Монографии о Михаиле Кузмине Н. Богомолова (1995), а так же Н. Богомолова с Дж. Малмастадом (1996)
Чтобы понять и хотя бы отчасти выделить авторские (личностные) особенности Николая Богомолова из его публикаций, выдержанных в намеренно нейтральном стилистическом регистре, можно сравнить его метод и манеру с другими публикациями о Михаиле Кузмине.
Например, с книгой Джона Э. Малмстада «Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха» («НЛО», 1996), позже перестроенной в жизнеописание для «ЖЗЛ», где оно благополучно и вышло («Молодая гвардия», 2013).
Очень уж тематически и методологически, что ли, она рифмуется с богомоловским сборником «Михаил Кузмин: статьи и материалы» («НЛО», 1995), несмотря на принципиальную композиционную разницу.
Первая книга состоит из шести равновеликих глав, как бы равномерно (на самом деле, не очень) распределяющих основные фактические и творческие вехи жизни поэта.
Особое внимание, разумеется, уделяя дореволюционной части биографии Кузмина с вкраплением достаточно объёмных документов из переписки юного Миши с другом детства Юшей, то есть, будущим наркомом иностранных дел большевистской России Георгием Чичериным.
Эта компоновка литературоведческого текста вокруг документов (или интерпретаций) напоминает крупные кинопланы, в стиле Тарковского меланхолически зависающие (тормозящие, подвешивающие и без того не бойкий нарратив) на дольше, чем нужно.
Вторая из этих книг открывается сверхплотным исследовательским текстуальным ядром, концентрирующим «труды и дни» Кузмина в произведении под названием «Маленькая монография», так понравившимся коллегам Николая Алексеевича (что охраняем - то и имеем), что они провозгласили его открывателем нового жанра гуманитарного повествования, превышающего объёмом «обычную» статью, но не дотягивающего до формата отдельного (самостоятельного, вне обязательных расширительных контекстов) издания. Когда публикация возможна только если в купе с другими статьями по теме и первопубликациями архивных документов.
В книге 1995 года Богомолов именно так и поступает.
Помимо «Маленькой монографии» с подзагом «Любовь - всегдашняя моя вера…», в сборник вошло еще семь статей, максимально полно раскрывающих «отдельные аспекты», в основном, опять же относящиеся к «первой половине» жизни Кузмина, его досоветскому творчеству и частному существованию.
Годам формирования и становления, бури и натиска, поэзии и правды.
По сути, это такие же отдельные, повествовательные главы, как в книге у Малмстада (к ней, впрочем, Богомолов имеет самое непосредственное отношение и обозначен на обложке соавтором, правда, добавившим свой вклад на уровне дополнительной фактуры, а не композиции и строения-настроения - в предисловии к ней так и зафиксировано: «Наша книга создавалась двумя авторами в реальном сотворчестве. В основу ее положена большая (300 страниц) статья Дж. Малмстада, предваряющая третий том «Собрания стихов», но очень значительно переработанная с учётом новых материалов, как опубликованных в самых различных изданиях, так и прочитанными обоими авторами в архивах…»), образующие вполне цельный (непрерывный) биографический нарратив.
Статьи «Литературная репутация и эпоха» о самом начале публичной известности Кузмина и «вхождении в литературный мир»; «Петербургские гафизисты» - о его участии в вечерах ивановской «Башни», «Кузмин осенью 1907 года», рассказывающей об одном из узловых моментов творческой жизни поэта и, наконец, «Автобиографическое начало в раннем творчестве Кузмина», включающем трактовки не только прозы, но и поэзии, как раз и составляют «дореволюционный», наиболее разработанный, размятый (не только Богомоловым) тематический блок.
Сборник продолжают три статьи о зрелых годах и «позднем периоде», смятом в книге Малмстада скороговоркой. Поэтому тексты «Из комментария к стихам двадцатых годов», «Отрывки из прочитанных романов» и «Вокруг “Форели”» имеют для меня особую ценность.
В монографии «Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха» неоднократно подчеркивалось, что специфика советского существования (поэт умер в начале 1936 года, в самом что ни на есть эпицентре сталинского террора) способствовала разору авторского архива и невозможности найти тексты последних десятилетий, в которых большая часть усилий Кузмина уходила на прокорм и заказные работы.
Часть их (постоянно уменьшавшаяся) была связана с театром, часть с переводами.
Эту сторону рабочей деятельности Богомолов тщательно задокументировал и отрефлексировал в своих расследованиях, посвященных взаимодействию Кузмина с издательством «Academia» и текстами Байрона и Шекспира.
Статьи, посвященные переводам последних лет, а так же работе над пьесой «Смерть Нерона», задуманной под впечатлением смерти Ленина, но исполненной гораздо позднее, вошли во второй том новейшего (итогового, последнего) двухтомника Николая Богомолова «Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского» («НЛО», 2021), который я уже подробно описывал.
Демонстративно наукообразные заголовки («Из истории переводческого ремесла в 1930-ые годы. М. Кузмин в работе над “Дон Жуаном” Байрона» и «“Трагедия о короле Лире” в переводе М. Кузмина: история создания» содержат «документальную хронику» последних лет и даже месяцев жизни поэта - то, что в их совместной с Малмстадом книге сводится к паре декоративных абзацев.
Здесь, кстати, тоже во центре нарратива расположены многочисленные и вполне объемные документы - письма Кузмина руководителям и бухгалтерам издательства «Academia», говорящие сами за себя.
Особенно когда Михаил Алексеевич торопит делопроизводителя вернуть ему недоплаченные копейки.
Какой уж тут необходим комментарий?
"Позволю себе еще один вопрос бухгалтерии: почему при расчете за "Дон Жуана" всегда фигурирует странная цифра
"раннее выданные 1724-26(!) коп. и при первом и втором томе, так что удержано 3448-52 коп."
Я знаю, что я получал за "Дон Жуана" по 250 р. в м<есяц> безо всяких копеек и получал, по моему, 13 месяцев, т.е. 3250.
Может быть, я и ошибаюсь. Но я интересуюсь знать 1) что изображает столь точная цифра 1724-26 коп.
2) Выплатил ли я уже удержанными 3448.52 к. всю приписываемую мне задолженность? а если не выплатил, то сколько осталось.
С полным уважением
М. Кузмин
2 Октября 1935"
Жизнь, наступившая уже в середине 20-х, была настолько тяжелой, чужой и глупой, что Кузмин даже не пытался в нее вписаться - в том числе и уступками в своей всевозрастающей поэтической изощренности, противоходом своим противореча общепринятым тогда (естественным, понятным) установкам на упрощение и примитивизацию.
Знакомые удивлялись, что, встретившись однажды с Юшей (в вполне вегетарьянском 1926-м), находившимся тогда на пике влиятельности, нищий Кузмин вел с другом юности светские беседы, но вообще ничего у наркома не попросил.
Вообще ничего.
В основу новой поэтики, складывающейся из-за маргинального образа жизни в проходных комнатах ленинградской коммуналки, Богомолов с Малмстадом предлагают поместить увлеченность Кузмина идеями Константина Леонтьева про отвлеченность от благ и дисциплину самоукорота, мирволящего повышенной духовности существования - в первую очередь, конечно же, бытового.
Ибо любые сложности и ограничения оборачиваются обретением дополнительного смысла жизни.
«Одной из составных частей этой теории, причем важнейшей, было утверждение того, что стеснения внешнего порядка благотворно воздействуют на сознание человека, делают его гораздо более духовно своеобразным, чем он был бы в век всеобщей унификации, неизбежно связанной со свободой личности, правами человека и прочими весьма соблазнительными вещами. Именно так, как бесовский соблазн, оценивал их Леонтьев, и мы не можем исключать вероятности того, что Кузмин видел в надвигающейся тоталитарной несвободе не только сплошной ужас, но и нечто положительное…
…отказ от внешних форм сопротивления режиму компенсируется широтой и многогранностью душевной жизни… С нарастанием внешнего давления Кузмин искусно перестраивается и уходит в другие сферы духовной и творческой деятельности», 244
Искусная перестройка структуры внешнего потребления, запросов и ожиданий, зиждется на глубине и разнообразии всего предыдущего опыта, его изощренности, способной извлекать пользу из минусов любой степени тяжести.
Бедность «последнего периода» жизни Кузмина на свидетельства и первоисточники, на стихи и бумаги, отчасти как раз и может говорить о том, что интеллектуал всегда и во всем себе поживу найдёт.
Способен найти.
Даже в пустыне.
Даже в молчании и незаметности.
Ибо если «здесь Родос, здесь и прыгай».
Тем более, когда нет возможности выбрать себе Родос получше.
Покомфортнее.
Родосы не выбирают, в них живут и умирают, проверяя насыщенность (духовность) существования готовностью механизмов сублимации преобразовывать (перемалывать) сложности в зрелый продукт.
Необязательно, кстати, осязаемый, материальный, хотя и вполне ощутимый как, скажем, качество интенции или зрения.
Ведь если Михаил Алексеевич не занимался фотографией, поди, проверь специфику его взгляда на окружающую действительность.
Ну, то есть, «Маленькую монографию» с дополнениями из набора статей и публикаций (там ведь, помимо всего прочего, была обнародована переписка Кузмина с Нувелем, легкий пунктир которой встречается во всех биографических фрагментах книг Богомолова и Малмстада основой нарративного хребта, а еще буквально вопиющие дневниковые записи Веры Шварсалон, падчерицы Вяч. Иванова, наблюдавшей Кузмина в «Башне» и безответно влюбленной в него, даже во время любовного романа с отчимом) можно и нужно отныне переиздавать с включением дополнительных глав про года остаточных деталей.
Дабы композиция традиционного кузминского «ЖЗЛ» перестала давать крен в сторону символистских времен и, наконец, выровнялась в обе стороны.
Ведь нам, с нынешними общественно-политическими траблами, радикально влияющими на быт, эпоха тотальной маргинализации интеллектуалов, живущих на копейки и защищающихся от внешнего давления, гораздо важнее периода прекрасной ясности и романов с Князевым и Судейкиным.
Тем более, что в том же двухтомнике опубликованы и другие архивные материалы (переписка всё того же вездесущего Нувеля с Гиппиус), способные подсветить бытовые, биографические, творческие и метафизические аспекты символистского существования дополнительными красками и аспектами.
Символично, что книга Богомолова о Кузмине вышла в серии «Научное приложение» «Нового литературного обозрения» под третьим номером, а монография Богомолова и Малмстада - под пятым, что уже само по себе раритет да история гуманитарной науки России как она есть, какой была, да какой теперь стала.
Сравнивая скромные, словно бы на ризографе (зато с лощёной суперобложкой) напечатанные в АО «Астра семь», литературоведческие редкости с двухтомником, который учёный готовил себе на юбилей, а вышло так, что на тризну, можно увидеть как далеко мы ушли в типографском и, к примеру, в методологическом смысле.
Мы можем реально ощутить насколько актуальные исследования становятся более универсальными и, что ли, широкими своим захватом (сугубо научная цель - лишь повод для уже более не маскируемого под филологию актуального общественного высказывания) при кратном сокращении тиража.
Так как исследования 90-х (плохенькая, изжелта-серая бумага, жирные буквы с натекающей на края краской) выходят каждый по 3000 экземпляров, тогда как нынешние, монументальные, в коленкоровом переплете на офсете, да с обширными, белее белого, полями и изысканной версткой - уже по 1500.
Кстати. Сокращение тиражей, парадоксальным образом, говорит не избыточности темы и не о возвращении знания «про серебряный век» и его «последышей» в элитарность, но ровно наоборот - в необходимость подобного опыта для максимально массовой повседневности.
Во-первых, есть совершенно железная, никем не неотменяемая (не способная отмениться) закономерность: чем нужнее и важнее самые разные гуманитарные открытия для «обычного человека» тем менее они им замечены и отмечены, засчитаны и взяты в обиход.
Судьба и возможности изворотливости людей самой что ни на есть высшей пробы, переживших радикальный обвал прежней жизни, бежавших за границу или же, напротив, замерших, замерших на месте, должны бы, если по уму, преподаваться уже в старших классах вместо навыков начальной военной подготовки.
Во-вторых, нет ничего увлекательнее этой, тщательно задокументированной и детально разобранной на мельчайшие составляющие, матрицы выживания, обернувшихся в русской культуре ХХ века вообще-то самыми вершинными ее достижениями.
Двухтомные "Разыскания в области русской литературы ХХ века" Н. Богомолова: https://paslen.livejournal.com/2725188.html
Например, с книгой Джона Э. Малмстада «Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха» («НЛО», 1996), позже перестроенной в жизнеописание для «ЖЗЛ», где оно благополучно и вышло («Молодая гвардия», 2013).
Очень уж тематически и методологически, что ли, она рифмуется с богомоловским сборником «Михаил Кузмин: статьи и материалы» («НЛО», 1995), несмотря на принципиальную композиционную разницу.
Первая книга состоит из шести равновеликих глав, как бы равномерно (на самом деле, не очень) распределяющих основные фактические и творческие вехи жизни поэта.
Особое внимание, разумеется, уделяя дореволюционной части биографии Кузмина с вкраплением достаточно объёмных документов из переписки юного Миши с другом детства Юшей, то есть, будущим наркомом иностранных дел большевистской России Георгием Чичериным.
Эта компоновка литературоведческого текста вокруг документов (или интерпретаций) напоминает крупные кинопланы, в стиле Тарковского меланхолически зависающие (тормозящие, подвешивающие и без того не бойкий нарратив) на дольше, чем нужно.
Вторая из этих книг открывается сверхплотным исследовательским текстуальным ядром, концентрирующим «труды и дни» Кузмина в произведении под названием «Маленькая монография», так понравившимся коллегам Николая Алексеевича (что охраняем - то и имеем), что они провозгласили его открывателем нового жанра гуманитарного повествования, превышающего объёмом «обычную» статью, но не дотягивающего до формата отдельного (самостоятельного, вне обязательных расширительных контекстов) издания. Когда публикация возможна только если в купе с другими статьями по теме и первопубликациями архивных документов.
В книге 1995 года Богомолов именно так и поступает.
Помимо «Маленькой монографии» с подзагом «Любовь - всегдашняя моя вера…», в сборник вошло еще семь статей, максимально полно раскрывающих «отдельные аспекты», в основном, опять же относящиеся к «первой половине» жизни Кузмина, его досоветскому творчеству и частному существованию.
Годам формирования и становления, бури и натиска, поэзии и правды.
По сути, это такие же отдельные, повествовательные главы, как в книге у Малмстада (к ней, впрочем, Богомолов имеет самое непосредственное отношение и обозначен на обложке соавтором, правда, добавившим свой вклад на уровне дополнительной фактуры, а не композиции и строения-настроения - в предисловии к ней так и зафиксировано: «Наша книга создавалась двумя авторами в реальном сотворчестве. В основу ее положена большая (300 страниц) статья Дж. Малмстада, предваряющая третий том «Собрания стихов», но очень значительно переработанная с учётом новых материалов, как опубликованных в самых различных изданиях, так и прочитанными обоими авторами в архивах…»), образующие вполне цельный (непрерывный) биографический нарратив.
Статьи «Литературная репутация и эпоха» о самом начале публичной известности Кузмина и «вхождении в литературный мир»; «Петербургские гафизисты» - о его участии в вечерах ивановской «Башни», «Кузмин осенью 1907 года», рассказывающей об одном из узловых моментов творческой жизни поэта и, наконец, «Автобиографическое начало в раннем творчестве Кузмина», включающем трактовки не только прозы, но и поэзии, как раз и составляют «дореволюционный», наиболее разработанный, размятый (не только Богомоловым) тематический блок.
Сборник продолжают три статьи о зрелых годах и «позднем периоде», смятом в книге Малмстада скороговоркой. Поэтому тексты «Из комментария к стихам двадцатых годов», «Отрывки из прочитанных романов» и «Вокруг “Форели”» имеют для меня особую ценность.
В монографии «Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха» неоднократно подчеркивалось, что специфика советского существования (поэт умер в начале 1936 года, в самом что ни на есть эпицентре сталинского террора) способствовала разору авторского архива и невозможности найти тексты последних десятилетий, в которых большая часть усилий Кузмина уходила на прокорм и заказные работы.
Часть их (постоянно уменьшавшаяся) была связана с театром, часть с переводами.
Эту сторону рабочей деятельности Богомолов тщательно задокументировал и отрефлексировал в своих расследованиях, посвященных взаимодействию Кузмина с издательством «Academia» и текстами Байрона и Шекспира.
Статьи, посвященные переводам последних лет, а так же работе над пьесой «Смерть Нерона», задуманной под впечатлением смерти Ленина, но исполненной гораздо позднее, вошли во второй том новейшего (итогового, последнего) двухтомника Николая Богомолова «Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского» («НЛО», 2021), который я уже подробно описывал.
Демонстративно наукообразные заголовки («Из истории переводческого ремесла в 1930-ые годы. М. Кузмин в работе над “Дон Жуаном” Байрона» и «“Трагедия о короле Лире” в переводе М. Кузмина: история создания» содержат «документальную хронику» последних лет и даже месяцев жизни поэта - то, что в их совместной с Малмстадом книге сводится к паре декоративных абзацев.
Здесь, кстати, тоже во центре нарратива расположены многочисленные и вполне объемные документы - письма Кузмина руководителям и бухгалтерам издательства «Academia», говорящие сами за себя.
Особенно когда Михаил Алексеевич торопит делопроизводителя вернуть ему недоплаченные копейки.
Какой уж тут необходим комментарий?
"Позволю себе еще один вопрос бухгалтерии: почему при расчете за "Дон Жуана" всегда фигурирует странная цифра
"раннее выданные 1724-26(!) коп. и при первом и втором томе, так что удержано 3448-52 коп."
Я знаю, что я получал за "Дон Жуана" по 250 р. в м<есяц> безо всяких копеек и получал, по моему, 13 месяцев, т.е. 3250.
Может быть, я и ошибаюсь. Но я интересуюсь знать 1) что изображает столь точная цифра 1724-26 коп.
2) Выплатил ли я уже удержанными 3448.52 к. всю приписываемую мне задолженность? а если не выплатил, то сколько осталось.
С полным уважением
М. Кузмин
2 Октября 1935"
Жизнь, наступившая уже в середине 20-х, была настолько тяжелой, чужой и глупой, что Кузмин даже не пытался в нее вписаться - в том числе и уступками в своей всевозрастающей поэтической изощренности, противоходом своим противореча общепринятым тогда (естественным, понятным) установкам на упрощение и примитивизацию.
Знакомые удивлялись, что, встретившись однажды с Юшей (в вполне вегетарьянском 1926-м), находившимся тогда на пике влиятельности, нищий Кузмин вел с другом юности светские беседы, но вообще ничего у наркома не попросил.
Вообще ничего.
В основу новой поэтики, складывающейся из-за маргинального образа жизни в проходных комнатах ленинградской коммуналки, Богомолов с Малмстадом предлагают поместить увлеченность Кузмина идеями Константина Леонтьева про отвлеченность от благ и дисциплину самоукорота, мирволящего повышенной духовности существования - в первую очередь, конечно же, бытового.
Ибо любые сложности и ограничения оборачиваются обретением дополнительного смысла жизни.
«Одной из составных частей этой теории, причем важнейшей, было утверждение того, что стеснения внешнего порядка благотворно воздействуют на сознание человека, делают его гораздо более духовно своеобразным, чем он был бы в век всеобщей унификации, неизбежно связанной со свободой личности, правами человека и прочими весьма соблазнительными вещами. Именно так, как бесовский соблазн, оценивал их Леонтьев, и мы не можем исключать вероятности того, что Кузмин видел в надвигающейся тоталитарной несвободе не только сплошной ужас, но и нечто положительное…
…отказ от внешних форм сопротивления режиму компенсируется широтой и многогранностью душевной жизни… С нарастанием внешнего давления Кузмин искусно перестраивается и уходит в другие сферы духовной и творческой деятельности», 244
Искусная перестройка структуры внешнего потребления, запросов и ожиданий, зиждется на глубине и разнообразии всего предыдущего опыта, его изощренности, способной извлекать пользу из минусов любой степени тяжести.
Бедность «последнего периода» жизни Кузмина на свидетельства и первоисточники, на стихи и бумаги, отчасти как раз и может говорить о том, что интеллектуал всегда и во всем себе поживу найдёт.
Способен найти.
Даже в пустыне.
Даже в молчании и незаметности.
Ибо если «здесь Родос, здесь и прыгай».
Тем более, когда нет возможности выбрать себе Родос получше.
Покомфортнее.
Родосы не выбирают, в них живут и умирают, проверяя насыщенность (духовность) существования готовностью механизмов сублимации преобразовывать (перемалывать) сложности в зрелый продукт.
Необязательно, кстати, осязаемый, материальный, хотя и вполне ощутимый как, скажем, качество интенции или зрения.
Ведь если Михаил Алексеевич не занимался фотографией, поди, проверь специфику его взгляда на окружающую действительность.
Ну, то есть, «Маленькую монографию» с дополнениями из набора статей и публикаций (там ведь, помимо всего прочего, была обнародована переписка Кузмина с Нувелем, легкий пунктир которой встречается во всех биографических фрагментах книг Богомолова и Малмстада основой нарративного хребта, а еще буквально вопиющие дневниковые записи Веры Шварсалон, падчерицы Вяч. Иванова, наблюдавшей Кузмина в «Башне» и безответно влюбленной в него, даже во время любовного романа с отчимом) можно и нужно отныне переиздавать с включением дополнительных глав про года остаточных деталей.
Дабы композиция традиционного кузминского «ЖЗЛ» перестала давать крен в сторону символистских времен и, наконец, выровнялась в обе стороны.
Ведь нам, с нынешними общественно-политическими траблами, радикально влияющими на быт, эпоха тотальной маргинализации интеллектуалов, живущих на копейки и защищающихся от внешнего давления, гораздо важнее периода прекрасной ясности и романов с Князевым и Судейкиным.
Тем более, что в том же двухтомнике опубликованы и другие архивные материалы (переписка всё того же вездесущего Нувеля с Гиппиус), способные подсветить бытовые, биографические, творческие и метафизические аспекты символистского существования дополнительными красками и аспектами.
Символично, что книга Богомолова о Кузмине вышла в серии «Научное приложение» «Нового литературного обозрения» под третьим номером, а монография Богомолова и Малмстада - под пятым, что уже само по себе раритет да история гуманитарной науки России как она есть, какой была, да какой теперь стала.
Сравнивая скромные, словно бы на ризографе (зато с лощёной суперобложкой) напечатанные в АО «Астра семь», литературоведческие редкости с двухтомником, который учёный готовил себе на юбилей, а вышло так, что на тризну, можно увидеть как далеко мы ушли в типографском и, к примеру, в методологическом смысле.
Мы можем реально ощутить насколько актуальные исследования становятся более универсальными и, что ли, широкими своим захватом (сугубо научная цель - лишь повод для уже более не маскируемого под филологию актуального общественного высказывания) при кратном сокращении тиража.
Так как исследования 90-х (плохенькая, изжелта-серая бумага, жирные буквы с натекающей на края краской) выходят каждый по 3000 экземпляров, тогда как нынешние, монументальные, в коленкоровом переплете на офсете, да с обширными, белее белого, полями и изысканной версткой - уже по 1500.
Кстати. Сокращение тиражей, парадоксальным образом, говорит не избыточности темы и не о возвращении знания «про серебряный век» и его «последышей» в элитарность, но ровно наоборот - в необходимость подобного опыта для максимально массовой повседневности.
Во-первых, есть совершенно железная, никем не неотменяемая (не способная отмениться) закономерность: чем нужнее и важнее самые разные гуманитарные открытия для «обычного человека» тем менее они им замечены и отмечены, засчитаны и взяты в обиход.
Судьба и возможности изворотливости людей самой что ни на есть высшей пробы, переживших радикальный обвал прежней жизни, бежавших за границу или же, напротив, замерших, замерших на месте, должны бы, если по уму, преподаваться уже в старших классах вместо навыков начальной военной подготовки.
Во-вторых, нет ничего увлекательнее этой, тщательно задокументированной и детально разобранной на мельчайшие составляющие, матрицы выживания, обернувшихся в русской культуре ХХ века вообще-то самыми вершинными ее достижениями.
Двухтомные "Разыскания в области русской литературы ХХ века" Н. Богомолова: https://paslen.livejournal.com/2725188.html