К концепции французского замкового вина.
Поскольку я не оставляю надежд когда-нибудь написать большую книгу о вине в литературе и искусстве, то этот материал, опубликованный в АльтерНации №12 за 2013 г. можно считать первым фрагментом этой будущей книги...
ОТ ШАТО МАРГО К ЭДГАРУ АЛЛАНУ ПО -
ФРАНЦУЗСКИЙ ВИННЫЙ МИФ В ЛИТЕРАТУРНОМ СОЗНАНИИ ЕВРОПЕЙСКИХ И АМЕРИКАНСКИХ РОМАНТИКОВ
15 мая 1855 г. в Париже, на Елисейских полях под патронажем принца Наполеона Жозефа открывается «Всемирная выставка трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств», которая по замыслу организаторов, и прежде всего, императорской семьи и самого императора Наполеона 3, должна была показать величие и статус Франции как Империи, претендующей на мировое господство, поэтому основной задачей Парижской выставки было превзойти первую всемирную выставку в Лондоне, в 1851 г. Специально к выставке Наполеон 3 поручает Торгово-промышленной палате Франции отобрать и представить лучшие вина всех винодельческих регионов Франции. Тогда же Торгово-промышленная палата Бордо поручает «Синдикату винных брокеров Жиронды» представить классификацию вин по качеству из коммун Медок и Грав. В итоге Торгово-промышленной палатой Бордо к выставке были сформированы два официальных бюллетеня, в которых вина вышеуказанных коммун получили право официально называться винами с «выдающихся виноградников» ( Grand Cru ), а также заняли места в иерархии 5 классов, или грубо говоря, степени элитности.
Если мы обратимся к официальной классификации вин Медока и Грава 1855 г., представленной на Парижской «Всемирной выставке трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств», то заметим следующее её несоответствие с современной, где абсолютно все винодельческие поместья данных аппелласьонов фигурируют как «шато». В оригинальной классификации из 79 винодельческих поместий 74 поместья фигурируют только под именем собственным, скажем, Giscours, коммуна Марго, Troisième Cru Classé) и только пять поместий имеют дополнительный титул «chateau» (замок) - это безусловные тогдашние и нынешние лидеры Шато Марго, коммуна Марго, Премьер Гранд Крю, Шато Лятур, коммуна Пойяк, Премьер Гранд Крю, Шато Лафит, коммуна Пойяк, Премьер Гранд Крю, Шато Д’Иссан, коммуна Кантенак-Марго, Шато де Бешвель, коммуна Сен-Жюльен. По предположению винного критика Хью Джонсона наименование шато в оригинальном виде классификации использовали только при «наличии сооружения, достойного называться замком(Бешвель), или при условии, что оно когда-то существовало (Лятур)», однако при этом возникает вопрос, связанный, например, с историческим замком Икем в Сотерне, известным с середины 15 в, который фигурирует в классификации тоже только как Икем, хотя уже через 22 года, в пьесе «Францилон»(1887) Александр Дюма сын употребляет титул «шато» в описании данного вина, что свидетельствует, по меньшей мере, о неофициальном закрепления понятия шато за рядом замков Бордо к последней трети 19 в.
Интересно и то обстоятельство, что президент США Томас Джефферсон, ценитель и коллекционер вин, будучи в 1787 г. в Бордо, в своем дневнике упоминает о «замках» Марго и де Ля Фит, но О-Брийон и др. он замками не называет. Первое же упоминание о «Шато Марго» появляется в 1742 году в дневнике Лорда Харвея из Бристоля, который упомянул «Chateau Margou Claret» (кларетами в ту пору называли легкие красные вина из Бордо, которые противопоставлялись мощным красным винам «горных районов» (Бержерак, Каор, Мадиран, западные коммуны Лангедока и т.п.). Об этом пишет в своей книге «What Price of Bordeaux» Бенджамин Левин. Примечательно и то, что до 1802 г. на месте ныне классической усадьбы Шато Марго, действительно, существовал замок, который еще застал Томас Джефферсон, но который был снесен в 1801 г, а на его месте построен новый дом, ставший, во многих отношениях винным фасадом Бордо. Т.о. из различных автобиографических, эпистолярных и дневниковых источников той эпохи мы можем сделать вывод, что по всей вероятности, сама концепция шато имела авторство и восходила к условному коллективу виноделов и виноторговцев 18 - 19 вв., занимавшихся управлением и продажами вин ведущего поместья коммуны Марго. Особого упоминания здесь заслуживает, собственно, история Дома, получившего культовый статус не только среди профессионалов винного рынка, коллекционеров и знатоков бордосских вин, но и среди людей, так или иначе относившихся к экономической и интеллектуальной элите европейского общества 19 в.
В 1805 г. начинаются работы по возведению
нового господского дома, архитектором которого становится Луи-Ги Комб (1757-1818), уже известный к тому времени лауреат престижной «Римской премии» Французской академии наук (1778-1781), теоретик архитектуры и один из лучших архитекторов города Бордо, принимавший участие в проектах по благоустройству городской среды, а также приверженец неоклассического стиля, критиковавший вполне в духе своего времени архитектуру Средних веков. По разным данным к 1812 - 1816 гг. строительство дома завершается и тогда же, начиная с винтажа 1817 года, благодаря усилиям виноделов и виноторговцев, в сознании конечных потребителей происходит слияние дома и вина «Шато Марго» . Вот как винный писатель 19 в. писал о винтаже 1817 г:
«Дом - это зримый образ винтажа. Благородное, строгое, даже немного мрачное…поместье Шато Марго создает впечатление древнего храма, посвященного культу вина… И виноградник, и поместье лишены вычурных украшений, но как вино нужно сервировать, прежде чем оно раскроет все свое очарование, так и поместье ждет посетителя, прежде чем раскрыть свои достоинства. И в том и в другом случаях на ум приходят одинаковые слова: изящество, благородство, изысканность и утонченное удовольствие, которые получаешь от того, что пользовалось вниманием и любящей заботой в течение многих поколений. Вино долго созревало, в доме долго жили; и то, и другое отмечены неизгладимой печатью времени и ревностных трудов».
Подобное слияние было не только рекламным ходом, но и инструментом легитимизации, апеллирующим к традициям французской аристократии, ведущей свои родословные со Средних веков. Дом выступал здесь романтическим центром или сердцем усадебного космоса, вино же - его (поместья) кровью. Через обращение к дворянской усадебной культуре Шато Марго приобретало значительный символический капитал и статус легенды (не случайно позже Шато Марго стали называть «Версалью Медока»), что, в свою очередь, способствовало росту цен и престижа не только самого Шато Марго, но и процветанию его соседей, заимствовавших оригинальную идею.
Противоположным полюсом коммуны после окончания строительства дома Марго становится Шато Д’Иссан - второй исторический замок коммуны Марго и центр владения Ля Мот Кантенак, известного, как и владение Ля Мот Марго, с 13 в. Старый замок, обычно, датируют 15 веком и упоминают о нём как о цитадели англичан времён Столетней войны. В 17 в. крепость утрачивает военно-стратегическую значимость и новым владельцем шевалье де Иссаном принимается решение ее снести и построить на том же месте другой замок, более пригодный для жилья.. Между тем, де Иссан сохраняет ров с водой вокруг замка, не меняя тем самым структуру самого околозамкового пространства.. О старом замке до сих пор напоминает и классическая этикетка вин Шато Д’Иссан. Подобный способ организации пространства можно отчасти назвать нетипичным, а потому и насыщенным особым культурным содержанием. Над входом в Шато висит девиз в духе Средневековья: «Для королевских столов и алтарей Господа». И если в случае с Шато Марго мы говорим о сознательном конструировании синкретизма вина и дома (замка), то в случае с Шато Д’Иссан налицо бОльшая аутентичность дома (замка) и самого винодельческого хозяйства, органично вписанного в пространство культурной памяти.
В тоже время в отличие от Шато Марго Шато Д’Иссан хоть и заняло место в классификации 1855 г., но не приобрело легендарного статуса, хотя в Бордо и предпринимались неоднократные попытки создания «из ничего» пространств, аутентичных «средневековым». Так, во втором десятилетии 19 в. на рынок выходит Шато Палмер - поместье, фактически двойник Шато Д’Иссан, созданное британским генерал-майором Палмером на территориях, купленных у Шато Марго и Шато Д’Иссан. В 10-е гг. Палмер строит здесь дом в псевдоготическом стиле, напоминающий замок Д’Иссан.
Между тем, менее известные винодельческие хозяйства Бордо также пытались заниматься подобным мифотворчеством. Так, например, романтический ореол в течение 19 в. постепенно складывался вокруг Шато Шасс-Сплин, обязанного своим названием высказыванию Джорджа Гордона Байрона, бывшего проездом в Мули в 1821 г, на пути в Испанию. Дегустируя вино, Байрон обронил фразу о том, что эти вина прогоняют хандру (сплин).. Но если для Байрона данный жест был просто жестом (если он вообще имел место быть), то для бордосских виноторговцев он стал мощным инструментом продвижения вин Шато Шасс-Сплин на рынке. Окончательно же статус винно-литературного поместья за Шато Шасс-Сплин закрепился в середине 19 в., когда опять же по легенде здесь вместе с Огюстеном Редоном бывал Шарль Бодлер.
Литературной мифологизации вина Бордо подверглись и со стороны самих европейских романтиков, для которых французские вина, несомненно, являлись объектами статусного потребления, учитывая то обстоятельство, что немало писателей-романтиков происходили из аристократической среды (Байрон, Шелли, Пушкин) или вели богемный образ жизни, что в какой-то степени обязывало их к знанию вин и других алкогольных напитков (Э.Т.А.Гофман, Э.По). Характер данной мифологизации, в целом, имел весьма произвольный характер и во многом был обусловлен лейтмотивами творчества того или иного автора, посему в романтической литературе можно выделить два условных вектора «винной» мифологизации, а именно вектор гедонистический, в целом, наследующий анакреонтическому пониманию вина как источника витальности и удовольствия (см. тут, например, блестяще проанализированную Ю.М.Лотманом историю образа шампанского Аи от Пушкина до Ахматовой) и онтологический вектор, представляющий вино в качестве средства погружения в сопредельное или фантасмагорическое измерение (Э.Т.А.Гофман, Э.По, наследующий им Ш.Бодлер, а далее и А.Блок).
Интересно, что как потребители вин, романтики не могли не воспринимать тех образов вин, которые им предлагались рекламой того времени. Вот что пишет Пушкин в «Евгении Онегине»:
К Аи я больше не способен;
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой...
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде...
В данном случае интересно противопоставление игристых вин из Аи винам Бордо. Любопытно то обстоятельство, что вина Аи, как и все игристые вина в начале - середине 19 в. позиционировались производителями как символы молодости, веселья и свободы и были в отличие от вин Бордо более демократичны и доступны широким слоям населения, по крайней мере, в Западной Европе. Более того - вина Шампани были первыми «индустриальными» винами, то есть винами массового производства, а также винами, существенную роль в продвижении которых играли яркие этикетки и реклама, что не было характерно для вин Бордо, чьи экспортеры делали ставку на вышеупомянутый аристократизм, многовековую традицию виноделия и связь с культурной памятью, что и воспринималось рядом потребителей (в том числе, очевидно, и А.С.Пушкиным) как верность и преданность своему делу, образу и стилю жизни.
Аналогичные характеристики имеют у романтиков только вина Бургундии, как равные винам Бордо. В эссе «Вино и гашиш» Ш.Бодлер цитирует «Крейслериану» Э.Т.А.Гофмана, где мы находим схожее противопоставление Шампани и Бургундии: «Добросовестный музыкант, чтобы сочинить оперетку, должен пить шампанское, в нем найдет он игривую и легкую веселость, нужную для этого жанра. Религиозная музыка требует рейнвейна или жюрансонского вина. Как в основе всех глубоких мыслей, в них есть опьяняющая горечь, но при создании героической музыки нельзя обойтись без бургундского; в нем настоящий пыл и патриотическое увлечение». Э.Т.А.Гофман таким образом конструирует субъективно-художественную иерархию вин, разделяя вина (как в «Крейслериане», так и в других своих текстах на три класса: 1) вина для веселья (шампанские), 2) вина для погружения в себя, религиозной медитации (рейнвейны) 3) вдохновенные или вина, которые вдохновляют на Большие дела (Бургундия).
Совсем иное восприятие вина мы можем наблюдать у Эдгара По. Вино у него практически всегда сбивает человека с толку, навевает неясные грёзы и нередко приводит к страшному разрешению событий, как то обнаружение трупа в громадном ящике из под Шато Марго или человеческих скелетов в подвалах с бочками хереса.
В новелле "Ангел необъяснимого" явлению волшебного существа с руками-бутылками (говорящего с явным немецким акцентом - аллюзия к Гофману и Гауфу) предшествует каламбур с названием вина Шато Лафит (Lafite) и популярным в 30-40- е гг. 19 в. романом Дж.Ингрема "Лаффит, пират Залива", когда герой новеллы, "сидя в окружении некоторого некоторого количества бутылок с разными винами, коньяками и ликерами", одурев от длительного чтения, пытается "взбодриться с помощью лафита", но ничего хорошего из этого не получается.
По мнению некоторых исследователей, у Эдгара По была индивидуальная непереносимость алкоголя, что вероятно, и послужило причиной столь болезненного отношения к вину. С другой же стороны, вино в текстах Эдгара По выступает своего рода ключом к загадке, с помощью которого нечто сокрываемое становится явным и оттого ужасным.
В заключение, сделаем несколько выводов, касающихся особенностей мифологизации бордосских и шире - французских вин как в сознании обычных потребителей 19 в., так и в литературном сознании европейских романтиков.
Благодаря усилиям условного коллектива виноделов и виноторговцев Шато Марго 18 в., а также архитектора Луи Ги Комба, создавшего шедевр архитектуры, к концу 10-х гг. был создан рекламный миф о Шато Марго как о великом бордосском вине для настоящих аристократов. При этом акцент был сделан на культурно-историческую составляющую, а титул Шато стал, своего рода, символом этого аристократизма и приверженности традициям. Открытым остается вопрос о том, в какое время (до 1855 г) другие производители (Шато Лафит, Шато Бешвель, Шато Д’Иссан и Шато Лятур) начали писать на своих этикетках слово «Шато» и были хотя бы кем-то признаны как шато, но это уже тема отдельного исследования, как и вопрос о родственной мифологизации вин Бургундии и Шампани.
Следствием культурно-исторической мифологизации Шато Марго, небольшой группы других вин Бордо, вин Бургундии и Шампани стало их включение в контекст эпохи романтизма (первой третий 19 в) в качестве предметов статусного потребления. В европейской творческой богеме пить французские вина и говорить о них становится модно (об этом можно прочитать у Пушкина в «Евгении Онегине»), но не только.
Вино, преимущественно французское и преимущественно вина великих замков Бордо, в ряде авторских (преимущественно позднеромантических) поэтик (Э.Т.А.Гофман, Э.По) и постромантических (Ш.Бодлер) становится предметом рефлексии-систематизации (Гофман) и превращается из образа в многозначный символ - «ключ к тайне», что затем найдет отражение в литературе европейского символизма, символами которого наряду с вином становятся и более крепкие алкогольные напитки, такие, как абсент.
ОТ ШАТО МАРГО К ЭДГАРУ АЛЛАНУ ПО -
ФРАНЦУЗСКИЙ ВИННЫЙ МИФ В ЛИТЕРАТУРНОМ СОЗНАНИИ ЕВРОПЕЙСКИХ И АМЕРИКАНСКИХ РОМАНТИКОВ
15 мая 1855 г. в Париже, на Елисейских полях под патронажем принца Наполеона Жозефа открывается «Всемирная выставка трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств», которая по замыслу организаторов, и прежде всего, императорской семьи и самого императора Наполеона 3, должна была показать величие и статус Франции как Империи, претендующей на мировое господство, поэтому основной задачей Парижской выставки было превзойти первую всемирную выставку в Лондоне, в 1851 г. Специально к выставке Наполеон 3 поручает Торгово-промышленной палате Франции отобрать и представить лучшие вина всех винодельческих регионов Франции. Тогда же Торгово-промышленная палата Бордо поручает «Синдикату винных брокеров Жиронды» представить классификацию вин по качеству из коммун Медок и Грав. В итоге Торгово-промышленной палатой Бордо к выставке были сформированы два официальных бюллетеня, в которых вина вышеуказанных коммун получили право официально называться винами с «выдающихся виноградников» ( Grand Cru ), а также заняли места в иерархии 5 классов, или грубо говоря, степени элитности.
Если мы обратимся к официальной классификации вин Медока и Грава 1855 г., представленной на Парижской «Всемирной выставке трудов промышленности, сельского хозяйства и изящных искусств», то заметим следующее её несоответствие с современной, где абсолютно все винодельческие поместья данных аппелласьонов фигурируют как «шато». В оригинальной классификации из 79 винодельческих поместий 74 поместья фигурируют только под именем собственным, скажем, Giscours, коммуна Марго, Troisième Cru Classé) и только пять поместий имеют дополнительный титул «chateau» (замок) - это безусловные тогдашние и нынешние лидеры Шато Марго, коммуна Марго, Премьер Гранд Крю, Шато Лятур, коммуна Пойяк, Премьер Гранд Крю, Шато Лафит, коммуна Пойяк, Премьер Гранд Крю, Шато Д’Иссан, коммуна Кантенак-Марго, Шато де Бешвель, коммуна Сен-Жюльен. По предположению винного критика Хью Джонсона наименование шато в оригинальном виде классификации использовали только при «наличии сооружения, достойного называться замком(Бешвель), или при условии, что оно когда-то существовало (Лятур)», однако при этом возникает вопрос, связанный, например, с историческим замком Икем в Сотерне, известным с середины 15 в, который фигурирует в классификации тоже только как Икем, хотя уже через 22 года, в пьесе «Францилон»(1887) Александр Дюма сын употребляет титул «шато» в описании данного вина, что свидетельствует, по меньшей мере, о неофициальном закрепления понятия шато за рядом замков Бордо к последней трети 19 в.
Интересно и то обстоятельство, что президент США Томас Джефферсон, ценитель и коллекционер вин, будучи в 1787 г. в Бордо, в своем дневнике упоминает о «замках» Марго и де Ля Фит, но О-Брийон и др. он замками не называет. Первое же упоминание о «Шато Марго» появляется в 1742 году в дневнике Лорда Харвея из Бристоля, который упомянул «Chateau Margou Claret» (кларетами в ту пору называли легкие красные вина из Бордо, которые противопоставлялись мощным красным винам «горных районов» (Бержерак, Каор, Мадиран, западные коммуны Лангедока и т.п.). Об этом пишет в своей книге «What Price of Bordeaux» Бенджамин Левин. Примечательно и то, что до 1802 г. на месте ныне классической усадьбы Шато Марго, действительно, существовал замок, который еще застал Томас Джефферсон, но который был снесен в 1801 г, а на его месте построен новый дом, ставший, во многих отношениях винным фасадом Бордо. Т.о. из различных автобиографических, эпистолярных и дневниковых источников той эпохи мы можем сделать вывод, что по всей вероятности, сама концепция шато имела авторство и восходила к условному коллективу виноделов и виноторговцев 18 - 19 вв., занимавшихся управлением и продажами вин ведущего поместья коммуны Марго. Особого упоминания здесь заслуживает, собственно, история Дома, получившего культовый статус не только среди профессионалов винного рынка, коллекционеров и знатоков бордосских вин, но и среди людей, так или иначе относившихся к экономической и интеллектуальной элите европейского общества 19 в.
В 1805 г. начинаются работы по возведению
нового господского дома, архитектором которого становится Луи-Ги Комб (1757-1818), уже известный к тому времени лауреат престижной «Римской премии» Французской академии наук (1778-1781), теоретик архитектуры и один из лучших архитекторов города Бордо, принимавший участие в проектах по благоустройству городской среды, а также приверженец неоклассического стиля, критиковавший вполне в духе своего времени архитектуру Средних веков. По разным данным к 1812 - 1816 гг. строительство дома завершается и тогда же, начиная с винтажа 1817 года, благодаря усилиям виноделов и виноторговцев, в сознании конечных потребителей происходит слияние дома и вина «Шато Марго» . Вот как винный писатель 19 в. писал о винтаже 1817 г:
«Дом - это зримый образ винтажа. Благородное, строгое, даже немного мрачное…поместье Шато Марго создает впечатление древнего храма, посвященного культу вина… И виноградник, и поместье лишены вычурных украшений, но как вино нужно сервировать, прежде чем оно раскроет все свое очарование, так и поместье ждет посетителя, прежде чем раскрыть свои достоинства. И в том и в другом случаях на ум приходят одинаковые слова: изящество, благородство, изысканность и утонченное удовольствие, которые получаешь от того, что пользовалось вниманием и любящей заботой в течение многих поколений. Вино долго созревало, в доме долго жили; и то, и другое отмечены неизгладимой печатью времени и ревностных трудов».
Подобное слияние было не только рекламным ходом, но и инструментом легитимизации, апеллирующим к традициям французской аристократии, ведущей свои родословные со Средних веков. Дом выступал здесь романтическим центром или сердцем усадебного космоса, вино же - его (поместья) кровью. Через обращение к дворянской усадебной культуре Шато Марго приобретало значительный символический капитал и статус легенды (не случайно позже Шато Марго стали называть «Версалью Медока»), что, в свою очередь, способствовало росту цен и престижа не только самого Шато Марго, но и процветанию его соседей, заимствовавших оригинальную идею.
Противоположным полюсом коммуны после окончания строительства дома Марго становится Шато Д’Иссан - второй исторический замок коммуны Марго и центр владения Ля Мот Кантенак, известного, как и владение Ля Мот Марго, с 13 в. Старый замок, обычно, датируют 15 веком и упоминают о нём как о цитадели англичан времён Столетней войны. В 17 в. крепость утрачивает военно-стратегическую значимость и новым владельцем шевалье де Иссаном принимается решение ее снести и построить на том же месте другой замок, более пригодный для жилья.. Между тем, де Иссан сохраняет ров с водой вокруг замка, не меняя тем самым структуру самого околозамкового пространства.. О старом замке до сих пор напоминает и классическая этикетка вин Шато Д’Иссан. Подобный способ организации пространства можно отчасти назвать нетипичным, а потому и насыщенным особым культурным содержанием. Над входом в Шато висит девиз в духе Средневековья: «Для королевских столов и алтарей Господа». И если в случае с Шато Марго мы говорим о сознательном конструировании синкретизма вина и дома (замка), то в случае с Шато Д’Иссан налицо бОльшая аутентичность дома (замка) и самого винодельческого хозяйства, органично вписанного в пространство культурной памяти.
В тоже время в отличие от Шато Марго Шато Д’Иссан хоть и заняло место в классификации 1855 г., но не приобрело легендарного статуса, хотя в Бордо и предпринимались неоднократные попытки создания «из ничего» пространств, аутентичных «средневековым». Так, во втором десятилетии 19 в. на рынок выходит Шато Палмер - поместье, фактически двойник Шато Д’Иссан, созданное британским генерал-майором Палмером на территориях, купленных у Шато Марго и Шато Д’Иссан. В 10-е гг. Палмер строит здесь дом в псевдоготическом стиле, напоминающий замок Д’Иссан.
Между тем, менее известные винодельческие хозяйства Бордо также пытались заниматься подобным мифотворчеством. Так, например, романтический ореол в течение 19 в. постепенно складывался вокруг Шато Шасс-Сплин, обязанного своим названием высказыванию Джорджа Гордона Байрона, бывшего проездом в Мули в 1821 г, на пути в Испанию. Дегустируя вино, Байрон обронил фразу о том, что эти вина прогоняют хандру (сплин).. Но если для Байрона данный жест был просто жестом (если он вообще имел место быть), то для бордосских виноторговцев он стал мощным инструментом продвижения вин Шато Шасс-Сплин на рынке. Окончательно же статус винно-литературного поместья за Шато Шасс-Сплин закрепился в середине 19 в., когда опять же по легенде здесь вместе с Огюстеном Редоном бывал Шарль Бодлер.
Литературной мифологизации вина Бордо подверглись и со стороны самих европейских романтиков, для которых французские вина, несомненно, являлись объектами статусного потребления, учитывая то обстоятельство, что немало писателей-романтиков происходили из аристократической среды (Байрон, Шелли, Пушкин) или вели богемный образ жизни, что в какой-то степени обязывало их к знанию вин и других алкогольных напитков (Э.Т.А.Гофман, Э.По). Характер данной мифологизации, в целом, имел весьма произвольный характер и во многом был обусловлен лейтмотивами творчества того или иного автора, посему в романтической литературе можно выделить два условных вектора «винной» мифологизации, а именно вектор гедонистический, в целом, наследующий анакреонтическому пониманию вина как источника витальности и удовольствия (см. тут, например, блестяще проанализированную Ю.М.Лотманом историю образа шампанского Аи от Пушкина до Ахматовой) и онтологический вектор, представляющий вино в качестве средства погружения в сопредельное или фантасмагорическое измерение (Э.Т.А.Гофман, Э.По, наследующий им Ш.Бодлер, а далее и А.Блок).
Интересно, что как потребители вин, романтики не могли не воспринимать тех образов вин, которые им предлагались рекламой того времени. Вот что пишет Пушкин в «Евгении Онегине»:
К Аи я больше не способен;
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой...
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда, везде...
В данном случае интересно противопоставление игристых вин из Аи винам Бордо. Любопытно то обстоятельство, что вина Аи, как и все игристые вина в начале - середине 19 в. позиционировались производителями как символы молодости, веселья и свободы и были в отличие от вин Бордо более демократичны и доступны широким слоям населения, по крайней мере, в Западной Европе. Более того - вина Шампани были первыми «индустриальными» винами, то есть винами массового производства, а также винами, существенную роль в продвижении которых играли яркие этикетки и реклама, что не было характерно для вин Бордо, чьи экспортеры делали ставку на вышеупомянутый аристократизм, многовековую традицию виноделия и связь с культурной памятью, что и воспринималось рядом потребителей (в том числе, очевидно, и А.С.Пушкиным) как верность и преданность своему делу, образу и стилю жизни.
Аналогичные характеристики имеют у романтиков только вина Бургундии, как равные винам Бордо. В эссе «Вино и гашиш» Ш.Бодлер цитирует «Крейслериану» Э.Т.А.Гофмана, где мы находим схожее противопоставление Шампани и Бургундии: «Добросовестный музыкант, чтобы сочинить оперетку, должен пить шампанское, в нем найдет он игривую и легкую веселость, нужную для этого жанра. Религиозная музыка требует рейнвейна или жюрансонского вина. Как в основе всех глубоких мыслей, в них есть опьяняющая горечь, но при создании героической музыки нельзя обойтись без бургундского; в нем настоящий пыл и патриотическое увлечение». Э.Т.А.Гофман таким образом конструирует субъективно-художественную иерархию вин, разделяя вина (как в «Крейслериане», так и в других своих текстах на три класса: 1) вина для веселья (шампанские), 2) вина для погружения в себя, религиозной медитации (рейнвейны) 3) вдохновенные или вина, которые вдохновляют на Большие дела (Бургундия).
Совсем иное восприятие вина мы можем наблюдать у Эдгара По. Вино у него практически всегда сбивает человека с толку, навевает неясные грёзы и нередко приводит к страшному разрешению событий, как то обнаружение трупа в громадном ящике из под Шато Марго или человеческих скелетов в подвалах с бочками хереса.
В новелле "Ангел необъяснимого" явлению волшебного существа с руками-бутылками (говорящего с явным немецким акцентом - аллюзия к Гофману и Гауфу) предшествует каламбур с названием вина Шато Лафит (Lafite) и популярным в 30-40- е гг. 19 в. романом Дж.Ингрема "Лаффит, пират Залива", когда герой новеллы, "сидя в окружении некоторого некоторого количества бутылок с разными винами, коньяками и ликерами", одурев от длительного чтения, пытается "взбодриться с помощью лафита", но ничего хорошего из этого не получается.
По мнению некоторых исследователей, у Эдгара По была индивидуальная непереносимость алкоголя, что вероятно, и послужило причиной столь болезненного отношения к вину. С другой же стороны, вино в текстах Эдгара По выступает своего рода ключом к загадке, с помощью которого нечто сокрываемое становится явным и оттого ужасным.
В заключение, сделаем несколько выводов, касающихся особенностей мифологизации бордосских и шире - французских вин как в сознании обычных потребителей 19 в., так и в литературном сознании европейских романтиков.
Благодаря усилиям условного коллектива виноделов и виноторговцев Шато Марго 18 в., а также архитектора Луи Ги Комба, создавшего шедевр архитектуры, к концу 10-х гг. был создан рекламный миф о Шато Марго как о великом бордосском вине для настоящих аристократов. При этом акцент был сделан на культурно-историческую составляющую, а титул Шато стал, своего рода, символом этого аристократизма и приверженности традициям. Открытым остается вопрос о том, в какое время (до 1855 г) другие производители (Шато Лафит, Шато Бешвель, Шато Д’Иссан и Шато Лятур) начали писать на своих этикетках слово «Шато» и были хотя бы кем-то признаны как шато, но это уже тема отдельного исследования, как и вопрос о родственной мифологизации вин Бургундии и Шампани.
Следствием культурно-исторической мифологизации Шато Марго, небольшой группы других вин Бордо, вин Бургундии и Шампани стало их включение в контекст эпохи романтизма (первой третий 19 в) в качестве предметов статусного потребления. В европейской творческой богеме пить французские вина и говорить о них становится модно (об этом можно прочитать у Пушкина в «Евгении Онегине»), но не только.
Вино, преимущественно французское и преимущественно вина великих замков Бордо, в ряде авторских (преимущественно позднеромантических) поэтик (Э.Т.А.Гофман, Э.По) и постромантических (Ш.Бодлер) становится предметом рефлексии-систематизации (Гофман) и превращается из образа в многозначный символ - «ключ к тайне», что затем найдет отражение в литературе европейского символизма, символами которого наряду с вином становятся и более крепкие алкогольные напитки, такие, как абсент.