Не рождены мы на обиду
Сейчас детей воспитывают на Гарри Поттере, Зене Королеве воинов, супермене и пр. дребедени.
Советский Союз подходил к вопросу совсем по-другому. Великолепная книжка, которая по понятными причинам никогда не будет переиздана. Храните, распечатывайте. Воспитывайте детей на этих гениальных подлинно патриотических стихах.
ВИКТОР МАКСИМОВ
ВЫБОР
К холму крутому над рекой
в челне рыбацком, утлом
далёкий предок твой и мой
подплыл однажды утром
Он на высокий яр взошёл,
простор окинул взглядом-
вдали синел широкий дол,
родник струился рядом,
Звенели птицами поля,
мерцали в травах росы,
черным-черна была земля,
белым-белы берёзы.
Припал он к чаше родника,
отпил глоточек неба-
вода на вкус была сладка.
И прошептал он: " Лепо!..
Душе светло!.. А посему
дозволь-ка, мать землица,
и мне и роду моему
вот здесь и поселиться!"
И зажил пахарь над рекой,
и стал он честь по чести
работать в поле день-деньской
с тремя сынами вместе,
любить и дол, и лес, и луг,
загадывать желанья,
давать всему, что есть вокруг,
славянские названия,
коня в работу запрягать,
когда нальётся колос,
и песни русские слагать,
и петь их в полный голос...
Вот так он жил да поживал,
как жил в то время каждый,
покуда враг не побывал
в его селе однажды.
Вернулся русский человек
с торгов из дальней дали-
нашёл от сажи чёрный снег
там, где дома стояли.
Дымились уголья в снегу.
И ни семьи, ни крова...
И отомстить за боль врагу
поклялся он сурово!
И доброту сменив на гнев,
пошёл он туча тучей,
пошёл, душой окаменев,
к Перуну в бор дремучий.
Средь ночи молнии, красны,
пронзали мрак морозный:
ковал славянский бог войны
оружье в кузне грозной.
Наш предок был не говорун,
он просто рёк и смело:
"Дай мне оружие, Перун,
на праведное дело!"
"Добро!"- ответил ратный бог.
Взмахнул десницей твёрдой-
блеснул холодный свет! Клинок
возник в руке простёртой.
И так сказал Перун: "Держи
лихую саблю, воин,
воюй чужие рубежи,
скачи по свету, волен!
Ищи себе иных равнин
в краях где нету снега!
Бери отважный славянин,
оружие набега!"
Была у пахаря рука
Перуновой не уже.
Махнул он саблей: "Нет, легка...
Другой булат мне нужен.
Я не ищу чужой земли.
За ту что всех дороже,
за ту, где родичи легли,
хочу сразится, боже!"
"Добро, герой!" - сказал старик.
Воздел он руки в гору.
И грянул гром. И меч возник,
что великану в пору,
такой, что надвое рассечь
мог небо голубое!..
"Держи, боец, тяжелый меч
для праведного боя!
Обиды мсти, на страже стой!
Храни Отчизну, друже!"
И принял предок твой и мой
защитное оружье.
И меч пришёлся по руке!
Поклялся воин свято,
поклялся кровью на клинке
не посрамить булата.
Очами тёмен и суров,
как зимний ветер в поле,
поклялся выручить сынов
из вражеской неволи.
Стоять пока рука крепка,
там где рубеж-граница,
чтоб из сятого родника
враг не посмел напиться!
РОМЕЙСКИЙ ДАР
Мрачен стоял Святослав
над обрывом днепровским.
Злая Морена швырялась пригоршнями снега,
выла, стонала, седыми трясла волосами.
Мрачен стоял Святослав,
сокрушитель Саркела,
греков гроза,
покоритель касогов и ясов.
Кутаясь в плащ византийский,
молчал безутешный,
подле коня,
что от лютой бескормицы пал.
Девы метельные вились вокруг Святослава,
щерили пасти в кустах
печенежские волки.
Мрачен стоял Святослав
над конём аравийским.
В ухе - серьга золотая с кровавым рубином,
сабля на поясе
в ножнах дамасской чеканки,
хитрая сабля,
как молния, лёгкая сабля,
хищная сабля-
ромея коварного дар.
Слёзы катились по впалым щекам Святослава,
зимние слёзы,
холодные, скудные слёзы...
Кто там шепнул,
что рыдает отважный воитель?
Вражий се шёпот!
Мечами враньё пресеките!
Выжала слёзы из глаз утомлённых
Морена-
злая старуха-зима, чародейка и ведьма.
Думает думу на бреге Днепра Святослав.
Было!
Рукою бестрепетной вырван из ножен-
меч возносился!
Вперёд!
И летела намётом
руссов дружина,
врубаясь во вражьи пределы.
Было!
Хазарский каган умалял о пощаде.
Двери дунайских твердынь
отворялись покорно.
Пила дружина
фракийскую сладкую воду,
на македонской траве
почивал Святослав!...
Потник с седлом в головах,
а в ногах - Византия,
небом балканским укрыт,
убаюкан громами,
сладко храпел он.
От храпа того низвергались
камни в Родопах,
посуда звенела в Царьграде.
Глаз до утра не смыкал устрашённый Цимсхий,
звал Варду Склира
и спрашивал шёпотом:
- Что там?-
И полководец вздыхал тяжело:
- Это он... -
Было!
С боями под самые стены Царьграда
князь подступил
и объяло ромеев смятенье.
Ночью и днём базилевс и мудрейшие мужи
думали как уберечь от разора столицу,
в чём княжья сила, гадали,
и в чём его слабость...
И повелел базилевс
испытать Святослава,
и отослал к Святославу
с дарами послов.
Сказано было послам,
чтоб за варваром в оба
те проследили ,
дары дорогие вручая.
Были в ларцах изумрудов и яхонтов снизки,
перстень златой,
а в сём перстне - индийский карбункул,
серьги, браслеты...
Очами скользнул равнодушно
князь Святослав по бесценным дарам базилевса,
и отвеернулся, и отроку молвил:
- Убрать.-
Дня не прошло, и вторично послы появились
в княжеском стане.
Иные подарки Цимисхий
князю послал:
скакуна аравийской породы,
стрелы в колчане
и саблю дамасской работы,
звонкую саблю,
как молния, быструю саблю...
И посветлели зеницы сурового русса,
принял он дар
и к булату устами приник.
С трепетом в сердце
вернулись послы к базилевсу.
- Страшен сей муж, - объявили они Иоанну,-
страшен и лют, ибо золотом пренебрегает!
Мил его сердцу булат лишь!
Плати , император,
варвару дань!
Этот воин не знает пощады!.. -
Щедрую дань получил Святослав от ромеев.
Тяжко скрипели, на Русь возвращаясь, возы.
Вдосталь насытилась кровью дарёная сабля:
дымом и стонами
путь был отмечен обратный,
устали в битвах не ведали гордые руссы.
Рос их обоз.
От добычи трещали телеги.
Сеча за сечей -
и княжья дружина редела.
С каждой делёжкой
обиженных было всё больше,
было всё меньше согласья
на пьяных пирах.
- Хватит! - вскричал Святослав,
неспокоен душою.
Двинул на Киев обоз.
И тележные оси
так заскрипели, что вздрогнул Цимисхий в Царьграде,
Склира призвал и спросил перепуганно:
- Что там?..-
И усмехнулся хитрец:
- Это княжья погибель!
Скрып сей заслышав,
ножи обнажат печенеги.
И Святославу заступят дорогу домой!..
Мрачен стоял Святослав
над обрывом Днепровским.
Прямо пойти -
угодить к печенегам в засаду...
Двинуть назад, на Дунай,
но грехи непускают:
помнят болгары кровавую княжью потеху...
Пал аравийский скакун,
поистрачены стрелы.
Горстка друзей уцелела
да звонкая сабля,
хищная сабля -
ромея коварного дар...
СКАЗКА О ЗЛОГОРЬКОЙ КАЛКЕ
У лукоморья, где вьётся
речка по имени Калка,
где в ковылях половецких
русские храбры лежали,
вещая птица рыдала,
крылья в тоске простирала,
Ликом - рязанская жница,
телом - заморская пава,
плакала вещая птица,
слёзы роняла на травы:
"Горе мне, девице красной!
Злая мне выпала доля -
Русь облететь и поведать
правду о Калке злосчастной!...
Так я начну своё слово:
"Слушайте, русские вдовы!
Из Половецкого поля
змей налетел трёхголовый.
Та голова, что слева,
звалась Джебе-нойоном,
та голова, что справа
кликалась Тохучаром,
а голова меж ними,
Субудай-багатуром
гибельным именовалась.
В пол-окоёма раскинув
кожей покрытые крылья,
мчался поганый на Киев,
да заградили дорогу
у Лукоморья, на Калке
чудищу русские храбры!
Насмерть дружинники бились,
змея рубили мечами!
О чешую железную
в сече мечи затупились...
Гаду летучему шага
русичи не уступали,
и у Залозного шляха
все до единого пали.
Пал и Добрыня Никитич,
пал и Алёша Попович -
вся боготырская сила
смертную чашу испила
в этой кровавой свалке
у Лукоморья, на Калке..."
Плакала птица, вещала
взор свой к Руси обращала,
хмурила брови сурово,
тяжко вздыхала, устало.
" Так я пордлю своё слово, -
вещая птица шептала. -
Слушайте, братья и сёстры!
Это беда от раздоа!
Слушайте слово проклятья,
слово стыда и позора!...
О наше древнее горе,
давнее наше злосчастье:
не было у Лукоморья
промеж князьями согласья!
Грызлись они принародно,
врозь развели их обиды...
Чудищем поочерёдно
были князья побиты!
Лютые змеевы слуги
вскинули копья и луки!
Пленных князей повалили,
доски на них положили.
Охнуло русское тело -
чудище сверху насело!
Хрустнули русские кости...
Долго от кровушки пьяный,
на том смертельном помосте
Змей пировал окаянный!.."
Во поле Диком, где пали
тени от копий на Калку,
во поле бранном, где спали
мёртвые храбры вповалку,
солнце, как щит, поржавело
и за курган закатилось.
К павшим с такими словами
птица в тиши обратилась:
"Мак на кургане сорву я
алый от кровушки ратной,
весть понесу огневую
по всей Руси неоглядной:
к сече готоьтесь кровавой,
страшной, жестокой и долгой -
сам Змей-горыныч стоглавый
силищу копит за Волгой!.."
Во поле Диком, где Калка,
ворон три раза прокаркал,
волки завыли в овраге,
лошадь заржала во мраке.
Ехал степняк по дороге
и заприметил добычу.
Свистнула стрелка и впилась
в белую шею девичью!
Ликом - рязанская жница,
телом заморская пава,
пала правдивая птица
на половецкие травы.
А из пробитого горла:
" Горе вам, русичи, горе!.".
ПЕСНЬ О ВОРОНЬЕМ КАМНЕ
Середь зимнего поля
подле Мурома, что ли,
повстречались два ворона чёрных -
один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
два могильщика злых и проворных.
Каркнул ворон с востока:
- Ка-ак я выклевал око
здесь у русского князя недавно!
Ка-ак мы тут погуляли,
когда Русь покоряли,
ка-ак погрели мы косточки славно!
Ка-ак тут храмы горели!
Ка-ак мы, братец жирели!
Ка-ак мы дружно летели на запах!.. -
- Подкр-репиться бы надо!
Повор-рачивай, братец,на запад!
Снег там чёрен от сажи.
К Новегороду наши
подошли, чтобы с Невским сразиться.
Будут русичи биты,
а мы вороны, -сыты! -
И помчали к Чудь-озеру птицы.
Только перья свистели -
так вражины летели
на поживу над Русью спалённой.
Один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
из Батыевой стаи хвалёной.
Новегород промчали.
Снизу песни звучали,
а людей - что орехов на блюде!
Подивились два братца:
и чего веселятся
эти странные русские люди?!
Вот и берег озёрный,
вот и ясень дозорный,
вот и камень Вороний за лесом.
Где же рыцарей кличи?
Где он - запах добычи?
Где сердца, что пробиты железом?
Лишь следы и остались
там, где рати топтались,
да под снегом - "крыжацкие" спины,
да штандарты с крестами,
да щиты под кустами,
да в Чудь-озере - красные льдины.
Шапку видели враны,
лапоть видели драный,
а поживы не видно крававой...
Нет! Кажись углядели:
вон в снегу как в постели,
в грудь ударенный русич кудрявый!
Ясны очи закрыты,
кудри вьюгой повиты,
из руки выпал меч многотрудный.
Взвились враны, судача:
-Ух, какая удача!
Сам Гаврила Олексич могутный!
Замахали крылами,
закружили орлами,
загалдели над павшим несыто!..
И мертвец... шелохнулся.
Сладко так потянулся,
да присел, да как гаркнул сердито:
- Гей вы, чёрные птицы!
Полно попусту виться
над лихою моей головою.
Не упал я, убитый, -
задремал после битвы,
заплатив за обиду с лихвою!
Гей вы, пришлые враны!
Там где льдины багряны,
посрамлённых "крыжаков" могила.
Вы домой улетайте
да своим передайте,
что жива ещё русская сила!..
Свистнул воин, смеяся!
И, бранясь, восвояси
разлетелись два ворона чёрных -
один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
два вражины голодных и вздорных.
БАЛЛАДА О БОБРОКЕ ВОЛЫНЦЕ
Когда рухнул батыр, убит,
и упал богатырь, сражён,
когда боль всех былых обид
полоснула по сердцу ножом
и пошла на Мамая рать,
а на рать навалилась Орда,
так насела, что нечем орать -
только стон да кровь изо рта,
когда стало дохнуть невмочь,
так нажал на дружину враг,
как хотел ей Боброк помочь,
но не двинулся ни на шаг.
"Стой!" - Боброк себе прошептал,
и лицом Боброк побелел,
но остался, где утром встал,
где князь Дмитрий встать повелел.
Когда смят был передний полк
и попятился правый край,
когда, зубы ощерив, как волк,
ликовал на бугре Мамай,
когда сгинул в пыли густой
князя русского стяг, Боброк
простонал через силу:" Стой!
Стой, Волынец ещё не срок...
Точно каменный столб в степи
стой и слёз до поры не трать!..
Стой, Боброк и терпи, терпи,
как терпела Отчизна-мать!
Как на дыбе терпел твой дед
лишь за то, что был горд и рус!
Как терпела сто сорок лет
окаянное иго Русь!.."
Так в терпении минул час.
И ещё один час... И когда
рёв победный холмы потряс:
раздвоила дружину Орда,
точно рана, рать разошлась
под ударами сабельных сим -
не сдержался Владимир - князь
и воскликнул " Почто стоим?!
Где в твоём ожиданьи прок?!
Рать разбита, проигран бой!.."
Только скрипнул зубами Боброк
и шепнул светлу князю: "Стой!
Ты не смерти - Победы ждёшь,
вот и стой, где стоишь с утра!
До поры наш с тобой терпёж!
Не пора ещё, князь! Не пора!..
Стой, как издревле повелось
на Руси стоять - до конца!.."
И когда не от крови - от слёз
поржавелакольчуга бойца,
когда полк засадный взроптал,
на подмогу идти готов:
добивал, дорезал и топтал
у Непрядвы Мамай братов -
не держал князь волынский речь,
что да сколько засаде ждать, -
молча взялся Боброк за меч
и очами сверкнул: "Стоять!"
И стояли, покуда ржа
не наелась железа всласть...
И когда, завывая и ржа,
в сечу конница ворвалась
и ударила русичам в бок
и у Дмитрия, сбитого с ног,
только хрип один из нутра -
вот тогда-то и вышел срок:
полной грудью вздохнул Боброк,
меч из ножен рванул Боброк
и чуть слышно шепнул: "Пора!.."
ПЕСНЯ ПРО ГРОЗНОГО-ЦАРЯ И КУЗЬМУ ПУШКАРЯ
Запались, фитиль!
Пушка, громче грянь!..
Грозный царь Иван
осадил Казань
Не хотел он брать
Казань-город в лоб,
приказал копать
под Казань подкоп.
Рыли ход в земле
сорок дён подряд.
Занесли в подкоп
огневой заряд.
Пушкарю Кузьме
Селифанычу
царь велел зажечь
под землёй свечу.
Догорит свеча
с треском-шорохом,
подпалит свеча
бочку с порохом,
саданёт заряд!
Полетит Орда
вверх тормашками!..
Вот и выгода!..
Там она, Казань,-
через речечку!..
Самолично царь
зажёг свечеку,
дабы точно знать,
когда грянет гром,
как сгорит свеча
во подкопе том.
Пушки бухают!
Попы крестятся!
Перед свечкою -
царь на креслице.
На боку царя -
сабля вострая.
По бокам царя -
свита пёстрая.
Супротив царя -
сам пушкарь Кузьма,
что смекалкою
знаменит весьма!
Два часа подряд
две свечи горят.
И одна свеча -
где в земле заряд,
а другая там,
где великий царь,
да советнички,
да Кузьма-пушкарь.
Третий час пошёл.
Свечерелося.
Пред царём свеча
изгорела вся.
Покоптил фитиль
и стютюрился...
Грозный царь Иван
принахмурился.
Он испил винца
малу капельку,
положил на стол
востру сабельку,
да зевнул он так,
что скулу свело!..
- А почто, - спросил, -
не бабахнуло?
Где мой кат-палач?
Нету ль тут его?
А глаза у царя
лютей лютого.
Выходил вперёд
удалой пушкарь:
- Не вели казнить,
вели молвить, царь!
Пред шатром царя
да пред воинством
так сказал Кузьма
со достоинством:
- А не мы ль, стрельцы,
в деле - первые,
Москве-матушке
слуги верные?
А не мы ль, стрельцы,
сорок дён подряд
рыли сей подкоп,
волокли заряд,
порох сыпали,
свечку ставили?
В чём же грозный царь,
мы слукавили?
Не бросай упрёк,
не руби сплеча!
На ветру твоя,
царь Иван, свеча.
А моя свеча -
в глубине земной,
чтобы ей сгореть,
нужен срок иной!..
Не успел сказать
те слова пушкарь,
не успел допить
чару Грозный-царь -
возгремел заряд,
как небесный гром!
В крепостной стене -
в полверсты пролом.
Не палить Москву
Золотой Орде!
Пировать царю
в Казань-городе!
ОКОНЧАНИЕ
Советский Союз подходил к вопросу совсем по-другому. Великолепная книжка, которая по понятными причинам никогда не будет переиздана. Храните, распечатывайте. Воспитывайте детей на этих гениальных подлинно патриотических стихах.
ВИКТОР МАКСИМОВ
ВЫБОР
К холму крутому над рекой
в челне рыбацком, утлом
далёкий предок твой и мой
подплыл однажды утром
Он на высокий яр взошёл,
простор окинул взглядом-
вдали синел широкий дол,
родник струился рядом,
Звенели птицами поля,
мерцали в травах росы,
черным-черна была земля,
белым-белы берёзы.
Припал он к чаше родника,
отпил глоточек неба-
вода на вкус была сладка.
И прошептал он: " Лепо!..
Душе светло!.. А посему
дозволь-ка, мать землица,
и мне и роду моему
вот здесь и поселиться!"
И зажил пахарь над рекой,
и стал он честь по чести
работать в поле день-деньской
с тремя сынами вместе,
любить и дол, и лес, и луг,
загадывать желанья,
давать всему, что есть вокруг,
славянские названия,
коня в работу запрягать,
когда нальётся колос,
и песни русские слагать,
и петь их в полный голос...
Вот так он жил да поживал,
как жил в то время каждый,
покуда враг не побывал
в его селе однажды.
Вернулся русский человек
с торгов из дальней дали-
нашёл от сажи чёрный снег
там, где дома стояли.
Дымились уголья в снегу.
И ни семьи, ни крова...
И отомстить за боль врагу
поклялся он сурово!
И доброту сменив на гнев,
пошёл он туча тучей,
пошёл, душой окаменев,
к Перуну в бор дремучий.
Средь ночи молнии, красны,
пронзали мрак морозный:
ковал славянский бог войны
оружье в кузне грозной.
Наш предок был не говорун,
он просто рёк и смело:
"Дай мне оружие, Перун,
на праведное дело!"
"Добро!"- ответил ратный бог.
Взмахнул десницей твёрдой-
блеснул холодный свет! Клинок
возник в руке простёртой.
И так сказал Перун: "Держи
лихую саблю, воин,
воюй чужие рубежи,
скачи по свету, волен!
Ищи себе иных равнин
в краях где нету снега!
Бери отважный славянин,
оружие набега!"
Была у пахаря рука
Перуновой не уже.
Махнул он саблей: "Нет, легка...
Другой булат мне нужен.
Я не ищу чужой земли.
За ту что всех дороже,
за ту, где родичи легли,
хочу сразится, боже!"
"Добро, герой!" - сказал старик.
Воздел он руки в гору.
И грянул гром. И меч возник,
что великану в пору,
такой, что надвое рассечь
мог небо голубое!..
"Держи, боец, тяжелый меч
для праведного боя!
Обиды мсти, на страже стой!
Храни Отчизну, друже!"
И принял предок твой и мой
защитное оружье.
И меч пришёлся по руке!
Поклялся воин свято,
поклялся кровью на клинке
не посрамить булата.
Очами тёмен и суров,
как зимний ветер в поле,
поклялся выручить сынов
из вражеской неволи.
Стоять пока рука крепка,
там где рубеж-граница,
чтоб из сятого родника
враг не посмел напиться!
РОМЕЙСКИЙ ДАР
Мрачен стоял Святослав
над обрывом днепровским.
Злая Морена швырялась пригоршнями снега,
выла, стонала, седыми трясла волосами.
Мрачен стоял Святослав,
сокрушитель Саркела,
греков гроза,
покоритель касогов и ясов.
Кутаясь в плащ византийский,
молчал безутешный,
подле коня,
что от лютой бескормицы пал.
Девы метельные вились вокруг Святослава,
щерили пасти в кустах
печенежские волки.
Мрачен стоял Святослав
над конём аравийским.
В ухе - серьга золотая с кровавым рубином,
сабля на поясе
в ножнах дамасской чеканки,
хитрая сабля,
как молния, лёгкая сабля,
хищная сабля-
ромея коварного дар.
Слёзы катились по впалым щекам Святослава,
зимние слёзы,
холодные, скудные слёзы...
Кто там шепнул,
что рыдает отважный воитель?
Вражий се шёпот!
Мечами враньё пресеките!
Выжала слёзы из глаз утомлённых
Морена-
злая старуха-зима, чародейка и ведьма.
Думает думу на бреге Днепра Святослав.
Было!
Рукою бестрепетной вырван из ножен-
меч возносился!
Вперёд!
И летела намётом
руссов дружина,
врубаясь во вражьи пределы.
Было!
Хазарский каган умалял о пощаде.
Двери дунайских твердынь
отворялись покорно.
Пила дружина
фракийскую сладкую воду,
на македонской траве
почивал Святослав!...
Потник с седлом в головах,
а в ногах - Византия,
небом балканским укрыт,
убаюкан громами,
сладко храпел он.
От храпа того низвергались
камни в Родопах,
посуда звенела в Царьграде.
Глаз до утра не смыкал устрашённый Цимсхий,
звал Варду Склира
и спрашивал шёпотом:
- Что там?-
И полководец вздыхал тяжело:
- Это он... -
Было!
С боями под самые стены Царьграда
князь подступил
и объяло ромеев смятенье.
Ночью и днём базилевс и мудрейшие мужи
думали как уберечь от разора столицу,
в чём княжья сила, гадали,
и в чём его слабость...
И повелел базилевс
испытать Святослава,
и отослал к Святославу
с дарами послов.
Сказано было послам,
чтоб за варваром в оба
те проследили ,
дары дорогие вручая.
Были в ларцах изумрудов и яхонтов снизки,
перстень златой,
а в сём перстне - индийский карбункул,
серьги, браслеты...
Очами скользнул равнодушно
князь Святослав по бесценным дарам базилевса,
и отвеернулся, и отроку молвил:
- Убрать.-
Дня не прошло, и вторично послы появились
в княжеском стане.
Иные подарки Цимисхий
князю послал:
скакуна аравийской породы,
стрелы в колчане
и саблю дамасской работы,
звонкую саблю,
как молния, быструю саблю...
И посветлели зеницы сурового русса,
принял он дар
и к булату устами приник.
С трепетом в сердце
вернулись послы к базилевсу.
- Страшен сей муж, - объявили они Иоанну,-
страшен и лют, ибо золотом пренебрегает!
Мил его сердцу булат лишь!
Плати , император,
варвару дань!
Этот воин не знает пощады!.. -
Щедрую дань получил Святослав от ромеев.
Тяжко скрипели, на Русь возвращаясь, возы.
Вдосталь насытилась кровью дарёная сабля:
дымом и стонами
путь был отмечен обратный,
устали в битвах не ведали гордые руссы.
Рос их обоз.
От добычи трещали телеги.
Сеча за сечей -
и княжья дружина редела.
С каждой делёжкой
обиженных было всё больше,
было всё меньше согласья
на пьяных пирах.
- Хватит! - вскричал Святослав,
неспокоен душою.
Двинул на Киев обоз.
И тележные оси
так заскрипели, что вздрогнул Цимисхий в Царьграде,
Склира призвал и спросил перепуганно:
- Что там?..-
И усмехнулся хитрец:
- Это княжья погибель!
Скрып сей заслышав,
ножи обнажат печенеги.
И Святославу заступят дорогу домой!..
Мрачен стоял Святослав
над обрывом Днепровским.
Прямо пойти -
угодить к печенегам в засаду...
Двинуть назад, на Дунай,
но грехи непускают:
помнят болгары кровавую княжью потеху...
Пал аравийский скакун,
поистрачены стрелы.
Горстка друзей уцелела
да звонкая сабля,
хищная сабля -
ромея коварного дар...
СКАЗКА О ЗЛОГОРЬКОЙ КАЛКЕ
У лукоморья, где вьётся
речка по имени Калка,
где в ковылях половецких
русские храбры лежали,
вещая птица рыдала,
крылья в тоске простирала,
Ликом - рязанская жница,
телом - заморская пава,
плакала вещая птица,
слёзы роняла на травы:
"Горе мне, девице красной!
Злая мне выпала доля -
Русь облететь и поведать
правду о Калке злосчастной!...
Так я начну своё слово:
"Слушайте, русские вдовы!
Из Половецкого поля
змей налетел трёхголовый.
Та голова, что слева,
звалась Джебе-нойоном,
та голова, что справа
кликалась Тохучаром,
а голова меж ними,
Субудай-багатуром
гибельным именовалась.
В пол-окоёма раскинув
кожей покрытые крылья,
мчался поганый на Киев,
да заградили дорогу
у Лукоморья, на Калке
чудищу русские храбры!
Насмерть дружинники бились,
змея рубили мечами!
О чешую железную
в сече мечи затупились...
Гаду летучему шага
русичи не уступали,
и у Залозного шляха
все до единого пали.
Пал и Добрыня Никитич,
пал и Алёша Попович -
вся боготырская сила
смертную чашу испила
в этой кровавой свалке
у Лукоморья, на Калке..."
Плакала птица, вещала
взор свой к Руси обращала,
хмурила брови сурово,
тяжко вздыхала, устало.
" Так я пордлю своё слово, -
вещая птица шептала. -
Слушайте, братья и сёстры!
Это беда от раздоа!
Слушайте слово проклятья,
слово стыда и позора!...
О наше древнее горе,
давнее наше злосчастье:
не было у Лукоморья
промеж князьями согласья!
Грызлись они принародно,
врозь развели их обиды...
Чудищем поочерёдно
были князья побиты!
Лютые змеевы слуги
вскинули копья и луки!
Пленных князей повалили,
доски на них положили.
Охнуло русское тело -
чудище сверху насело!
Хрустнули русские кости...
Долго от кровушки пьяный,
на том смертельном помосте
Змей пировал окаянный!.."
Во поле Диком, где пали
тени от копий на Калку,
во поле бранном, где спали
мёртвые храбры вповалку,
солнце, как щит, поржавело
и за курган закатилось.
К павшим с такими словами
птица в тиши обратилась:
"Мак на кургане сорву я
алый от кровушки ратной,
весть понесу огневую
по всей Руси неоглядной:
к сече готоьтесь кровавой,
страшной, жестокой и долгой -
сам Змей-горыныч стоглавый
силищу копит за Волгой!.."
Во поле Диком, где Калка,
ворон три раза прокаркал,
волки завыли в овраге,
лошадь заржала во мраке.
Ехал степняк по дороге
и заприметил добычу.
Свистнула стрелка и впилась
в белую шею девичью!
Ликом - рязанская жница,
телом заморская пава,
пала правдивая птица
на половецкие травы.
А из пробитого горла:
" Горе вам, русичи, горе!.".
ПЕСНЬ О ВОРОНЬЕМ КАМНЕ
Середь зимнего поля
подле Мурома, что ли,
повстречались два ворона чёрных -
один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
два могильщика злых и проворных.
Каркнул ворон с востока:
- Ка-ак я выклевал око
здесь у русского князя недавно!
Ка-ак мы тут погуляли,
когда Русь покоряли,
ка-ак погрели мы косточки славно!
Ка-ак тут храмы горели!
Ка-ак мы, братец жирели!
Ка-ак мы дружно летели на запах!.. -
- Подкр-репиться бы надо!
Повор-рачивай, братец,на запад!
Снег там чёрен от сажи.
К Новегороду наши
подошли, чтобы с Невским сразиться.
Будут русичи биты,
а мы вороны, -сыты! -
И помчали к Чудь-озеру птицы.
Только перья свистели -
так вражины летели
на поживу над Русью спалённой.
Один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
из Батыевой стаи хвалёной.
Новегород промчали.
Снизу песни звучали,
а людей - что орехов на блюде!
Подивились два братца:
и чего веселятся
эти странные русские люди?!
Вот и берег озёрный,
вот и ясень дозорный,
вот и камень Вороний за лесом.
Где же рыцарей кличи?
Где он - запах добычи?
Где сердца, что пробиты железом?
Лишь следы и остались
там, где рати топтались,
да под снегом - "крыжацкие" спины,
да штандарты с крестами,
да щиты под кустами,
да в Чудь-озере - красные льдины.
Шапку видели враны,
лапоть видели драный,
а поживы не видно крававой...
Нет! Кажись углядели:
вон в снегу как в постели,
в грудь ударенный русич кудрявый!
Ясны очи закрыты,
кудри вьюгой повиты,
из руки выпал меч многотрудный.
Взвились враны, судача:
-Ух, какая удача!
Сам Гаврила Олексич могутный!
Замахали крылами,
закружили орлами,
загалдели над павшим несыто!..
И мертвец... шелохнулся.
Сладко так потянулся,
да присел, да как гаркнул сердито:
- Гей вы, чёрные птицы!
Полно попусту виться
над лихою моей головою.
Не упал я, убитый, -
задремал после битвы,
заплатив за обиду с лихвою!
Гей вы, пришлые враны!
Там где льдины багряны,
посрамлённых "крыжаков" могила.
Вы домой улетайте
да своим передайте,
что жива ещё русская сила!..
Свистнул воин, смеяся!
И, бранясь, восвояси
разлетелись два ворона чёрных -
один ворон - немецкий,
а другой - половецкий,
два вражины голодных и вздорных.
БАЛЛАДА О БОБРОКЕ ВОЛЫНЦЕ
Когда рухнул батыр, убит,
и упал богатырь, сражён,
когда боль всех былых обид
полоснула по сердцу ножом
и пошла на Мамая рать,
а на рать навалилась Орда,
так насела, что нечем орать -
только стон да кровь изо рта,
когда стало дохнуть невмочь,
так нажал на дружину враг,
как хотел ей Боброк помочь,
но не двинулся ни на шаг.
"Стой!" - Боброк себе прошептал,
и лицом Боброк побелел,
но остался, где утром встал,
где князь Дмитрий встать повелел.
Когда смят был передний полк
и попятился правый край,
когда, зубы ощерив, как волк,
ликовал на бугре Мамай,
когда сгинул в пыли густой
князя русского стяг, Боброк
простонал через силу:" Стой!
Стой, Волынец ещё не срок...
Точно каменный столб в степи
стой и слёз до поры не трать!..
Стой, Боброк и терпи, терпи,
как терпела Отчизна-мать!
Как на дыбе терпел твой дед
лишь за то, что был горд и рус!
Как терпела сто сорок лет
окаянное иго Русь!.."
Так в терпении минул час.
И ещё один час... И когда
рёв победный холмы потряс:
раздвоила дружину Орда,
точно рана, рать разошлась
под ударами сабельных сим -
не сдержался Владимир - князь
и воскликнул " Почто стоим?!
Где в твоём ожиданьи прок?!
Рать разбита, проигран бой!.."
Только скрипнул зубами Боброк
и шепнул светлу князю: "Стой!
Ты не смерти - Победы ждёшь,
вот и стой, где стоишь с утра!
До поры наш с тобой терпёж!
Не пора ещё, князь! Не пора!..
Стой, как издревле повелось
на Руси стоять - до конца!.."
И когда не от крови - от слёз
поржавелакольчуга бойца,
когда полк засадный взроптал,
на подмогу идти готов:
добивал, дорезал и топтал
у Непрядвы Мамай братов -
не держал князь волынский речь,
что да сколько засаде ждать, -
молча взялся Боброк за меч
и очами сверкнул: "Стоять!"
И стояли, покуда ржа
не наелась железа всласть...
И когда, завывая и ржа,
в сечу конница ворвалась
и ударила русичам в бок
и у Дмитрия, сбитого с ног,
только хрип один из нутра -
вот тогда-то и вышел срок:
полной грудью вздохнул Боброк,
меч из ножен рванул Боброк
и чуть слышно шепнул: "Пора!.."
ПЕСНЯ ПРО ГРОЗНОГО-ЦАРЯ И КУЗЬМУ ПУШКАРЯ
Запались, фитиль!
Пушка, громче грянь!..
Грозный царь Иван
осадил Казань
Не хотел он брать
Казань-город в лоб,
приказал копать
под Казань подкоп.
Рыли ход в земле
сорок дён подряд.
Занесли в подкоп
огневой заряд.
Пушкарю Кузьме
Селифанычу
царь велел зажечь
под землёй свечу.
Догорит свеча
с треском-шорохом,
подпалит свеча
бочку с порохом,
саданёт заряд!
Полетит Орда
вверх тормашками!..
Вот и выгода!..
Там она, Казань,-
через речечку!..
Самолично царь
зажёг свечеку,
дабы точно знать,
когда грянет гром,
как сгорит свеча
во подкопе том.
Пушки бухают!
Попы крестятся!
Перед свечкою -
царь на креслице.
На боку царя -
сабля вострая.
По бокам царя -
свита пёстрая.
Супротив царя -
сам пушкарь Кузьма,
что смекалкою
знаменит весьма!
Два часа подряд
две свечи горят.
И одна свеча -
где в земле заряд,
а другая там,
где великий царь,
да советнички,
да Кузьма-пушкарь.
Третий час пошёл.
Свечерелося.
Пред царём свеча
изгорела вся.
Покоптил фитиль
и стютюрился...
Грозный царь Иван
принахмурился.
Он испил винца
малу капельку,
положил на стол
востру сабельку,
да зевнул он так,
что скулу свело!..
- А почто, - спросил, -
не бабахнуло?
Где мой кат-палач?
Нету ль тут его?
А глаза у царя
лютей лютого.
Выходил вперёд
удалой пушкарь:
- Не вели казнить,
вели молвить, царь!
Пред шатром царя
да пред воинством
так сказал Кузьма
со достоинством:
- А не мы ль, стрельцы,
в деле - первые,
Москве-матушке
слуги верные?
А не мы ль, стрельцы,
сорок дён подряд
рыли сей подкоп,
волокли заряд,
порох сыпали,
свечку ставили?
В чём же грозный царь,
мы слукавили?
Не бросай упрёк,
не руби сплеча!
На ветру твоя,
царь Иван, свеча.
А моя свеча -
в глубине земной,
чтобы ей сгореть,
нужен срок иной!..
Не успел сказать
те слова пушкарь,
не успел допить
чару Грозный-царь -
возгремел заряд,
как небесный гром!
В крепостной стене -
в полверсты пролом.
Не палить Москву
Золотой Орде!
Пировать царю
в Казань-городе!
ОКОНЧАНИЕ