Случай в мужской раздевалке или Маленькие сексуальные извращенцы
Ну, или, наоборот, понимать, что с тобой происходит, потому что вокруг - тьма примеров, юная роща заколосилась, зацвела, подёрнувшись прыщами и клейкими лепесточками. Выполняя задание физрука, все становятся на носки, тянут руки ввысь, сами тянутся, точно к солнцу, Вася тоже тянется вверх, успевая смотреть по сторонам - на гибкие тела, вытягивающиеся в упражнении и точно пронзённые незримыми стрелами где-то чуть ниже пупка. Голова идёт кругом от напряжения и перепадов давления; а ещё в спортзале, где окна от пола и до потолка, почти всегда прохладно из-за омута окончательно никогда не прогреваемой пустоты. Греться следует собственной ретивостью, бегая и прыгая наравне с другими, иначе замёрзнешь, да ещё и засмеют.
Обычно Вася переодевается дома: пятиэтажка его стоит всего-то метров двести от школы (начиная таскать мамины сигареты из шкафчика над плитой, он уже знает - времени от двери и до двери хватает ровно на одну болгарскую сигаретку, так как если стащить длинное, «соусированное» «Золотое руно-200» с плохой тягой, дороги на «выкурить полностью и до конца» уже не хватит), их первый подъезд - ближайший к центральному входу*, втекающему в фойе со столовой и спортзалом. Так что если не тянуть резину, можно легко обернуться туда и обратно, не пользуясь местами «общего пользования».
В узкой и тесной мужской раздевалке любят устраивать «тёмные»: выключают свет и начинают метелить друг друга без какого бы то ни было разбора, «на кого бог пошлёт». А ещё здесь стоит спёртый запах пота, немытых тел и заношенной одежды, не успевающий проветриться между уроками. Всё это время, пока школьники занимаются физкультурой, их исподнее и обувь распахнуты, точно в оргии, навстречу друг другу. На перемене толпа переодевается и уходит на уроки, чтобы, на смену, сюда заселились юнцы из других параллелей. Вентиляции, разумеется, нет, окон тоже, рядом, дверь в дверь, грязный мужской (правда, думаю, у девочек не на много чище) туалет. Из-за чего, попадая в комнату, похожую на коридор, оказываешься точно в другой, чужеродной стране непереваренного и несмываемого тестостерона, годами накапливаемого по углам, несмотря на постоянные побелки.
Хотя понятия «брезгливость» тогда в Васином лексиконе ещё не существовало, он избегал лишних столкновений с особо пахучей реальностью, напоминавшей ему глину, из которой со временем возводилось нечто непреодолимое.
В этот раз, ради исключения, Вася взял спортивную форму с собой. Стояли холода и шёл Тристан, в оркестре пело раненное море, бежать куда-то не хотелось, да и не было особого смысла. Тем более, что после гимнастики начиналась алгебра, а Вогау любила устраивать всем опоздавшим, независимо от степени успеваемости, глумливые аутодафе: хлебом не корми, дай поиздеваться над зависимыми от неё детьми. Про неё так и говорили, что старая дева, замучавшаяся искать мужа, пошла в Педагогический только для того, чтобы, фашистка проклятая, иметь возможность лишний раз покуражиться над школьниками**. Поэтому в этот раз Вася переодевался со всеми, а после лазаний по канату, спускаясь быстрее, чем нужно, сильно натёр ляжку. Она гадко горела и могла стать причиной для освобождения от дальнейших спортивных занятий. Вася пошёл в раздевалку, дверь в которую была всегда приоткрыта (из-за чего перед началом уроков самые ценные вещи, часы и ключи, сдавались физруку), чтобы смрад не застаивался в этом простенке окончательно и бесповоротно.
Вася, неслышный и почти прозрачный, невидимый из-за саднящей боли, целиком оккупировавшей сознание, хотел, было, проскользнуть в раздевалку, как увидел там, внутри, при тусклом свете единственной лампы, чью-то скорчившуюся на полу фигуру. Из-за чего Вася на полуавтомате (действие опережает мысль) застыл: что-то во всей мизансцене, творимой за полуприкрытой дверью, сквозило странное и даже извращённое. Скрюченный мальчик, в котором Василий почти сразу узнал Андрюшу Семыкина, совсем нового ученика, вернувшегося из Сирии, где родители его строили электростанцию (?), из-за чего Семыкин, опоздавший к началу учебного года, всё так и не влился в коллектив, существовал на особицу, гордый в своём исключении. Однажды он рассказал кому-то, что у него есть маленький магнитофон, помещающийся в кармане пальто, но его засмеяли: никто не поверил.
Андрюша вёл себя странно. Он не шарил по сумкам или по брюкам, сидел на полу, среди грязной обуви и украдкой нюхал её. Подносил к лицу чьи-то, случайно брошенные сапоги и надевал их себе на нос, шумно втягивая воздух внутрь. Затем отставлял чужие ботинки, методично приступая к следующим. Вася не понимал, зачем Андрюша это делает, но сами движения одноклассника, их импульсивность, смешиваемая с осторожностью, выдавали во всём этом какое-то преступление.
Не выдержав напряжения, всевозрастающего по дуге, между подглядывающим Васей, замершим в полушаге и Андреем, сидевшим спиной к проёму, дверь скрипнула. Семыкин выронил очередной фетиш и резко обернулся на свет.
- А, это ты, - почему-то сказал Семыкин, точно чаял увидеть кого-то другого.
Хотя, конечно же, странно, что он вообще хотел хоть кого-то увидеть в этот странный <для себя> момент. Вася молча пожал плечами. Он не знал, что ответить, ситуация казалась крайне нелепой.
- А зачем? - Спросил Василий максимально бесцветно. Видимо, чтобы закрыть гештальт. Но гештальт никак не закрывался. Из него дуло. Веяло несвежим холодом. Непонятность глушила нервные окончания, отвлекая даже от содранной кожи. Отвлекла, значит, настолько сильно захватив не только сознание, жившее в чердаке головы, но и всё прочее тело.
- Не знаю, - Андрюша включил размышлительные интонации, он не стеснялся того, что его застали врасплох. Что смущало особенно, он говорил с Василием на равных, как с заединщиком, которого стесняться ненужно - мы с тобой, мол, одной крови. Вася ещё не знал тогда, что у заговорщиков, втягивающих в свою каверзу сторонних людей, существует похожий приём, предлагающий относиться ко всему как к единственной данности, точно по другому и быть не могло.
- Просто. - Добавил он после паузы. - Тянет.
- Понятно. - Подхватил Василий, хотя понятнее не стало. Однако, появилась возможность поставить точку и двинуться дальше. Войти внутрь раздевалки, где Семыкин, как бы нехотя, встал с мокрого, в разводах, пола и сел на скамейку.
- Завтра я тебе кое-что принесу - вдруг сказал Андрюша, а Василий, сильно смутившись (…задобрить хочет? Чтобы я молчал? Так я и так никому не скажу, да и что говорить? Происходит что-то не то, но что - совсем непонятно… - пронеслось, прошелестело из одного полушария в другое) заметил, что сев на скамейку, Семыкин говорит, не глядя ему в глаза, из-за чего ощущение несмываемого пре-ступления только усиливалось.
Вася смутился ещё сильнее, когда вдруг понял, что Андрюша смотрит не в пол, но на его кроссовки, привезённые родителями из Чехословакии. Он, конечно, ими сильно гордился, но совсем не щадил, надевая на физкультуру, из-за чего они очень скоро пообтрепались, утратив прелесть новизны. К тому же синяя замша, покрашенная особенно обильно, постоянно красила носки и даже кожу потевших ступней. Как ни в чём не бывало, Вася сел рядом с Семыкиным и начал переодевать обувь, снял кроссовку, носок и отвлекшись, увидел, что Семыкин глядит на его голые пальцы не отрываясь. Как в дурном кино. Видно, что борется со своей натурой, хочет что-то спросить, да не может.
К счастью, прозвенел звонок, оборвавший нагнетанье страстей, совсем как петух в гоголевском «Вие». И, почти сразу, как по заказу, в раздевалку вломилась почти пластилиновая, разгорячённая занятиями, масса соучеников, ошалевших от физкультуры и особенно пахучих. Семыкина и Васю мгновенно разделили одноклассники и разговор их прервался как бы естественным образом. Тем более, что он и касался-то только их двоих.
* - Не однажды Вася пользуется этой близостью. Во время очередного, хотя и после длительного перерыва, показа по ТВ «Трёх мушкетёров» с Михаилом Боярским, он, вместе с тишайшим Аликом Юмосултановым, имевшим кличку «Золотая лета» (сочинение на тему «Как я провёл лето», Алик начал так: «Наступила золотая лета…», после чего эта кличка прилипнет к нему до самой смерти - обгорелый труп Юмосултанова найдут в местных лесопосадках в начале 90-х, когда Вася уже будет учиться в университете), бегает во время большой перемены чтобы ухватить часть утреннего повтора. Конечно, отложив все дела, в первую очередь, фильм смотрится вечером - перед программой «Время», однако, события давным-давно прочитанной ещё во втором классе книги (Вася читал Дюма, болея дизентерией) влекут себе и требуют повторения. Разумеется, мальчики опаздывают на следующий урок, Васину маму вызывают в школу; позже она смеётся: «Во всём классе самыми большими романтиками оказались мой сын и Алик-Золотая-Лета, смешно же как общие увлечения сближают даже самых противоположных людей…»
Хотя есть у близости школы к дому и отрицательные стороны: именно из-за этого во втором микрорайоне живёт много учителей, даже в Васиной пятиэтажке, в четвёртом подъезде, живёт главная злодейка всей его школьной эпохи - математичка Валентина Васильевна Вогау (на васиной парте, кто-то, видимо, от отчаянья, вырезал: «собака лает: вау-гау!»), чуть дальше, по ходу движения от школы, живёт две другие математички - парторг Галина Андреевна Нежиренко («злой следователь») и добрейшей души человек - Анна Ивановна Гущина, преподающая алгебру в параллельных (так уж всегда выходит, что хорошие учителя достаются не нам, но соседям) классах («добрый следователь»). Какой-то просто-таки куст математической изощрённости вокруг да около, от которого невозможно избавиться и который невозможно избыть, пока зависим от среднего образования - важнейшего института советского рабства.
** - Так как Вогау жила в четвёртом подъезде, жизнь её проистекала на глазах школьников. Через год после описываемых событий, Валентина Васильевна, наконец, выйдет замуж, одноклассники долго будут смаковать, как она бегала на глазах у всего двора в белой фате девственницы, натянутой почти на глаза. Однако, замужество не сделает её мягче, ровно наоборот - когда Ленточка, через семь лет пойдет по Васиным стопам и окажется у тех же самых учителей, Вогау по полной начнёт высыпаться и на ней тоже. Логика пытки была выстроена у Вогау безукоризненным образом: Валентину Васильевну будто бы не интересовали «личные качества» ученика, от которого требовалось одного - знать алгебру и геометрию. Вроде, не подкопаешься. Да только жизнь гораздо хитрее и смогла подкопаться - чуть позже Вогау родит умственно отсталого ребёнка, полностью уйдя в воспитание и содержание человека, рядом с которым любой второгодник из класса Васи или Ленточки будет казаться светочем среднего образования, но сможем ли мы сказать, основываясь на этом примере, что справедливость всегда торжествует, хотя бы и с задержкой на чью-нибудь жизнь? Нет, не можем.
Обычно Вася переодевается дома: пятиэтажка его стоит всего-то метров двести от школы (начиная таскать мамины сигареты из шкафчика над плитой, он уже знает - времени от двери и до двери хватает ровно на одну болгарскую сигаретку, так как если стащить длинное, «соусированное» «Золотое руно-200» с плохой тягой, дороги на «выкурить полностью и до конца» уже не хватит), их первый подъезд - ближайший к центральному входу*, втекающему в фойе со столовой и спортзалом. Так что если не тянуть резину, можно легко обернуться туда и обратно, не пользуясь местами «общего пользования».
В узкой и тесной мужской раздевалке любят устраивать «тёмные»: выключают свет и начинают метелить друг друга без какого бы то ни было разбора, «на кого бог пошлёт». А ещё здесь стоит спёртый запах пота, немытых тел и заношенной одежды, не успевающий проветриться между уроками. Всё это время, пока школьники занимаются физкультурой, их исподнее и обувь распахнуты, точно в оргии, навстречу друг другу. На перемене толпа переодевается и уходит на уроки, чтобы, на смену, сюда заселились юнцы из других параллелей. Вентиляции, разумеется, нет, окон тоже, рядом, дверь в дверь, грязный мужской (правда, думаю, у девочек не на много чище) туалет. Из-за чего, попадая в комнату, похожую на коридор, оказываешься точно в другой, чужеродной стране непереваренного и несмываемого тестостерона, годами накапливаемого по углам, несмотря на постоянные побелки.
Хотя понятия «брезгливость» тогда в Васином лексиконе ещё не существовало, он избегал лишних столкновений с особо пахучей реальностью, напоминавшей ему глину, из которой со временем возводилось нечто непреодолимое.
В этот раз, ради исключения, Вася взял спортивную форму с собой. Стояли холода и шёл Тристан, в оркестре пело раненное море, бежать куда-то не хотелось, да и не было особого смысла. Тем более, что после гимнастики начиналась алгебра, а Вогау любила устраивать всем опоздавшим, независимо от степени успеваемости, глумливые аутодафе: хлебом не корми, дай поиздеваться над зависимыми от неё детьми. Про неё так и говорили, что старая дева, замучавшаяся искать мужа, пошла в Педагогический только для того, чтобы, фашистка проклятая, иметь возможность лишний раз покуражиться над школьниками**. Поэтому в этот раз Вася переодевался со всеми, а после лазаний по канату, спускаясь быстрее, чем нужно, сильно натёр ляжку. Она гадко горела и могла стать причиной для освобождения от дальнейших спортивных занятий. Вася пошёл в раздевалку, дверь в которую была всегда приоткрыта (из-за чего перед началом уроков самые ценные вещи, часы и ключи, сдавались физруку), чтобы смрад не застаивался в этом простенке окончательно и бесповоротно.
Вася, неслышный и почти прозрачный, невидимый из-за саднящей боли, целиком оккупировавшей сознание, хотел, было, проскользнуть в раздевалку, как увидел там, внутри, при тусклом свете единственной лампы, чью-то скорчившуюся на полу фигуру. Из-за чего Вася на полуавтомате (действие опережает мысль) застыл: что-то во всей мизансцене, творимой за полуприкрытой дверью, сквозило странное и даже извращённое. Скрюченный мальчик, в котором Василий почти сразу узнал Андрюшу Семыкина, совсем нового ученика, вернувшегося из Сирии, где родители его строили электростанцию (?), из-за чего Семыкин, опоздавший к началу учебного года, всё так и не влился в коллектив, существовал на особицу, гордый в своём исключении. Однажды он рассказал кому-то, что у него есть маленький магнитофон, помещающийся в кармане пальто, но его засмеяли: никто не поверил.
Андрюша вёл себя странно. Он не шарил по сумкам или по брюкам, сидел на полу, среди грязной обуви и украдкой нюхал её. Подносил к лицу чьи-то, случайно брошенные сапоги и надевал их себе на нос, шумно втягивая воздух внутрь. Затем отставлял чужие ботинки, методично приступая к следующим. Вася не понимал, зачем Андрюша это делает, но сами движения одноклассника, их импульсивность, смешиваемая с осторожностью, выдавали во всём этом какое-то преступление.
Не выдержав напряжения, всевозрастающего по дуге, между подглядывающим Васей, замершим в полушаге и Андреем, сидевшим спиной к проёму, дверь скрипнула. Семыкин выронил очередной фетиш и резко обернулся на свет.
- А, это ты, - почему-то сказал Семыкин, точно чаял увидеть кого-то другого.
Хотя, конечно же, странно, что он вообще хотел хоть кого-то увидеть в этот странный <для себя> момент. Вася молча пожал плечами. Он не знал, что ответить, ситуация казалась крайне нелепой.
- А зачем? - Спросил Василий максимально бесцветно. Видимо, чтобы закрыть гештальт. Но гештальт никак не закрывался. Из него дуло. Веяло несвежим холодом. Непонятность глушила нервные окончания, отвлекая даже от содранной кожи. Отвлекла, значит, настолько сильно захватив не только сознание, жившее в чердаке головы, но и всё прочее тело.
- Не знаю, - Андрюша включил размышлительные интонации, он не стеснялся того, что его застали врасплох. Что смущало особенно, он говорил с Василием на равных, как с заединщиком, которого стесняться ненужно - мы с тобой, мол, одной крови. Вася ещё не знал тогда, что у заговорщиков, втягивающих в свою каверзу сторонних людей, существует похожий приём, предлагающий относиться ко всему как к единственной данности, точно по другому и быть не могло.
- Просто. - Добавил он после паузы. - Тянет.
- Понятно. - Подхватил Василий, хотя понятнее не стало. Однако, появилась возможность поставить точку и двинуться дальше. Войти внутрь раздевалки, где Семыкин, как бы нехотя, встал с мокрого, в разводах, пола и сел на скамейку.
- Завтра я тебе кое-что принесу - вдруг сказал Андрюша, а Василий, сильно смутившись (…задобрить хочет? Чтобы я молчал? Так я и так никому не скажу, да и что говорить? Происходит что-то не то, но что - совсем непонятно… - пронеслось, прошелестело из одного полушария в другое) заметил, что сев на скамейку, Семыкин говорит, не глядя ему в глаза, из-за чего ощущение несмываемого пре-ступления только усиливалось.
Вася смутился ещё сильнее, когда вдруг понял, что Андрюша смотрит не в пол, но на его кроссовки, привезённые родителями из Чехословакии. Он, конечно, ими сильно гордился, но совсем не щадил, надевая на физкультуру, из-за чего они очень скоро пообтрепались, утратив прелесть новизны. К тому же синяя замша, покрашенная особенно обильно, постоянно красила носки и даже кожу потевших ступней. Как ни в чём не бывало, Вася сел рядом с Семыкиным и начал переодевать обувь, снял кроссовку, носок и отвлекшись, увидел, что Семыкин глядит на его голые пальцы не отрываясь. Как в дурном кино. Видно, что борется со своей натурой, хочет что-то спросить, да не может.
К счастью, прозвенел звонок, оборвавший нагнетанье страстей, совсем как петух в гоголевском «Вие». И, почти сразу, как по заказу, в раздевалку вломилась почти пластилиновая, разгорячённая занятиями, масса соучеников, ошалевших от физкультуры и особенно пахучих. Семыкина и Васю мгновенно разделили одноклассники и разговор их прервался как бы естественным образом. Тем более, что он и касался-то только их двоих.
* - Не однажды Вася пользуется этой близостью. Во время очередного, хотя и после длительного перерыва, показа по ТВ «Трёх мушкетёров» с Михаилом Боярским, он, вместе с тишайшим Аликом Юмосултановым, имевшим кличку «Золотая лета» (сочинение на тему «Как я провёл лето», Алик начал так: «Наступила золотая лета…», после чего эта кличка прилипнет к нему до самой смерти - обгорелый труп Юмосултанова найдут в местных лесопосадках в начале 90-х, когда Вася уже будет учиться в университете), бегает во время большой перемены чтобы ухватить часть утреннего повтора. Конечно, отложив все дела, в первую очередь, фильм смотрится вечером - перед программой «Время», однако, события давным-давно прочитанной ещё во втором классе книги (Вася читал Дюма, болея дизентерией) влекут себе и требуют повторения. Разумеется, мальчики опаздывают на следующий урок, Васину маму вызывают в школу; позже она смеётся: «Во всём классе самыми большими романтиками оказались мой сын и Алик-Золотая-Лета, смешно же как общие увлечения сближают даже самых противоположных людей…»
Хотя есть у близости школы к дому и отрицательные стороны: именно из-за этого во втором микрорайоне живёт много учителей, даже в Васиной пятиэтажке, в четвёртом подъезде, живёт главная злодейка всей его школьной эпохи - математичка Валентина Васильевна Вогау (на васиной парте, кто-то, видимо, от отчаянья, вырезал: «собака лает: вау-гау!»), чуть дальше, по ходу движения от школы, живёт две другие математички - парторг Галина Андреевна Нежиренко («злой следователь») и добрейшей души человек - Анна Ивановна Гущина, преподающая алгебру в параллельных (так уж всегда выходит, что хорошие учителя достаются не нам, но соседям) классах («добрый следователь»). Какой-то просто-таки куст математической изощрённости вокруг да около, от которого невозможно избавиться и который невозможно избыть, пока зависим от среднего образования - важнейшего института советского рабства.
** - Так как Вогау жила в четвёртом подъезде, жизнь её проистекала на глазах школьников. Через год после описываемых событий, Валентина Васильевна, наконец, выйдет замуж, одноклассники долго будут смаковать, как она бегала на глазах у всего двора в белой фате девственницы, натянутой почти на глаза. Однако, замужество не сделает её мягче, ровно наоборот - когда Ленточка, через семь лет пойдет по Васиным стопам и окажется у тех же самых учителей, Вогау по полной начнёт высыпаться и на ней тоже. Логика пытки была выстроена у Вогау безукоризненным образом: Валентину Васильевну будто бы не интересовали «личные качества» ученика, от которого требовалось одного - знать алгебру и геометрию. Вроде, не подкопаешься. Да только жизнь гораздо хитрее и смогла подкопаться - чуть позже Вогау родит умственно отсталого ребёнка, полностью уйдя в воспитание и содержание человека, рядом с которым любой второгодник из класса Васи или Ленточки будет казаться светочем среднего образования, но сможем ли мы сказать, основываясь на этом примере, что справедливость всегда торжествует, хотя бы и с задержкой на чью-нибудь жизнь? Нет, не можем.