Илья Эренбург "Ложка дёгтя"
Что микроб животворящий с людьми делает! Болею себе, то есть, лечусь в смысле. И в сумеречном состоянии начинаю перепечатывать статью Эренбурга из старой тетради - туда я её переписала от руки лет в шестнадцать - будучи, видимо, именно в этом состоянии.
Издано эссе в 1928 году, в Советской России, вначале прошлого тысячелетия, ещё не было Израиля, мир был другим…
Илья Эренбург
"Ложка дёгтя"
При дисперсии анализируют желудочный сок - в нём может быть переизбыток кислоты, может быть и недостаток.
Странно подумать, что в одну и ту же эпоху, в одной и той же стране существуют Бабель и Сейфуллина, Пастернак и Орешин. Приправы, если угодно«специи», диктуются не роскошью, а тем или иным состоянием организма.
Мне приходится повторять эти тривиальные истины потому, что иные критики, не ознакомившиеся с другой пищей, помимо молочной, искренне почитают«ладушки» за единственно допустимую форму творчества. Сколь ни соблазнительны гогот классического недоросля и новомодное сочетание маниловского оптимизма с любовью Собакевича к чужим мозолям, я принуждён восстать против подобной канонизации душевного возраста.
Я не хочу работать на фабрике мозговых и сердечных консервов. Я предпочитаю ложку дёгтя в бочке мёда.
Конечно, скептицизм плохо вяжется с повседневными нуждами общества. Устройство городской цивилизации не имеет ничего общего с лирическими сомнениями. Жорж Клемансо - исправный циник, однако и он умел произносить речи,полные телячьего благоговения. Все это бесспорно.
Но мир искусства территориально находится вне ведения муниципалитетов и комхозов. Пропорциональный рост в литературе различных «приправ» не следует смешивать с находящимися в ведении социолога общественным «упадничеством». Вместо лёгких, но поверхностных отгадок лучше задуматься над рядом сложных явлений: над возрастом человечества, над обогащением его внутреннего опыта,утерей свежести восприятий, над требованиями развивающихся и снашивающихся форм.
Мёд бродит. Впрочем, я сейчас буду говорить о дёгте, то есть о приливе еврейской крови в мировую литературу.
Этим вопросом занимаются либо наивные «жидоеды», трудолюбиво составляя поскрипционные списки, либо столь же наивные патриоты еврейства: «Чем, мол, мы хуже других? Мы заслуживаем своей земли, своего университета, даже своей полиции…»
Говорить об этом вне ругани и вне бахвальства не принято. Между тем,распыление еврейского духа - по меньшей мере столь же важный фактор для понимания литературы нашего времени, как механическая бодрость «американизма»или тяга на восток.
Книги еврейских писателей, которые пишутся на «идиш», иногда доходят до нас. Это - книги как книги, нормальная литература, вроде румынской или новогреческой.Там идёт хозяйственное обзаведение молодого языка, насаждаются универсальные формы, закрепляется вдоволь шаткий быт, проповедуются не бог весть какие идеи.Может быть, этот язык слишком беспомощен, слишком свеж и наивен для далеко не младенческого народа. Или же концентрация известных, самих по себе живительных свойств неминуемо ведёт к смерти? Ведь без соли человеку и дня не прожить, но соль едка, жестка, её скопление - солончаки, где нет ни птицы, ни былинки, гдемыслимы только умелая эксплуатация или сухая смерть.
Я не хочу сейчас говорить о солончаках, - я хочу говорить о соли, о щепотке соли в супе. Если суп пересолен, вините стряпуху, а не соль.
Критицизм - не программа. Это - состояние. Народ, фабрикующий истины вот уже третье тысячелетие, всяческие истины - религиозные, социальные,философские, фабрикующий их миролюбиво, добросовестно, не покладая рук, истины оптом, истины сериями, этот народ отнюдь не склонен верить в спасительность своих фабрикатов. Что делать - может быть, покойная вдова Клико предпочитала шампанскому ром или липовый чай. Одно дело - изготовлять истины, другое - потреблять их.
Шестьсот лет тому назад поэт Раби Сан-Тоб преподнёс испанскому королю Педро Жестокому книгу, озаглавленную «Советы». Стихи докучливого еврея должны были утешать короля в часы бессонницы. Книга начиналась следующим утешением«Нет ничего на свете, чтобы вечно росло. Когда луна становится полной, она начинает убывать». Конечно, трудно утешать короля подобными истинами Однако,Педро Жестокий, будучи светским кастильцем, ответил поэту не менее мудрой пословицей: «Как хорошее вино иногда скрыто в плохой бочке, так из уст иудея порой исходит истина». Это показывает, что король не дошёл до девятой страницы книги «Советов», - там он прочёл бы нечто весьма подозрительное об устах и овине: «Что лучше? Вино Андалузии или уста, которые жаждут? Глупец! Самое прекрасное вино забывается, а жажда, ничем не утолённая, остаётся.»
Мир был поделён. На долю евреев осталась жажда. Лучшие виноделы,поставляющие человечеству романтиков, безумцев и юродивых, они сами не особенно ценят столь расхваливаемые ими лозы. Они предпочитают сухие губы и ясную голову.
При виде ребяческого фанатизма, начального благоговения ещё не приглядевшихся к жизни племён, усмешка кривит еврейские губы. Что касается глаз, то элегические глаза, классические глаза иудея, съеденные трахомой и фантазией, подымаются к жидкой лазури. Так рождается «романтическая ирония».Это - не школа, не мировоззрение. Это - самозащита, это - вставные когти.Настоящих когтей давно нет, евреи стёрли их, блуждая по всем шоссе мира.
Если сейчас нужны, главным образом, боксёры и мотоциклисты, то это все же не отстраняет необходимости кому-нибудь да думать. Теперь в моде хорошие бицепсы и хорошая дисциплина. Говорят, что машина учит подчинению. Винтик должен знать своё дело. (Впрочем, так думали задолго до наших дней отцы церкви и татарские ханы.) Однако, чтоб изобрести ту же машину, надо было ослушаться,отойти от данных правил, восстать на них. Когда усовершенствование приходит на смену изобретению, начинается эра буколических «олимпиад» и прекрасного единомыслия. Мёд готов. Дёготь же остался дёгтем.
Художник Менжицкий, польский еврей, рассказал мне как-то о своём первом учителе. Это был обыкновенный еврей,из тех, что знают в жизни одно - пощипывая чахлую бородку, думать, думать сутра до ночи, думать, чтобы думать. Урок начался с того, что «рэби» предложил мальчику прочесть первую фразу библии: «В начале Бог…» Дальше дело не пошло.Учитель спросил: «Ты понимаешь, что такое начало?..» Мальчик обиделся, -помилуйте, он ведь умел хорошо читать. «Начало - это есть начало». - «Но что такое начало?.. Ты не знаешь? Я тоже не знаю... Давай с тобой вместе подумаем об этом…» И он принялся щипать свою бородку. Следующий урок был посвящён тому же занятию. Вскоре учителя отправили в сумасшедший дом, но это - простая случайность. Если бы за подобные дела заключали в клинику, пришлось быпо строить гигантский сумасшедший дом для всех евреев мира, ибо все евреи похожи на учителя Менжицкого, даже те, кто аккуратно бреются и никогда не читают духовной литературы.
Всем известно, что евреи, несмотря на тщедушие, любят много ходить,даже бегать. Происходит это не от стремления к какой-либо цели, а от глубокой уверенности, что цели вовсе нет. Хороший моцион - и только. Как больные сыпняком, они хотят умереть на ходу. В конечном счёте знаменитая легенда о«вечном жиде» создана не христианской фантазией, а еврейскими икрами.
Французский поэт Андрэ Спир в одной поэме рассказывает о своей беседе с землёй. Еврей на минутку соблазняется: не осесть ли.. Какого же бродягу не соблазняли сельский домик, цветник, лейка, запах навоза и душистого табака? Но земля великодушно отказывается, - она боится прикреплять такие ноги. Поэма озаглавлена «Непостоянство». Впрочем, это можно назвать и по-другому, хотя бы«свободой». Увы, нескоро поймут заправские классификаторы человеческих сердец,что между бестолковым лётом птиц и великолепнейшим построением муравейника - различие не идей, а физиологии.
На складах (только для экспорта!) найдётся немало идей - от мессии до образцового коммунального хозяйства. Только почему мы все улыбаемся - сумасшедший учитель Менжицкого, поэт Андрэ Спир, подслеповатый портной из Балты, я и с нами столько же миллионов?.. Скажите, что бы делал этот «мужецкий портной» в идеальном мире? Он слишком умён, чтобы нянчится с машиной. На этобыли способные его прапрадеды в те незапамятные времена, когда они из золота делали не валюту чёрной биржи, а боготворимую статую. Что касается рая в стиле Руссо, то наш портной недолюбливает квартиры, из которой его так преглупо выгнали. У него хилое тельце и забракованные американским консулом глаза.Притом он боится гусениц.
Всё это, конечно, вдоволь печально и ничего положительного бочке мёда не сулит, кроме разве нескольких гениев, беспорядка и хлопот. А между тем мёд можно было бы сварить, разлить по бутылкам и, «блюдя обычай старины», подавать взамен кислятины «типа Шабли». Утешимся, вспомнив «Советы» Раби Сан-Тоба. Мёдведь забывается ещё скорее, нежели вино. После него не бывает даже назидательного похмелья. А жажда остаётся.
1925 сборник «Белый уголь или слёзы Вертера»
Ленинград, издательство «Прибой», 1928 (5000)