Наука и анархия
Если приглядеться к метаморфозам социального явления, именуемого наукой, на протяжении хотя бы нескольких столетий, можно увидеть весьма любопытное превращение из гадкого утёнка в гигантских размеров чудовищного уткообразного монстра. Аналогичное превращение как минимум однажды до этого уже наблюдалось в европейской культуре, и я вообще подозреваю, что оно имеет архетипический характер, и встречается гораздо чаще, чем можно было бы подумать. Но обо всём по порядку.
Речь идёт о диаметрально противоположных общественных позициях и политических ролях науки в начале её возникновения (XVI-XVII века) и в эпоху её расцвета и, по-видимому, начинающегося заката (XX-XXI века). Если в начале своего пути наука лишь стыдливо выглядывала из-за юбки мамы-религии, а отдельные её деятели, осмеливавшиеся уходить дальше от родителя, частенько получали от него ремня, не всегда этот процесс переживая, то в современную эпоху уже сама наука превратилась в точно такую же пышную достопочтенную матрону, какой некогда была породившая и опекавшая её религия.
Отныне отступление от научных норм и идеалов считается как минимум не стоящим приличного человека, а часто (путём интеграции в правовые и прочие документы) и вполне себе реально наказывается, как в своё время религиозными институциями и воззрениями наказывалось само околонаучное вольнодумство.
Таким образом, наука как бы сменила в своём развитии модус смелого начинания и слепого броска в полное опасностей неизвестное на модус бытовой повседневности, закреплённой и регулируемой множеством установлений и институций, полностью интегрированный в общество и его ежедневные практики. Некоторый асоциальный мотив (выражавшийся как минимум в том, чтобы бросить вызов существующей системе воззрений), присутствовавший в действиях научных первопроходцев и пионеров, заменился полностью социализированным и нормированным типом поведения, в котором, однако, нет места творчеству и персональной инициативе.
Научная практика, обрастая сетями политических связей, из обсуждения новых идей редкими индивидуумами превратилась в огромную едва подвижную паутину, многократно переваривающую одних и тех же залётных мух былой оригинальности, где голос отдельно взятой личности неизбежно тонет в океане коллективизма, взаимных ссылок и логроллинга, peer-review, государственного финансирования и грантов, кумовства и коррупции и т.п. Научное сообщество де-факто нисколько не более "либерально" или "демократично", "справедливо" или "объективно", чем любое другое, где речь идёт о деньгах, влиянии и прочем.
В итоге к настоящему моменту социальный пейзаж науки демонстрирует всё то же самое, что уже давно наблюдается и в политике, но, к сожалению, это до сих пор практически не осознаётся. До сих пор считается, что наука нацелена на "открытие" "объективных" "законов природы", а уже после их получения (как если бы учёный был шахтёром, киркой высекающим их из скалы абсолютного знания) общество их тиражирует так, как нужно. Увы, но тут научная практика перевёрнута с ног на голову, - в реальности же это "объективным законом природы" называют то, о чём научному сообществу удалось договориться; впрочем, об этом уже многократно писал и я (например, тут и тут), и более умные люди до меня (см. тут и тут), так что повторяться нет смысла.
Возвращаясь к негативным сторонам сложившейся ситуации: в политике, например, почти всем очевидно, что есть различные способы решения общественных проблем, предлагаемые различными партиями и группами интересов. Конечно, где-то этот процесс на парламентском уровне превращён в профанацию, но даже там реальная дискуссия всё равно идёт, - просто принимает другие формы (в том числе более радикальные, за отсутствием иных). В науке, постольку, поскольку она также пропитана политическим (напомню своё определение политики как принятия решений в условиях конфликта интересов), также совершенно очевидно существуют различные способы решения проблем, предлагаемые различными группами исследователей. Но об этом говорить не принято. Напротив, до сих пор считается, что 1) существует объективная истина; 2) объективная истина единственна; 3) научное сообщество обладает этой объективной истиной.
Соответственно, дискуссии по вопросам изменения этой истины в лучшем случае происходят где-то в кулуарах, где опять-таки разные группы интересов пытаются склонить друг друга на свою сторону, сформировать какие-то более мощные альянсы, получить финансирование, повысить цитируемость или заручиться поддержкой редакции крупного журнала и т.д. В отсутствие внешнего надзора, очевидно, такая система представляет собой просто рай для коррупции.
Почему же нет внешнего надзора? Если сформулировать причину одним словом, то это будет пресловутая догматизация. Превращение науки в "новую религию" (я об этом немного писал здесь). Поскольку наука признаётся финальным арбитром всех выносимых решений, то непонятно, кто должен следить за порядочностью учёных, и какое право вообще он имеет это делать. Учёные - это настоящие брахманы. Решения и выводы одного учёного может оспорить только другой учёный, причём он должен быть покрупнее рангом (например, иметь за собой авторитетную - т.е. опять-таки политически влиятельную среди учёных - лабораторию, или Нобелевскую премию, или кучу степеней и званий, и т.п.).
Получается замкнутый круг, когда чтобы к учёному прислушались, он должен быть важной частью сообщества, а чтобы стать важной частью сообщества, нужно, чтобы к нему прислушивались: чтобы члены сообщества пропускали его статьи в журналы и ссылались на них, чтобы позволяли ему участвовать в конференциях и сообщать о своих работах, чтобы давали ему занимать посты, на которых он может на что-то повлиять и т.п. Понятно, что это формирует весьма замкнутое сообщество. "Клуб по интересам".
Большую помощь в этом процессе оказывает невообразимая (и подчас искусственно нагнетаемая) сложность и специализация наук. Уже давно покинул наш грешный мир последний человек, который мог бы охватить своим умом хотя бы половину современного ему "научного знания", и мог бы общаться с соответствующими специалистами на их птичьем языке. Естественно, это также даёт сто очков в пользу консервации научного сообщества и сокрытие недугов и провалов науки от взора общественности, создаёт образ того, что "всё уже открыто и известно", а то, что ещё нет, то скоро будет (вы главное денег дайте) и т.п.
Другой важный ингредиент отсутствия надзора за действиями учёных и обеспечения их публичности - собственно, атрофия научных СМИ. Догматизация науки вкупе с её излишней сложностью привели к тому, что научная журналистика превратилась просто в рупор оголтелой пропаганды, безо всякого обсуждения альтернатив (опять-таки я об этом писал ранее). Сосуд научного сообщества настолько закрыт и непрозрачен, что где в нём дырочку ни проделай, увидишь одну и ту же планковскую черноту. Одно и то же "Учёные из бостонского института фиолетовой гравицапы клонировали графеновые сепульки" и т.п.
Вновь подчеркну, что в случае СМИ, которые пишут о политике, люди, как правило, понимают, что видят в лучшем случае лишь часть картины, и другое СМИ будет сообщать о том же самом совершенно иначе, - поскольку повестка у него другая, и ориентируется оно на аудиторию с другими взглядами. С другой стороны они ежедневно сталкиваются и с другими людьми, подчас имеющими противоположные политические взгляды, и также получают некоторую дозу альтернативного видения. В политике существует, наконец, такой феномен как парламент.
Стоит ли говорить, что в научной журналистике и практике науки всего этого нет? Вместо дискуссий и обсуждения альтернатив сплошь и рядом имеем "воскресные службы" во славу науки с повторением "объективных научных истин", или боевые листки, радостно сообщающие, что за наши деньги бравым учёным удалось отвоевать ещё один участок фронта у неизвестности. (Отчасти нехватку научных СМИ с альтернативными взглядами я пытался компенсировать своей группой, - понятно, что в данном случае один в поле не воин). Представьте, если бы, например, избирательная система была построена по такому принципу, когда властвующая элита сама решала бы, кого принять в свои ряды, и жёстко цензурировала их взгляды. "Безумие и варварство, ведущее к произволу", - скажете вы? А среди учёных это называется peer-review.
Возвращаясь к изначальному посылу этой заметки: выходит, что первоначальный, по сути, анархический импульс науки, когда она служила средством освобождения от реигиозного гнёта и открывала людям глаза на возможность альтернативного мировосприятия (здесь, конечно, большую роль сыграла и Реформация), в итоге выдохся, и наука начала окукливаться, превращаясь в сильно схоластизированную и догматизированную область со своими довольно жёсткими регуляциями и порядками и вполне хорошо просматривающейся политической иерархией. Я сказал, что такое уже наблюдалось как минимум однажды: когда же?
Разумеется, я имею в виду развитие христианства. Я считаю (вслед за Толстым, например), что изначальный пафос Христа был как раз сугубо анархическим. "Цезарю цезарево", - мол, идите-ка вы лесом со своей иерархией и властью (включая и церковную иерархию и власть): человек над человеком не властен (Булгаков это тоже подчёркивает). Все люди равны, и не должно существовать насилия человека над человеком. Это ли не анархия? Ну а позже это уже было преобразовано в мощную иерархизированную церковь (хотя "христианская церковь" - если под христианством понимать описанный выше анархизм, - конечно, абсурд).
Конечно, ранние учёные именно как учёные подобных идей не высказывали (это уже надо к политическим философам обращаться - или к тому же Лютеру, Кальвину и проч.), но в плане отрешения от церковного диктата (в этот раз, по иронии, уже как раз "христианской церкви") их деятельность носила тот же анархический, "подрывающий общественные устои" и ставящий под сомнение справедливость текущего положения вещей характер.
Увы, но, видимо, аналогия идёт достаточно далеко, и сейчас подобная анархическая деятельность (можно было бы сказать, собственно научная деятельность, - ещё до того, как наука сплелась с политикой в одно целое и была сформирована научная иерархия) по возрождению идеалов ранней науки в лучшем случае приведёт к тому же, к чему Толстого привела его деятельность по возрождению идеалов раннего христианства - к анафеме. Если поставить под сомнение какие-либо из "объективных" научных "фактов", то легко попасть в число "лжеучёных" (еретиков). Например, по климатическим вопросам (где крутится соответствующих размеров денежка и политические сети особенно мощны), как известно, можно не только лишиться работы, но и на серьёзные угрозы жизни нарваться. То же самое в той или иной степени происходит и в любой другой области науки.
Когда я говорил, что данная трансформация христианства, а далее и науки, возможно, имеет и некие глубинные культурные (архетипические?) корни, я имел в виду жизненный путь отдельно взятого человека (в особенности мужского пола). Не уверен, писал ли Фрейд нечто подобное, но подозреваю, что частично эта идея подсмотрена у него (по крайней мере направление мыслей аналогичное).
В общем, я думаю, что этот процесс эмулирует анархический бунт юноши против его отца (как символа иерархии), а его трансформация в ходе жизненных исканий приводит его к формированию собственной семьи, в которой, заводя детей, он начинает играть роль той же самой иерархии, против которой когда-то восставал. Дети, насколько мне известно, всегда хотят "не повторять ошибок родителей", "не быть такими, как они", и в итоге всегда всё в точности повторяют и точно такими же, как они, становятся. Здесь имеем ту же самую историю. Ну и раз уж речь зашла о половых вопросах, отмечу ещё другую вещь.
На мой взгляд, "изначальная", анархическая наука (как и более общее занятие - философия) по необходимости является сугубо мужским делом. Дух Колумба, который говорит: "Они плывут на восток, а я назло всем поплыву на запад и преуспею", - не может быть женского пола. Здесь слишком много неоправданного риска, слишком много слепой уверенности в себе, слишком много оригинальности, а заодно и изрядная доля мальчишеской глупости и упрямства. Все эти черты в гораздо большей степени мужские, чем женские. Мужчин рождается больше, и больше погибает, именно по этой причине: они служат "пробным камнем" для следующих поколений, броском наудачу в неизвестность. Женщины же в большей степени нацелены на сохранение существующего, нежели приобретение нового, и рискованное новаторство - явно не их стезя.
А вот с превращением науки в иерархизированную повседневную коллективную практику у женщин в ней появляется заметно больше шансов. Можно даже сказать, что ещё больше, чем у мужчин - как раз по причине вышеуказанных их свойств. Возвращаясь к приведённой выше культурной параллели, когда семья уже создана, без женщины в ней никуда.
Подводя итог, можно сказать, что в каком-то смысле нелинейное развитие науки определяется указанным противоречием между стремлением к "научной революции", т.е. анархическому бунту против авторитета (в том числе авторитета учёных прошлого и настоящего) и постоянным нарастанием новой догматической корки. Вполне в духе написанного здесь отмечу, что это же противоречие (понятое как противоречие между нуждой в адаптации/изменениях и с другой стороны необходимостью постоянства) характерно и для самой основы жизни - генетического кода. А уже семейные и социальные процессы повторяют нечто подобное каждый на своём уровне.
Хотел ещё завернуть подслушанную у Заостровцева мысль о том, что "социальное государство" (с его жизнью за чужой счёт) появилось, когда неработающие женщины начали принимать участие в голосовании, да вижу, что уже некуда. А нет, глядите-ка, сумел.
Речь идёт о диаметрально противоположных общественных позициях и политических ролях науки в начале её возникновения (XVI-XVII века) и в эпоху её расцвета и, по-видимому, начинающегося заката (XX-XXI века). Если в начале своего пути наука лишь стыдливо выглядывала из-за юбки мамы-религии, а отдельные её деятели, осмеливавшиеся уходить дальше от родителя, частенько получали от него ремня, не всегда этот процесс переживая, то в современную эпоху уже сама наука превратилась в точно такую же пышную достопочтенную матрону, какой некогда была породившая и опекавшая её религия.
Отныне отступление от научных норм и идеалов считается как минимум не стоящим приличного человека, а часто (путём интеграции в правовые и прочие документы) и вполне себе реально наказывается, как в своё время религиозными институциями и воззрениями наказывалось само околонаучное вольнодумство.
Таким образом, наука как бы сменила в своём развитии модус смелого начинания и слепого броска в полное опасностей неизвестное на модус бытовой повседневности, закреплённой и регулируемой множеством установлений и институций, полностью интегрированный в общество и его ежедневные практики. Некоторый асоциальный мотив (выражавшийся как минимум в том, чтобы бросить вызов существующей системе воззрений), присутствовавший в действиях научных первопроходцев и пионеров, заменился полностью социализированным и нормированным типом поведения, в котором, однако, нет места творчеству и персональной инициативе.
Научная практика, обрастая сетями политических связей, из обсуждения новых идей редкими индивидуумами превратилась в огромную едва подвижную паутину, многократно переваривающую одних и тех же залётных мух былой оригинальности, где голос отдельно взятой личности неизбежно тонет в океане коллективизма, взаимных ссылок и логроллинга, peer-review, государственного финансирования и грантов, кумовства и коррупции и т.п. Научное сообщество де-факто нисколько не более "либерально" или "демократично", "справедливо" или "объективно", чем любое другое, где речь идёт о деньгах, влиянии и прочем.
В итоге к настоящему моменту социальный пейзаж науки демонстрирует всё то же самое, что уже давно наблюдается и в политике, но, к сожалению, это до сих пор практически не осознаётся. До сих пор считается, что наука нацелена на "открытие" "объективных" "законов природы", а уже после их получения (как если бы учёный был шахтёром, киркой высекающим их из скалы абсолютного знания) общество их тиражирует так, как нужно. Увы, но тут научная практика перевёрнута с ног на голову, - в реальности же это "объективным законом природы" называют то, о чём научному сообществу удалось договориться; впрочем, об этом уже многократно писал и я (например, тут и тут), и более умные люди до меня (см. тут и тут), так что повторяться нет смысла.
Возвращаясь к негативным сторонам сложившейся ситуации: в политике, например, почти всем очевидно, что есть различные способы решения общественных проблем, предлагаемые различными партиями и группами интересов. Конечно, где-то этот процесс на парламентском уровне превращён в профанацию, но даже там реальная дискуссия всё равно идёт, - просто принимает другие формы (в том числе более радикальные, за отсутствием иных). В науке, постольку, поскольку она также пропитана политическим (напомню своё определение политики как принятия решений в условиях конфликта интересов), также совершенно очевидно существуют различные способы решения проблем, предлагаемые различными группами исследователей. Но об этом говорить не принято. Напротив, до сих пор считается, что 1) существует объективная истина; 2) объективная истина единственна; 3) научное сообщество обладает этой объективной истиной.
Соответственно, дискуссии по вопросам изменения этой истины в лучшем случае происходят где-то в кулуарах, где опять-таки разные группы интересов пытаются склонить друг друга на свою сторону, сформировать какие-то более мощные альянсы, получить финансирование, повысить цитируемость или заручиться поддержкой редакции крупного журнала и т.д. В отсутствие внешнего надзора, очевидно, такая система представляет собой просто рай для коррупции.
Почему же нет внешнего надзора? Если сформулировать причину одним словом, то это будет пресловутая догматизация. Превращение науки в "новую религию" (я об этом немного писал здесь). Поскольку наука признаётся финальным арбитром всех выносимых решений, то непонятно, кто должен следить за порядочностью учёных, и какое право вообще он имеет это делать. Учёные - это настоящие брахманы. Решения и выводы одного учёного может оспорить только другой учёный, причём он должен быть покрупнее рангом (например, иметь за собой авторитетную - т.е. опять-таки политически влиятельную среди учёных - лабораторию, или Нобелевскую премию, или кучу степеней и званий, и т.п.).
Получается замкнутый круг, когда чтобы к учёному прислушались, он должен быть важной частью сообщества, а чтобы стать важной частью сообщества, нужно, чтобы к нему прислушивались: чтобы члены сообщества пропускали его статьи в журналы и ссылались на них, чтобы позволяли ему участвовать в конференциях и сообщать о своих работах, чтобы давали ему занимать посты, на которых он может на что-то повлиять и т.п. Понятно, что это формирует весьма замкнутое сообщество. "Клуб по интересам".
Большую помощь в этом процессе оказывает невообразимая (и подчас искусственно нагнетаемая) сложность и специализация наук. Уже давно покинул наш грешный мир последний человек, который мог бы охватить своим умом хотя бы половину современного ему "научного знания", и мог бы общаться с соответствующими специалистами на их птичьем языке. Естественно, это также даёт сто очков в пользу консервации научного сообщества и сокрытие недугов и провалов науки от взора общественности, создаёт образ того, что "всё уже открыто и известно", а то, что ещё нет, то скоро будет (вы главное денег дайте) и т.п.
Другой важный ингредиент отсутствия надзора за действиями учёных и обеспечения их публичности - собственно, атрофия научных СМИ. Догматизация науки вкупе с её излишней сложностью привели к тому, что научная журналистика превратилась просто в рупор оголтелой пропаганды, безо всякого обсуждения альтернатив (опять-таки я об этом писал ранее). Сосуд научного сообщества настолько закрыт и непрозрачен, что где в нём дырочку ни проделай, увидишь одну и ту же планковскую черноту. Одно и то же "Учёные из бостонского института фиолетовой гравицапы клонировали графеновые сепульки" и т.п.
Вновь подчеркну, что в случае СМИ, которые пишут о политике, люди, как правило, понимают, что видят в лучшем случае лишь часть картины, и другое СМИ будет сообщать о том же самом совершенно иначе, - поскольку повестка у него другая, и ориентируется оно на аудиторию с другими взглядами. С другой стороны они ежедневно сталкиваются и с другими людьми, подчас имеющими противоположные политические взгляды, и также получают некоторую дозу альтернативного видения. В политике существует, наконец, такой феномен как парламент.
Стоит ли говорить, что в научной журналистике и практике науки всего этого нет? Вместо дискуссий и обсуждения альтернатив сплошь и рядом имеем "воскресные службы" во славу науки с повторением "объективных научных истин", или боевые листки, радостно сообщающие, что за наши деньги бравым учёным удалось отвоевать ещё один участок фронта у неизвестности. (Отчасти нехватку научных СМИ с альтернативными взглядами я пытался компенсировать своей группой, - понятно, что в данном случае один в поле не воин). Представьте, если бы, например, избирательная система была построена по такому принципу, когда властвующая элита сама решала бы, кого принять в свои ряды, и жёстко цензурировала их взгляды. "Безумие и варварство, ведущее к произволу", - скажете вы? А среди учёных это называется peer-review.
Возвращаясь к изначальному посылу этой заметки: выходит, что первоначальный, по сути, анархический импульс науки, когда она служила средством освобождения от реигиозного гнёта и открывала людям глаза на возможность альтернативного мировосприятия (здесь, конечно, большую роль сыграла и Реформация), в итоге выдохся, и наука начала окукливаться, превращаясь в сильно схоластизированную и догматизированную область со своими довольно жёсткими регуляциями и порядками и вполне хорошо просматривающейся политической иерархией. Я сказал, что такое уже наблюдалось как минимум однажды: когда же?
Разумеется, я имею в виду развитие христианства. Я считаю (вслед за Толстым, например), что изначальный пафос Христа был как раз сугубо анархическим. "Цезарю цезарево", - мол, идите-ка вы лесом со своей иерархией и властью (включая и церковную иерархию и власть): человек над человеком не властен (Булгаков это тоже подчёркивает). Все люди равны, и не должно существовать насилия человека над человеком. Это ли не анархия? Ну а позже это уже было преобразовано в мощную иерархизированную церковь (хотя "христианская церковь" - если под христианством понимать описанный выше анархизм, - конечно, абсурд).
Конечно, ранние учёные именно как учёные подобных идей не высказывали (это уже надо к политическим философам обращаться - или к тому же Лютеру, Кальвину и проч.), но в плане отрешения от церковного диктата (в этот раз, по иронии, уже как раз "христианской церкви") их деятельность носила тот же анархический, "подрывающий общественные устои" и ставящий под сомнение справедливость текущего положения вещей характер.
Увы, но, видимо, аналогия идёт достаточно далеко, и сейчас подобная анархическая деятельность (можно было бы сказать, собственно научная деятельность, - ещё до того, как наука сплелась с политикой в одно целое и была сформирована научная иерархия) по возрождению идеалов ранней науки в лучшем случае приведёт к тому же, к чему Толстого привела его деятельность по возрождению идеалов раннего христианства - к анафеме. Если поставить под сомнение какие-либо из "объективных" научных "фактов", то легко попасть в число "лжеучёных" (еретиков). Например, по климатическим вопросам (где крутится соответствующих размеров денежка и политические сети особенно мощны), как известно, можно не только лишиться работы, но и на серьёзные угрозы жизни нарваться. То же самое в той или иной степени происходит и в любой другой области науки.
Когда я говорил, что данная трансформация христианства, а далее и науки, возможно, имеет и некие глубинные культурные (архетипические?) корни, я имел в виду жизненный путь отдельно взятого человека (в особенности мужского пола). Не уверен, писал ли Фрейд нечто подобное, но подозреваю, что частично эта идея подсмотрена у него (по крайней мере направление мыслей аналогичное).
В общем, я думаю, что этот процесс эмулирует анархический бунт юноши против его отца (как символа иерархии), а его трансформация в ходе жизненных исканий приводит его к формированию собственной семьи, в которой, заводя детей, он начинает играть роль той же самой иерархии, против которой когда-то восставал. Дети, насколько мне известно, всегда хотят "не повторять ошибок родителей", "не быть такими, как они", и в итоге всегда всё в точности повторяют и точно такими же, как они, становятся. Здесь имеем ту же самую историю. Ну и раз уж речь зашла о половых вопросах, отмечу ещё другую вещь.
На мой взгляд, "изначальная", анархическая наука (как и более общее занятие - философия) по необходимости является сугубо мужским делом. Дух Колумба, который говорит: "Они плывут на восток, а я назло всем поплыву на запад и преуспею", - не может быть женского пола. Здесь слишком много неоправданного риска, слишком много слепой уверенности в себе, слишком много оригинальности, а заодно и изрядная доля мальчишеской глупости и упрямства. Все эти черты в гораздо большей степени мужские, чем женские. Мужчин рождается больше, и больше погибает, именно по этой причине: они служат "пробным камнем" для следующих поколений, броском наудачу в неизвестность. Женщины же в большей степени нацелены на сохранение существующего, нежели приобретение нового, и рискованное новаторство - явно не их стезя.
А вот с превращением науки в иерархизированную повседневную коллективную практику у женщин в ней появляется заметно больше шансов. Можно даже сказать, что ещё больше, чем у мужчин - как раз по причине вышеуказанных их свойств. Возвращаясь к приведённой выше культурной параллели, когда семья уже создана, без женщины в ней никуда.
Подводя итог, можно сказать, что в каком-то смысле нелинейное развитие науки определяется указанным противоречием между стремлением к "научной революции", т.е. анархическому бунту против авторитета (в том числе авторитета учёных прошлого и настоящего) и постоянным нарастанием новой догматической корки. Вполне в духе написанного здесь отмечу, что это же противоречие (понятое как противоречие между нуждой в адаптации/изменениях и с другой стороны необходимостью постоянства) характерно и для самой основы жизни - генетического кода. А уже семейные и социальные процессы повторяют нечто подобное каждый на своём уровне.
Хотел ещё завернуть подслушанную у Заостровцева мысль о том, что "социальное государство" (с его жизнью за чужой счёт) появилось, когда неработающие женщины начали принимать участие в голосовании, да вижу, что уже некуда. А нет, глядите-ка, сумел.