«Кажется, как будто это шуточки все были». Воспоминания о войне
22 июня этого года моему деду, Алексею Яковлевичу Титову, исполнится 90 лет. 22 июня 1941 года, в день начала войны, ему исполнилось 14. Для проекта #бессмертноеслово он рассказал о том, как Великую Отечественную войну переживали в Москве.
2013 год
К тому времени он уже пять лет как переехал с отцом в столицу (вернее, в то время это было ещё Подмосковье - граница города проходила по реке Лихоборке, а жили они сразу за ней) из Тамбовской области. Обосновались в общежитии, отец работал на Владыкинском заводе. А позже приехала мать с младшими детьми - и уже всей семьей поселились в бараке.
Ниже - прямая речь.
1941
У них на заводе выходные были в понедельник, а в воскресенье отец пришел на обед в 12 часов - объявили войну. По радио Молотов сказал, что началась война: немцы напали на Россию. Какой уж тут обед. Мама заплакала - думала, заберут в армию отца.
У нее было больное сердце, и когда начали бомбить - весь июль бомбили - она испугалась и решила уехать в Тамбов, в деревню свою. Поскольку Сашка старший, 17 лет, ему нельзя было уезжать - он уже работал на заводе и вот-вот в армию, как старшего меня с ней отправили.
Приехали мы в деревню, я в школу пошел, в 8 класс. А зимой топить надо было - мы же на квартире жили, не в своей хате, а в наемной, потому что дом свой продала мама, уехала в Москву. За огородом речка была, а за речкой был ольховник - такой лесок. Я всю зиму ходил туда, рубил ольху и притаскивал домой на дрова - и этим топили. А без меня бы они ничего не сделали.
А где маманя жила, вот ее дом, переулок Спасоналивковский, за ним дом стоял - Ленсовет. В него попала бомба. Это зимой было. Там был подземный завод - целились в него, а молотили мимо. Много очень Коровий вал бомбили. Все зашторивали, чтобы с улицы ни малейшей щелочки не было. А в 42-м уже отогнали немцев.
1942
Ну а потом 42-й наступил, зима была лютая, холодная, морозная. Пришел Борис, двоюродный брат (тоже с 24-го года, ровесники с Сашей нашим). А он сидел. Его, правда, ни за что посадили в 40-м - оговорили. Ребята во дворе что-то натворили, а на него соседи сказали. Он еле пришел: на нем ватные штаны надеты на голое тело и телогрейка, «ГД»-ботинки на босу ногу, весь в фурункулах, и все прилипло. Пришел он 18 февраля и как лег, до 1 марта полежал, а 1 марта умер - двух недель не прошло. А от него подхватила и мать брюшной тиф. В нашей деревне хорошая больница была, большая. И вот ее положили, она там полежала недели две. А уже приехала маманя (сестра матери) - ей подали телеграмму, тогда же нужен был пропуск, особенно въехать в Москву.
И она опоздала. Мы уже похоронили Бориса. И она с нами жила, когда мама лежала в больнице. Она пришла рано утром 27-го из больницы, нас с Наташей (сестра) взяла: идемте, говорит, к матери. А она уже умирала. Мы постояли около нее, ушли, а она в это время умерла. А 30-го мы ее похоронили. Вот тогда погода была - что сейчас погода! - такая метель, вьюга, мороз страшный, ветер, мы опустили гроб в яму, а зарывать ничего не могли. все потемнело, холодище такой, и мы ушли, на другой день зарывали.
А папу с Сашей в Киров эвакуировали с заводом. Вскоре, правда, они вернулись в Москву, когда немцев отогнали. Ему телеграмму подали, что мама умерла, и он приехал за нами. Пока дооформляли документы - в Москву так просто не въедешь - приехали мы в Москву в апреле-месяце. Я пошел в школу свою записываться, а там же всю войну госпиталь был, она не работала. Так, в общем, я в школу не попал. И там не закончил 8 класс.
В конце августа приходит повестка из Райсовета - тогда на трудфронт много брали. Повестка - явиться в этот Райсовет, он был в Дубках.
Мы-то думали, на трудфронт, а мы целую воинскую комиссию прошли, как в армию: раздевали донага. До вечера мы там голодные торчали, с десяти утра и часов до шести вечера. Назначили нам на 1 сентября явиться на Краснопресненкий вал - там завод, оказывается, вагоноремонтный. Нам там объявили: сейчас будете завтракать, а после завтрака пойдете на завод знакомиться, будете тут работать. Кормили здорово, вкусно: котлеты такие большие мясные давали. В три часа, говорят, придете, возьмете обед и ужин.
Пошли на завод, зашли в цех чугунолитейный, а там дым, копоть, ничего не видно, грязь, пыль страшная. И вот мы месяц так - весь сентябрь - ходили туда, но не работать, а завтракать и обедать. Между завтраком и обедом кто в кинотеатр, кто куда - на Маяковке кинотеатр «Москва» был, а там недалеко и Пушкинская площадь. Кормили на убой: мы даже первое не ели, а рабочим отдавали, потому что они по карточкам плохо питались в столовой. И хлеб - 800 г нам на завтрак давали, а тут отдавали уже 600 г - и уезжайте домой. И так мы месяц болтались. Жрали, да ничего не делали.
Потом прошел сентябрь, нас собирают на собрание и объявляют: сейчас пойдем на другой завод. Ну мы ж не знаем. Прошли до Ваганьковского моста, к Беговой, перешли через Белорусскую железную дорогу и оттуда на авиационный завод. «Вот здесь будете работать». И там фабрика-кухня в Боткинском проезде. Большая, трехэтажная, 10 залов. «Утром позавтракаете, а вечером получите обед и ужин после работы». Нас сразу с первого дня взяли в работу - хватит, погуляли. Тут уже пахать начали. Мы работали с восьми до пяти - тут еще скидки были нам.
И так мы три месяца работали.
1943
А в феврале нам разряды дали, и тут уже все, кормежка хуже стала. Давали по две котлеты, но не мясные а картофельные. Ну суть не в этом. Нас заставили работать не 12, а и по 16, и по 18 часов. А к концу месяца обычно дня на на три-четыре казарменное положение: самолеты нужны были, а мы делали Ил-2. Какие выходные! Мы забыли про выходные. Приезжал я домой часов в 11-12 вечера, а утром в шесть часов встаешь и уже туда едешь.
Ил-2
А на поезде ездили так. В вагон не войдешь, особенно зимой, потому что полный идет, все в Москву едут на работу. На подножке висим. А обратно в вагон не пойдешь, потому что не вылезешь на Окружной. Обратно на подножку садишься - ну тут уж хоть не висишь, а сидишь. И так 11 лет. (Работал еще после войны, мне нравилось. Самолеты - это самолеты. Там уже пошли новые самолеты, заработки были по несколько тысяч, так что смысла не было уходить).
Цеха, конечно, не топили зимой, у нас руки опухали. А у нас же инструмент пневматический, все холодное, а в рукавицах не будешь работать - это самолеты, не трактор же, тут и мелкие детали, и все голыми руками надо брать. А весна придет, руки в нормальное положение приходят. Приедешь, бывало, с работы, и они в тепле начинают чесаться, зудеть - кожу содрал бы. Вот так всю войну.
И бабушка твоя тут. Я-то с 42-го года работал, а она через го-полтора пришла. При заводе было ремесленное училище, она там училась. Ее тоже на наш участок взяли. Мы недалеко друг от друга работали, там и познакомились.
Здесь паровики ходили, электричек тогда не было, они только по Октябрьской ходили, по Северной дороге, на Александров, на юг куда-то. Я ездил всегда на третьем поезде. Он шел после шести часов. Иногда первый поезд не проходит, второй тоже не идет, иногда и третьего не бывает. И сколько раз на паровозе пришлось ездить. Потому что в вагон даже с подножки не прицепишься, а на работу ехать надо. И вот мы, загородники все, приезжали на работу часам к девяти вместо восьми, а то и полдесятого, и никто нас за это не ругал. А тогда же строго было - опоздаешь в течение месяца по минутке, набирается три минуты (по одной три раза), отдают под суд. Бабушку за это наказали, у нее набралось опозданий, присудили штраф - какие-то проценты от зарплаты высчитывали. А к нам снисхождение было, нас не наказывали, потому что мы загородники.
Тут Ворошилов ездил, это считалось правительственное шоссе (Дмитровское). Было строго. Через сто метров стояла милиция вплоть до Москвы. Перед мостом стоял военный патруль. Останавливали автобусы - если у тебя нет документов, высаживают. И я раз так попал. Ну а что они высадили? Я через линию перешел и на следующий автобус сел и поехал спокойно.
Раз мы пришли на станцию - мороз, зима страшная - а ни одного поезда нет. Мы постояли-постояли. А одна девчонка ездила из Владыкино, и две - с наших бараков. Давай, говорю, пойдем пешком на трамвай, в Тимирязевку. Пришли, а там трамваи не ходят. И мы пешком до завода. Пришли к обеду. И ничего, все нормально, потому что не одни мы. Замерзли, какие ж мы работники. Но впряглись, и давай работать.
Бригада у нас была пять человек. Я работал с Володькой Кротовым, он на Пресне жил, в Столярном переулке, Борис Илюхин жил здесь, в Боткинской проезде, работал с Васькой Мамаевым, который жил в Жаворонках по Белорусской. Бригадир у нас был Щелкалин Виктор, жил у Никитских ворот. Мы все были 15-летние, только Витьке было 24. У него бронь была, в армию не брали - Сталин приказал с оборонных заводов не брать. У нас был хороший мужик мастер, Илья Андреич Калинин.
Вот мы впятером работали. Лобовые отсеки у крыла делали. Это надо лонжерон заложить в стапель, а к лонжерону лобовые отсеки установить, где стояли пушки, пулеметы. Норма была десять машин. А всегда прибавляли - 12 машин, значит, нужно было сделать. А хочется иногда погулять и в кино сходить. К мастеру приходим договариваться: «Илья Андреич, если мы 12 машин сделаем, отпустишь нас?» - «Ой, ребят, отпущу, делайте!». К трем часам иногда успевали. Он как глянул: «Да вы что, ребят? Да меня сейчас самого уволят! Как я могу? Давайте еще немножечко!». Ну еще парочку машин сделаем, и часов в пять уж он отпускал. Ну хочется, молодежь - это молодежь. Кому в кино, кому куда, а кому и просто поспать охота. Все вставали рано, на износ работали, голодные.
Я с собой брал ломоть черного хлеба грамм на 200 - и все, на весь день. Когда повезет, счастье такое - спецталон дадут тебе. Столовая была в цеху. Первое давали - один бульон и постное мало, копеечки эти плавают поверху, и больше ничего. А на второе - столовая ложка картошки мороженой и вот такую котлеточку, рыбную к тому же. Вот и весь спецталон. А в основном свой кусок съешь - и до восьми вечера, самое малое. А когда и до десяти, и до утра. Все равно старались работать. Только зимой плохо было, мерзли. Мы обшили верстак фанерой, чтобы там отдыхать, а внутрь полынь натаскали от блох. У девчат-клепальщиц были низкие верстаки, они сидя клепали лобовые отсеки. А потом мы у них брали, ставили лонжерон. И чтобы не поцарапать обшивку на лобовиках, у них были войлоком обиты верстаки. И как весна - так там блох! Летом ходили без чулок девчата, и вот сидят только хлопают по ногам.
У меня был такой случай, что мы работали в ночную смену, и у нас пересменки не было: мы три недели работали в ночную. И я как-то до того спать захотел, что пока там лонжерон закладывали ребята, я уселся около стапеля и уснул. Володька меня растормошил, я вскочил. Говорю: «Долго спал-то?». «Да, - говорит, - минуты полторы, не больше». Но я так выспался, как будто часов десять спал. Вот усталость накопилась какая, вот какой глубокий сон был.
Тогда не работали, а ишачили.
Иногда приходил машина вся в крови, в дырках, после боя. Как ее посадили, как она вернулась, жив ли летчик - не знаем. Ну нам привозят для ремонта. Смотришь - кабина залита кровью, пули, фюзеляж в дырках. Фюзеляж-то наполовину деревянный был: где моторы и кабина летчика - броня, а дальше - уже дерево. Тут крылья металлические, а сзади деревянные. Вот так обходились.
На аэродром, бывало, приходилось ходить. Давали мат такой, накрывали часть самолета, где нам возиться, подключали фен, давали туда горячий воздух, и мы работали. Теплее было, чем в цеху.
Еще один случай был. У нас был рабочим один друг - Левка Ефимов. А тут его мастером поставили. И четверо из моей бригады заболели, я один остался. Я и говорю: «Как же я буду один?». Он говорит: «Да я буду с тобой работать». Он у меня как подручный был. С неделю он поработал, а потом мне и говорит (видно, договорился с начальником, бывшим фронтовиком): «Подойдет начальник, будет спрашивать, что тебе нужно - ты скажи, два талона на водку». Работаю, стою у стапеля, а он клепает. Подходит начальник цеха (его звали, как Чайковского - Петр Ильич), манит меня: «Ты просил талоны на водку?». Я замялся: «Просил». Он достал из кармана - на. Левка обрадовался, работу бросил, сгреб эти два талона, а мне дает десять спецталонов. Иди, говорит, пока я пойду за водкой, возьми в столовой вторых, первых не бери - ведро целое нальют. Смотрю, идет, несет две бутылки водки. А я никогда и не пил, и не пробовал даже. Короче, он все забрал себе. Я с ним закусил, а пить не стал.
Мы ходили на крышу - смотрели салюты, когда они начались: за Сталинград, за Курск, Белгород. Первый был за Белгород и Орел - самый красивый салют! А после него уже другие стали - как вот сейчас. А тогда и троссирующими пулями били, разноцветная полоска такая летит, как ниточка.
А у бабушки в бригаде были одни девчата. И Володька Кротов там с одной Нинкой познакомился - он и женился на ней, а я с бабушкой.
А одна поехала с Белорусского за картошкой за город и попала под поезд - свалили. И так она и погибла.
А потом из наших девчонок еще одна, Соловьева Сашка, эта сама под поезд бросилась. У нее тоже мать умерла, как и у нас. Остались две сестры, старшая - Сашка. Отец женился на другой, и она - как у нас тетя Паня (мачеха, вторая жена отца). И на почве скандалов с мачехой она пошла на станцию - и под поезд. А такая девчонка была, как парень. Ее все уважали. Была такого характера твердого - может, это ее и погубило.
Брат
Сашка молодой был. 42-й год наступил, и его начали тревожить - 18 исполнилось. Проводили мы его в июле-месяце 42-го. Вот где сейчас улица Вишневского, был военкомат. На машину их посадили, увезли, и все. Больше мы его не видели. Он ровно два года воевал. Погиб в Прибалтике, мы туда ездили на могилу. Сейчас уж туда не приедешь.
Его как ранило, в госпиталь отправили. Да что там ранило - мешок костей положили в госпиталь, потому что сзади него мина взорвалась. У него был разбит таз, и голова - все было разбито. Ну, так не выдержишь. И вот там его похоронили - Бауска городок называется.
Фото документа с сайта «Подвиг народа»
Фото документа с сайта «Подвиг народа»
Фото документа с сайта «Подвиг народа»
(Александр был награжден медалью «За Отвагу» и двумя Орденами Славы 3-й степени: первый, второй).
Двоюродный брат
Володю забрали до войны. Он же был старше, ему уже было лет 20. И его взяли в пограничники. Пришло от него письмо в начале июля. Письмо в глине - в окопе, видимо, писал - и карандашом написано, торопливым таким почерком. Пишет моему папе, он его тоже отцом звал: «Отец, немцы напали, мы сейчас бой ведем, буду жив или нет, но пока пишу». Одно письмо пришло от него, потом все - никаких писем, ничего от него не было.
А потом в 43-м году он приехал во Владыкино - по Окружной все время ходили эшелоны. Прибежал в барак к нам: «Вот, я на часок, нас передислоцируют». Уже он с револьвером, ефрейтор с лычкой. «А как же так - револьвер? - у него спрашиваем. - Ты ж почти солдат». Что такое ефрейтор - тот же солдат. «Я, - говорит, - работаю сейчас в штабе Баграмяна». Пограничники все чекисты. Ну как «Смерш» - «Смерть шпионам». Он он тоже был смершником. В свое время был киножурнал - в Краснодаре поймали много предателей. Показывали даже, как их вешали. Вот он как раз там и был в это время.
Он прошел всю войну. Как жив остался - не знаю. В четыре часа (с самого начала войны) начал! А перевели на Дальний Восток - и его свой застрелил. Они везли эшелон японцев пленных, он спал. И заварушка какая-то началась, он в дверь вагона выскочил, а свой же товарищ ему в грудь из пистолета дважды махнул. По ошибке. Вот такая судьба - две войны уцелел, а тут видишь как.
Фото документа с сайта «Подвиг народа»
(О Владимире на сайте «Подвиг народа»).
1945
День победы я толком не видал.
Мы работали в ночную смену, когда объявили конец войны. Это было в час ночи. У нас там рупор такой висел в цеху, по-моему, Калинин выступал. Объявил, что все, война кончилась. Женщин много работало, все начали плакать: ведь у кого муж погиб, у кого отец, у кого брат. Все бросили. Начальство приехало, начали митинги, рассвело и нас отпустили домой. Я пошел домой: вышли - рассветает, Боткинский проезд весь яблонями усажен, цветут, красиво так!
Приехал домой, поспал, а вечером поехал на Красную площадь. Народу! Не пробьешься. И вот я оттуда ночью шел уже пешком сюда до дома. Транспорт не ходит, все забито народом. Ну и пришел я уже почти под утро. Устал, конечно.
____________________________
Все равно, вот вспоминаю сейчас - то ли молодые мы были - кажется, как будто это шуточки все были. Все как-то вроде шутя мы работали. Хотя и голодные были. Я и курить тогда начал, чтобы меньше есть хотелось.
Когда кончилась война - все, самолет с работы сняли. Стали делать для стадиона Динамо барьеры. Начали приходить транспортные самолеты - «Дугласы». Нам надо было для них полы и кресла ставить, переделывать их. Бывало, зайдешь в машину - там крови тоже, концентрат рассыпан - там раненых возили. После них пошла пассажирская машина.
____________________________
UPD. Здесь можно немного почитать про моего второго деда, прошедшего всю войну.