “Сотка” - ЯМЗ-100)
___________
Весь тыл батальона помещался в двухэтажном здании. Штаб, столовая, баня и кочегарка на первом этаже. Казарма на втором. Когда настроение дежурного по батальону офицера поднималось выше определенного градуса, то все построения проходили в казарме и личный состав поприветствовав командира расстегнутыми крючками и свисающими ремнями, без лишних формальностей спускался по короткой лестнице вниз, в столовую, а закончив прием пищи, вольно расползался по двору с целью покурить и расслабиться. В сумеречном состоянии духа дежурный офицер мог приказать построиться на плацу и скрасить недолгий поход в столовую залихватской армейской песней. "Деды" такой приказ всегда пытались переквалифицировать в неудачное предложение. Алик выступал посредником в переговорах, но позиция его была не твердой, политика двуличной, а стремление к старшинской лычке центростремительным. И только дождь мог склонить чашу весов на сторону обреченных.
По субботам устав предусматривал баню. Кочегар, молчаливый латыш Лейтанс, скрывавший знание русского языка прибалтийским акцентом, с пятницы разводил пары. Из низкой трубы чадило. Двор заволакивало едким дымом. Зимой Лейтанс топил безостановочно, от души. Майор Фунтов регулярно орал что-то в закрытую дверь. Лейтанс прятался в кочегарке, но уголь не экономил. В казарме было тепло. Горячая вода текла в бане. И только вечером в субботу. Но я ходил в баню по воскресеньям утром, когда "пушки смолкали", по телевизору шла Утренняя почта, а оперативные дежурные были добрыми.
Лейтанс пускал остатки теплой воды в душевую, запирал по привычке дверь и искал в радиоприемнике "Спидола" что-нибудь душевное. Иногда, на звуки музыки к кочегарке приходил заместитель по политической части майор Романюк - так называемый Обеспечивающий. Воскресные дежурства по обеспечению досуга личного состава его не вдохновляли, но майор мечтал о карьере, академии, переводе в какой-нибудь «Большегородск» или, на худой конец, в Архангельск. Поэтому враги ему мерещились всюду, и он их находил.
- Лейтанс, что за шум был, пока я мылся? - спрашивал я земляка.
- Zampolits bija atnācis.
- И что хотел?
- Kā vienmēr. Mūziku nemīl.
- И ты опять не открыл?
- Ne.
В понедельник на построении офицеров замполит истово, переходя на фальцет, сообщит:
- У Лейтанса в бане голые! Музыка играет!
- Иностранная? - уточнит комбат.
- Не знаю! Он не открыл.
- Безобразие, - улыбнется комбат.
- Безобразие, - подхватят офицеры.
У кочегарки, на куче угля груда книг. Лейтанс говорит - принесли из штаба. Для растопки. Книги подмочил дождь, они в известке, грязные. Я пропускаю Утреннюю почту. Копаюсь в сокровище. Отбираю внушительную стопку. Лейтанс жертвует кусок проволоки. Несу добычу на станцию - три тома Ленина, классику советской литературы, мемуары военноначальников и несколько справочников по электротехнике. Впереди зима, короткие дни и длинные-длинные ночи.
(Zampolits bija atnācis. (лат.) - Замполит приходил.
Kā vienmēr. Mūziku nemīl - Как всегда. Музыку не любит)
____________
Книга для любителя почитать, как сахарная кость для собаки - самозабвенное, отрешенное от всего земного удовольствие. Для собаки - это занятие на целый день. Когда кость будет обгрызена до гладкого остова, собака устанет и бросит ее, ревниво понаблюдает издалека, вернется, зароет под каким-нибудь кустом. И забудет. Жизнь, полная запахов, звуков, движений и чужих эмоций окажется сильнее и интереснее самой сахарной из костей и будет являться каждый день сначала, в отличие от желанного, но редкого подарка.
Книголюб - другой. Обглодав до последней страницы, он не зароет книгу в дальний ящик. Да, он как пес, положит ее на видном месте, будет медленно переваривать прочитанное, ходить кругами, возвращаться, гладить обложку, листать страницы, но книгу он уже никогда не забудет. Насытившись, побежит искать другую, неизвестную, чтобы вместе с автором снова и снова расшифровывать звуки, запахи, движения, чужие мысли и эмоции в такой богатой, насыщенной и интересной жизни, которая начинается каждый день сначала...
Библиотеки в батальоне не было. Был огромный турник в казарме перед телевизором, об растяжки которого все спотыкались. Но ефрейтор Батурчик - "дед" из отделения «телекода», легко и задорно крутил на нем "солнышко", а замполиту это нравилось.
Перечитав все газеты, оставленные лейтенантом Полежаевым на столе вместо мусора, и две книги, прихваченные Олегом с Дальнего привода, я всерьез прицеливался к выносу подшивки "Красной Звезды" из Ленинской комнаты - на зиму бы не хватило, но забыться на какое-то время я предполагал.
Одессит Олег тоже любил почитать, но на преступление ради букв, вряд ли бы пошел. Хотя сама мысль об ограблении Ленинской комнаты ему нравилась. И вдруг такая удача - вываленная у кочегарки куча книг!
- О! Книжечки! - начал подниматься Олег с высоких нар в конце жилого кунга, которые он сколотил для себя сразу по прибытии на станцию. Я же продолжал спать на полу в боевом отсеке с трубкой громкой связи в обнимку.
- Лежать! - скомандовал я, - Право первой ночи у старшего по званию.
- Хорошо-хорошо, не рвите нервы. Тут книг на весь гарнизон.
Олег развязал проволоку, выпрямил ее, бережно смотал в кружок и повесил на гвоздь рядом с шинелью: - "Пригодится".
Разложили книги. Я выбрал роман "Кавалер Золотой Звезды" Бабаевского. Олег уволок на нары справочник по электротехнике и "Тихий Дон". Три тома Ленина, темно-синие, с волнующей патиной золотого теснения, остались лежать на столе. Всему свое время...
____________
На закате прилетала сова. Устраивалась на штанге облучателя и чего-то ждала. Я выходил к ней. Садился на бруствер, и мы вместе провожали солнце...
Огромная антенна закрывает полнеба, расчерчивает его на клетки. В них незаметно появляются звезды. Темнота наступает. Лес подкрадывается к станции. Поляна шевелится туманом. С дальней просеки тянет болотом - сладким, сырым, тревожным. Открывается дверь кунга. Желтая полоса света с длинной тенью Олега устремляется в бесконечность, спотыкается о горб земляного вала и тонет в низких кустах брусники. Сова вздрагивает, моргает всей головой. Олег кричит в темноту: - Воздух! - И бежит к дизелям.
Мы включаемся. Работаем полчаса по литерному московскому борту. Провожаем до Архангельска, сажаем и выключаемся. Я раскладываю на полу матрац. Подтягиваю электрогрелку. Кладу рядом с подушкой трубку громкой связи.
Два раза за ночь оперативный дежурный объявит о смене кодов "запросчика". Литерный борт вылетит обратно под утро.
- Второй! - позовет оперативный.
- Ответил, - проснусь я.
- Воздух! - прикажет он.
- Принял, - скажу я и побегу будить Олега.
Через две минуты станция должна быть включена и готова к работе. Чтобы утром получить оценку "отлично" за боевое дежурство. Все, как всегда...
Зимой в индикаторном прицепе холодно. Перебираюсь к Олегу. Расширяем нары, утепляем перегородки, врубаем все грелки. Тепло. Олег борется с "Поднятой целиной", я открываю том Ленина. Все сходится: время, место, бытие и сознание. Это должно было случится. Чтобы случилось все остальное...
____________
В километре от казармы, по бетонке, в сторону Обозерского, живет еще один отшельник - Саня с "передающего". За лето мы пару раз сталкиваемся с ним в столовой. Переглядываемся, но расходимся, запомнив в глазах друг друга тоску, навеянную лесом свободу, колючую дикость интровертов и жажду общения с себе подобными. Поздней осенью в воскресенье, после бани Лейтанса, и "Утренней почты" по телевизору, я захожу на разведку в Ленинскую комнату. Саня с "передающего" листает подшивку "Правды". Знакомимся. Первый вопрос одновременно - Есть почитать?
Я провожаю Саню до "передающего" - ржавого ЗИЛ-131 на колодках с будкой-кунгом. В будке два ламповых передатчика, ящик-кровать с ЗиПом, табуретка, маленький столик. На улице мачта антенны КВ, рукомойник и "летняя кухня" - покосившийся стол и вкопанная перед ним скамейка. Саня на боевом посту один. Меняет три раза в день частоты батальонного радиопередатчика. Следит за уровнем шума, помехами и капризами радистов. Все остальное время предоставлен сам себе. Командир радиовзвода - угрюмый, похожий на перегоревшую лампу, старший лейтенант Васильев, заходит на "передающий" один раз в день, перед обедом, делая изрядный крюк через лес от КП до бетонки. Кислый, как архангельская осень, он вяло интересуется жизнью, заглядывает в кунг, косится на матрац с подушкой и отбывает в казарму. Саня отпрашивается у оперативного дежурного на обед и идет вслед за Васильевым. Командир взвода радистов никогда не оглядывается...
Саня делится сокровенным - он мечтает поступить в университет. Это вызов. Рискованный, как кожаный ремень с плоской бляхой у "черпака" на утреннем осмотре. Неожиданный, как полное собрание сочинений А.С.Пушкина в Ленинской комнате. Незабывающийся, как полет шмеля над сугробами. Выбор факультета поражал армейскую действительность в сердце - филфак, англо-саксонское отделение.
У Сани горят глаза: - Понимаешь, дома мне бы и в голову не пришла такая мысль. А здесь все является стимулом, толкает в спину - "Выживи, не поддайся, не стань таким, как все!" И главное, есть время готовиться! Только не лениться! Вот, из дома книжки прислали, - Саня снимает нижнюю панель со щита передатчика и вынимает из тайника учебники по английскому, французскому и что-то по философии и литературе.
Я впечатлен. Тоскливая тишина осеннего леса наполняется смыслом. Щербатая бетонка уже не выглядит дорогой в тупик, а ведет к горизонту. Мокрые лопухи антенн слушают небо. Тарахтение дизелей у командного пункта ускоряет секунды...
_____________
К зиме полеты стихли. Поочередно хлестало то мокрым снегом, то дождем. Подмораживало и таяло. Жизнь замерла, превратилась в "окопную". Хотелось тепла, горячего чая и тишины. Я безвылазно зимовал на делянке, в "свет" не выходил, довольствуясь принесенной Олегом из казармы пайкой, разведенным сухим молоком и чтением советской литературы.
Перед Новым годом тайгу завалило снегом. Олег, похожий ростом и профилем на молодого Петра I, пробил через лес тропу до командного пункта и наладил снабжение станции чаем, хлебом и консервами в экстремальных условиях. В столовой Олег требовал порцию за меня, за себя и за своего несуществующего сменщика. Абреки скалились и предлагали взять хлебом.
- Это тибэ нэ аэропорт, - намекали они на сытое прошлое Олега.
- Аэродром, а не аэропорт, чукчи!
- Давай, слюжи иди! "Драфа" лэтит! Гэ-гэ-гэ...
Благоустроенный отрезок пути от командного пункта до казармы контролировался вольным стрелком Зауром, в обязанности которого входили ремонт и уборка деревянного, в две доски, настила, пролегавшего через дремучий ельник. Путь этот был коротким и чистым, но мы его избегали, предпочитая окружные звериные тропы встречам с офицерским составом. Особенно опасен был парторг батальона капитан Хорошевский - командир взвода "телекода". Любую встречу с бойцом он превращал в агитационное шоу. Начинал с задушевной беседы. Плавно переходил к монологу о политическом моменте и роли членов партии в обороне страны. Затем отечески похлопывал по плечу попавшего в сети избранника, пристально смотрел ему в глаза и долго ждал правильного ответа. Все было прекрасно в капитане Хорошевском и стать, и выправка, и вера в светлое будущее, и неизменно чистые сапоги. Поэтому проще всего было сознаться в каком-нибудь смертном грехе, несовместимом с почетным званием кандидата в члены партии, и быть на веки вычеркнутым из его светлой памяти, чем мучиться остаток службы угрызениями совести от опрометчиво данного обещания осознать, подумать и вступить.
Следующим в списке нежелательных встреч на официальной тропе стоял замполит. Самоотдаленный от "окопной" специфики батальона, он курсировал исключительно по маршруту: штаб - командный пункт - казарма - столовая - штаб и на станциях не появлялся. На него и нарвался Олег с чайником и котелком в руках. Олег был выше, но с высоты майорские звезды казались больше, ярче и опаснее. Так как руки были заняты, а лес по колено заснежен, Олег остался на досках настила и попытался отдать честь вместе с чайником. Майор Романюк юмора не понял и охарактеризовал увиденное как махновщину. Заставил привести форму одежды в порядок и представиться. Олег поднял уши шапки, втянул воротник неуставного свитера в шинель, застегнул верхнюю пуговицу, крючок, подтянул ремень и представился. Замполит напряг память, совместил бандитский вид Олега с чайником и вспомнил:
- Аааа! Нарушитель дисциплины с аэродрома!
- Так точно. С Дальнего привода, - улыбнулся Олег.
- А теперь на "Обороне", если не ошибаюсь.
- Так точно. На "Обороне". Моторист.
- А чайник с котелком кому несешь? - спросил голосом Серого волка замполит.
- Так, оператору. Один он там, - перестал улыбаться Олег.
- И что же, он совсем в казарму не ходит? - продолжил майор.
- Ходит. Когда вызывают, - начал волноваться Олег.
- Вот и скажи, что я его вызвал! - лязгнул зубами Серый волк.
- Так это если его оперативный дежурный отпустит, - с дрожью в голосе пискнул Олег.
- Так пусть он отпросится! - прорычал замполит.
- Есть, - шепотом ответил Олег и, балансируя тарой, унесся по мосткам вглубь леса...
____________
Олег грохочет по мосткам сапогами, гремит чайником. Распахивает дверь, разгружается. Срывает шинель.
- Что злой такой, где пропадал? - интересуюсь я личной жизнью подчиненного.
- С замполитом гутарили. В школу тебя вызывают, - нервно смеется Олег.
- Понятно. Опять двойка...
Дверь в комнату дежурного офицера приоткрыта. У окна за столом сидит замполит. Я подтягиваю ремень, застегиваю крючок, ровняю шапку. Переступаю порог.
- Разрешите, товарищ майор? Вызывали?
- Проходите, младший сержант.
На тумбочке у входа лежит журнал с яркой обложкой. На ходу читаю название - "Огонек".
- Садитесь. Рассказывайте: почему подчиненные нарушают форму одежды? С чайниками ходят. В свитерах гражданских, - Ставит знаки препинания торцом карандаша по столу замполит.
- С ефрейтором проведена беседа. Он всё осознал и обещал стать на путь исправления, - Отвечаю я со всей серьезностью.
Майор пытливо смотрит мне в глаза, ищет подвох, вздыхает от чего-то, откидывается на спинку стула и говорит:
- Дело у меня к вам. Елка нужна. Красивая. И большая. Можно сказать, огромная нужна елка.
- Аааа? - Начинаю я, протягивая к окну руку.
- Здесь все осмотрели. Ели одни, да сосны. Елок нет, - перебивает меня замполит, - одна надежда на ваш медвежий угол.
- Не знаю, а вдруг и у нас не будет? - сомневаюсь я.
- Надо постараться, - нажимает майор и таинственно добавляет, - Там ждут, -Карандаш указывает вверх.
Я смотрю на потолок. Там, засиженная мухами серая лампа и старое рыжее пятно от подтека.
- Сделаем! - рапортую я, - только одна просьба, товарищ майор.
Лицо замполита вытягивается: - Какая?
- Разрешите журнал взять почитать? Вот этот, - показываю я на "Огонек".
Майор Романюк по привычке начинает что-то просчитывать. Напрягается, переводит взгляд с журнала на меня и обратно, но обещанная им кому-то наверху новогодняя елка перевешивает служебную, а возможно, и врожденную подозрительность, он кладет карандаш на стол и почти поет:
- Да он уже два месяца здесь валяется. Бери, конечно.
- Спасибо, разрешите идти? - забираю я журнал и берусь за ручку двери.
- Идите. Но ёлку жду завтра к обеду!
____________
Зимний лес чудесен. Пока нет приказа, добыть в нем красивую и, главное, большую елку. Это на открытках он весь утыкан новогодними красавицами. Славный Дедушка Мороз разъезжает между ними на санях. А милые зверушки водят понизу хоровод. В жизни все иначе.
Утром вооружились топором, пилой и бухтой старого кабеля. Лейтенанта Полежаева оставили на станции за старшего. Рекогносцировка на вершине бруствера показала, что с наскока этот вопрос не решить. Ближайшие елки оказались молодыми соснами. Настоящие - вызывали жалость и слезы. Поход в тайгу был неизбежен.
После часа поисков - промокшие портянки, расстегнутые шинели, учащенное дыхание и охотничий азарт в глазах. Время шло. Подходящей елки не было. Все рослые кандидатки оказались худыми и облезлыми. Все пышные и зеленокудрые - ростом с замполита. Оставалось заблудиться в лесу и сдаться в плен после Нового года.
Решили сделать привал. Упали на снег и уставились в серое небо.
- Какую кару он нам придумает? - мечтательно произносит Олег. Но я более объективен:
- Тут и думать нечего. Не забудет - отправит на дембель 31 декабря.
Мы лежим под огромной елью. Где-то в кроне постукивает дятел. С пышных веток струится снежная пыль...
- Ты это тоже видишь? - флегматично спрашивает Олег.
- Вижу! - кричу я.
Мы вскакиваем, отбегаем подальше. Задираем головы. Макушка ели выглядит как та самая "Большая-Красивая-Ёлка". Долго пилим упругий ствол. Подрубаем топором. Ель валится. Падает на соседние деревья. Верхушка ломается, обдирая ветки. Но мы на верном пути. Находим новую высокую ель и с третьей попытки, как заправские дровосеки, бережно приземляем её на снежную целину. Отмеряем три метра. Режем. Обматываем кабелем и тянем к командному пункту...
Вызываем замполита. Майор заставляет развязать красавицу и воткнуть ее в снег. Ходим вокруг нее хороводом. Мы - расхристанные, мокрые. Замполит - нарядный, в портупее, со звездами. В глазах у всех детская радость. У замполита с холодным расчетом...
___________
С наступающим!)
