Не рождены мы на обиду (окончание)
Сейчас детей воспитывают на Гарри Поттере, Зене Королеве воинов, супермене и пр. дребедени.
Советский Союз подходил к вопросу совсем по-другому. Великолепная книжка, которая по понятными причинам никогда не будет переиздана. Храните, распечатывайте. Воспитывайте детей на этих гениальных подлинно патриотических стихах.
ВИКТОР МАКСИМОВ
РАНЕНЫЙ ЗА ОТЕЧЕСТВО
Татищев плакал. За окном
солдат замёрзший, колуном
рубя колоду крякал.
Вязала нянюшка чулок.
С улыбкой глядя в потолок,
Татищев сладко плакал.
Он счастлив был!.. Да что за чушь?!
Арест, опала, ссылка, глушь -
какое счастье право?
А он, чудак, слезу глотал,
и улыбался, и шептал
так сладостно: "Полтава!"
Густели сумерки. "Отбой"
сыграл военною трубой
в камине чайник медный.
И взор затмил кудлатый дым,
и в том дыму предстал пред ним
Полтавы день победный.
Мельканье лиц во мраке дня,
штыки, штандарты, храп коня,
кирасы и манжеты,
разбитый ядрами редут,
и чей-то крик: "Идут! Идут!"
И там, за дымом,- шведы.
О светлый миг! О смертный бой!
И царь, как слава, молдой!
И он - поручик юный,
драгун Азовского полка.
И та простёртая рука,
и клич: "Вперёд, драгуны!"
Се - Пётр! Шипит ядро, горя!
Пробита шляпа у царя!
И коль не ты, то кто же
спасёт его в баталье сей,
когда судьба России всей
решается!.. О боже!
Какая боль!.. Под рёв мортир
в очах поколебался мир,
померк, багров и странен,
и провалился в никуда!..
Татищев падает... "Сюда!
Сюда! Поручик ранен!"
На миг забылся он... И вдруг -
шаги и голоса вокруг,
в столпотворенье боя.
Короткий визг! Удар ядра!..
И вздрогнул он, и лик Петра
узрел перед собою.
Полтавы дым, и в том дыму
сам Пётр склоняется к нему
и в лоб его целует!..
И россы храбрые: "Виват!
Виват виктория!" - кричат.
О счастье!...
...В окна дует.
Храпит за стенкой часовой.
Царь на гравюре, как живой.
За дверью - тьма и слякоть...
А жизнь короткая, как миг.
А он - забывчивый старик.
И как тут не заплакать?!
"ВАШУ ШПАГУ ГЕНЕРАЛ!"
До сих пор твердят в народе:
было нечто в этом роде!
А уж точно - что да как -
знает только ворон старый
да лихой гусар с гитарой...
Впрочем, слушайте! Итак...
Ночь. Снега. Леса. Россия.
Сани мчаться удалые,
следом с пиками конвой.
Свищет кучер словно леший!
Генерал Жубер с депешей
едет в штаб к Мюрату...
-Стой!-
Костерок среди поляны.
Поперёк пути - уланы:
- Стой! Пароль?
- Пале-Рояль.
В штаб к Мюрату, с эстафетой.
- Вам туда дорогой этой
не попасть, мон женераль!
- Эй капрал вы это бросте!
Где Мюрат?
- Мюрат в погосте,
но туда проезда нет:
говорят мои солдаты,
русский дьявол бородатый
обьявился!..
- Что за бред!
- О, поверте - правда это!
Сердцем чую: здесь он где-то,
а точнее, здесь и там -
В ста верстах от нас он.
Он рядом -
в одиночку и с отрядом
этот - Чёрный капитан!
Во-от такая бородища!
Казаков, по слухам, тыща!
Все черны, как на подбор,
хлещут пунш, как чай, - из чашки!
Во-от такие носят шашки!..
Генерал хохочет:
- Вздор!
Капитан?! Ха-ха! Всего-то!
Да со мной гвардейцев рота!
И взгляни, капрал, сюда:
кучер мой, крестьянин местный,
малый смирный, трезвый, честный.
А какая борода!
Стонет лес. Позёмка вьётся.
Кучер весело смеётся,
ковыряет в ухе, прост.
Фигу он капралу кажет...
Генерал перчаткой машет:
- на погост гони, прохвост!
Бородач кивает важно,
свищет дико и протяжно
и на козлах привстаёт
Мчатся кони вороные.
Ночь. Зима. Война. Россия.
Бородинской битвы год.
Голод. Страх. Тоска. Бураны.
Смерть. Кутузов. Партизаны...
Хмурит брови генерал...
Всё сугробы да сугробы,
никакой тебе Европы!
Что за дикая страна!
Бьёт кнутом коней возница.
...Борода Жуберу снится,
чашка с пуншем и война.
Всё война, война сплошная,
не победная,
иная-
та, что до крови, до слёз!
Не редуты и троншеи,
а дубиною по шее!
И мороз, мороз. мороз.
Сниться бой Жуберу страшный,
беспощадный, рукопашный!
Над Жубером в полный рост
бородач в тулупе с шашкой,
а жубер в снегу со шпажкой,
без мундира...
- Тпру! Погост.
Что за вздор!
Туман как вата.
Где село? Где штаб Мюрата?
Тишина. Расвет. Кусты.
Ветки в снежной оторочке.
Даль. Церквушка. Бугорочки,
а на них - кресты, кресты...
А под ними, знамо, - кости...
-Где мы кучер?
-На погосте,-
хмыкнул малый в армяке.
- Где конвой?
- А нет конвоя!
Нас, мон шер, осталось двое,
а гвардейцы там, в леске:
поотстали, заплутали,
к казакам на пунш попали.
Будут здесь часам к восми:
всем, кто к нам с оружььем в гости,
есть местечко на погосте
нашем, русском чёрт возми!..
-Вы?! - Жубер качнулся. - Боже!
Этот Чёрный! Быть не может!..
Вот конфузия! Признал. -
Молвил кучер, смирный с виду:
- Я гусар, Денис Давыдов!
Вашу шпагу, генерал!
"НА ШИПКЕ ВСЁ СПОКОЙНО"
Низки ночные тучи,
а скалы высоки.
Стоят под самым небом
российские полки.
Метут шестые сутки
над Шипкою снега.
Молчат шестые сутки
орудия врага.
- Эх грела бы шинелька,
да, как на грех, стара!
Эх, ноги бы не зябли,
да в сапоге дыра!
Эх, кабы костерочек
да кабы кипяток!
- Оставить разговоры!
Сполняй приказ, браток!
На Шипке всё спокойно
пока мы начеку!..
А нету кипяточку -
покурим табачку.
Достал солдат бывалый
заветный свой кисет.
Полез он за кресалом -
кресала в ранце нет!
Не ранец - а потеха,
не жизнь- а маета!
И в ранце вот - прореха,
и в брюхе - пустота...
- Ну что ж, - вздохнул бывалый
солдат, - переживём,
а с куревом не вышло,
так снега пожуём.
И ты брат не женатый,
и я, брат, холостяк!
На Шипке всё спокойно,
а прочее - пустяк!..
Шестые сутки стонет
балканская метель.
Белым-бела траншея,
как барская постель.
Не свищут вражьи пули,
и не визжит картечь...
-Эх, кабы на часочек
в постелечку прилечь,
в пуховые сугробы,
в лебяжие снега...
-Эгей! Очнись, приятель!
Аль жизнь не доога?!
Не смей, браток, кемарить!
Крепись - не то беда:
приляжешь на минутку -
не встанешь никогда!
Потрись-ка снегом, что ли,
ишь как закоченел
и щёку отморозил,
и нос, гляди-ка, бел!..
Эх, только бы не пуля,
да только б не в живот!
А прочее - пустое!
До свадьбы заживёт!
А то, что ни затяжки,
ни чарочки вина, -
на то она и служба,
на то, брат, и война...
Низки ночные тучи,
а скалы высоки.
За тучи задевают
солдатские штыки.
До пропасти - полшага,
до турок - полверсты...
Шестые сутки стынут
стрелковые посты.
А за спиной - дорога,
балканский перевал:
чуть оступился - пропасть,
чуть зашумел - обвал,
чуть задремал в наряде -
и турок тут как тут!..
Бесшумные, как волки,
враги к посту ползут.
К посту, где у солдата
шинелечка стара,
и в брюхе - пустовато,
и в сапоге - дыра.
- Ты что притих, земеля,
чего, брат, замолчал?
- Уж больно зябко, дядя! -
солдатик отвечал. -
А темень-то какая!
Не углядишь и зги...
За каждым бугорочком
мерещатся враги!
- Гляди, служивый, в оба!
Паша и впрямь не прост...
Да ведь и нас недаром
поставили на пост.
Вот, помню, было дело
недели две тому:
нагнал паша под Шипку
башибузуков тьму!
Картечью их косили
и шли на них в штыки
отважные ребята-
подольские стрелки.
Не одного героя
мы потеряли тут...
Заряды на исходе,
а турки прут и прут!
Чуть отойдут и снова
"алла" кричат, "алла"!..
- И что же дальше, дядя?
- Да наша, брат, взяла!
Резервы подоспели -
и турки кувырком!
А мы им погрозили
вдогонку кулаком:
катись-ка, турка, с горки
да передай своим:
на Шипке всё спокойно,
покуда мы стоим!
Метут шестые сутки
над Шипкою снега.
Молчат шестые сутки
орудия врага.
И стонет, стонет вьюга,
как раненый солдат...
На ледяной вершине
два часовых стоят.
Как два сугроба снежных,
молчат два земляка.
Вот - губы шелохнулись,
вот - дрогнула рука,
вот - иней серебристый
осыпался с бровей...
- Гляди-ка, дядя! Турки!
Да нет, не там! Правей!..
- Эх было б сердцу зябко
да ночка горяча! -
шепнул солдат бывалый
и снял "бердан" с плеча.
Поймал солдат на мушку
вражину в башлыке,
того, что был поближе,
с ножом кривым в руке.
- Теперь смекнул, Ванюха,
почто паша молчал?..
И грянул русский порох.
И турок закричал.
- Урок тебе, волчина,
не лезь, как тать, в ночи!..
Тревогу заиграли
на Шипке трубачи.
Ударили орудья
прицельно по врагу.
Закопошились турки,
завыли на снегу.
Заухали мортиры
турецких батарей.
Засуетились пули -
одна другой шустрей!
И пошатнулся воин,
откинулся назад.
В траншею оседая,
так прошептал солдат:
- А коли, братец пуля,
то лишь бы не в живот...
всё прочее - пустое...
до свадьбы... заживёт...
Всю ночь без передышки,
от инея седой,
палил, глотая слёзы,
солдатик молодой.
...К утру замолкли пушки,
улёгся дым войны.
И заалели горы
с расветной стороны,
с той стороны, откуда
багряна и светла
заря освобождения
в Болгарию пришла,
с той стороны, где Волга,
где бой часов Кремля,
где Родина героев-
Российская земля!
Туда глядел, недвижен
который час подряд,
глазами ледяными
сраженный в грудь солдат.
Её, Россию, видел
второй солдат во сне
в передовой траншее
на ледяной стене...
Лишь на восьмые сутки,
когда мороз ослаб,
на чёрном "кабардинце"
помчал посыльный в штаб.
В штабной подробной сводке
никто не был забыт:
"...один погиб от стужи...
один в бою убит..."
А вскоре вся Европа
узнала из газет:
"На Шипке всё спокойно.
Потерь особых нет".
БАЛЛАДА О БУНТОВЩИКЕ
Красная Пресня стреляля вдали,
битые стёкла звенели.
Два конвоира калеку вели,
был он в солдатской шинели.
На костылях он тащился едва,
хмурый, седой, бородатый.
А за спиною пылала Москва,
гибли в огне баррикады.
Там, за Арбатом, де пушки палят,
ровно два дня и две ночи
бился отважно безногий солдат
на баррикаде рабочей.
В рост под огнём орудийным вставал,
дул в леворверное дуло,
пулей последней в лоб, наповал
срезал с каня есаула.
К тумбе солдат прислонился без сил.
И, на солдата не глядя,
так конвоир конопатый спросил:
- Где же нога твоя, дядя?
Глянул устало бунтарь на врага,
горькой была та усталость.
- У Порт-Артура, браточек нога
в грязном окопе осталась.
У Порт-Артура, где столько зазря
пролил я крови и пота,
там, где за веру легла и царя
Наша стрелковая рота.
- Что же ты, дядя пошёл бунтовать?
Как же забыл ты присягу?..
- Не дождалась меня старая мать:
горе свалило беднягу -
не сберегла мне жены и сынка,
их казаки зарубили...
Брата - рабочего, большевика -
в царской тюрьме загубили...
И, заморгав, он шинель расстегнул,
вынул кисет и бумагу.
И на груди у солдата сверкнул
крест, что дают за отвагу.
... Красная Пресня пылала в дали.
По переулкам Арбата
два казака молчаливых пошли.
Не было с ними солдата...
СЫГРАЛ ТРУБАЧ "ТРЕВОГУ"
Кубанка набекрень,
горячий конь да шашка -
что надобно ещё
рубаке на войне!..
Ну, разве чтоб сыграл
трубачь Васильев Пашка
под вечер про страну,
что вся горит в огне.
Ах сколько песен знал
пацан из Петрограда!
Но были у него
заветные, свои;
когда он брал трубу -
стихала канонада,
пристыженно в садах
смолкали соловьи.
Будённый сам и тот
звончей трубы не слышал.
Какие ноты брал
тот паренёк с Невы!
Всё выше, выше брал,
за сердце брал и - и выше,
до утренней звезды,
и выше, выше, вы...
И, оборвав мотив,
вздыхал он, глядя в небо.
Другой бы нос задрал,
а он вздыхал чудак:
- Эх, жаль, не та труба!
Вот золотую мне бы,
тогда бы я братва,
сыграл ещё не так!..
К награде неспроста
комбриг его представил:
любимые часы
снял со своей руки.
Под Бахмутом, в степи
играл "атаку" Павел,
и где-то под Читой
бледнели "беляки".
И мчалась на врага
отчаянная "лава".
И шашкою трубач
испытывал судьбу.
И шла по всем фронтам
отчаянная слава
про Пашку-трубача
и про его трубу.
Шальная рубка шла -
ему и рубки мало!
Всё подвига искал,
не находил хоть плачь!..
Но как лицом светлел
в Москве Ильич усталый,
когда на всю страну
"отбой" играл трубач!
Передохнуть полку
война давала редко,
перекурить и то
не довелось полку:
однажды нарвалась
на "беляков" разведка
и Пашкин вороной
споткнулся на скаку.
Вот так он в плен попал,
трубач из Первой Конной,
совсем ещё пацан,
лишь над губой пушок.
Казчий генерал
воскликнул изумлённо:
- Мы думали, петух,
а это - петушок!
Был генерал плешив,
и был вихрастым Пашка.
Давно устал старик
с такими воевать.
Так Пашке он сказал:
- А ну-ка спойнам, пташка!
А там уж поглядим,
куда тебя девать...
Штабному трубачу
его трубу вернули:
ну что ж, мол, испытай
трубой свою судьбу!..
А пашка был такой -
он не боялся пули,
и лысых беляков
видал трубач в гробу.
Он вытер кровь с лица,
одёрнул гимнастёрку
и "беляку" в лицо
чуть слышно прошептал:
- Компоту захотел?
Так на тебе касторку!..-
И заиграл трубач
"Интернационал".
Ах, что за голос был
у той трубы армейской!
Под горьким Сивашом,
где будяки да степь,
оружье побросал
отряд белогвардейский,
за Доном залегла
белоказаков цепь!...
Был голос у трубы
и молодой и властный!..
Угрюмо брови свёл
казачий генерал:
- А ты не петушок,
ты дьяволёнок красный!
Хвалю за то, что смел:
отменно ты сыграл.
Но красным никогда
не одолеть Антанту!
Ты, мальчуган, трубач,
а я люблю детей...
Зачислить молодца
на службу в музкоманду!
Да всыпать подлецу
горяченьких плетей!..
С оттяжкой Пашку сёк
усатый хмырь в сарае,
так употел казак,
как будто был в бою.
И простонал трубач:
- Ну, я тебе сыграю!
Попляшеш, генерал,
под музыку мою!..
На третий день трубач
очнулся в лазарете.
То свист в ушах, то смех:
"Эх, малый, засеку!.."
Лощёный офицер
сидит на табурете,
колечки изо рта
пускает к потолку.
Повязку Пашке он
заботливо поправил,
по-свойски подмигнул,
довольный сам собой,
такую речь повёл:
- Ну что? Очнулся, Павел?
Так вот ты , брат, какой-
"кудрявый чёрт с трубой"...
Да разве это плен?
Нет никакого плена!
У нас с тобой, дружок,
особенный маршрут:
возмём Москву - и в путь!
Париж, Берлин и Вена
такого трубача
на лучших сценах ждут!
Весь мир у наших ног -
от Пензы до Китая! -
Футляр он приоткрыл:
- А ну-ка глянь сюда!..
На бархате труба
сияла золотая,
да так , что о бо всём
забудешь навсегда!
И горе - не беда
с такой подругой вместе!
Знал белый генерал,
что трубачу дарил...
На цыпочках ушёл
душистый капельмейстер
и дверку за собой
украдкой притворил.
Ах, как он приуныл,
пацан из Петрограда!
Мадрид, Варшава, Рим...
Битком набитый зал...
А что ещё, скажи,
артисту в жизни надо?
Ну, разве, чтоб Москвы
вовек "беляк" не взял!
Ну, разве, чтоб враги
не жгли родную хату,
у пленных на груди
не резали звезду!..
А к ночи принесли
разведчика в палату.
Он хрипло бормотал
в горячечном бреду:
- Дозвольте доложить!
Штаб в красных в Кочетовке...
Так точно!.. Пушек нет...
Так точно.. мы полском...
на пять солдат у них
всего по три винтовки...
На фланге пулемёт...
вот тут, за бугорком...
С кровати Пашка встал,
и стало Пашке худо,-
как в пушечных стволах,
в очах его темно.
И прошептал трубач:
- Он всё прознал, иуда! -
И застонал трубач,
и распахнул окно.
По спящему селу
орудия катились,
по спящему селу
ползли броневики,
скакали казаки -
улыбочки светились,
пехота бодро шла -
щетинились штыки.
И как тут Пашке быть?
Ведь что-то делать надо!..
сейчас бы на коня,
да где его возмёшь!
Ещё какойто час -
И пропадут ребята,
поляжет вся братва,
погибнет ни за грош!..
Поехал генерал,
и, как воронья стая
галдя, промчало вслед
за ним офицерьё.
...На бархате труба
сияла золотая,
и осторожно взял
штабной трубач её.
В урочном месте ждал
казачий полк подмогу,
лазутчики ползли
к постам в урочный час...
Но протрубил трубач
на всю страну "тревогу" -
последний свой сигнал,
последний в жизни раз!
Ах, как он протрубил!..
И грохнула граната!
И рухнул на траву
казачий генерал!
А на заре, когда
затихла канонада,
другой трубач "отбой"
за Пашку доиграл.
Нахмурился трубач,
ещё мальчиший, слабый
вдогонку "белякам"
он показал кулак:
- Эх, жаль не та труба!..
Вот Пашкину сюда бы,
тогда бы я, братва,
сыграл ещё не так!..
БАЛЛАДА О СОЛДАТЕ С МЕЧОМ
Была Отчизна за спиной
и по штыку на брата,
когда вскричал комбат: "За мной!" -
И встали три солдата.
За честь поруганной земли
на силу броневую
четыре воина пошли
в атаку штыковую.
Никто из тех, кто в бой вставал,
в окопы не вернулся:
троих сразило на повал,
четвёртый пошатнулся.
Затявкал вражий автомат,
заухало орудие...
У родника упал солдат,
к цветам прижался грудью.
Сказал, слабея, рядовой:
- Дозволь-ка, мать-землица,
твоей водицы ключевой
в последний раз напиться!..
И помрачнел бойцу в ответ
родник земли свободной.
Блеснул чужой ракеты свет
на хмурой глади водной,
зардели сполохи войны -
один другого ярче.
И вдруг возник из глубины
суровый облик старчий.
Была багряною вода,
как пламя над жилищем,
вилась у старца борода,
как дым над пепелищем,
чело - открытое ветрам,
власы белее снега,
через лицо широкий шрам
от сабли печенега,
в очах тысячелетний мрак,
а в голосе - остуда:
- Скажи, герой, неужто враг
сумел дойти досюда?
И отвечал ему боец,
кривясь от лютой боли:
- Мой полк полёг в бою, отец,
на этом древнем поле.
Скажи, моя ли в том вина,
что не сберёг комбата
и что осталась лишь одна,
последняя граната?
Не жаль мне жизни молодой,
а жаль, что нечем биться...
- Добро! - сказал старик седой. -
Испей, сынок, водицы. -
И облик старческий пропал.
Боец не побеждённый
к святому роднику припал,
испил воды студёной.
И вновь губами он приник
к воде, в которой сила,
и рана злая в тот же миг
сочится прекратила...
И в третий раз отпил боец.
И встал. И молвил смело:
- Дай мне оружие, отец,
на праведное дело!
-Добро! - глухой раздался глас
из гущи краснотала.
И грянул гром! И в тот же час
вода заклокотала.
И вышли три вдовы в платках -
народной скорби сёстры, -
держа в протянутых руках
меч обоюдоострый.
Такой, что надвое рассечь
мог небо голубое.
- Держи, боец, победный меч
для праведного боя!
Поцеловал боец булат,
отдал поклон сестрицам.
И зашагал он на закат
с врагом заклятым бится.
Сраженьям небыло конца,
а ярости - предела...
На всех фронтах того бойца
встречали то и дело:
то подо Мгой, то под Орлом,
то у родной границы...
Он шёл на запад напролом,
и трепетали фрицы.
С высоток вражеских мечом
срубал солдат вершины
и опрокидывал плечом
смертельные машины.
Три года шёл вперёд боец,
бессмертный, как былина.
И вот дошёл он наконец
до самого Берлина.
Свистел свинец, ревел фугас
в кровавой круговерти...
А тот солдат ребёнка спас,
прикрыл собой от смерти,
и был отправлен в медсанбат:
корябнуло осколком...
А вот откуда тот солдат,
никто не помнит толком.
Как звать его - Кузьма ? Егор? -
забыли по запарке.
... С мечом стоит он до сих пор
в берлинском Трептов-парке.
Поставлен воин на века
там где рубеж-граница,
чтоб из святого родника
враг не посмел напиться!
Советский Союз подходил к вопросу совсем по-другому. Великолепная книжка, которая по понятными причинам никогда не будет переиздана. Храните, распечатывайте. Воспитывайте детей на этих гениальных подлинно патриотических стихах.
ВИКТОР МАКСИМОВ
РАНЕНЫЙ ЗА ОТЕЧЕСТВО
Татищев плакал. За окном
солдат замёрзший, колуном
рубя колоду крякал.
Вязала нянюшка чулок.
С улыбкой глядя в потолок,
Татищев сладко плакал.
Он счастлив был!.. Да что за чушь?!
Арест, опала, ссылка, глушь -
какое счастье право?
А он, чудак, слезу глотал,
и улыбался, и шептал
так сладостно: "Полтава!"
Густели сумерки. "Отбой"
сыграл военною трубой
в камине чайник медный.
И взор затмил кудлатый дым,
и в том дыму предстал пред ним
Полтавы день победный.
Мельканье лиц во мраке дня,
штыки, штандарты, храп коня,
кирасы и манжеты,
разбитый ядрами редут,
и чей-то крик: "Идут! Идут!"
И там, за дымом,- шведы.
О светлый миг! О смертный бой!
И царь, как слава, молдой!
И он - поручик юный,
драгун Азовского полка.
И та простёртая рука,
и клич: "Вперёд, драгуны!"
Се - Пётр! Шипит ядро, горя!
Пробита шляпа у царя!
И коль не ты, то кто же
спасёт его в баталье сей,
когда судьба России всей
решается!.. О боже!
Какая боль!.. Под рёв мортир
в очах поколебался мир,
померк, багров и странен,
и провалился в никуда!..
Татищев падает... "Сюда!
Сюда! Поручик ранен!"
На миг забылся он... И вдруг -
шаги и голоса вокруг,
в столпотворенье боя.
Короткий визг! Удар ядра!..
И вздрогнул он, и лик Петра
узрел перед собою.
Полтавы дым, и в том дыму
сам Пётр склоняется к нему
и в лоб его целует!..
И россы храбрые: "Виват!
Виват виктория!" - кричат.
О счастье!...
...В окна дует.
Храпит за стенкой часовой.
Царь на гравюре, как живой.
За дверью - тьма и слякоть...
А жизнь короткая, как миг.
А он - забывчивый старик.
И как тут не заплакать?!
"ВАШУ ШПАГУ ГЕНЕРАЛ!"
До сих пор твердят в народе:
было нечто в этом роде!
А уж точно - что да как -
знает только ворон старый
да лихой гусар с гитарой...
Впрочем, слушайте! Итак...
Ночь. Снега. Леса. Россия.
Сани мчаться удалые,
следом с пиками конвой.
Свищет кучер словно леший!
Генерал Жубер с депешей
едет в штаб к Мюрату...
-Стой!-
Костерок среди поляны.
Поперёк пути - уланы:
- Стой! Пароль?
- Пале-Рояль.
В штаб к Мюрату, с эстафетой.
- Вам туда дорогой этой
не попасть, мон женераль!
- Эй капрал вы это бросте!
Где Мюрат?
- Мюрат в погосте,
но туда проезда нет:
говорят мои солдаты,
русский дьявол бородатый
обьявился!..
- Что за бред!
- О, поверте - правда это!
Сердцем чую: здесь он где-то,
а точнее, здесь и там -
В ста верстах от нас он.
Он рядом -
в одиночку и с отрядом
этот - Чёрный капитан!
Во-от такая бородища!
Казаков, по слухам, тыща!
Все черны, как на подбор,
хлещут пунш, как чай, - из чашки!
Во-от такие носят шашки!..
Генерал хохочет:
- Вздор!
Капитан?! Ха-ха! Всего-то!
Да со мной гвардейцев рота!
И взгляни, капрал, сюда:
кучер мой, крестьянин местный,
малый смирный, трезвый, честный.
А какая борода!
Стонет лес. Позёмка вьётся.
Кучер весело смеётся,
ковыряет в ухе, прост.
Фигу он капралу кажет...
Генерал перчаткой машет:
- на погост гони, прохвост!
Бородач кивает важно,
свищет дико и протяжно
и на козлах привстаёт
Мчатся кони вороные.
Ночь. Зима. Война. Россия.
Бородинской битвы год.
Голод. Страх. Тоска. Бураны.
Смерть. Кутузов. Партизаны...
Хмурит брови генерал...
Всё сугробы да сугробы,
никакой тебе Европы!
Что за дикая страна!
Бьёт кнутом коней возница.
...Борода Жуберу снится,
чашка с пуншем и война.
Всё война, война сплошная,
не победная,
иная-
та, что до крови, до слёз!
Не редуты и троншеи,
а дубиною по шее!
И мороз, мороз. мороз.
Сниться бой Жуберу страшный,
беспощадный, рукопашный!
Над Жубером в полный рост
бородач в тулупе с шашкой,
а жубер в снегу со шпажкой,
без мундира...
- Тпру! Погост.
Что за вздор!
Туман как вата.
Где село? Где штаб Мюрата?
Тишина. Расвет. Кусты.
Ветки в снежной оторочке.
Даль. Церквушка. Бугорочки,
а на них - кресты, кресты...
А под ними, знамо, - кости...
-Где мы кучер?
-На погосте,-
хмыкнул малый в армяке.
- Где конвой?
- А нет конвоя!
Нас, мон шер, осталось двое,
а гвардейцы там, в леске:
поотстали, заплутали,
к казакам на пунш попали.
Будут здесь часам к восми:
всем, кто к нам с оружььем в гости,
есть местечко на погосте
нашем, русском чёрт возми!..
-Вы?! - Жубер качнулся. - Боже!
Этот Чёрный! Быть не может!..
Вот конфузия! Признал. -
Молвил кучер, смирный с виду:
- Я гусар, Денис Давыдов!
Вашу шпагу, генерал!
"НА ШИПКЕ ВСЁ СПОКОЙНО"
Низки ночные тучи,
а скалы высоки.
Стоят под самым небом
российские полки.
Метут шестые сутки
над Шипкою снега.
Молчат шестые сутки
орудия врага.
- Эх грела бы шинелька,
да, как на грех, стара!
Эх, ноги бы не зябли,
да в сапоге дыра!
Эх, кабы костерочек
да кабы кипяток!
- Оставить разговоры!
Сполняй приказ, браток!
На Шипке всё спокойно
пока мы начеку!..
А нету кипяточку -
покурим табачку.
Достал солдат бывалый
заветный свой кисет.
Полез он за кресалом -
кресала в ранце нет!
Не ранец - а потеха,
не жизнь- а маета!
И в ранце вот - прореха,
и в брюхе - пустота...
- Ну что ж, - вздохнул бывалый
солдат, - переживём,
а с куревом не вышло,
так снега пожуём.
И ты брат не женатый,
и я, брат, холостяк!
На Шипке всё спокойно,
а прочее - пустяк!..
Шестые сутки стонет
балканская метель.
Белым-бела траншея,
как барская постель.
Не свищут вражьи пули,
и не визжит картечь...
-Эх, кабы на часочек
в постелечку прилечь,
в пуховые сугробы,
в лебяжие снега...
-Эгей! Очнись, приятель!
Аль жизнь не доога?!
Не смей, браток, кемарить!
Крепись - не то беда:
приляжешь на минутку -
не встанешь никогда!
Потрись-ка снегом, что ли,
ишь как закоченел
и щёку отморозил,
и нос, гляди-ка, бел!..
Эх, только бы не пуля,
да только б не в живот!
А прочее - пустое!
До свадьбы заживёт!
А то, что ни затяжки,
ни чарочки вина, -
на то она и служба,
на то, брат, и война...
Низки ночные тучи,
а скалы высоки.
За тучи задевают
солдатские штыки.
До пропасти - полшага,
до турок - полверсты...
Шестые сутки стынут
стрелковые посты.
А за спиной - дорога,
балканский перевал:
чуть оступился - пропасть,
чуть зашумел - обвал,
чуть задремал в наряде -
и турок тут как тут!..
Бесшумные, как волки,
враги к посту ползут.
К посту, где у солдата
шинелечка стара,
и в брюхе - пустовато,
и в сапоге - дыра.
- Ты что притих, земеля,
чего, брат, замолчал?
- Уж больно зябко, дядя! -
солдатик отвечал. -
А темень-то какая!
Не углядишь и зги...
За каждым бугорочком
мерещатся враги!
- Гляди, служивый, в оба!
Паша и впрямь не прост...
Да ведь и нас недаром
поставили на пост.
Вот, помню, было дело
недели две тому:
нагнал паша под Шипку
башибузуков тьму!
Картечью их косили
и шли на них в штыки
отважные ребята-
подольские стрелки.
Не одного героя
мы потеряли тут...
Заряды на исходе,
а турки прут и прут!
Чуть отойдут и снова
"алла" кричат, "алла"!..
- И что же дальше, дядя?
- Да наша, брат, взяла!
Резервы подоспели -
и турки кувырком!
А мы им погрозили
вдогонку кулаком:
катись-ка, турка, с горки
да передай своим:
на Шипке всё спокойно,
покуда мы стоим!
Метут шестые сутки
над Шипкою снега.
Молчат шестые сутки
орудия врага.
И стонет, стонет вьюга,
как раненый солдат...
На ледяной вершине
два часовых стоят.
Как два сугроба снежных,
молчат два земляка.
Вот - губы шелохнулись,
вот - дрогнула рука,
вот - иней серебристый
осыпался с бровей...
- Гляди-ка, дядя! Турки!
Да нет, не там! Правей!..
- Эх было б сердцу зябко
да ночка горяча! -
шепнул солдат бывалый
и снял "бердан" с плеча.
Поймал солдат на мушку
вражину в башлыке,
того, что был поближе,
с ножом кривым в руке.
- Теперь смекнул, Ванюха,
почто паша молчал?..
И грянул русский порох.
И турок закричал.
- Урок тебе, волчина,
не лезь, как тать, в ночи!..
Тревогу заиграли
на Шипке трубачи.
Ударили орудья
прицельно по врагу.
Закопошились турки,
завыли на снегу.
Заухали мортиры
турецких батарей.
Засуетились пули -
одна другой шустрей!
И пошатнулся воин,
откинулся назад.
В траншею оседая,
так прошептал солдат:
- А коли, братец пуля,
то лишь бы не в живот...
всё прочее - пустое...
до свадьбы... заживёт...
Всю ночь без передышки,
от инея седой,
палил, глотая слёзы,
солдатик молодой.
...К утру замолкли пушки,
улёгся дым войны.
И заалели горы
с расветной стороны,
с той стороны, откуда
багряна и светла
заря освобождения
в Болгарию пришла,
с той стороны, где Волга,
где бой часов Кремля,
где Родина героев-
Российская земля!
Туда глядел, недвижен
который час подряд,
глазами ледяными
сраженный в грудь солдат.
Её, Россию, видел
второй солдат во сне
в передовой траншее
на ледяной стене...
Лишь на восьмые сутки,
когда мороз ослаб,
на чёрном "кабардинце"
помчал посыльный в штаб.
В штабной подробной сводке
никто не был забыт:
"...один погиб от стужи...
один в бою убит..."
А вскоре вся Европа
узнала из газет:
"На Шипке всё спокойно.
Потерь особых нет".
БАЛЛАДА О БУНТОВЩИКЕ
Красная Пресня стреляля вдали,
битые стёкла звенели.
Два конвоира калеку вели,
был он в солдатской шинели.
На костылях он тащился едва,
хмурый, седой, бородатый.
А за спиною пылала Москва,
гибли в огне баррикады.
Там, за Арбатом, де пушки палят,
ровно два дня и две ночи
бился отважно безногий солдат
на баррикаде рабочей.
В рост под огнём орудийным вставал,
дул в леворверное дуло,
пулей последней в лоб, наповал
срезал с каня есаула.
К тумбе солдат прислонился без сил.
И, на солдата не глядя,
так конвоир конопатый спросил:
- Где же нога твоя, дядя?
Глянул устало бунтарь на врага,
горькой была та усталость.
- У Порт-Артура, браточек нога
в грязном окопе осталась.
У Порт-Артура, где столько зазря
пролил я крови и пота,
там, где за веру легла и царя
Наша стрелковая рота.
- Что же ты, дядя пошёл бунтовать?
Как же забыл ты присягу?..
- Не дождалась меня старая мать:
горе свалило беднягу -
не сберегла мне жены и сынка,
их казаки зарубили...
Брата - рабочего, большевика -
в царской тюрьме загубили...
И, заморгав, он шинель расстегнул,
вынул кисет и бумагу.
И на груди у солдата сверкнул
крест, что дают за отвагу.
... Красная Пресня пылала в дали.
По переулкам Арбата
два казака молчаливых пошли.
Не было с ними солдата...
СЫГРАЛ ТРУБАЧ "ТРЕВОГУ"
Кубанка набекрень,
горячий конь да шашка -
что надобно ещё
рубаке на войне!..
Ну, разве чтоб сыграл
трубачь Васильев Пашка
под вечер про страну,
что вся горит в огне.
Ах сколько песен знал
пацан из Петрограда!
Но были у него
заветные, свои;
когда он брал трубу -
стихала канонада,
пристыженно в садах
смолкали соловьи.
Будённый сам и тот
звончей трубы не слышал.
Какие ноты брал
тот паренёк с Невы!
Всё выше, выше брал,
за сердце брал и - и выше,
до утренней звезды,
и выше, выше, вы...
И, оборвав мотив,
вздыхал он, глядя в небо.
Другой бы нос задрал,
а он вздыхал чудак:
- Эх, жаль, не та труба!
Вот золотую мне бы,
тогда бы я братва,
сыграл ещё не так!..
К награде неспроста
комбриг его представил:
любимые часы
снял со своей руки.
Под Бахмутом, в степи
играл "атаку" Павел,
и где-то под Читой
бледнели "беляки".
И мчалась на врага
отчаянная "лава".
И шашкою трубач
испытывал судьбу.
И шла по всем фронтам
отчаянная слава
про Пашку-трубача
и про его трубу.
Шальная рубка шла -
ему и рубки мало!
Всё подвига искал,
не находил хоть плачь!..
Но как лицом светлел
в Москве Ильич усталый,
когда на всю страну
"отбой" играл трубач!
Передохнуть полку
война давала редко,
перекурить и то
не довелось полку:
однажды нарвалась
на "беляков" разведка
и Пашкин вороной
споткнулся на скаку.
Вот так он в плен попал,
трубач из Первой Конной,
совсем ещё пацан,
лишь над губой пушок.
Казчий генерал
воскликнул изумлённо:
- Мы думали, петух,
а это - петушок!
Был генерал плешив,
и был вихрастым Пашка.
Давно устал старик
с такими воевать.
Так Пашке он сказал:
- А ну-ка спойнам, пташка!
А там уж поглядим,
куда тебя девать...
Штабному трубачу
его трубу вернули:
ну что ж, мол, испытай
трубой свою судьбу!..
А пашка был такой -
он не боялся пули,
и лысых беляков
видал трубач в гробу.
Он вытер кровь с лица,
одёрнул гимнастёрку
и "беляку" в лицо
чуть слышно прошептал:
- Компоту захотел?
Так на тебе касторку!..-
И заиграл трубач
"Интернационал".
Ах, что за голос был
у той трубы армейской!
Под горьким Сивашом,
где будяки да степь,
оружье побросал
отряд белогвардейский,
за Доном залегла
белоказаков цепь!...
Был голос у трубы
и молодой и властный!..
Угрюмо брови свёл
казачий генерал:
- А ты не петушок,
ты дьяволёнок красный!
Хвалю за то, что смел:
отменно ты сыграл.
Но красным никогда
не одолеть Антанту!
Ты, мальчуган, трубач,
а я люблю детей...
Зачислить молодца
на службу в музкоманду!
Да всыпать подлецу
горяченьких плетей!..
С оттяжкой Пашку сёк
усатый хмырь в сарае,
так употел казак,
как будто был в бою.
И простонал трубач:
- Ну, я тебе сыграю!
Попляшеш, генерал,
под музыку мою!..
На третий день трубач
очнулся в лазарете.
То свист в ушах, то смех:
"Эх, малый, засеку!.."
Лощёный офицер
сидит на табурете,
колечки изо рта
пускает к потолку.
Повязку Пашке он
заботливо поправил,
по-свойски подмигнул,
довольный сам собой,
такую речь повёл:
- Ну что? Очнулся, Павел?
Так вот ты , брат, какой-
"кудрявый чёрт с трубой"...
Да разве это плен?
Нет никакого плена!
У нас с тобой, дружок,
особенный маршрут:
возмём Москву - и в путь!
Париж, Берлин и Вена
такого трубача
на лучших сценах ждут!
Весь мир у наших ног -
от Пензы до Китая! -
Футляр он приоткрыл:
- А ну-ка глянь сюда!..
На бархате труба
сияла золотая,
да так , что о бо всём
забудешь навсегда!
И горе - не беда
с такой подругой вместе!
Знал белый генерал,
что трубачу дарил...
На цыпочках ушёл
душистый капельмейстер
и дверку за собой
украдкой притворил.
Ах, как он приуныл,
пацан из Петрограда!
Мадрид, Варшава, Рим...
Битком набитый зал...
А что ещё, скажи,
артисту в жизни надо?
Ну, разве, чтоб Москвы
вовек "беляк" не взял!
Ну, разве, чтоб враги
не жгли родную хату,
у пленных на груди
не резали звезду!..
А к ночи принесли
разведчика в палату.
Он хрипло бормотал
в горячечном бреду:
- Дозвольте доложить!
Штаб в красных в Кочетовке...
Так точно!.. Пушек нет...
Так точно.. мы полском...
на пять солдат у них
всего по три винтовки...
На фланге пулемёт...
вот тут, за бугорком...
С кровати Пашка встал,
и стало Пашке худо,-
как в пушечных стволах,
в очах его темно.
И прошептал трубач:
- Он всё прознал, иуда! -
И застонал трубач,
и распахнул окно.
По спящему селу
орудия катились,
по спящему селу
ползли броневики,
скакали казаки -
улыбочки светились,
пехота бодро шла -
щетинились штыки.
И как тут Пашке быть?
Ведь что-то делать надо!..
сейчас бы на коня,
да где его возмёшь!
Ещё какойто час -
И пропадут ребята,
поляжет вся братва,
погибнет ни за грош!..
Поехал генерал,
и, как воронья стая
галдя, промчало вслед
за ним офицерьё.
...На бархате труба
сияла золотая,
и осторожно взял
штабной трубач её.
В урочном месте ждал
казачий полк подмогу,
лазутчики ползли
к постам в урочный час...
Но протрубил трубач
на всю страну "тревогу" -
последний свой сигнал,
последний в жизни раз!
Ах, как он протрубил!..
И грохнула граната!
И рухнул на траву
казачий генерал!
А на заре, когда
затихла канонада,
другой трубач "отбой"
за Пашку доиграл.
Нахмурился трубач,
ещё мальчиший, слабый
вдогонку "белякам"
он показал кулак:
- Эх, жаль не та труба!..
Вот Пашкину сюда бы,
тогда бы я, братва,
сыграл ещё не так!..
БАЛЛАДА О СОЛДАТЕ С МЕЧОМ
Была Отчизна за спиной
и по штыку на брата,
когда вскричал комбат: "За мной!" -
И встали три солдата.
За честь поруганной земли
на силу броневую
четыре воина пошли
в атаку штыковую.
Никто из тех, кто в бой вставал,
в окопы не вернулся:
троих сразило на повал,
четвёртый пошатнулся.
Затявкал вражий автомат,
заухало орудие...
У родника упал солдат,
к цветам прижался грудью.
Сказал, слабея, рядовой:
- Дозволь-ка, мать-землица,
твоей водицы ключевой
в последний раз напиться!..
И помрачнел бойцу в ответ
родник земли свободной.
Блеснул чужой ракеты свет
на хмурой глади водной,
зардели сполохи войны -
один другого ярче.
И вдруг возник из глубины
суровый облик старчий.
Была багряною вода,
как пламя над жилищем,
вилась у старца борода,
как дым над пепелищем,
чело - открытое ветрам,
власы белее снега,
через лицо широкий шрам
от сабли печенега,
в очах тысячелетний мрак,
а в голосе - остуда:
- Скажи, герой, неужто враг
сумел дойти досюда?
И отвечал ему боец,
кривясь от лютой боли:
- Мой полк полёг в бою, отец,
на этом древнем поле.
Скажи, моя ли в том вина,
что не сберёг комбата
и что осталась лишь одна,
последняя граната?
Не жаль мне жизни молодой,
а жаль, что нечем биться...
- Добро! - сказал старик седой. -
Испей, сынок, водицы. -
И облик старческий пропал.
Боец не побеждённый
к святому роднику припал,
испил воды студёной.
И вновь губами он приник
к воде, в которой сила,
и рана злая в тот же миг
сочится прекратила...
И в третий раз отпил боец.
И встал. И молвил смело:
- Дай мне оружие, отец,
на праведное дело!
-Добро! - глухой раздался глас
из гущи краснотала.
И грянул гром! И в тот же час
вода заклокотала.
И вышли три вдовы в платках -
народной скорби сёстры, -
держа в протянутых руках
меч обоюдоострый.
Такой, что надвое рассечь
мог небо голубое.
- Держи, боец, победный меч
для праведного боя!
Поцеловал боец булат,
отдал поклон сестрицам.
И зашагал он на закат
с врагом заклятым бится.
Сраженьям небыло конца,
а ярости - предела...
На всех фронтах того бойца
встречали то и дело:
то подо Мгой, то под Орлом,
то у родной границы...
Он шёл на запад напролом,
и трепетали фрицы.
С высоток вражеских мечом
срубал солдат вершины
и опрокидывал плечом
смертельные машины.
Три года шёл вперёд боец,
бессмертный, как былина.
И вот дошёл он наконец
до самого Берлина.
Свистел свинец, ревел фугас
в кровавой круговерти...
А тот солдат ребёнка спас,
прикрыл собой от смерти,
и был отправлен в медсанбат:
корябнуло осколком...
А вот откуда тот солдат,
никто не помнит толком.
Как звать его - Кузьма ? Егор? -
забыли по запарке.
... С мечом стоит он до сих пор
в берлинском Трептов-парке.
Поставлен воин на века
там где рубеж-граница,
чтоб из святого родника
враг не посмел напиться!