К Цецильину дню (начало)
С днем святой мученицы Цецилии - покровительницы церковной музыки - поздравляю всех, кто к этому имеет касательство!
А в качестве гостинчика предлагаю мое интервью во 2-м номере французского литургического журнала La Maison-Dieu за этот год. Я уже не поленился четыре месяца назад им похвастаться, а вот перевести и обнародовать на родном языке всё лень было. Но я для себя решил, что к Цецильину дню - просто-таки обязан это сделать. И сделал. Публикую его ниже (с любезного разрешения редакции La Maison-Dieu).
Сразу же предупреждаю, что литургическая и музыкальная тематика начинается только с третьего вопроса, поэтому мои ответы на первые два без ущерба можно не читать. Кроме того, должен пояснить, что ответы давались более года тому, а потому кое-что в них устарело, что-то с тех пор изменилось, что-то улучшилось, что-то усовершенствовалось.
Итак, вот оно:
1. Сперва вы интересовались театром, а затем стали изучать восточные мифологии. При том что марксистская идеология оставалась в силе, было ли это свободным выбором?
Да, это был свободный выбор. При советской власти студентам и ученым, занимающимся гуманитарными науками (за исключением лингвистики), было почти невозможно избежать идеологии. Невозможно было изучать какую-то тему, касающуюся новейшего времени, - будь то исторические события XX в., любой писатель, композитор, архитектор и т.п., - не снабжая свое исследование сугубо идеологической интерпретацией. Даже если тема касалась XIX в. - например, драматургии Пушкина или Гюго, - от вас требовалось то и дело уточнять, что в их драматических произведениях было «прогрессивным» с марксистской точки зрения, а что «реакционным». Чем более древним был предмет ваших исследований, тем свободнее вы оказывались от идеологических коннотаций. Вот почему я постарался выбрать какую-нибудь очень древнюю тему. Будучи студентом Института театрального искусства в Москве, я узнал, что одним из самых древних в мире театров был индийский. Я стал учить санскрит, и моя дипломная работа была посвящена санскритской драме. Позже я продолжил изучение санскритской литературы и выбрал в качестве основного предмета пураны - средневековые индуистские тексты, содержание которых в немалой своей доле было мифологическим, - потому что эта группа текстов оставалась еще очень мало известной индологам как в моей стране, так и во всем мире.
2. Вы - убежденный католик. В России - стране, преимущественно православной, - не странновато ли быть католиком?
Конечно, многие находят это странным. Но, прежде всего, не вполне правильно говорить, что Россия - это страна, «преимущественно православная». Исторически это действительно так. Однако после 70 лет воинствующего атеизма она стала «преимущественно неверующей». Бесспорно, после падения коммунистического режима началось мощное духовное возрождение, и оно продолжается по сей день (хотя и слабее), но большинство наших граждан по-прежнему далеки от какой-либо религии. Проводились социологические исследования, и наиболее серьезные из них показывают, что в России число практикующих верующих, принадлежащих ко всем религиям вместе взятым, составляет менее 6 % населения. Между тем, существует немало действительно странных вещей: так, значительно больше, чем 6 % российских граждан, на вопрос о своей религиозной принадлежности, отвечают, что они православные. Многие из них крестят своих детей, венчаются в церкви и просят отпеть своих умерших родителей; многие приходят в храм на Пасху или другие праздники; нередко они просят священника освятить ту или иную вещь; некоторые посещают святые места. Но всё это делается как своего рода магические действия. И те же самые люди, если попросить их перечислить Десять Заповедей, не способны этого сделать (недавние социологические исследования показали, что только 2 % российского населения могут назвать все десять). Они почти не знают Евангелия. И было смешно, когда нынешний лидер Коммунистической партии России г-н Зюганов заявил перед телекамерами: «Я в Бога не верю, но я православный».
Когда мои соотечественники, причисляющие себя к Православной Церкви, говорят, что их удивляет обращение русского в католичество, я отвечаю, что мне, в свою очередь, кажется странным, когда выбор религии или конфессии подчинен этнической принадлежности. И я спрашиваю: «Скажите мне как убежденный православный: родись вы татарином, вы бы обязаны были стать мусульманином? Или родись вы литовцем, значило ли бы это то, что вы обязаны стать католиком?»
3. Вы работаете в Литургической комиссии Епископской Конференции. Существует ли особый способ перевода или адаптации латинских текстов римского обряда для русских? Осуществляется ли этот переход без проблем? Ведь речь идет о двух совершенно различных культурах.
История Католической Церкви в России совсем особенная. До коммунистической революции 1917 г. здесь практически не было этнических русских среди католиков латинского обряда. Их число было крайне мало в советский период, когда религия преследовалась. Большинство католиков были поляками и немцами. Только к концу 80-х гг. - после горбачевской перестройки - число этнических русских в Католической Церкви возросло и довольно скоро стало преобладающим.
В начале 90-х были восстановлены канонические структуры Католической Церкви в России, и католики начали интенсивную работу по возрождению своей Церкви. Может быть, «возрождение» - не вполне подходящее слово: слишком многие вещи приходилось создавать с нуля, их прежде не существовало. В нашей поместной Церкви надо было обустроить катехизацию, образование, католическое богословие, которых практически не было при советском режиме. И в Католической Церкви ничто из этого никогда не осуществлялось на русском языке. В то время у нас не было по-русски ни литургических текстов, ни подобающей литургической терминологии.
Тогда началась напряженная работа по заполнению этих лакун, и я получил возможность быть среди тех, кто ее выполнял. Одной из наиболее трудных задач было подготовить русский перевод официального Катехизиса Католической Церкви. Как быть с богословской терминологией? Мы решили действовать так: то, чему обнаруживается эквивалент среди православных богословских терминов, должно всегда передаваться тем термином, которым пользуются православные. С литургическими терминами возникло намного больше проблем. Я ревностно отстаивал тот же принцип (у лучших переводчиков классической западной литературы на русский язык вошло в традицию отдавать предпочтение православным терминам для обозначения реалий богослужения латинского обряда, если имелись соответствующие реалии в православном богослужении). Но было много русскоязычных католиков, которые уже привыкли к литургическим терминам, заимствованным из польского, и не хотели от этого отказываться. После долгих споров Литургическая комиссия пришла к компромиссу: немалая часть терминов была заимствована из православного обихода, а другие - из латинского и/или польского, и некоторые из терминов было разрешено использовать на альтернативной основе (когда и русский православный термин, и польский были признаны нормативными).
И, конечно, одной из наиболее сложных была проблема перевода самих литургических текстов. Это была проблема выбора метода, подходящего здесь и теперь. Должен ли русский перевод стремиться строго и буквально соответствовать латинскому оригиналу, не принимая во внимание того, красиво ли это звучит, следует ли это правилам стилистики и благозвучия, понятно ли это для тех, кто это услышит? Я помню, как после неоднократных дискуссий по этим вопросам наш архиепископ вл. Тадеуш Кондрусевич заявил: «Что касается перевода официальных церковных текстов, есть традиционное сравнение. Какая жена лучше: красивая или верная? Само собой, лучше верная». Я возразил: «Это распространенная ошибка - думать, что красивая жена непременно будет неверной. Так или иначе, нет ничего невозможного для Бога, и будем надеяться, что с Его помощью красота и верность окажутся не такими уж несовместимыми, какими кажутся». Когда я перевожу литургические тексты, я, насколько возможно, стараюсь, чтобы переводы были максимально точными, но это не должна быть «точность любой ценой», иначе эти тексты не будут помогать людям молиться и участвовать в литургии подобающим образом, а их роль окажется прямо противоположной.
Помимо этого, в процессе перевода возникали и другие вопросы. Следует ли использовать более архаичный русский язык - или переводить надо на язык, более близкий к повседневной речи? Упрощать переводы или нет? Я всегда был против излишнего упрощения. Многие из латинских литургических текстов представляют огромное лексическое богатство. Зачем его умалять? Зачем забывать о нем или отказываться от него? В наши дни разговорный русский язык - как и многие другие языки мира - стал много беднее, чем в прошлом. Конечно, он теперь обогащен многими неологизмами и терминами, которых не существовало прежде, но он становится беднее лексически и грамматически. Многие слова - очень красивые - почти забыты, и уже мало кто из молодежи способен их понять, когда слышат их из уст людей, живущих в отдаленных деревнях (вы знаете лучше меня, что более или менее то же происходит и с французским). Грамматика упрощается, создавая иллюзию легкости выражения, но в действительности разрушая всякую точность (как и в современном французском). Наш язык располагает множеством префиксов и суффиксов, благодаря которым можно менять смысл слов и искусно обыгрывать огромное многообразие нюансов, однако искусство их употребления исчезает. И так далее. Бесспорно, Церковь - это не музей или заповедник. Но, на мой взгляд, будучи послана ко всем народам, она - как живая реальность - обладает особой привилегией: сохранять всё хорошее, накопленное народами, чтобы оно продолжало жить, развиваться и приносило богатые плоды. И я убежден, что у христианских Церквей России есть особый долг: сохранять всё хорошее в различных культурах России (в культурах всех народов нашей страны) и, в частности, сокровищницу русского языка. Работая над переводами литургических текстов (и создавая иногда новые молитвы), я стараюсь следовать этой установке.
Я не боюсь использовать (не слишком часто) слова, заимствованные из церковно-славянского языка, являющегося языком Русской Православной Церкви, но я стараюсь не переусердствовать в этом и использую только те слова, которые более или менее известны (в частности, благодаря тому, что они встречаются в классической русской литературе). Случается, что я употребляю некоторые устарелые русские слова, которые тоже обладают правом гражданства благодаря классической литературе: они звучат более поэтично, более возвышенно. Но когда я аккуратно использую такие слова, я слежу за тем, чтобы делать это осторожно и органично, чтобы текст не выглядел нарочито архаичным.
Среди русских католиков (включая и членов нашей Литургической комиссии) есть и противники такого метода. Это неудивительно, потому что не все, подобно мне, имеют православную формацию. Некоторым православная культура недорога, и они, наоборот, стараются отличаться от Православной Церкви. Многие не укоренены в русской языковой культуре, и всё то, о чем я говорил, представляется им ненужным и излишним. Поэтому результат получается компромиссным. Но мне приятно видеть, что в этом компромиссе мой метод имеет перевес.
Русский язык действительно обладает бездной возможностей. Русские христиане имеют право на высококачественный язык для своей молитвы и богослужения - язык, который отличается от повседневного, который несколько отличен от языка светской литературы, но при этом остается живым языком. Вам, носителям французского языка, посчастливилось создать язык такого уровня - насколько я понимаю, это в известной мере стало возможным благодаря трудам такого поэта, как Дидье Римо [Didier Rimaud], которого мне довелось знать лично. Среди всех языков, которые я знаю и могу сравнить, именно французские литургические тексты представляются мне наиболее удачными (говорю это без лести). Мне хотелось бы, чтобы русский литургический язык развивался в таком же направлении.
4. Конституция о Священной Литургии II Ватиканского Собора выдвинула на передний план «participatio actuosa et plena» [деятельное и полное участие] народа в богослужении. Как это конкретно осуществляется у вас в России?
Я бывал во многих странах Европы и Азии и почти во всех я посещал католические церкви. Могу сказать вам откровенно, что если бы был конкурс на «самую худшую в мире participatio actuosa», то я бы проголосовал за Россию. Нигде больше я не видел такого слабого уровня participatio actuosa (в частности, в том, что касается пения), как в российских приходах. Примечательно, что дело обстояло много лучше, когда была еще тридентская месса. Я помню католические приходы Москвы и Ленинграда в 70-е гг.: там были в основном старушки польского происхождения, и они с большим энтузиазмом пели литании и польские песнопения, пусть и немного трескучими голосами. Но это поколение практически вымерло. Поколение новообращенных русских католиков, пришедших в Церковь в 1990-е гг., не знало этих традиций, и не было лидеров, которые могли бы научить их деятельному участию (за исключением некоторых движений, например, Неокатехумената, члены которых держатся особняком от приходских общин, наподобие сект). Среди русских католиков многие отличаются индивидуалистической ментальностью. Мне кажется, большинство русских католиков приходит в церковь получать, а не давать, не делиться, не участвовать. Они получают мессу, и большинство из них довольны тем, что получают, вне зависимости от качества; и даже если они недовольны, они не станут делать ничего, чтобы это улучшить. Они предпочитают не петь. Уровень анимации общинного пения слабый, и даже там, где делаются реальные попытки побудить верующих к пению, лишь небольшое их число действительно поет. Остальные молчат или, в лучшем случае, подпевают неуверенно и почти неслышно.
Лишь немногие российские приходы располагают хором. Обычно есть органист (или, точнее, клавишник), который одновременно исполняет роль кантора. Многие священники - особенно, выходцы из Польши (у нас в России по-прежнему очень мало священников местного происхождения) - предпочитают петые мессы читаным, вне зависимости от качества пения. Вот почему наиболее обычной для России является месса с сольным пением. Но верные остаются в молчании, они не стараются участвовать в пении, принимая, таким образом, как нечто нормальное, что кто-то поет вместо них. И это составляет огромную опасность для participatio actuosa.
Изменить эту ситуацию совершенно необходимо, но я не вижу тех аниматоров, которые способны были бы это сделать. Среди наших верующих многие оказываются порой очарованы тем, что видят и слышат на богослужениях в других странах, они восхищаются тем, какое там деятельное участие и пение общины. И жалуются: «Почему у них так, а у нас не так?» Но почему бы самим такое не ввести? Нужен энтузиазм и дар лидерства, а у них его нет. И у меня тоже.
5. Какая музыка и какие песнопения звучат в католических общинах Москвы? Откуда происходят песнопения? Являются ли они оригинальными сочинениями? Используются ли григорианские мелодии?
Даже во время Советской власти, несмотря на гонения, в католических общинах СССР появлялись некоторые новые песнопения по-русски - переведенные с других языков или совсем оригинальные. В этот период большой вклад в развитие католического литургического пения был сделан небольшим числом энтузиастов.
В большей степени расширение репертуара продолжилось сразу после падения коммунистического режима. Огромная заслуга в этом принадлежит Андрею Куличенко (1963-2006): в середине 1990-х гг. он составил первый объемистый сборник песнопений на русском языке. Для этого он организовал работу по переводу многих латинских гимнов. Будучи человеком, наделенным музыкальным и поэтическим талантом, он добавил также многие мелодии и тексты собственного сочинения, основываясь преимущественно на классических образцах. Кроме того, он адаптировал некоторые классические мелодии, соединив их со стихами религиозного содержания (до сих пор одно из самых популярных среди русских католиков песнопений - павана Туано Арбо [Thoinot Arbeau] Belle qui tient ma vie [Красавица, пленяющая меня], мелодия которой соединена со стихотворением, восхваляющим Христа).
К концу 1990-х гг. число русских католических песнопений заметно увеличилось. Местные песенники различных приходов отличались друг от друга по своему содержанию. Зачастую песенный репертуар зависел исключительно от вкусов священников и монахинь, которые там работали (более 90% их числа в России были иностранцами): они насаждали в среде прихожан (большинство которых были неофитами) те песни, которые знали у себя на родине. Эти песни были поспешно переведены на русский язык, в большинстве случаев на крайне любительском уровне.
В 2000 г. Конференция католических епископов России решила предоставить поместной Церкви единый сборник песнопений, который был бы подготовлен на профессиональном уровне. В этих целях Епископская Конференция создала комиссию, объединявшую представителей всех четырех католических епархий России: им было поручено собрать лучшие песнопения, используемые в приходах. Затем собранные песнопения были переданы другой комиссии экспертов (в которую входил и я) для их дальнейшего отбора и редактирования. Вся работа осуществлялась под контролем Музыкальной секции Епископской Конференции, которой руководила сестра Валентина Новаковская. Она принадлежит к небольшому женскому монашескому институту, существующему только в Восточной Европе, - Конгрегации сестер ангелов, и является регентом московского кафедрального собора, профессиональным музыкантом, автором многочисленных литургических сочинений (в очень своеобразном стиле, слегка восточно-славянского духа), а также обработок григорианских мелодий.
В результате этой долгой работы в 2005 г. в Москве был выпущен первый официальный католический сборник песнопений. Среди представленных в нем мелодий примерно треть составляют григорианский хорал и парагригорианская традиция, на латинском и русском языках. По поводу приспособления григорианского хорала к русскому языку, - в частности, проблемы finalis, - велись долгие споры, и хотя, в конце концов, был принят один метод, у него до сих пор много противников. В сборнике имеется также много других песен и гимнов, старых и новых, происходящих из зарубежного репертуара, но переведенных на русский язык. Примерно четверть песнопений сочинена различными композиторами в России. Другие мелодии происходят из Польши (19%), Германии и Австрии (11%), Франции (4%), Англии и Шотландии (3%).
У меня нет оптимизма по поводу перспектив широкого введения григорианского хорала. Становится всё более очевидным, что сама природа этого типа литургической музыки чужда для большей части современных русских католиков. В большинстве приходов григорианские песнопения, если не игнорируются полностью, то поются неохотно. Это неудивительно еще и потому, что в основном григорианские мелодии слишком трудны для пения всем собранием.
Существует другая традиция пения, которая могла бы открыть более широкие перспективы для русских католиков латинского обряда: это система гармонизованных в параллельную терцию простых гласов, которая используется в русской православной традиции и носит название «обиход». Удивительно, что песнопения Андре Гуза [André Gouzes], основанные на русском обиходе, поются во многих западных странах, в то время как в той стране, откуда они происходят, они совсем мало используются католиками.
Что касается григорианского пения, то в католическом кафедральном соборе в Москве есть хороший григорианский хор, заслуживающий особого упоминания. Он был создан прошлой осенью молодым человеком Василием Прусаковым, который не является профессиональным музыкантом [в оригинальной публикации по моей вине неверно дана фамилия и по вине редакции пропущена частица «не» - П.С.]. Певчие в этом смешанном хоре большей частью любители. Они не пытаются петь слишком трудные мелизматические песнопения, но выбирают более простые. Их пение звучит скромно, но оно очень ясное и тщательное. Они поют еженедельно на воскресной мессе в субботу вечером, которая служится по-латыни (но новым Чином). Они также поют тридентскую мессу, которая начиная с этого года служится в кафедральном соборе раз в месяц. В настоящее время всё большее число московских католиков предпочитает бывать на латинских мессах, потому что им нравится такой тип пения и они считают, что это более литургично, чем всё прочее, что они слышат в католических приходах нашего города.
(окончание следует)
А в качестве гостинчика предлагаю мое интервью во 2-м номере французского литургического журнала La Maison-Dieu за этот год. Я уже не поленился четыре месяца назад им похвастаться, а вот перевести и обнародовать на родном языке всё лень было. Но я для себя решил, что к Цецильину дню - просто-таки обязан это сделать. И сделал. Публикую его ниже (с любезного разрешения редакции La Maison-Dieu).
Сразу же предупреждаю, что литургическая и музыкальная тематика начинается только с третьего вопроса, поэтому мои ответы на первые два без ущерба можно не читать. Кроме того, должен пояснить, что ответы давались более года тому, а потому кое-что в них устарело, что-то с тех пор изменилось, что-то улучшилось, что-то усовершенствовалось.
Итак, вот оно:
1. Сперва вы интересовались театром, а затем стали изучать восточные мифологии. При том что марксистская идеология оставалась в силе, было ли это свободным выбором?
Да, это был свободный выбор. При советской власти студентам и ученым, занимающимся гуманитарными науками (за исключением лингвистики), было почти невозможно избежать идеологии. Невозможно было изучать какую-то тему, касающуюся новейшего времени, - будь то исторические события XX в., любой писатель, композитор, архитектор и т.п., - не снабжая свое исследование сугубо идеологической интерпретацией. Даже если тема касалась XIX в. - например, драматургии Пушкина или Гюго, - от вас требовалось то и дело уточнять, что в их драматических произведениях было «прогрессивным» с марксистской точки зрения, а что «реакционным». Чем более древним был предмет ваших исследований, тем свободнее вы оказывались от идеологических коннотаций. Вот почему я постарался выбрать какую-нибудь очень древнюю тему. Будучи студентом Института театрального искусства в Москве, я узнал, что одним из самых древних в мире театров был индийский. Я стал учить санскрит, и моя дипломная работа была посвящена санскритской драме. Позже я продолжил изучение санскритской литературы и выбрал в качестве основного предмета пураны - средневековые индуистские тексты, содержание которых в немалой своей доле было мифологическим, - потому что эта группа текстов оставалась еще очень мало известной индологам как в моей стране, так и во всем мире.
2. Вы - убежденный католик. В России - стране, преимущественно православной, - не странновато ли быть католиком?
Конечно, многие находят это странным. Но, прежде всего, не вполне правильно говорить, что Россия - это страна, «преимущественно православная». Исторически это действительно так. Однако после 70 лет воинствующего атеизма она стала «преимущественно неверующей». Бесспорно, после падения коммунистического режима началось мощное духовное возрождение, и оно продолжается по сей день (хотя и слабее), но большинство наших граждан по-прежнему далеки от какой-либо религии. Проводились социологические исследования, и наиболее серьезные из них показывают, что в России число практикующих верующих, принадлежащих ко всем религиям вместе взятым, составляет менее 6 % населения. Между тем, существует немало действительно странных вещей: так, значительно больше, чем 6 % российских граждан, на вопрос о своей религиозной принадлежности, отвечают, что они православные. Многие из них крестят своих детей, венчаются в церкви и просят отпеть своих умерших родителей; многие приходят в храм на Пасху или другие праздники; нередко они просят священника освятить ту или иную вещь; некоторые посещают святые места. Но всё это делается как своего рода магические действия. И те же самые люди, если попросить их перечислить Десять Заповедей, не способны этого сделать (недавние социологические исследования показали, что только 2 % российского населения могут назвать все десять). Они почти не знают Евангелия. И было смешно, когда нынешний лидер Коммунистической партии России г-н Зюганов заявил перед телекамерами: «Я в Бога не верю, но я православный».
Когда мои соотечественники, причисляющие себя к Православной Церкви, говорят, что их удивляет обращение русского в католичество, я отвечаю, что мне, в свою очередь, кажется странным, когда выбор религии или конфессии подчинен этнической принадлежности. И я спрашиваю: «Скажите мне как убежденный православный: родись вы татарином, вы бы обязаны были стать мусульманином? Или родись вы литовцем, значило ли бы это то, что вы обязаны стать католиком?»
3. Вы работаете в Литургической комиссии Епископской Конференции. Существует ли особый способ перевода или адаптации латинских текстов римского обряда для русских? Осуществляется ли этот переход без проблем? Ведь речь идет о двух совершенно различных культурах.
История Католической Церкви в России совсем особенная. До коммунистической революции 1917 г. здесь практически не было этнических русских среди католиков латинского обряда. Их число было крайне мало в советский период, когда религия преследовалась. Большинство католиков были поляками и немцами. Только к концу 80-х гг. - после горбачевской перестройки - число этнических русских в Католической Церкви возросло и довольно скоро стало преобладающим.
В начале 90-х были восстановлены канонические структуры Католической Церкви в России, и католики начали интенсивную работу по возрождению своей Церкви. Может быть, «возрождение» - не вполне подходящее слово: слишком многие вещи приходилось создавать с нуля, их прежде не существовало. В нашей поместной Церкви надо было обустроить катехизацию, образование, католическое богословие, которых практически не было при советском режиме. И в Католической Церкви ничто из этого никогда не осуществлялось на русском языке. В то время у нас не было по-русски ни литургических текстов, ни подобающей литургической терминологии.
Тогда началась напряженная работа по заполнению этих лакун, и я получил возможность быть среди тех, кто ее выполнял. Одной из наиболее трудных задач было подготовить русский перевод официального Катехизиса Католической Церкви. Как быть с богословской терминологией? Мы решили действовать так: то, чему обнаруживается эквивалент среди православных богословских терминов, должно всегда передаваться тем термином, которым пользуются православные. С литургическими терминами возникло намного больше проблем. Я ревностно отстаивал тот же принцип (у лучших переводчиков классической западной литературы на русский язык вошло в традицию отдавать предпочтение православным терминам для обозначения реалий богослужения латинского обряда, если имелись соответствующие реалии в православном богослужении). Но было много русскоязычных католиков, которые уже привыкли к литургическим терминам, заимствованным из польского, и не хотели от этого отказываться. После долгих споров Литургическая комиссия пришла к компромиссу: немалая часть терминов была заимствована из православного обихода, а другие - из латинского и/или польского, и некоторые из терминов было разрешено использовать на альтернативной основе (когда и русский православный термин, и польский были признаны нормативными).
И, конечно, одной из наиболее сложных была проблема перевода самих литургических текстов. Это была проблема выбора метода, подходящего здесь и теперь. Должен ли русский перевод стремиться строго и буквально соответствовать латинскому оригиналу, не принимая во внимание того, красиво ли это звучит, следует ли это правилам стилистики и благозвучия, понятно ли это для тех, кто это услышит? Я помню, как после неоднократных дискуссий по этим вопросам наш архиепископ вл. Тадеуш Кондрусевич заявил: «Что касается перевода официальных церковных текстов, есть традиционное сравнение. Какая жена лучше: красивая или верная? Само собой, лучше верная». Я возразил: «Это распространенная ошибка - думать, что красивая жена непременно будет неверной. Так или иначе, нет ничего невозможного для Бога, и будем надеяться, что с Его помощью красота и верность окажутся не такими уж несовместимыми, какими кажутся». Когда я перевожу литургические тексты, я, насколько возможно, стараюсь, чтобы переводы были максимально точными, но это не должна быть «точность любой ценой», иначе эти тексты не будут помогать людям молиться и участвовать в литургии подобающим образом, а их роль окажется прямо противоположной.
Помимо этого, в процессе перевода возникали и другие вопросы. Следует ли использовать более архаичный русский язык - или переводить надо на язык, более близкий к повседневной речи? Упрощать переводы или нет? Я всегда был против излишнего упрощения. Многие из латинских литургических текстов представляют огромное лексическое богатство. Зачем его умалять? Зачем забывать о нем или отказываться от него? В наши дни разговорный русский язык - как и многие другие языки мира - стал много беднее, чем в прошлом. Конечно, он теперь обогащен многими неологизмами и терминами, которых не существовало прежде, но он становится беднее лексически и грамматически. Многие слова - очень красивые - почти забыты, и уже мало кто из молодежи способен их понять, когда слышат их из уст людей, живущих в отдаленных деревнях (вы знаете лучше меня, что более или менее то же происходит и с французским). Грамматика упрощается, создавая иллюзию легкости выражения, но в действительности разрушая всякую точность (как и в современном французском). Наш язык располагает множеством префиксов и суффиксов, благодаря которым можно менять смысл слов и искусно обыгрывать огромное многообразие нюансов, однако искусство их употребления исчезает. И так далее. Бесспорно, Церковь - это не музей или заповедник. Но, на мой взгляд, будучи послана ко всем народам, она - как живая реальность - обладает особой привилегией: сохранять всё хорошее, накопленное народами, чтобы оно продолжало жить, развиваться и приносило богатые плоды. И я убежден, что у христианских Церквей России есть особый долг: сохранять всё хорошее в различных культурах России (в культурах всех народов нашей страны) и, в частности, сокровищницу русского языка. Работая над переводами литургических текстов (и создавая иногда новые молитвы), я стараюсь следовать этой установке.
Я не боюсь использовать (не слишком часто) слова, заимствованные из церковно-славянского языка, являющегося языком Русской Православной Церкви, но я стараюсь не переусердствовать в этом и использую только те слова, которые более или менее известны (в частности, благодаря тому, что они встречаются в классической русской литературе). Случается, что я употребляю некоторые устарелые русские слова, которые тоже обладают правом гражданства благодаря классической литературе: они звучат более поэтично, более возвышенно. Но когда я аккуратно использую такие слова, я слежу за тем, чтобы делать это осторожно и органично, чтобы текст не выглядел нарочито архаичным.
Среди русских католиков (включая и членов нашей Литургической комиссии) есть и противники такого метода. Это неудивительно, потому что не все, подобно мне, имеют православную формацию. Некоторым православная культура недорога, и они, наоборот, стараются отличаться от Православной Церкви. Многие не укоренены в русской языковой культуре, и всё то, о чем я говорил, представляется им ненужным и излишним. Поэтому результат получается компромиссным. Но мне приятно видеть, что в этом компромиссе мой метод имеет перевес.
Русский язык действительно обладает бездной возможностей. Русские христиане имеют право на высококачественный язык для своей молитвы и богослужения - язык, который отличается от повседневного, который несколько отличен от языка светской литературы, но при этом остается живым языком. Вам, носителям французского языка, посчастливилось создать язык такого уровня - насколько я понимаю, это в известной мере стало возможным благодаря трудам такого поэта, как Дидье Римо [Didier Rimaud], которого мне довелось знать лично. Среди всех языков, которые я знаю и могу сравнить, именно французские литургические тексты представляются мне наиболее удачными (говорю это без лести). Мне хотелось бы, чтобы русский литургический язык развивался в таком же направлении.
4. Конституция о Священной Литургии II Ватиканского Собора выдвинула на передний план «participatio actuosa et plena» [деятельное и полное участие] народа в богослужении. Как это конкретно осуществляется у вас в России?
Я бывал во многих странах Европы и Азии и почти во всех я посещал католические церкви. Могу сказать вам откровенно, что если бы был конкурс на «самую худшую в мире participatio actuosa», то я бы проголосовал за Россию. Нигде больше я не видел такого слабого уровня participatio actuosa (в частности, в том, что касается пения), как в российских приходах. Примечательно, что дело обстояло много лучше, когда была еще тридентская месса. Я помню католические приходы Москвы и Ленинграда в 70-е гг.: там были в основном старушки польского происхождения, и они с большим энтузиазмом пели литании и польские песнопения, пусть и немного трескучими голосами. Но это поколение практически вымерло. Поколение новообращенных русских католиков, пришедших в Церковь в 1990-е гг., не знало этих традиций, и не было лидеров, которые могли бы научить их деятельному участию (за исключением некоторых движений, например, Неокатехумената, члены которых держатся особняком от приходских общин, наподобие сект). Среди русских католиков многие отличаются индивидуалистической ментальностью. Мне кажется, большинство русских католиков приходит в церковь получать, а не давать, не делиться, не участвовать. Они получают мессу, и большинство из них довольны тем, что получают, вне зависимости от качества; и даже если они недовольны, они не станут делать ничего, чтобы это улучшить. Они предпочитают не петь. Уровень анимации общинного пения слабый, и даже там, где делаются реальные попытки побудить верующих к пению, лишь небольшое их число действительно поет. Остальные молчат или, в лучшем случае, подпевают неуверенно и почти неслышно.
Лишь немногие российские приходы располагают хором. Обычно есть органист (или, точнее, клавишник), который одновременно исполняет роль кантора. Многие священники - особенно, выходцы из Польши (у нас в России по-прежнему очень мало священников местного происхождения) - предпочитают петые мессы читаным, вне зависимости от качества пения. Вот почему наиболее обычной для России является месса с сольным пением. Но верные остаются в молчании, они не стараются участвовать в пении, принимая, таким образом, как нечто нормальное, что кто-то поет вместо них. И это составляет огромную опасность для participatio actuosa.
Изменить эту ситуацию совершенно необходимо, но я не вижу тех аниматоров, которые способны были бы это сделать. Среди наших верующих многие оказываются порой очарованы тем, что видят и слышат на богослужениях в других странах, они восхищаются тем, какое там деятельное участие и пение общины. И жалуются: «Почему у них так, а у нас не так?» Но почему бы самим такое не ввести? Нужен энтузиазм и дар лидерства, а у них его нет. И у меня тоже.
5. Какая музыка и какие песнопения звучат в католических общинах Москвы? Откуда происходят песнопения? Являются ли они оригинальными сочинениями? Используются ли григорианские мелодии?
Даже во время Советской власти, несмотря на гонения, в католических общинах СССР появлялись некоторые новые песнопения по-русски - переведенные с других языков или совсем оригинальные. В этот период большой вклад в развитие католического литургического пения был сделан небольшим числом энтузиастов.
В большей степени расширение репертуара продолжилось сразу после падения коммунистического режима. Огромная заслуга в этом принадлежит Андрею Куличенко (1963-2006): в середине 1990-х гг. он составил первый объемистый сборник песнопений на русском языке. Для этого он организовал работу по переводу многих латинских гимнов. Будучи человеком, наделенным музыкальным и поэтическим талантом, он добавил также многие мелодии и тексты собственного сочинения, основываясь преимущественно на классических образцах. Кроме того, он адаптировал некоторые классические мелодии, соединив их со стихами религиозного содержания (до сих пор одно из самых популярных среди русских католиков песнопений - павана Туано Арбо [Thoinot Arbeau] Belle qui tient ma vie [Красавица, пленяющая меня], мелодия которой соединена со стихотворением, восхваляющим Христа).
К концу 1990-х гг. число русских католических песнопений заметно увеличилось. Местные песенники различных приходов отличались друг от друга по своему содержанию. Зачастую песенный репертуар зависел исключительно от вкусов священников и монахинь, которые там работали (более 90% их числа в России были иностранцами): они насаждали в среде прихожан (большинство которых были неофитами) те песни, которые знали у себя на родине. Эти песни были поспешно переведены на русский язык, в большинстве случаев на крайне любительском уровне.
В 2000 г. Конференция католических епископов России решила предоставить поместной Церкви единый сборник песнопений, который был бы подготовлен на профессиональном уровне. В этих целях Епископская Конференция создала комиссию, объединявшую представителей всех четырех католических епархий России: им было поручено собрать лучшие песнопения, используемые в приходах. Затем собранные песнопения были переданы другой комиссии экспертов (в которую входил и я) для их дальнейшего отбора и редактирования. Вся работа осуществлялась под контролем Музыкальной секции Епископской Конференции, которой руководила сестра Валентина Новаковская. Она принадлежит к небольшому женскому монашескому институту, существующему только в Восточной Европе, - Конгрегации сестер ангелов, и является регентом московского кафедрального собора, профессиональным музыкантом, автором многочисленных литургических сочинений (в очень своеобразном стиле, слегка восточно-славянского духа), а также обработок григорианских мелодий.
В результате этой долгой работы в 2005 г. в Москве был выпущен первый официальный католический сборник песнопений. Среди представленных в нем мелодий примерно треть составляют григорианский хорал и парагригорианская традиция, на латинском и русском языках. По поводу приспособления григорианского хорала к русскому языку, - в частности, проблемы finalis, - велись долгие споры, и хотя, в конце концов, был принят один метод, у него до сих пор много противников. В сборнике имеется также много других песен и гимнов, старых и новых, происходящих из зарубежного репертуара, но переведенных на русский язык. Примерно четверть песнопений сочинена различными композиторами в России. Другие мелодии происходят из Польши (19%), Германии и Австрии (11%), Франции (4%), Англии и Шотландии (3%).
У меня нет оптимизма по поводу перспектив широкого введения григорианского хорала. Становится всё более очевидным, что сама природа этого типа литургической музыки чужда для большей части современных русских католиков. В большинстве приходов григорианские песнопения, если не игнорируются полностью, то поются неохотно. Это неудивительно еще и потому, что в основном григорианские мелодии слишком трудны для пения всем собранием.
Существует другая традиция пения, которая могла бы открыть более широкие перспективы для русских католиков латинского обряда: это система гармонизованных в параллельную терцию простых гласов, которая используется в русской православной традиции и носит название «обиход». Удивительно, что песнопения Андре Гуза [André Gouzes], основанные на русском обиходе, поются во многих западных странах, в то время как в той стране, откуда они происходят, они совсем мало используются католиками.
Что касается григорианского пения, то в католическом кафедральном соборе в Москве есть хороший григорианский хор, заслуживающий особого упоминания. Он был создан прошлой осенью молодым человеком Василием Прусаковым, который не является профессиональным музыкантом [в оригинальной публикации по моей вине неверно дана фамилия и по вине редакции пропущена частица «не» - П.С.]. Певчие в этом смешанном хоре большей частью любители. Они не пытаются петь слишком трудные мелизматические песнопения, но выбирают более простые. Их пение звучит скромно, но оно очень ясное и тщательное. Они поют еженедельно на воскресной мессе в субботу вечером, которая служится по-латыни (но новым Чином). Они также поют тридентскую мессу, которая начиная с этого года служится в кафедральном соборе раз в месяц. В настоящее время всё большее число московских католиков предпочитает бывать на латинских мессах, потому что им нравится такой тип пения и они считают, что это более литургично, чем всё прочее, что они слышат в католических приходах нашего города.
(окончание следует)