Быть Ересью
Опубликовано в рубрике ИДЕОЛОГИЯ
Национал-большевизм всегда был явлением скорее практическим, с трудом укладывающимся в рамки существующих теорий. Естественно, неоднократно пытались создать теорию национал-большевизма, но все эти попытки выглядели и выглядят жуткой ересью с точки зрения традиционных политических идеологий. Более того, разные версии национал-большевизма выглядят ересью в глазах друг друга. Стоит говорить не про «недооформившуюся идеологию», а про комплекс явлений, обладающих схожими чертами, но вовсе не являющимися единым процессом. Не про национал-большевизм, а про национал-большевизмы.
Очень хороший пример можно найти в книге Михаила Агурского «Идеология Национал-Большевизма». Этот пример - вся книга, буквально целиком. Внимательный читатель сразу обнаруживает, что Агурский анализирует совсем не идеологию попутчиков советской власти, как справа, так и слева. Советский национал-большевизм в его изложении оказывается явлением скорее психологическим, чем идеологическим. Сперва происходит само событие - принятие советской власти немарксистом, потом уже под это решение подводится теоретическая база. Причём очевидно, что левое народничество, оно же скифство, и правое сменовеховство плохо совместимы не только идеологически, но даже психологически. В первом случае речь идёт про радикальных эсэров, сектантов и близкую к ним богему. Во втором - про правых перебежчиков, реакционеров и приспособленцев. Однако Агурский прав, эти феномены схожи между собой настолько, что во многом переплетаются и порождают нечто среднее. По крайней мере главный теоретик сменовеховства Устрялов, при всём своём ироничном отношении к главному теоретику «скифства» Иванову-Разумнику, явно оценивал Октябрьскую революцию не с точки зрения чуждого ему марксизма, а с точки зрения народничества. Агурский точно замечает, что «Устрялов даже начинает ощущать скифов родными братьями, своими предшественниками, не замечая того, что его ожидания и ожидания скифов покоятся на различных основаниях. Ведь для него большевизм был пределом левого радикализма, а для скифов большевизм был едва ли не консерватизмом». Но разница в принципиальных выводах не отменяет факта прямого влияния. Постоянно встречающиеся в статьях Устрялова шпильки в адрес Иванова-Разумника связаны с естественной неприязнью прагматика к романтику. Устрялов с гордостью называет себя мещанином и оппортунистом. И справедливо порицает «скифов» за то, что те проповедовали по салонам приход нового варварства, но перепугались, увидев настоящих варваров, действующих варварскими методами. Это безусловная правда, оба выпуска сборника «Скифы» целиком состоят из сложных, символистских текстов, вроде статьи Белого про «Жезл Аарона» и его же романа «Котик Летаев», кстати, хорошего. Часть этих текстов интересна для узкого круга читателей, часть представляют просто нечитабельную муть. Никакой идеологии на этом не построишь, единственный из «скифов», кто был в состоянии писать для масс, - это Блок, собственно и давший название движению своим эпохальным произведением. Но он - гениальное исключение, подтверждающее правило. Сам Иванов-Разумник, при всём своём пламенном теоретическом народничестве, реального народа справедливо опасался.
В его замечательных мемуарах «Тюрьмы и ссылки (По тюрьмам на родине)» есть описание того, как его, арестованного по делу о заговоре левых эсэров, конвоировали в Москву два деревенских красноармейца. Он их описывал с нескрываемым презрением, совершенно не узнавая в них реальных гуннов и скифов из своих страстных статей.
Отсюда и разница с Устряловым, Иванов-Разумник может назвать себя националистом только в очень узком контексте. В великолепной пацифистской и «пораженческой» статье «Испытание Огнём» он пишет следующее: «Быт, язык, культура народная - вот в чём вечная сила национализма, и сила благая, пока не делается она тараном против другой соседней силы. И я, ни минуты не колеблясь, заявляю себя в этом смысле - самым убеждённым «националистом», не имеющим, однако, ничего общего с воинственными «национал-социалистами» и «социал-патриотами» наших дней». Арестованный в тридцатые годы, он сидит в одной камере с молодым русским фашистом, совершенно реальным. У Устрялова такая встреча наверняка вызвала бы живой интерес, но Иванов-Разумник чувствует только брезгливость и непонимание. На допросах, отвечая на вопрос следователей о возможности сотрудничества с фашистами он подробно объясняет, что сталинское государство идёт неправильными методами к правильным целям, в то время как у фашистов и цели неправильные. Устрялова он в мемуарах даже не упоминает, зато мельком упоминает самую спорную фигуру советского национал-большевизма, Исайю Лежнёва. Эта фигура в истории русского национал-большевизма близка к Геббельсу в истории немецкого. Отказавшись от своих идей, он сделал головокружительную карьеру, став одним из творцов сталинской культурной политики и главным редактором «Правды». Для Иванова-Разумника Лежнёв - ничтожество, карьерист, предавший собственные идеи. Если цитировать точно: «сотрудник «Правды» И. Лежнёв - подхалим, ради выгоды переметнувшийся к большевикам и покорно лизавший их пятки». Получается, что Лежнёв как издатель «Родины» был для Иванова-Разумника всё-таки своим, но это единственный найденный мной косвенный намёк на относительно положительное отношение Иванова-Разумника к советскому национал-большевизму. Он жёстко критикует своих же бывших соратников по «скифам» Белого и Петров-Водкина за то, что они пошли служить советской власти и изображать из себя марксистов. Сам он, оставаясь жить в СССР, открыто позиционирует себя как левого народника и оппонента марксизму, что и приводит к неизбежному аресту. Для следователей он оказался идеальным претендентом на роль организатора эсэровского подполья, вредящего народному хозяйству. Примерно в тот же период был арестован и Устрялов, оказавшийся, естественно, «японским шпионом». Интересно то, что он в своих статьях вовсе не отрицал тотально гуманизм и права человека, он просто считал, что всему своё время и надеялся на буржуазную трансформацию советской власти изнутри, которая и приведёт к будущему смягчению политики. Одной из основных идей его статей двадцатых годов была яростная поддержка НЭПа и экономической конкуренции. Думаю, он прекрасно понимал, когда возвращался в СССР, что после разгрома НЭПа всё пошло по гораздо более жёсткому сценарию, и что шансов выжить на родине у него будет немного. Но он оказался достаточно принципиальным, что бы ответить за свои слова.
Это и есть то общее, что можно найти в судьбах основных предтеч национал-большевизма. И Устрялов, и Иванов-Разумник, и Никиш, при всей разнице их взглядов, были прирождёнными еретиками, игнорировавшими идеологические барьеры, которые всем казались незыблемыми. И при этом были людьми твёрдых принципов.
Ранние национал-большевизмы были слишком парадоксальны для эпохи массовых партий и идеологий модерна. Они порождали очень ярких личностей, а точнее создавались яркими личностями, но не могли создать яркие партии. Невозможно представить себе, чтобы они собрались в одну организацию. При этом легко представить себе их собранными в одном пантеоне.
Это ещё один важный психологический момент. Лимонов как то написал, что идеологией НБП была рубрика «легенды» в Лимонке. Одна из самых противоречивых рубрик в противоречивой газете, посвящённая поиску общего в людях, которые при жизни постарались бы друг друга убить. Этот подход, который на первый взгляд кажется радикальным, на самом деле совершено логичен и адекватен человеческому мышлению в целом. Только узколобые фанатики оценивают людей, или книги и другие произведения искусства по идеологической правильности и политической корректности. Любой нормальный человек оценивает других людей и созданное ими по личным качествам и уровню таланта, относясь с уважением даже к тому, что идеологически выглядит враждебно, но при этом талантливо и сделано достойным человеком. Разница только в том, что национал-большевистский пантеон подчёркнуто экстремален и сделан так, чтобы отпугнуть случайных людей. Но сам принцип подбора выглядит ересью только для людей с бинарным мышлением «свой/чужой». Таких людей много в различных радикальных сектах, но не так уж и много в мире в целом.
Если смотреть на политическую историю России последних десятилетий, то можно придти к немного парадоксальному выводу. Синтез правого и левого в реальности уже давно является фактически мейнстримом. Уже распадавшаяся советская система была левой только формально, предсказанная Устряловым трансформация действительно произошла на практике, как бы это не отрицалось теоретиками. Красно-коричневые девяностых прямо наследовали Устрялову, хотя большинство явно об этом не догадывалось. Более того, как мне ни неприятно это признавать, но трансформация немалой части национал-большевиков девяностых в охранителей совершенно естественно вытекает из изначальных идеологических предпосылок. Игнорирование политических штампов легко превращается в откровенный цинизм. Или в слепой идеализм, способный оправдать любые действия режима. Даже не знаю, что в данном случае хуже. В любом случае сам Устрялов был просто архетипом умного, талантливого и принципиального охранителя. Можно быть уверенным в том, что он, живи в наше время, однозначно поддержал бы Путина. Более того, я всерьёз думаю, что он и в Ельцине бы смог найти положительные черты. В любом случае, если внимательно посмотреть на охранительский дискурс нулевых, то становится очевидным, что даже самые неприятные движения вроде незабвенных «Наших» тоже игнорировали границы между «правым» и «левым». По своему, но игнорировали. Просто исходя из каких-то других принципов или их отсутствия. Естественно, это сильно усложняет идентификацию того, что является «истинным национал-большевизмом». Точно также, как и в первой половине ХХ века, речь идёт про множество различных национал-большевизмов и про возможное, опосредованное влияние отдельных концепций, связанных с этим термином, на системную политику.
Из этого можно было бы сделать мрачный вывод, что концепция, изначально предполагавшая объединение всех врагов системы, на деле оказалась во многом переваренной системой и поставленной ей себе на службу. Но всё немного сложнее. Безусловно, в национал-большевизме изначально присутствует сильная реакционная составляющая. Это неизбежно, и, во многом, необходимо, поскольку сама концепция предполагает не только отрицание, но и оправдывание. В том числе и того, что трудно оправдать. Я лично, в своё время, полностью убедил себя в правоте сталинизма, и только через определённое время смог выработать более менее рациональный взгляд, без тотального отрицания, но и без иллюзий. Логика, позволяющая оправдывать постреволюционные эксцессы, с той же эффективностью может оправдывать дореволюционные, и даже контрреволюционные эксцессы. Именно это и случилось с многими «красно-коричневыми». Однако нужно понимать, что революционную составляющую национал-большевизма системе переварить не так уж и просто. Можно, конечно, если свести её к чистой символике, не имеющей реального значения.
Специфика НБП девяностых заключалась вовсе не в объединении правых и левых идей, это объединение давно реальность на практике множества политических организаций. Реальная специфика - в попытке объединить революционную и реакционную стороны национал-большевизма. Не только Устрялова, но и эсеров, как главную партию народников. Вообще, НБП/ДР по многим аспектам наследует и идеологии, и эстетике партии СР.
Залог сохранения революционной линии в НБ - в еретическом подходе к любым идеологическим рамкам. Необходимо сохранять верность принципам национальной и социальной справедливости и критически относится к любым идеологическим границам. Не верить слепо, даже если ваши собственные взгляды вынуждают вас поверить, не проверяя. Быть ересью.
Идеология - отличный инструмент познания действительности, но инструмент не должен управлять хозяином. Хотя на практике так, обычно, и происходит. Правые, левые и либеральные идеи, даже самые красивые, должны быть проверены на практике и критически проанализированны в своих слабых местах. В то время как принципы нужно оставить нетронутыми. Их легко проанализировать критически и отбросить за ненадобностью. Даже слишком легко. Именно поэтому их нужно просто придерживаться.
Это не рецепт победы. Это рецепт сохранения идентичности. Не больше, но и не меньше. Хотя я прекрасно понимаю, что сейчас тоже существует не национал-большевизм, а национал-большевизмы, и для многих моих товарищей эти идеи тоже могут показаться еретическими. Это абсолютно нормально и правильно.
Национал-большевизм всегда был явлением скорее практическим, с трудом укладывающимся в рамки существующих теорий. Естественно, неоднократно пытались создать теорию национал-большевизма, но все эти попытки выглядели и выглядят жуткой ересью с точки зрения традиционных политических идеологий. Более того, разные версии национал-большевизма выглядят ересью в глазах друг друга. Стоит говорить не про «недооформившуюся идеологию», а про комплекс явлений, обладающих схожими чертами, но вовсе не являющимися единым процессом. Не про национал-большевизм, а про национал-большевизмы.
Очень хороший пример можно найти в книге Михаила Агурского «Идеология Национал-Большевизма». Этот пример - вся книга, буквально целиком. Внимательный читатель сразу обнаруживает, что Агурский анализирует совсем не идеологию попутчиков советской власти, как справа, так и слева. Советский национал-большевизм в его изложении оказывается явлением скорее психологическим, чем идеологическим. Сперва происходит само событие - принятие советской власти немарксистом, потом уже под это решение подводится теоретическая база. Причём очевидно, что левое народничество, оно же скифство, и правое сменовеховство плохо совместимы не только идеологически, но даже психологически. В первом случае речь идёт про радикальных эсэров, сектантов и близкую к ним богему. Во втором - про правых перебежчиков, реакционеров и приспособленцев. Однако Агурский прав, эти феномены схожи между собой настолько, что во многом переплетаются и порождают нечто среднее. По крайней мере главный теоретик сменовеховства Устрялов, при всём своём ироничном отношении к главному теоретику «скифства» Иванову-Разумнику, явно оценивал Октябрьскую революцию не с точки зрения чуждого ему марксизма, а с точки зрения народничества. Агурский точно замечает, что «Устрялов даже начинает ощущать скифов родными братьями, своими предшественниками, не замечая того, что его ожидания и ожидания скифов покоятся на различных основаниях. Ведь для него большевизм был пределом левого радикализма, а для скифов большевизм был едва ли не консерватизмом». Но разница в принципиальных выводах не отменяет факта прямого влияния. Постоянно встречающиеся в статьях Устрялова шпильки в адрес Иванова-Разумника связаны с естественной неприязнью прагматика к романтику. Устрялов с гордостью называет себя мещанином и оппортунистом. И справедливо порицает «скифов» за то, что те проповедовали по салонам приход нового варварства, но перепугались, увидев настоящих варваров, действующих варварскими методами. Это безусловная правда, оба выпуска сборника «Скифы» целиком состоят из сложных, символистских текстов, вроде статьи Белого про «Жезл Аарона» и его же романа «Котик Летаев», кстати, хорошего. Часть этих текстов интересна для узкого круга читателей, часть представляют просто нечитабельную муть. Никакой идеологии на этом не построишь, единственный из «скифов», кто был в состоянии писать для масс, - это Блок, собственно и давший название движению своим эпохальным произведением. Но он - гениальное исключение, подтверждающее правило. Сам Иванов-Разумник, при всём своём пламенном теоретическом народничестве, реального народа справедливо опасался.
В его замечательных мемуарах «Тюрьмы и ссылки (По тюрьмам на родине)» есть описание того, как его, арестованного по делу о заговоре левых эсэров, конвоировали в Москву два деревенских красноармейца. Он их описывал с нескрываемым презрением, совершенно не узнавая в них реальных гуннов и скифов из своих страстных статей.
Отсюда и разница с Устряловым, Иванов-Разумник может назвать себя националистом только в очень узком контексте. В великолепной пацифистской и «пораженческой» статье «Испытание Огнём» он пишет следующее: «Быт, язык, культура народная - вот в чём вечная сила национализма, и сила благая, пока не делается она тараном против другой соседней силы. И я, ни минуты не колеблясь, заявляю себя в этом смысле - самым убеждённым «националистом», не имеющим, однако, ничего общего с воинственными «национал-социалистами» и «социал-патриотами» наших дней». Арестованный в тридцатые годы, он сидит в одной камере с молодым русским фашистом, совершенно реальным. У Устрялова такая встреча наверняка вызвала бы живой интерес, но Иванов-Разумник чувствует только брезгливость и непонимание. На допросах, отвечая на вопрос следователей о возможности сотрудничества с фашистами он подробно объясняет, что сталинское государство идёт неправильными методами к правильным целям, в то время как у фашистов и цели неправильные. Устрялова он в мемуарах даже не упоминает, зато мельком упоминает самую спорную фигуру советского национал-большевизма, Исайю Лежнёва. Эта фигура в истории русского национал-большевизма близка к Геббельсу в истории немецкого. Отказавшись от своих идей, он сделал головокружительную карьеру, став одним из творцов сталинской культурной политики и главным редактором «Правды». Для Иванова-Разумника Лежнёв - ничтожество, карьерист, предавший собственные идеи. Если цитировать точно: «сотрудник «Правды» И. Лежнёв - подхалим, ради выгоды переметнувшийся к большевикам и покорно лизавший их пятки». Получается, что Лежнёв как издатель «Родины» был для Иванова-Разумника всё-таки своим, но это единственный найденный мной косвенный намёк на относительно положительное отношение Иванова-Разумника к советскому национал-большевизму. Он жёстко критикует своих же бывших соратников по «скифам» Белого и Петров-Водкина за то, что они пошли служить советской власти и изображать из себя марксистов. Сам он, оставаясь жить в СССР, открыто позиционирует себя как левого народника и оппонента марксизму, что и приводит к неизбежному аресту. Для следователей он оказался идеальным претендентом на роль организатора эсэровского подполья, вредящего народному хозяйству. Примерно в тот же период был арестован и Устрялов, оказавшийся, естественно, «японским шпионом». Интересно то, что он в своих статьях вовсе не отрицал тотально гуманизм и права человека, он просто считал, что всему своё время и надеялся на буржуазную трансформацию советской власти изнутри, которая и приведёт к будущему смягчению политики. Одной из основных идей его статей двадцатых годов была яростная поддержка НЭПа и экономической конкуренции. Думаю, он прекрасно понимал, когда возвращался в СССР, что после разгрома НЭПа всё пошло по гораздо более жёсткому сценарию, и что шансов выжить на родине у него будет немного. Но он оказался достаточно принципиальным, что бы ответить за свои слова.
Это и есть то общее, что можно найти в судьбах основных предтеч национал-большевизма. И Устрялов, и Иванов-Разумник, и Никиш, при всей разнице их взглядов, были прирождёнными еретиками, игнорировавшими идеологические барьеры, которые всем казались незыблемыми. И при этом были людьми твёрдых принципов.
Ранние национал-большевизмы были слишком парадоксальны для эпохи массовых партий и идеологий модерна. Они порождали очень ярких личностей, а точнее создавались яркими личностями, но не могли создать яркие партии. Невозможно представить себе, чтобы они собрались в одну организацию. При этом легко представить себе их собранными в одном пантеоне.
Это ещё один важный психологический момент. Лимонов как то написал, что идеологией НБП была рубрика «легенды» в Лимонке. Одна из самых противоречивых рубрик в противоречивой газете, посвящённая поиску общего в людях, которые при жизни постарались бы друг друга убить. Этот подход, который на первый взгляд кажется радикальным, на самом деле совершено логичен и адекватен человеческому мышлению в целом. Только узколобые фанатики оценивают людей, или книги и другие произведения искусства по идеологической правильности и политической корректности. Любой нормальный человек оценивает других людей и созданное ими по личным качествам и уровню таланта, относясь с уважением даже к тому, что идеологически выглядит враждебно, но при этом талантливо и сделано достойным человеком. Разница только в том, что национал-большевистский пантеон подчёркнуто экстремален и сделан так, чтобы отпугнуть случайных людей. Но сам принцип подбора выглядит ересью только для людей с бинарным мышлением «свой/чужой». Таких людей много в различных радикальных сектах, но не так уж и много в мире в целом.
Если смотреть на политическую историю России последних десятилетий, то можно придти к немного парадоксальному выводу. Синтез правого и левого в реальности уже давно является фактически мейнстримом. Уже распадавшаяся советская система была левой только формально, предсказанная Устряловым трансформация действительно произошла на практике, как бы это не отрицалось теоретиками. Красно-коричневые девяностых прямо наследовали Устрялову, хотя большинство явно об этом не догадывалось. Более того, как мне ни неприятно это признавать, но трансформация немалой части национал-большевиков девяностых в охранителей совершенно естественно вытекает из изначальных идеологических предпосылок. Игнорирование политических штампов легко превращается в откровенный цинизм. Или в слепой идеализм, способный оправдать любые действия режима. Даже не знаю, что в данном случае хуже. В любом случае сам Устрялов был просто архетипом умного, талантливого и принципиального охранителя. Можно быть уверенным в том, что он, живи в наше время, однозначно поддержал бы Путина. Более того, я всерьёз думаю, что он и в Ельцине бы смог найти положительные черты. В любом случае, если внимательно посмотреть на охранительский дискурс нулевых, то становится очевидным, что даже самые неприятные движения вроде незабвенных «Наших» тоже игнорировали границы между «правым» и «левым». По своему, но игнорировали. Просто исходя из каких-то других принципов или их отсутствия. Естественно, это сильно усложняет идентификацию того, что является «истинным национал-большевизмом». Точно также, как и в первой половине ХХ века, речь идёт про множество различных национал-большевизмов и про возможное, опосредованное влияние отдельных концепций, связанных с этим термином, на системную политику.
Из этого можно было бы сделать мрачный вывод, что концепция, изначально предполагавшая объединение всех врагов системы, на деле оказалась во многом переваренной системой и поставленной ей себе на службу. Но всё немного сложнее. Безусловно, в национал-большевизме изначально присутствует сильная реакционная составляющая. Это неизбежно, и, во многом, необходимо, поскольку сама концепция предполагает не только отрицание, но и оправдывание. В том числе и того, что трудно оправдать. Я лично, в своё время, полностью убедил себя в правоте сталинизма, и только через определённое время смог выработать более менее рациональный взгляд, без тотального отрицания, но и без иллюзий. Логика, позволяющая оправдывать постреволюционные эксцессы, с той же эффективностью может оправдывать дореволюционные, и даже контрреволюционные эксцессы. Именно это и случилось с многими «красно-коричневыми». Однако нужно понимать, что революционную составляющую национал-большевизма системе переварить не так уж и просто. Можно, конечно, если свести её к чистой символике, не имеющей реального значения.
Специфика НБП девяностых заключалась вовсе не в объединении правых и левых идей, это объединение давно реальность на практике множества политических организаций. Реальная специфика - в попытке объединить революционную и реакционную стороны национал-большевизма. Не только Устрялова, но и эсеров, как главную партию народников. Вообще, НБП/ДР по многим аспектам наследует и идеологии, и эстетике партии СР.
Залог сохранения революционной линии в НБ - в еретическом подходе к любым идеологическим рамкам. Необходимо сохранять верность принципам национальной и социальной справедливости и критически относится к любым идеологическим границам. Не верить слепо, даже если ваши собственные взгляды вынуждают вас поверить, не проверяя. Быть ересью.
Идеология - отличный инструмент познания действительности, но инструмент не должен управлять хозяином. Хотя на практике так, обычно, и происходит. Правые, левые и либеральные идеи, даже самые красивые, должны быть проверены на практике и критически проанализированны в своих слабых местах. В то время как принципы нужно оставить нетронутыми. Их легко проанализировать критически и отбросить за ненадобностью. Даже слишком легко. Именно поэтому их нужно просто придерживаться.
Это не рецепт победы. Это рецепт сохранения идентичности. Не больше, но и не меньше. Хотя я прекрасно понимаю, что сейчас тоже существует не национал-большевизм, а национал-большевизмы, и для многих моих товарищей эти идеи тоже могут показаться еретическими. Это абсолютно нормально и правильно.