Аллергия на всё советское. Продолжение историй о физиологии юношеских реакций
Детство и юность существуют, совсем как это принято в юриспруденции, на основе прецедентного права. Движение вперёд постепенно обрастает опытом и новыми знаниями: ещё вчера Василий пробегал мимо каких-то явлений, не замечая их, несформулированных у него внутри, а сегодня он уже знает что-то ещё, что отменить невозможно. Жизнь даёт имена объектам вселенной, расширяющейся день ото дня, с которыми пока сам не столкнёшься, даже не предполагаешь, что они существуют.
Например, как Вася узнал о том, что у него жесточайшая аллергия на мёд? Опять же, на физкультуре бежали кросс всем классом. Что ли, на зачёт, на четвертную отметку. После случая с разоблачением Семыкина, Вася бегал переодеваться домой, какие погоды бы тогда не стояли. Вот и теперь, забежав в квартиру, столкнулся с мамой, зашедшей на обед. Надев спортивку, сказал, что бежит кросс. На кухне накурено, мама пошла открывать форточку (никого не ждала - Ленточка в садике, Савелий - в больнице, отходит после операции), а вернулась со столовой ложкой на вытянутой руке.
- Съешь, сынуля, медку, он же первый восстановитель, очень даже тебе помочь может…
Вообще-то, Вася мёд никогда не ест. Мёд, вкус, запах и даже цвет, внушает ему омерзение ещё с тех, неосознанных лет начала жизни, когда жили, после того, как отец закончил мед и ординатуру, в деревне. Рос Вася хлипким, часто болел, из-за чего каждый вечер его подвергали одной экзекуции, заставляя есть мёд, запивая его парным молоком. Мёд чередовался с рыбьим жиром. Мама после сильно гордилась, что Вася этого рыбьего жира (ложку за папу, ложку за маму, ложку за тётю Августу) выпил даже больше трёх литров. Из-за чего у него даже теперь, в поздней зрелости, зубы крепкие и свои. Профилактика - дело, разумеется, хорошее, но хлопотное и максимально противное. Прививающее отвращение к многим материям, преувеличенным на ранней поре. Вот как мёд. Вроде бы, маменька знает, что Вася не переносит мёд, избегая его даже в тортах и в выпечке, но физкультура (точнее, общая успеваемость) - дело святое и как не порадеть за родного человечка, как не помочь ему на распутье. Вот она и вынесла ложку медку, набранного с горкой.
Вася - хороший сын и слушается маму. Конечно, у них случается всякое, тем более, в «возрасте противоречий», но, в общем и целом, они любят друг друга и стараются помогать в домашних делах и уж точно не расстраивать. Вася ест этот мёд, стараясь не выдать отвращения, задерживает дыхание, с усилием пропихивая вредную липкость в горло. Мёд, конечно, не лезет, точнее, лезет, но тут же возвращается обратно, а мама уже тут как тут, с чайной чашкой, в которой вода, можно запить эту гадость, забыть её, чтобы больше к ней не возвращаться. Ах, какой хороший мальчик, как он умеет радовать маму!
Кросс дался Васе с трудом. Первый круг ещё ничего, а начиная со второго, дыханье куда-то пропало, в глазах начало темнеть, точно ночь наступила, причём не снаружи, но выползла откуда-то изнутри, затопив собой всё. Последние метры до финиша Вася плыл почти без чувств, добежав, упал в стороне от основной тусовки, начал блевать сладким пахучим потоком: бег ускорил обмен веществ, к концу урока мёд начал всасываться в кровь, организм тут же начал реагировать на раздражитель.
- Ребята, все посмотрите на Васю, - грозно начал физрук, показывая на школьника, стоящего на четвереньках у края спортплощадки, - вот что бывает с теми, кто не делает зарядку и пропускает уроки начальной спортподготовки!
Одноклассники заржали с боевой готовностью, однако, Васе было так плохо, что, не обращая ни на кого внимание (право такое имею!), почти не разбирая дороги, он побрёл, не дожидаясь конца занятий, домой переодеваться, да так там и остался: сил возвращаться в школу не было, тело горело и сильно чесалось. Причём, чесалось везде, где только можно и где даже нельзя. Мамы дома не оказалось, в кухонной раковине стояла пустая чайная чашка с немытой ложкой, измазанной мёдом, на которую Васю вывернуло ещё раз.
Ему казалось, что он умирает. Из последних сил (хорошо, что догадался), он поднялся на второй этаж и позвонил в дверь к Требенкуль. Маринка, разумеется, была на занятиях, открыла Света, её старшая сестра, учившаяся в медучилище. Она сразу поняла, в чём причина, сунула Васе градусник (41 С˚) и димедрол, раздела и уложила в кровать. Раздела, так как Васино тело покрылось волдырями, которые отчаянно зудели, которые Вася всё время просил почесать, особенно на спине, куда не доставали руки. Света осторожно чесала ему спину, покуда он не заснул, а потом и сама, утомившись, уснула. Марина, придя с занятий, будить их не стала, просто легла рядом с сестрой. Школа выматывала всех так, что, подобно новобранцам, ученики почти всегда ходили сонные и не могли наесться, сколько бы их не кормили. Тела росли не по дням, но по часам, требуя постоянной подпитки.
Проснулся Василий как ни в чём не бывало, уже в собственной кровати. Как его перенесли с этажа на этаж, он не понял. Зато после, постфактум, осознал, что именно в этот день, «после общей кровати» и «через кровать», началась его дружба с Мариной, задвинувшей Пушкарёву и Берлянд-Бердическую на периферию сознания. С ними теперь стало неинтересно. Уж не знаю, почему. А вот с Мариной, опережавшей соседок в развитии…
- Ну, старик, ты и выдал, - сказал ему Андрюша Семыкин на следующий день после возвращения Василия в школу (один день ему, таки, разрешили пропустить, но только один, на всякий, что ли, случай). После инцидента в раздевалке, Семыкин, вероятно, считал, что они подружились, раз у них теперь общая тайна, хотя Вася так не думал. Но одноклассника не отодвигал, если тянется, то, чего уж, пусть дружит. Тем более, что класс поделился между двумя, постоянно враждовавшими «неформальными лидерами», Романовым и Халиловым, постоянно мобилизовавшим своих поклонников на стычки и бойкоты «другой, противной стороне», а Вася жил наособицу не примыкая ни к одной, ни к другой группировке, совсем как Семыкин, вскорости сгинувший где-то после восьмого класса в недрах профтехучилищ, без следа.
Но это случится ещё через пару годков, а пока они стоят за школьным углом и курят на холодном ветру, ожидая конца большой перемены. Семыкин ведь тоже ничего не забыл, хотя про случай с чужой обувью они никогда не вспоминают. На следующий день, после «знакомства в раздевалке», Андрюша отвёл его в сторону и вручил диктофон Sony - штучку неземного происхождения, портативный магнитофон, на котором можно было не только крутить кассеты (правда, только в моно-режиме), но и записывать себя и других. Из чего Вася понял, что Семыкин придаёт общей их тайне особенное значение - ни у кого в первом подъезде не было тогда японской техники, тем более, вот такой, небывалой конфигурации. Это не вкладыши и даже не фломастеры, привезённые из ГДР и которые Ленточка очень быстро растратила, это же техника на грани фантастики. И явно огромных денег стоит! Поэтому диктофон Василий особенно никому не светил, даже родителям не показывал, пользовался им лишь когда дома никого не было или же приносил с собой к Требенкуль, чтобы можно было слушать итальянских, сладкоголосых певцов, пока они, закрыв дверь детской, обсуждали учителей и одноклассников, анализируя прошедшее за день с двух сторон - мужской и женской.
Sony, правда, работал от батареек, бывших всегда в дефиците (а что тогда в СССР не было дефицитом?!), поэтому расходовать его приходилось бережно и постоянно просить маму отыскать в магазине новые батарейки. Семыкин это хорошо понимал, поэтому передавая Василию диктофон, выдал ещё и запасной комплект батареек, а кроме того, свежий номер «Америки», открывавшийся перечислением мирных инициатив американского правительства и президента Рональда Рейгана. Журнал этот весьма быстро перекочевал Пушкарёвой, кажется, последним случаем задатка за книжку (тогда совсем недавно вышел на телеэкраны многосерийный художественный фильм «Тайна Эдвина Друда» по Диккенсу, мальчик впечатлился и захотел сам решить тайну незаконченного романа, опубликованного в таинственном тёмно-зелёном тридцатитомнике), так как отныне Василий предпочитал околачиваться не на пятом, но на втором этаже. Так уж сложилось.
Вася, конечно, хотел отказаться и от «Америки», остро пахнувшей иноземной полиграфией, и, тем более от диктофона, тем более, что не особенно осознавал зачем Семыкин задабривает его таким вот, чрезвычайным образом, но не смог справиться с искушением, очень уж увлекательными были эти дары. Видимо, Семыкин знал (или же понимал) про себя что-то такое, что заставляло его быть столь неоправданно щедрым. Ведь, казалось бы, что за пустяк - чужая обувь на чужом носу, шумно втягиваемый в себя воздух с запахами чужой жизни. Вспоминая об этом, каждый раз дотрагиваясь до Sony, Вася ёжился в непонимании и отвращении, точно от мёда, пока не узнал в одном заграничном фильме про «причинённый моральный ущерб».
Значит, связанный с заграничным образом жизни, Семыкин видел тогда гораздо шире обыкновенного советского мальчика, каким был Вася, уже зная и про «ущерб» и про «мораль», с которыми мы сталкиваемся, подчас, не задумываясь о последствиях. Которые, между тем, не преминули случиться.
Например, как Вася узнал о том, что у него жесточайшая аллергия на мёд? Опять же, на физкультуре бежали кросс всем классом. Что ли, на зачёт, на четвертную отметку. После случая с разоблачением Семыкина, Вася бегал переодеваться домой, какие погоды бы тогда не стояли. Вот и теперь, забежав в квартиру, столкнулся с мамой, зашедшей на обед. Надев спортивку, сказал, что бежит кросс. На кухне накурено, мама пошла открывать форточку (никого не ждала - Ленточка в садике, Савелий - в больнице, отходит после операции), а вернулась со столовой ложкой на вытянутой руке.
- Съешь, сынуля, медку, он же первый восстановитель, очень даже тебе помочь может…
Вообще-то, Вася мёд никогда не ест. Мёд, вкус, запах и даже цвет, внушает ему омерзение ещё с тех, неосознанных лет начала жизни, когда жили, после того, как отец закончил мед и ординатуру, в деревне. Рос Вася хлипким, часто болел, из-за чего каждый вечер его подвергали одной экзекуции, заставляя есть мёд, запивая его парным молоком. Мёд чередовался с рыбьим жиром. Мама после сильно гордилась, что Вася этого рыбьего жира (ложку за папу, ложку за маму, ложку за тётю Августу) выпил даже больше трёх литров. Из-за чего у него даже теперь, в поздней зрелости, зубы крепкие и свои. Профилактика - дело, разумеется, хорошее, но хлопотное и максимально противное. Прививающее отвращение к многим материям, преувеличенным на ранней поре. Вот как мёд. Вроде бы, маменька знает, что Вася не переносит мёд, избегая его даже в тортах и в выпечке, но физкультура (точнее, общая успеваемость) - дело святое и как не порадеть за родного человечка, как не помочь ему на распутье. Вот она и вынесла ложку медку, набранного с горкой.
Вася - хороший сын и слушается маму. Конечно, у них случается всякое, тем более, в «возрасте противоречий», но, в общем и целом, они любят друг друга и стараются помогать в домашних делах и уж точно не расстраивать. Вася ест этот мёд, стараясь не выдать отвращения, задерживает дыхание, с усилием пропихивая вредную липкость в горло. Мёд, конечно, не лезет, точнее, лезет, но тут же возвращается обратно, а мама уже тут как тут, с чайной чашкой, в которой вода, можно запить эту гадость, забыть её, чтобы больше к ней не возвращаться. Ах, какой хороший мальчик, как он умеет радовать маму!
Кросс дался Васе с трудом. Первый круг ещё ничего, а начиная со второго, дыханье куда-то пропало, в глазах начало темнеть, точно ночь наступила, причём не снаружи, но выползла откуда-то изнутри, затопив собой всё. Последние метры до финиша Вася плыл почти без чувств, добежав, упал в стороне от основной тусовки, начал блевать сладким пахучим потоком: бег ускорил обмен веществ, к концу урока мёд начал всасываться в кровь, организм тут же начал реагировать на раздражитель.
- Ребята, все посмотрите на Васю, - грозно начал физрук, показывая на школьника, стоящего на четвереньках у края спортплощадки, - вот что бывает с теми, кто не делает зарядку и пропускает уроки начальной спортподготовки!
Одноклассники заржали с боевой готовностью, однако, Васе было так плохо, что, не обращая ни на кого внимание (право такое имею!), почти не разбирая дороги, он побрёл, не дожидаясь конца занятий, домой переодеваться, да так там и остался: сил возвращаться в школу не было, тело горело и сильно чесалось. Причём, чесалось везде, где только можно и где даже нельзя. Мамы дома не оказалось, в кухонной раковине стояла пустая чайная чашка с немытой ложкой, измазанной мёдом, на которую Васю вывернуло ещё раз.
Ему казалось, что он умирает. Из последних сил (хорошо, что догадался), он поднялся на второй этаж и позвонил в дверь к Требенкуль. Маринка, разумеется, была на занятиях, открыла Света, её старшая сестра, учившаяся в медучилище. Она сразу поняла, в чём причина, сунула Васе градусник (41 С˚) и димедрол, раздела и уложила в кровать. Раздела, так как Васино тело покрылось волдырями, которые отчаянно зудели, которые Вася всё время просил почесать, особенно на спине, куда не доставали руки. Света осторожно чесала ему спину, покуда он не заснул, а потом и сама, утомившись, уснула. Марина, придя с занятий, будить их не стала, просто легла рядом с сестрой. Школа выматывала всех так, что, подобно новобранцам, ученики почти всегда ходили сонные и не могли наесться, сколько бы их не кормили. Тела росли не по дням, но по часам, требуя постоянной подпитки.
Проснулся Василий как ни в чём не бывало, уже в собственной кровати. Как его перенесли с этажа на этаж, он не понял. Зато после, постфактум, осознал, что именно в этот день, «после общей кровати» и «через кровать», началась его дружба с Мариной, задвинувшей Пушкарёву и Берлянд-Бердическую на периферию сознания. С ними теперь стало неинтересно. Уж не знаю, почему. А вот с Мариной, опережавшей соседок в развитии…
- Ну, старик, ты и выдал, - сказал ему Андрюша Семыкин на следующий день после возвращения Василия в школу (один день ему, таки, разрешили пропустить, но только один, на всякий, что ли, случай). После инцидента в раздевалке, Семыкин, вероятно, считал, что они подружились, раз у них теперь общая тайна, хотя Вася так не думал. Но одноклассника не отодвигал, если тянется, то, чего уж, пусть дружит. Тем более, что класс поделился между двумя, постоянно враждовавшими «неформальными лидерами», Романовым и Халиловым, постоянно мобилизовавшим своих поклонников на стычки и бойкоты «другой, противной стороне», а Вася жил наособицу не примыкая ни к одной, ни к другой группировке, совсем как Семыкин, вскорости сгинувший где-то после восьмого класса в недрах профтехучилищ, без следа.
Но это случится ещё через пару годков, а пока они стоят за школьным углом и курят на холодном ветру, ожидая конца большой перемены. Семыкин ведь тоже ничего не забыл, хотя про случай с чужой обувью они никогда не вспоминают. На следующий день, после «знакомства в раздевалке», Андрюша отвёл его в сторону и вручил диктофон Sony - штучку неземного происхождения, портативный магнитофон, на котором можно было не только крутить кассеты (правда, только в моно-режиме), но и записывать себя и других. Из чего Вася понял, что Семыкин придаёт общей их тайне особенное значение - ни у кого в первом подъезде не было тогда японской техники, тем более, вот такой, небывалой конфигурации. Это не вкладыши и даже не фломастеры, привезённые из ГДР и которые Ленточка очень быстро растратила, это же техника на грани фантастики. И явно огромных денег стоит! Поэтому диктофон Василий особенно никому не светил, даже родителям не показывал, пользовался им лишь когда дома никого не было или же приносил с собой к Требенкуль, чтобы можно было слушать итальянских, сладкоголосых певцов, пока они, закрыв дверь детской, обсуждали учителей и одноклассников, анализируя прошедшее за день с двух сторон - мужской и женской.
Sony, правда, работал от батареек, бывших всегда в дефиците (а что тогда в СССР не было дефицитом?!), поэтому расходовать его приходилось бережно и постоянно просить маму отыскать в магазине новые батарейки. Семыкин это хорошо понимал, поэтому передавая Василию диктофон, выдал ещё и запасной комплект батареек, а кроме того, свежий номер «Америки», открывавшийся перечислением мирных инициатив американского правительства и президента Рональда Рейгана. Журнал этот весьма быстро перекочевал Пушкарёвой, кажется, последним случаем задатка за книжку (тогда совсем недавно вышел на телеэкраны многосерийный художественный фильм «Тайна Эдвина Друда» по Диккенсу, мальчик впечатлился и захотел сам решить тайну незаконченного романа, опубликованного в таинственном тёмно-зелёном тридцатитомнике), так как отныне Василий предпочитал околачиваться не на пятом, но на втором этаже. Так уж сложилось.
Вася, конечно, хотел отказаться и от «Америки», остро пахнувшей иноземной полиграфией, и, тем более от диктофона, тем более, что не особенно осознавал зачем Семыкин задабривает его таким вот, чрезвычайным образом, но не смог справиться с искушением, очень уж увлекательными были эти дары. Видимо, Семыкин знал (или же понимал) про себя что-то такое, что заставляло его быть столь неоправданно щедрым. Ведь, казалось бы, что за пустяк - чужая обувь на чужом носу, шумно втягиваемый в себя воздух с запахами чужой жизни. Вспоминая об этом, каждый раз дотрагиваясь до Sony, Вася ёжился в непонимании и отвращении, точно от мёда, пока не узнал в одном заграничном фильме про «причинённый моральный ущерб».
Значит, связанный с заграничным образом жизни, Семыкин видел тогда гораздо шире обыкновенного советского мальчика, каким был Вася, уже зная и про «ущерб» и про «мораль», с которыми мы сталкиваемся, подчас, не задумываясь о последствиях. Которые, между тем, не преминули случиться.