Тысячелетие вокруг Балтики (37)
37. Необходимое отступление
(начало, предыд.)
Прежде чем продолжить разметку русско-балтийской ветви истории, сделаем небольшое философское отступление. Ответим на немой вопрос большинства случайно заглянувших читателей: Зачем вообще все это надо? Для чего нужна эта несовершенная, постоянно корректируемая разметка еще более несовершенной фактографии?
Прежде всего и в конечном счете - для того, чтобы сделать и то, и другое более совершенными. Без постоянного опыта трудных ошибок еще ни одна подлинно научная методология не рождалась, и ни одна абстрактная модель, даже самая фундаментальная, не становилась надежным и отточенным инструментом познания. Для примера - модель внутренней структуры атома, фундаментальная основа которой - ядро из нуклонов и облако электронов - прошла долгую эволюцию от планетарной и квантовой до современной, представить которую образно и не получится. И эволюция продолжится, что не отменяет изначальных фундаментальных положений и принципов.
Кто-то скажет - этих самых циклов самые разные исследователи и теоретики уже настрогали столько… Причем более наглядных и популярных. От планетарных циклов Манилия до марксистской теории формаций, циклов Кондратьева и так далее. (Зачем еще плодить не наглядные и заведомо не популярные?) И таки да, у меня самого на книжной полке и в книжной папке компьютера штук десять или двадцать самых разных теорий исторических циклов найдется. Одна только проблема с эмпирическими моделями, даже наилучшими - они «работают» только на том же самом эмпирическом материале, который был основой для эмпирического обобщения. Служат удобной и наглядной схемой для обобщения ранее накопленного опыта. Однако шаг влево или вправо - и при попытке бегства с опытного поля наглядность и популярность не спасает, не говоря уже о смелых экспериментах на людях. Ярчайший пример светлого будущего, обернувшегося темным прошлым - марксистский эксперимент над Россией.
Между тем фундаментальные теории, как правило, не наглядны. Формула Галилея, например, никак не соотносилась с эмпирическим опытом разного ускорения падения предметов в земной атмосфере. Однако в отличие от эмпирических схем, такая теория дает возможность экстраполировать измерения, удовлетворительно предсказывать ход опыта или развития событий, а также («парадоксов друг») разрешать видимые противоречия в накопленном опыте - интерпретировать самые разные явления в рамках единой модели.
Что касается прогнозов, даже несовершенная пока методология и неуточненная модель, позволяет их делать почти безошибочно в отношении общих тенденций и общего характера событий. Ошибки восприятия, как правило, возникают внутри большого узла с каскадной сменой центра - понятно, что в политическом центре (глобальном или глобально-региональном) происходят какие-то изменения, но до поры они происходят без смены политического режима для управляемых элит. В любом случае - качество прогноза по фундаментальной модели и попытки прогноза эмпирической политологии - отличаются заметно. Хотя, чтобы заметить, нужно не быть связанным своей моделью, так что простому наблюдателю это сделать легче, чем коллегам - теоретикам.
Признаем все же, что детальность и точность прогнозов, и сама методология - при всех успехах далеки от совершенства. Дожидаться неспешного по меркам человеческой жизни сбывания прогнозов в одной части и не сбывания в другой - для коррекции методов и уточнения разметки - тоже не вариант. Так что единственным вариантом для относительно быстрого накопления опыта и развития методологии остается критическая интерпретация исторической фактографии. Сравнительный анализ протекания частично схожих политических процессов на разных уровнях - глобальном, цивилизационном, наднациональном, национальном, позволит построить более качественные прогнозы и для актуальных процессов с той же детализацией.
Даже небольшой опыт такого ретроспективного анализа показывает при этом, что просто ограничиться одним уровнем рассмотрения - глобальным или любым другим - не позволяет долго продвигаться в деле разметки событий, привязки их к узлам и стадиям обобщенной модели. Даже в актуальных политических событиях иногда бывает сложно различать близкие уровни рассмотрения и ветви процессов, а что говорить о летописных событиях. Единственный способ избежать ошибок, ведущих исследование в тупик, - это регулярно переключаться между исследуемым процессом и соседними - по ветвям и по уровням. Конкретный пример такого переключения уровней был дан в предыдущей главе, когда мы выяснили роль и место Великого княжества Литовского внутри русско-балтийской ветви на основе сравнения его с волжской Ордой как частью общерусского процесса.
При этом даже очень приблизительная разметка золотоордынской истории дала возможность использовать эту восточную параллель в сравнительном анализе западной ветви общего процесса. В свою очередь более точное определение пространственно-временных границ ВКЛ как процесса и его отношения к Прибалтике и Польше как двум соседним подветвям - позволит сделать более точную разметку всей западной ветви. Это в свою очередь даст возможность найти границы и более тонко анализировать эволюцию западных подветвей во всех соседних ветвях. В результате получим не просто уточненную разметку всех ветвей и подветвей общерусского процесса, а после сравнения и проверки результата на материале германского Подъема - получим универсальную модель и разноуровневую общую методологию, отточенную для анализа сопряженных процессов Подъема и Надлома.
Основная проблема разнообразных эмпирических теорий и соответствующих разметок фаз развития - в известном европоцентризме и выстраивании единственного глобального цикла развития из смешивания античных и европейских циклов. В лучшем случае, как у Региомонтана, толкующего Манилия, речь идет о наборе циклов цивилизационного уровня, интерполируемых на произвольно смешанные промежуточные наборы субцивилизационных ветвей.
В любом случае невозможен переход между многими объективно существующими уровнями социальных процессов и сравнительный анализ одинаковых фаз развития. А без такого критического сравнения как проверить саму модель и методологию на возможность ее многократного применения и коррекции? Этот критерий научности к известным эмпирическим схемам не применим, поскольку нет самой возможности для обобщающей методологии выявления признаков тех или иных фаз развития, применимых к разным уровням и ветвям социально-психологических процессов.
Разве что у Л.Гумилева и А.Тойнби эмпирические обобщения предполагают несколько вложенных уровней, у Тойнби - вплоть до отдельной личности. Однако эти историко-философские теории опираются на сравнение общего характера отдельных самых характерных фаз развития без выявления обобщенной структуры процессов в этих фазах. Кроме того, именно эти теории и послужили основой для нашей универсальной модели, которая изначально строилась как многоуровневый четырехмерный фрактал.
Любая методология анализа сложных процессов обязательно ведет к выявлению противоречий, тупикам исследования. Для большинства эмпирических схем на этом этапе все и заканчивается с точки зрения науки. В не лучшем случае популярности такой теории начинается этап догматической веры в авторитет и сектантской подгонки и интерпретации наблюдений под заранее заданный ответ. В случае научной методологии противоречие и временный тупик на одном из направлений ведет к необходимости вполне возможного маневра, например - к смене фокуса с переходом на соседний уровень или к соседней ветви. Так что и обязательное вхождение в противоречие, и возможность постоянного продвижения даже при наличии противоречий, чтобы вернуться к противоречию с новым опытом и найти решение - все это необходимые признаки универсальной модели и научной методологии.
Например, в предыдущей главе мы подошли к известному тупику классической исторической методологии имени Гедимина. Откуда, как и почему взялась эта династия - ответа не было и нет. Даже смена фокуса, интерпретация ВКЛ как мини-Орды (восточной подветви западной ветви русского Подъема) сама по себе не дает продвижения в понимании генезиса этого исторического явления. Поэтому придется немного сместить также и точку рассмотрения, развернув объектив нашей модели к соседней Польше. А там в первой половине 14 века тоже происходили весьма примечательные перемены.
Сразу можно заметить, что польский король Казимир (1333-70), получивший от историков прозвище «Великий» по характеру и итогам правления похож на киевского князя Ярослава, со столь же запоздавшим эпитетом «Мудрый». Напомним, что такой же характер имело правление Даниила Галицкого в начале 13 века, в левой (южной) ветви русского Подъема (его 4 стадии). Это вполне соответствует рабочей гипотезе о Польше как левой подветви русско-балтийского Подъема в той же стадии.
Одним из заметных политических решений Казимира стал вывод еврейских общин под личную королевскую юрисдикцию, покровительство еврейским переселенцам. Однако точно также он покровительствовал всему интернационалу торгово-ремесленных переселенцев, не только евреям, спасавшимся от общеевропейского финансового кризиса. На первый взгляд, не вооруженный оптикой универсальной модели, речь идет об удачном для королевской власти и казны личном решении эксцентричного политика. Хотя у нас есть теперь возможность провести содержательные параллели с событиями левой русско-черноморской ветви первой половины 13 века, в ходе русской феодальной революции, завершившейся апофеозом татаро-монгольского нашествия. Согласно нашей модели, и то, и другое было следствием роста влияния интернациональной торговой олигархии Шелкового пути, вынужденно свернувшего на северные ответвления после первого падения Царьграда. Поэтому нужно внимательно посмотреть, не было ли «экономическое чудо на Висле» при Казимире следствием такого же кризисного переформатирования торговых путей.
Почему именно висло-бугский торговый путь в начале 14 века стал вдруг так привлекателен для торгово-ремесленного интернационала? Общеевропейский финансовый и экономический кризис объясняет причину исхода, но не выбор нового места. К тому же и у европейского кризиса должны быть не только внутренние причины. Внешние причины, скорее всего, пересекаются в части изменения торговых путей. Чтобы уловить эти причины, посмотрим, где еще, кроме Литвы и Польши, по соседству с ними в этот период происходили драматические изменения. Прежде всего, на рубеже 14 века случился разгром Ногайской орды ее формальным сюзереном, а де-факто протекторатом. Вряд ли такое произошло бы при сохранении прежних оборотов контролируемых торговых путей в Причерноморье.
Заметим, что становление автономного улуса Ногая произошло вскоре после ухода латинян из Царьграда и прихода при поддержке генуэзцев династии Палеологов. Притом что православные причерноморские провинции были, скорее, оплотом оппозиции новой власти. Зачистка конкурентов, возрождение после 1260-х путей византийской работорговли и рост на этой основе генуэзских колоний в Крыму явно не обошлись без участия Ногая и его разноплеменного ополчения, разбежавшегося при первом же кризисе.
Не станем акцентировать внимание на этническом бэкграунде генуэзцев, тоже разноплеменном, хотя именно во время совместных ногайско-галицко-волынских набегов на Литву и Польшу в конце 13 века эти торговые дома провели рекогносцировку и нашли местных союзников. Лучше обратим внимание на существенную южнорусскую опору ногайско-генуэзского союза не только среди галицко-волынских князей и торговцев, но прежде всего - черниговских. Можно заметить, что северная часть ногайского улуса по роли в южнорусской ветви и фазе развития является аналогом Черниговского княжества в общерусском процессе. И еще заметим, что вскоре после разгрома Ногая западная часть черниговских земель ушла под Литву, стала опорой династии Гедимина.
Общеевропейский финансово-экономический кризис начала 14 века обрушил рынки и изменил структуру средиземноморской торговли. К тому же ногайские набеги для генуэзской работорговли опустошили южнорусские земли и вошли в непримиримое противоречие с налоговой политикой Золотой Орды, а равно интересами православной церкви. Так что кризис сказался не только на судьбе Ногая и его улуса, но и вытеснил генуэзцев из византийской столичной политики в пользу венецианцев, делавших ставку на восточные товары. Тем не менее последние попытки Ногая разблокировать днепровско-двинский путь и найти источники для работорговли севернее (Дюденева рать) послужили, скорее, упрочению союза между владимирскими князьями, православной церковью и сарайскими ханами.
Все эти тренды рубежа 14 века достаточно общие и очевидные, но использовать их для сравнительного анализа соседних ветвей истории без обобщенной модели было затруднительно. Теперь мы можем уточнить причины и движущие силы «феодальной революции» в отдельно взятой русско-балтийской ветви, включая Литву и Польшу. Распад интернационала причерноморской работорговли вследствие схлопывания спроса и исчерпания ресурсов не мог заставить теплолюбивых генуэзских сефардов мигрировать на сырые и прохладные берега Вислы, Буга и тем более Немана и Вилии. Коренные, если можно так сказать, генуэзцы после Сицилийской вечерни, устранившей конкурентов, переключились на торговлю африканцами. А вот их контрагенты из коренных торговых домов Причерноморья, включая ашкеназов, армян, греков, кавказцев, уже имевшие связи с польскими и литовскими городами, на такое вынужденное отступление в страну с более мягким климатом вполне могли решиться. А затем уже в разгар европейского кризиса к ним могли присоединиться родственные торговцы и ремесленники из Праги, Вены и других европейских городов.
Напомню, что «феодальная революция» в большом узле 3/4 Подъема - это кризис перепроизводства аристократии, военно-политической элиты, радикализованная часть которой начинает служить общему интересу набравшей силу торгово-политической ветви элит, заключающемуся в прореживании и упорядочении феодальной иерархии, в том числе путем усиления противовеса третейской силы. Уменьшение доли работорговли и увеличение доли восточных товаров не провали торговую сеть, но изменили основные направления и привели к миграции торгового капитала. «Феодальная революция» при этом произошла локально в той части сети, где феодалы были слабее торговцев. Польский король Казимир, конечно, великий по местным меркам, но созданное им государство принципиально основано на балансе сил феодальных группировок, противодействующих усилению центральной власти.
Что же касается тайны происхождения династии Гедиминовичей, то ее разгадка вытекает из двух надежных исторических фактов. Во-первых, особенный порядок наследования власти в период становления династии, когда контроль над источником оружия в Вильне и Тракае переходил соправителю, контролировавшему торговые пути, скорее всего, принадлежащему к литовской родовой знати по отцу и к торговой элите - по женской линии. Второй значимый факт - перехват Гедимином контроля над черниговскими и киевскими торговыми городами (1324), вряд ли возможный без поддержки более значимых местных элит, чем военные феодалы. Поэтому речь идет о формировании сначала на Черниговщине при Ногае, а затем в Литве специфической магнатской аристократии, более озабоченной контролем и участием в торговле, нежели военными походами. При этом для польских торговых партнеров литовская династия становится тем самым третейским противовесом как местной польско-немецкой аристократии, так и Тевтонскому ордену.
Исследователи, более погруженные в польско-литовскую фактографию, могут так же перейти еще на уровень ниже - к рассмотрению ролей и фаз развития отдельных магнатских группировок и родов, чтобы на основе обобщенной модели прояснить загадки и противоречия, оценить достоверность источников. В этом неограниченном углублении сравнительного анализа заключается одно из важных отличий универсальной модели от эмпирических схем, работающих на одном-двух уровнях рассмотрения - в лучшем случае и вряд ли учитывающих взаимодействие всех ветвей и контуров политической надстройки.
Продолжение следует
(начало, предыд.)
Прежде чем продолжить разметку русско-балтийской ветви истории, сделаем небольшое философское отступление. Ответим на немой вопрос большинства случайно заглянувших читателей: Зачем вообще все это надо? Для чего нужна эта несовершенная, постоянно корректируемая разметка еще более несовершенной фактографии?
Прежде всего и в конечном счете - для того, чтобы сделать и то, и другое более совершенными. Без постоянного опыта трудных ошибок еще ни одна подлинно научная методология не рождалась, и ни одна абстрактная модель, даже самая фундаментальная, не становилась надежным и отточенным инструментом познания. Для примера - модель внутренней структуры атома, фундаментальная основа которой - ядро из нуклонов и облако электронов - прошла долгую эволюцию от планетарной и квантовой до современной, представить которую образно и не получится. И эволюция продолжится, что не отменяет изначальных фундаментальных положений и принципов.
Кто-то скажет - этих самых циклов самые разные исследователи и теоретики уже настрогали столько… Причем более наглядных и популярных. От планетарных циклов Манилия до марксистской теории формаций, циклов Кондратьева и так далее. (Зачем еще плодить не наглядные и заведомо не популярные?) И таки да, у меня самого на книжной полке и в книжной папке компьютера штук десять или двадцать самых разных теорий исторических циклов найдется. Одна только проблема с эмпирическими моделями, даже наилучшими - они «работают» только на том же самом эмпирическом материале, который был основой для эмпирического обобщения. Служат удобной и наглядной схемой для обобщения ранее накопленного опыта. Однако шаг влево или вправо - и при попытке бегства с опытного поля наглядность и популярность не спасает, не говоря уже о смелых экспериментах на людях. Ярчайший пример светлого будущего, обернувшегося темным прошлым - марксистский эксперимент над Россией.
Между тем фундаментальные теории, как правило, не наглядны. Формула Галилея, например, никак не соотносилась с эмпирическим опытом разного ускорения падения предметов в земной атмосфере. Однако в отличие от эмпирических схем, такая теория дает возможность экстраполировать измерения, удовлетворительно предсказывать ход опыта или развития событий, а также («парадоксов друг») разрешать видимые противоречия в накопленном опыте - интерпретировать самые разные явления в рамках единой модели.
Что касается прогнозов, даже несовершенная пока методология и неуточненная модель, позволяет их делать почти безошибочно в отношении общих тенденций и общего характера событий. Ошибки восприятия, как правило, возникают внутри большого узла с каскадной сменой центра - понятно, что в политическом центре (глобальном или глобально-региональном) происходят какие-то изменения, но до поры они происходят без смены политического режима для управляемых элит. В любом случае - качество прогноза по фундаментальной модели и попытки прогноза эмпирической политологии - отличаются заметно. Хотя, чтобы заметить, нужно не быть связанным своей моделью, так что простому наблюдателю это сделать легче, чем коллегам - теоретикам.
Признаем все же, что детальность и точность прогнозов, и сама методология - при всех успехах далеки от совершенства. Дожидаться неспешного по меркам человеческой жизни сбывания прогнозов в одной части и не сбывания в другой - для коррекции методов и уточнения разметки - тоже не вариант. Так что единственным вариантом для относительно быстрого накопления опыта и развития методологии остается критическая интерпретация исторической фактографии. Сравнительный анализ протекания частично схожих политических процессов на разных уровнях - глобальном, цивилизационном, наднациональном, национальном, позволит построить более качественные прогнозы и для актуальных процессов с той же детализацией.
Даже небольшой опыт такого ретроспективного анализа показывает при этом, что просто ограничиться одним уровнем рассмотрения - глобальным или любым другим - не позволяет долго продвигаться в деле разметки событий, привязки их к узлам и стадиям обобщенной модели. Даже в актуальных политических событиях иногда бывает сложно различать близкие уровни рассмотрения и ветви процессов, а что говорить о летописных событиях. Единственный способ избежать ошибок, ведущих исследование в тупик, - это регулярно переключаться между исследуемым процессом и соседними - по ветвям и по уровням. Конкретный пример такого переключения уровней был дан в предыдущей главе, когда мы выяснили роль и место Великого княжества Литовского внутри русско-балтийской ветви на основе сравнения его с волжской Ордой как частью общерусского процесса.
При этом даже очень приблизительная разметка золотоордынской истории дала возможность использовать эту восточную параллель в сравнительном анализе западной ветви общего процесса. В свою очередь более точное определение пространственно-временных границ ВКЛ как процесса и его отношения к Прибалтике и Польше как двум соседним подветвям - позволит сделать более точную разметку всей западной ветви. Это в свою очередь даст возможность найти границы и более тонко анализировать эволюцию западных подветвей во всех соседних ветвях. В результате получим не просто уточненную разметку всех ветвей и подветвей общерусского процесса, а после сравнения и проверки результата на материале германского Подъема - получим универсальную модель и разноуровневую общую методологию, отточенную для анализа сопряженных процессов Подъема и Надлома.
Основная проблема разнообразных эмпирических теорий и соответствующих разметок фаз развития - в известном европоцентризме и выстраивании единственного глобального цикла развития из смешивания античных и европейских циклов. В лучшем случае, как у Региомонтана, толкующего Манилия, речь идет о наборе циклов цивилизационного уровня, интерполируемых на произвольно смешанные промежуточные наборы субцивилизационных ветвей.
В любом случае невозможен переход между многими объективно существующими уровнями социальных процессов и сравнительный анализ одинаковых фаз развития. А без такого критического сравнения как проверить саму модель и методологию на возможность ее многократного применения и коррекции? Этот критерий научности к известным эмпирическим схемам не применим, поскольку нет самой возможности для обобщающей методологии выявления признаков тех или иных фаз развития, применимых к разным уровням и ветвям социально-психологических процессов.
Разве что у Л.Гумилева и А.Тойнби эмпирические обобщения предполагают несколько вложенных уровней, у Тойнби - вплоть до отдельной личности. Однако эти историко-философские теории опираются на сравнение общего характера отдельных самых характерных фаз развития без выявления обобщенной структуры процессов в этих фазах. Кроме того, именно эти теории и послужили основой для нашей универсальной модели, которая изначально строилась как многоуровневый четырехмерный фрактал.
Любая методология анализа сложных процессов обязательно ведет к выявлению противоречий, тупикам исследования. Для большинства эмпирических схем на этом этапе все и заканчивается с точки зрения науки. В не лучшем случае популярности такой теории начинается этап догматической веры в авторитет и сектантской подгонки и интерпретации наблюдений под заранее заданный ответ. В случае научной методологии противоречие и временный тупик на одном из направлений ведет к необходимости вполне возможного маневра, например - к смене фокуса с переходом на соседний уровень или к соседней ветви. Так что и обязательное вхождение в противоречие, и возможность постоянного продвижения даже при наличии противоречий, чтобы вернуться к противоречию с новым опытом и найти решение - все это необходимые признаки универсальной модели и научной методологии.
Например, в предыдущей главе мы подошли к известному тупику классической исторической методологии имени Гедимина. Откуда, как и почему взялась эта династия - ответа не было и нет. Даже смена фокуса, интерпретация ВКЛ как мини-Орды (восточной подветви западной ветви русского Подъема) сама по себе не дает продвижения в понимании генезиса этого исторического явления. Поэтому придется немного сместить также и точку рассмотрения, развернув объектив нашей модели к соседней Польше. А там в первой половине 14 века тоже происходили весьма примечательные перемены.
Сразу можно заметить, что польский король Казимир (1333-70), получивший от историков прозвище «Великий» по характеру и итогам правления похож на киевского князя Ярослава, со столь же запоздавшим эпитетом «Мудрый». Напомним, что такой же характер имело правление Даниила Галицкого в начале 13 века, в левой (южной) ветви русского Подъема (его 4 стадии). Это вполне соответствует рабочей гипотезе о Польше как левой подветви русско-балтийского Подъема в той же стадии.
Одним из заметных политических решений Казимира стал вывод еврейских общин под личную королевскую юрисдикцию, покровительство еврейским переселенцам. Однако точно также он покровительствовал всему интернационалу торгово-ремесленных переселенцев, не только евреям, спасавшимся от общеевропейского финансового кризиса. На первый взгляд, не вооруженный оптикой универсальной модели, речь идет об удачном для королевской власти и казны личном решении эксцентричного политика. Хотя у нас есть теперь возможность провести содержательные параллели с событиями левой русско-черноморской ветви первой половины 13 века, в ходе русской феодальной революции, завершившейся апофеозом татаро-монгольского нашествия. Согласно нашей модели, и то, и другое было следствием роста влияния интернациональной торговой олигархии Шелкового пути, вынужденно свернувшего на северные ответвления после первого падения Царьграда. Поэтому нужно внимательно посмотреть, не было ли «экономическое чудо на Висле» при Казимире следствием такого же кризисного переформатирования торговых путей.
Почему именно висло-бугский торговый путь в начале 14 века стал вдруг так привлекателен для торгово-ремесленного интернационала? Общеевропейский финансовый и экономический кризис объясняет причину исхода, но не выбор нового места. К тому же и у европейского кризиса должны быть не только внутренние причины. Внешние причины, скорее всего, пересекаются в части изменения торговых путей. Чтобы уловить эти причины, посмотрим, где еще, кроме Литвы и Польши, по соседству с ними в этот период происходили драматические изменения. Прежде всего, на рубеже 14 века случился разгром Ногайской орды ее формальным сюзереном, а де-факто протекторатом. Вряд ли такое произошло бы при сохранении прежних оборотов контролируемых торговых путей в Причерноморье.
Заметим, что становление автономного улуса Ногая произошло вскоре после ухода латинян из Царьграда и прихода при поддержке генуэзцев династии Палеологов. Притом что православные причерноморские провинции были, скорее, оплотом оппозиции новой власти. Зачистка конкурентов, возрождение после 1260-х путей византийской работорговли и рост на этой основе генуэзских колоний в Крыму явно не обошлись без участия Ногая и его разноплеменного ополчения, разбежавшегося при первом же кризисе.
Не станем акцентировать внимание на этническом бэкграунде генуэзцев, тоже разноплеменном, хотя именно во время совместных ногайско-галицко-волынских набегов на Литву и Польшу в конце 13 века эти торговые дома провели рекогносцировку и нашли местных союзников. Лучше обратим внимание на существенную южнорусскую опору ногайско-генуэзского союза не только среди галицко-волынских князей и торговцев, но прежде всего - черниговских. Можно заметить, что северная часть ногайского улуса по роли в южнорусской ветви и фазе развития является аналогом Черниговского княжества в общерусском процессе. И еще заметим, что вскоре после разгрома Ногая западная часть черниговских земель ушла под Литву, стала опорой династии Гедимина.
Общеевропейский финансово-экономический кризис начала 14 века обрушил рынки и изменил структуру средиземноморской торговли. К тому же ногайские набеги для генуэзской работорговли опустошили южнорусские земли и вошли в непримиримое противоречие с налоговой политикой Золотой Орды, а равно интересами православной церкви. Так что кризис сказался не только на судьбе Ногая и его улуса, но и вытеснил генуэзцев из византийской столичной политики в пользу венецианцев, делавших ставку на восточные товары. Тем не менее последние попытки Ногая разблокировать днепровско-двинский путь и найти источники для работорговли севернее (Дюденева рать) послужили, скорее, упрочению союза между владимирскими князьями, православной церковью и сарайскими ханами.
Все эти тренды рубежа 14 века достаточно общие и очевидные, но использовать их для сравнительного анализа соседних ветвей истории без обобщенной модели было затруднительно. Теперь мы можем уточнить причины и движущие силы «феодальной революции» в отдельно взятой русско-балтийской ветви, включая Литву и Польшу. Распад интернационала причерноморской работорговли вследствие схлопывания спроса и исчерпания ресурсов не мог заставить теплолюбивых генуэзских сефардов мигрировать на сырые и прохладные берега Вислы, Буга и тем более Немана и Вилии. Коренные, если можно так сказать, генуэзцы после Сицилийской вечерни, устранившей конкурентов, переключились на торговлю африканцами. А вот их контрагенты из коренных торговых домов Причерноморья, включая ашкеназов, армян, греков, кавказцев, уже имевшие связи с польскими и литовскими городами, на такое вынужденное отступление в страну с более мягким климатом вполне могли решиться. А затем уже в разгар европейского кризиса к ним могли присоединиться родственные торговцы и ремесленники из Праги, Вены и других европейских городов.
Напомню, что «феодальная революция» в большом узле 3/4 Подъема - это кризис перепроизводства аристократии, военно-политической элиты, радикализованная часть которой начинает служить общему интересу набравшей силу торгово-политической ветви элит, заключающемуся в прореживании и упорядочении феодальной иерархии, в том числе путем усиления противовеса третейской силы. Уменьшение доли работорговли и увеличение доли восточных товаров не провали торговую сеть, но изменили основные направления и привели к миграции торгового капитала. «Феодальная революция» при этом произошла локально в той части сети, где феодалы были слабее торговцев. Польский король Казимир, конечно, великий по местным меркам, но созданное им государство принципиально основано на балансе сил феодальных группировок, противодействующих усилению центральной власти.
Что же касается тайны происхождения династии Гедиминовичей, то ее разгадка вытекает из двух надежных исторических фактов. Во-первых, особенный порядок наследования власти в период становления династии, когда контроль над источником оружия в Вильне и Тракае переходил соправителю, контролировавшему торговые пути, скорее всего, принадлежащему к литовской родовой знати по отцу и к торговой элите - по женской линии. Второй значимый факт - перехват Гедимином контроля над черниговскими и киевскими торговыми городами (1324), вряд ли возможный без поддержки более значимых местных элит, чем военные феодалы. Поэтому речь идет о формировании сначала на Черниговщине при Ногае, а затем в Литве специфической магнатской аристократии, более озабоченной контролем и участием в торговле, нежели военными походами. При этом для польских торговых партнеров литовская династия становится тем самым третейским противовесом как местной польско-немецкой аристократии, так и Тевтонскому ордену.
Исследователи, более погруженные в польско-литовскую фактографию, могут так же перейти еще на уровень ниже - к рассмотрению ролей и фаз развития отдельных магнатских группировок и родов, чтобы на основе обобщенной модели прояснить загадки и противоречия, оценить достоверность источников. В этом неограниченном углублении сравнительного анализа заключается одно из важных отличий универсальной модели от эмпирических схем, работающих на одном-двух уровнях рассмотрения - в лучшем случае и вряд ли учитывающих взаимодействие всех ветвей и контуров политической надстройки.
Продолжение следует