ЧМЗ. Приближение к Альмутасиму
Меня продолжает тянуть внутрь ЧМЗ. Каждый раз, после процедур, я проникаю вглубь посёлка всё дальше и дальше. Пока нет троллейбуса, иду ему навстречу, по линии маршрута, который построен как геометрия позднего Мондриана - изломанными прямыми. Точно кто-то специально для меня подгадал такой рисунок Семёрки (15-ый и 14-ый мне не нужны - первый идёт на Северок, второй - к ЦПКиО), чтобы каждая последующая остановка была за очередным поворотом и чтобы троллейбус каждый раз неожиданно выныривал из-за угла, совсем как любопытствующий живой.
Сначала доходил до улицы Дружбы, остановка на которой находится как бы между прочим - узкая улица не очень для неё, вроде бы, подходит. К тому же, на поселковой карте-схеме ЧМЗ эта остановка «крепится» к вертикальной дороге, а не к горизонтальной, которые и кажутся мне самыми основными, укоренёнными, тогда как в остановках, прикреплённых к вертикалям больше декоративности и, как в танцовщице у шеста, нет почти устойчивости.
На прошлой неделе, когда морозы сошли, обнажив сверкающее дно, я забрался максимально далеко - по Дружбе дошёл до Румянцева, прошёл мимо медгородка больницы ЧМЗ и дошёл до одноэтажной Америки улицы Мира - посёлка, в котором, например, Настя Богомолова живёт, а Настя - гений этого места, её проект «Бакал», взятый в программу «Гаражной» триеннале этого года как раз и посвящён концентрационному лагерю, который раньше располагался между улицами Румянцева и Мира, совпадая с одноэтажным партером посёлка, очертаниями.
Очень правильный проект, судя по всему (я видел только документацию).
Другой способ проникновения вглубь ЧМЗ - это Пруст. Первый раз я прочёл его семитомную эпопею, ухаживая за Т., которая жила здесь, на остановке «Черкасская» (следующая после «Першино»), и куда, значит, я мотался постоянно, несмотря на бесконечно длинную, как тогда казалось, дорогу (ЧМЗ стоит отдельно от всего остального города, имеющего форму неправильного креста и находится как раз там, где на распятиях пишут четырёхбуквенную аббревиатуру) и крайне редко ходивший общественный транспорт. Маршруток тогда не было. Черкасская - это самое начало шоссе Металлургов, из-за чего я мёрз, невзирая на сезонные особенности погоды, лицом к ДК Строителей, откуда теперь, много лет спустя, предпринимаю все эти партизанские вылазки вглубь Дружбы.
Сложно или не очень? Чужая жизнь - завсегда потёмки, хотя мне сейчас кажется, что я объясняю всё, что со мной происходит после дневного стационара, как на пальцах. На уровне азбуки: выходя из больницы, вижу вокруг густую, чужую жизнь, в которую иду как купальщик в море. Вначале пробую воду, вожу носом туда-сюда, борюсь с искусом мимикрии и таинством чужого бытия, в котором а) нет ничего недосягаемого; б) кажется мне одной из альтернатив тому, как живу теперь я; в) состоит в отношениях с моим неясным прошлым и ещё более неявным будущим.
А тут Пруст, как система знаков, обучающих и облучающих вечно сырые извилины. Когда-то я ездил и провожал Т. после работы, поэтому «Поиски» читал лишь на обратном пути, но и такого хронотопа мне хватило, чтобы прочесть все семь томов и это, родовой травмой, навсегда соединило во мне Пруста и дорожный (протяжённый и протяжный) дискурс. Правда, «Обретённое время», из-за чудовищного перевода похожее на конспект или на драфт (не черновик даже), я дочитывал уже в коридорах центрального корпуса ЧПИ, где Т. занималась английским, но привычки к чтению шести томов всё равно никуда не девать, от неё уже не избавиться.
Дважды в одну реку войти невозможно, мой нынешний Пруст, протянутый сквозь ЧМЗ трамвайными рельсами или троллейбусными проводами, разумеется, отличается от того чтения в 90-х, когда я ещё не знал, чем сердце успокоится (и с Т. и с книгой, сюжет которой был для меня непредсказуемым).
Теперь я почти ничего не помню, но тайной сюжет уже не является - очертания хоть и размыты, но, всё-таки, есть, а новыми и деликатесными оказываются мелкие детали, частности. Вроде сегодняшнего сравнения великосветских дам с цветами, опыляемыми пчёлами или очередного упоминания любимых художников.
Расписывая прелести пучка редиски, написанного Эльстиром, Марсель обязательно упоминает спаржу Мане, из-за чего система прототипов оказывается гораздо прозрачней, чем раньше (уж сколько читано, к тому же, на эту животрепещущую тему), яснее и более, что ли, явной.
Да, тайна ушла, оставив хрупкое очарование второисточника, осьминога из причин и следствий: чем далее я забираюсь вглубь ЧМЗ (после улицы Мира, заворачивая уже к заводоуправлению, транспорт выходит на финишную прямую; туда, где конечная и кольцо?), тем дольше возвращаюсь обратно. Тем больше Пруста умещается в буднях. Но в зачёт (не книги, но жизни и нового тайного знания о ней) идёт только кусок возвращения от нового, максимально глубокого места и до привычного старта возле больницы, который есть норма и к которому, продвигаясь каждый раз вглубь посёлка, я будто бы добавляю бонусы, отвоёванные у хроноса, хтони и энтропии.
Точно на этот кусок Седьмого маршрута (ну, например, от Мира до ДК Строителей) приходится бытие, особенно насыщенное кислородом счастья - с Прустом в руках, с билетиком в рукаве, с ремой очередного ландшафта, открывающегося после следующего, ещё одного поворота, после которого (сотни одёжек и все без застёжек) я возвращаюсь в точку обыденности и «привычного начала», от которого бы стартовал к дому, если бы всё время не добавлял бы себе ещё немного пути и ещё немножечко Пруста.
Хотя, если честно, до возвращения к ДК Строителей и на Черкасскую Пруста я стараюсь не читать, но смотрю в окна и по сторонам, переживая момент наиболее острого, беспризорного счастья, точно стараюсь запомнить, включить в обиход прибавку из дополнительных улиц и их постоянных примет.
И этот процесс, напоминающий мне феноменологическую редукцию (так как первые свои тексты Гуссерля я ведь тоже читал в троллейбусах по дороге на АМЗ), крайне концентрирован - так, сегодня я вдруг почувствовал, что от сильного напряжения вдавливаю пальцы ног в металлическую стенку водительской кабины, возле которой я стараюсь выбрать себе место, чтобы от Пруста последующие сорок минут минимально отвлекали, точно обувь внезапно стала мне тесной. Или нога мгновенно выросла или ботинка зачем-то сжалась как испанский сапог.
У меня иногда бывает такое - правда, чаще всего, в концертном зале, когда, из-за приступов яркого наслаждения, руки врезаются в подлокотники буквально до боли, которой платишь за впечатления.
Ну, или ноги вжимаешь в ножку кресла, чтобы, не отходя от кассы, заплатить за кайф тратой себя и своего уже немолодого тела.
Бытийная мимикрия в районе ЧМЗ: http://paslen.livejournal.com/2133738.html
Хамелеон хронический в краю красных труселей: http://paslen.livejournal.com/1847453.html
Маршрутки. Русский вариант мифа о Сизифе: http://paslen.livejournal.com/1898212.html
Сначала доходил до улицы Дружбы, остановка на которой находится как бы между прочим - узкая улица не очень для неё, вроде бы, подходит. К тому же, на поселковой карте-схеме ЧМЗ эта остановка «крепится» к вертикальной дороге, а не к горизонтальной, которые и кажутся мне самыми основными, укоренёнными, тогда как в остановках, прикреплённых к вертикалям больше декоративности и, как в танцовщице у шеста, нет почти устойчивости.
На прошлой неделе, когда морозы сошли, обнажив сверкающее дно, я забрался максимально далеко - по Дружбе дошёл до Румянцева, прошёл мимо медгородка больницы ЧМЗ и дошёл до одноэтажной Америки улицы Мира - посёлка, в котором, например, Настя Богомолова живёт, а Настя - гений этого места, её проект «Бакал», взятый в программу «Гаражной» триеннале этого года как раз и посвящён концентрационному лагерю, который раньше располагался между улицами Румянцева и Мира, совпадая с одноэтажным партером посёлка, очертаниями.
Очень правильный проект, судя по всему (я видел только документацию).
Другой способ проникновения вглубь ЧМЗ - это Пруст. Первый раз я прочёл его семитомную эпопею, ухаживая за Т., которая жила здесь, на остановке «Черкасская» (следующая после «Першино»), и куда, значит, я мотался постоянно, несмотря на бесконечно длинную, как тогда казалось, дорогу (ЧМЗ стоит отдельно от всего остального города, имеющего форму неправильного креста и находится как раз там, где на распятиях пишут четырёхбуквенную аббревиатуру) и крайне редко ходивший общественный транспорт. Маршруток тогда не было. Черкасская - это самое начало шоссе Металлургов, из-за чего я мёрз, невзирая на сезонные особенности погоды, лицом к ДК Строителей, откуда теперь, много лет спустя, предпринимаю все эти партизанские вылазки вглубь Дружбы.
Сложно или не очень? Чужая жизнь - завсегда потёмки, хотя мне сейчас кажется, что я объясняю всё, что со мной происходит после дневного стационара, как на пальцах. На уровне азбуки: выходя из больницы, вижу вокруг густую, чужую жизнь, в которую иду как купальщик в море. Вначале пробую воду, вожу носом туда-сюда, борюсь с искусом мимикрии и таинством чужого бытия, в котором а) нет ничего недосягаемого; б) кажется мне одной из альтернатив тому, как живу теперь я; в) состоит в отношениях с моим неясным прошлым и ещё более неявным будущим.
А тут Пруст, как система знаков, обучающих и облучающих вечно сырые извилины. Когда-то я ездил и провожал Т. после работы, поэтому «Поиски» читал лишь на обратном пути, но и такого хронотопа мне хватило, чтобы прочесть все семь томов и это, родовой травмой, навсегда соединило во мне Пруста и дорожный (протяжённый и протяжный) дискурс. Правда, «Обретённое время», из-за чудовищного перевода похожее на конспект или на драфт (не черновик даже), я дочитывал уже в коридорах центрального корпуса ЧПИ, где Т. занималась английским, но привычки к чтению шести томов всё равно никуда не девать, от неё уже не избавиться.
Дважды в одну реку войти невозможно, мой нынешний Пруст, протянутый сквозь ЧМЗ трамвайными рельсами или троллейбусными проводами, разумеется, отличается от того чтения в 90-х, когда я ещё не знал, чем сердце успокоится (и с Т. и с книгой, сюжет которой был для меня непредсказуемым).
Теперь я почти ничего не помню, но тайной сюжет уже не является - очертания хоть и размыты, но, всё-таки, есть, а новыми и деликатесными оказываются мелкие детали, частности. Вроде сегодняшнего сравнения великосветских дам с цветами, опыляемыми пчёлами или очередного упоминания любимых художников.
Расписывая прелести пучка редиски, написанного Эльстиром, Марсель обязательно упоминает спаржу Мане, из-за чего система прототипов оказывается гораздо прозрачней, чем раньше (уж сколько читано, к тому же, на эту животрепещущую тему), яснее и более, что ли, явной.
Да, тайна ушла, оставив хрупкое очарование второисточника, осьминога из причин и следствий: чем далее я забираюсь вглубь ЧМЗ (после улицы Мира, заворачивая уже к заводоуправлению, транспорт выходит на финишную прямую; туда, где конечная и кольцо?), тем дольше возвращаюсь обратно. Тем больше Пруста умещается в буднях. Но в зачёт (не книги, но жизни и нового тайного знания о ней) идёт только кусок возвращения от нового, максимально глубокого места и до привычного старта возле больницы, который есть норма и к которому, продвигаясь каждый раз вглубь посёлка, я будто бы добавляю бонусы, отвоёванные у хроноса, хтони и энтропии.
Точно на этот кусок Седьмого маршрута (ну, например, от Мира до ДК Строителей) приходится бытие, особенно насыщенное кислородом счастья - с Прустом в руках, с билетиком в рукаве, с ремой очередного ландшафта, открывающегося после следующего, ещё одного поворота, после которого (сотни одёжек и все без застёжек) я возвращаюсь в точку обыденности и «привычного начала», от которого бы стартовал к дому, если бы всё время не добавлял бы себе ещё немного пути и ещё немножечко Пруста.
Хотя, если честно, до возвращения к ДК Строителей и на Черкасскую Пруста я стараюсь не читать, но смотрю в окна и по сторонам, переживая момент наиболее острого, беспризорного счастья, точно стараюсь запомнить, включить в обиход прибавку из дополнительных улиц и их постоянных примет.
И этот процесс, напоминающий мне феноменологическую редукцию (так как первые свои тексты Гуссерля я ведь тоже читал в троллейбусах по дороге на АМЗ), крайне концентрирован - так, сегодня я вдруг почувствовал, что от сильного напряжения вдавливаю пальцы ног в металлическую стенку водительской кабины, возле которой я стараюсь выбрать себе место, чтобы от Пруста последующие сорок минут минимально отвлекали, точно обувь внезапно стала мне тесной. Или нога мгновенно выросла или ботинка зачем-то сжалась как испанский сапог.
У меня иногда бывает такое - правда, чаще всего, в концертном зале, когда, из-за приступов яркого наслаждения, руки врезаются в подлокотники буквально до боли, которой платишь за впечатления.
Ну, или ноги вжимаешь в ножку кресла, чтобы, не отходя от кассы, заплатить за кайф тратой себя и своего уже немолодого тела.
Бытийная мимикрия в районе ЧМЗ: http://paslen.livejournal.com/2133738.html
Хамелеон хронический в краю красных труселей: http://paslen.livejournal.com/1847453.html
Маршрутки. Русский вариант мифа о Сизифе: http://paslen.livejournal.com/1898212.html