Письма Льва Толстого 1842-1887
Письма разворачивают некоторые положения дневника, упомянутые в беглом телеграфном стиле, делают их более понятными.
Хотя, с другой стороны, стиль писем зависим от респондента, тогда как дневниковые заметки выдержаны в одном ключе (за счёт этой разницы, приближающей письма к художественным текстам, видна [может быть заметна] дистанция между «событием» и его «информационным следом», порой, противоречащим самому событию.
Даже не желающему подлавливать Толстого в двоедушии (говорить правду - один из базовых принципов толстовства), время от времени, бросаются в глаза разница оценок (особенно эффектно это происходит с Тургеневым и оценкой его после ссоры у Фета), выдаваемых самым разным собеседникам.
Причем, на протяжении разных периодов жизни Лев Николаевич выбирает себе главного наперсника, которому доверяет всё самое сокровенное.
Именно по письмам к этим людям, кажется, и следует судить о подлинном отношении Толстого к тому, что происходило в его жизни.
Сначала это его родственники, точнее, родственницы. Уже самое первое, дошедшее до нас письмо Льва Николаевича (02.03.1842) написано из Казани тётушке Т.А. Ергольской, трепетное отношение к которой можно назвать неповторяемым. Неповторимым.
Далее на некоторое время главным эпистолярным собеседником (с августа 1857 года) становится Александра Андреевна, двоюродная тётка, называемая «бабушкой».
Да, между корпусом переписки с Ергольской и с «бабушкой» вклинивается (круг адресатов расширяется) интенсивный, но непродолжительный диалог с несостоявшейся невестой - Валерией Арсеньевой (тема важности женитьбы - вторая по значимости после нравственного совершенства в дневниках и переписке писателя вплоть до самой встречи с Софьей Андреевной).
Чуть раньше, после первых публикаций в журнале у Некрасова, возникают и постоянные письма к писателям - Тургеневу, Некрасову, Дружинину, Григоровичу, Боткину., Герцену.
Впрочем, главным собеседником Толстого из писательской среды становится поэт А.А. Фет.
Вместе и параллельно с Фетом (с лета 1861 года), Толстой весьма много и плодотворно переписывается с Н.Н. Катковым, который (если судить только по письмам) исчезает так же внезапно, как и появляется…
…чтобы, видимо, уступить место самому близкому корреспонденту писателя - В. Г. Черткову: этот останется с Графом до самого конца, а вот переписка с другими важными людьми после периода бурной увлечённости как-то закономерно сходит на нет.
Это даже энергетически ощущается: сколь плотны первые письма важным Толстому адресатам, столь проходны и случайны многие последующие через какое-то время…
В скорописи дневников сложно определить самое для Льва Николаевича важное, а вот письма, в этом смысле, дают массу акцентов и прямых оценок.
Одно из самых сильных таких событий - обыск дома Толстого в Ясной Поляне: писатель попал под ложное подозрение и, когда его не было дома, усадьбу обыскивали два дня без каких бы то ни было официальных разрешений на обыск, фроппируя семью и соседей, после чего писатель пишет письмо Александру Второму 22.08.1862 года, внутренне готовый эмигрировать, переполненный возмущением, в Лондон. Видимо, поближе к Герцену, которого он, впрочем, весьма в своих письмах (не только царю) костерит.
Второе письмо царю (теперь уже Александру Третьему) Толстой пишет 8 - 15 марта 1881 года во время суда над террористами, подорвавшими Александра Второго, прося о сохранении им жизни и замены смертной казни ссылкой. Тоже, между прочим, читается весьма актуальненько.
Из более личных событий - смерть родного брата Николеньки (смерть Дмитрия Лев Толстой перенес достаточно спокойно, а вот Николай умер у него на руках и смерть эта оставила более сильные впечатления чем все гибели военной поры и случайно увиденная публичная казнь в Париже).
Подобно дневникам, письма - ещё один инструмент самоулучшения, хотя и, если честно, более лукавый: изобретатель и запускатель «диалектики души», время от времени, устраивает своим собеседникам головокружительную «диалектику правдивости», играя разными степенями искренности и открытости.
С некоторыми, при этом, договаривается до полного разрыва или же до многолетних перерывов в переписке, при том, что логика разговора (тем более, заочного, то есть, не чистого, но с многочисленными, извне привнесёнными примесями в том числе и беллетристического характера) это всего лишь самодостаточная, имманентная логика разговора, дублирующая реальность.
Но, кажется, что Толстому нравится заблуждаться, впадать в окончательности и крайности, размывая границы реальности и смоделированностей.
В этом мне видится ещё одно из проявлений его профессиональной деформации: беллетрист владеет не словом (сюжетом, конфликтом), но миром, который он создает, автоматически и по привычке перенося законы бытования параллельных миров на реальную реальность.
Писателю свойственно придумывать не только обстоятельства, но и своих собеседников, выстраивая в процессе коммуникации, их копии и многократно обжигаясь на этом.
Что, впрочем, характерно не только для литераторов.
Хотя, с другой стороны, стиль писем зависим от респондента, тогда как дневниковые заметки выдержаны в одном ключе (за счёт этой разницы, приближающей письма к художественным текстам, видна [может быть заметна] дистанция между «событием» и его «информационным следом», порой, противоречащим самому событию.
Даже не желающему подлавливать Толстого в двоедушии (говорить правду - один из базовых принципов толстовства), время от времени, бросаются в глаза разница оценок (особенно эффектно это происходит с Тургеневым и оценкой его после ссоры у Фета), выдаваемых самым разным собеседникам.
Причем, на протяжении разных периодов жизни Лев Николаевич выбирает себе главного наперсника, которому доверяет всё самое сокровенное.
Именно по письмам к этим людям, кажется, и следует судить о подлинном отношении Толстого к тому, что происходило в его жизни.
Сначала это его родственники, точнее, родственницы. Уже самое первое, дошедшее до нас письмо Льва Николаевича (02.03.1842) написано из Казани тётушке Т.А. Ергольской, трепетное отношение к которой можно назвать неповторяемым. Неповторимым.
Далее на некоторое время главным эпистолярным собеседником (с августа 1857 года) становится Александра Андреевна, двоюродная тётка, называемая «бабушкой».
Да, между корпусом переписки с Ергольской и с «бабушкой» вклинивается (круг адресатов расширяется) интенсивный, но непродолжительный диалог с несостоявшейся невестой - Валерией Арсеньевой (тема важности женитьбы - вторая по значимости после нравственного совершенства в дневниках и переписке писателя вплоть до самой встречи с Софьей Андреевной).
Чуть раньше, после первых публикаций в журнале у Некрасова, возникают и постоянные письма к писателям - Тургеневу, Некрасову, Дружинину, Григоровичу, Боткину., Герцену.
Впрочем, главным собеседником Толстого из писательской среды становится поэт А.А. Фет.
Вместе и параллельно с Фетом (с лета 1861 года), Толстой весьма много и плодотворно переписывается с Н.Н. Катковым, который (если судить только по письмам) исчезает так же внезапно, как и появляется…
…чтобы, видимо, уступить место самому близкому корреспонденту писателя - В. Г. Черткову: этот останется с Графом до самого конца, а вот переписка с другими важными людьми после периода бурной увлечённости как-то закономерно сходит на нет.
Это даже энергетически ощущается: сколь плотны первые письма важным Толстому адресатам, столь проходны и случайны многие последующие через какое-то время…
В скорописи дневников сложно определить самое для Льва Николаевича важное, а вот письма, в этом смысле, дают массу акцентов и прямых оценок.
Одно из самых сильных таких событий - обыск дома Толстого в Ясной Поляне: писатель попал под ложное подозрение и, когда его не было дома, усадьбу обыскивали два дня без каких бы то ни было официальных разрешений на обыск, фроппируя семью и соседей, после чего писатель пишет письмо Александру Второму 22.08.1862 года, внутренне готовый эмигрировать, переполненный возмущением, в Лондон. Видимо, поближе к Герцену, которого он, впрочем, весьма в своих письмах (не только царю) костерит.
Второе письмо царю (теперь уже Александру Третьему) Толстой пишет 8 - 15 марта 1881 года во время суда над террористами, подорвавшими Александра Второго, прося о сохранении им жизни и замены смертной казни ссылкой. Тоже, между прочим, читается весьма актуальненько.
Из более личных событий - смерть родного брата Николеньки (смерть Дмитрия Лев Толстой перенес достаточно спокойно, а вот Николай умер у него на руках и смерть эта оставила более сильные впечатления чем все гибели военной поры и случайно увиденная публичная казнь в Париже).
Подобно дневникам, письма - ещё один инструмент самоулучшения, хотя и, если честно, более лукавый: изобретатель и запускатель «диалектики души», время от времени, устраивает своим собеседникам головокружительную «диалектику правдивости», играя разными степенями искренности и открытости.
С некоторыми, при этом, договаривается до полного разрыва или же до многолетних перерывов в переписке, при том, что логика разговора (тем более, заочного, то есть, не чистого, но с многочисленными, извне привнесёнными примесями в том числе и беллетристического характера) это всего лишь самодостаточная, имманентная логика разговора, дублирующая реальность.
Но, кажется, что Толстому нравится заблуждаться, впадать в окончательности и крайности, размывая границы реальности и смоделированностей.
В этом мне видится ещё одно из проявлений его профессиональной деформации: беллетрист владеет не словом (сюжетом, конфликтом), но миром, который он создает, автоматически и по привычке перенося законы бытования параллельных миров на реальную реальность.
Писателю свойственно придумывать не только обстоятельства, но и своих собеседников, выстраивая в процессе коммуникации, их копии и многократно обжигаясь на этом.
Что, впрочем, характерно не только для литераторов.