После Бала (39)
39 Расплата за услуги
( начало, предыд.глава)
Нынешняя виртуальная «пандемия» нестрашного сезонного вируса и реально смертельная для многих старых и слабых искусственная паника, призванная отвлечь внимание от беспрецедентного падения финансовых рынков - весьма важные события, меняющие весь геополитический ландшафт и даже культурные привычки народов. Разумеется, на русский народ с его бескрайним фатализмом эти глобальные веяния повлияют мало. Но вот столичную бюрократию и общественность, так же фатально ориентированную на Запад, новые «восточные ветры» не могли не затронуть глубоко. Поэтому так или иначе, но переживания статусных москвичей обязаны отразиться в булгаковском Романе. Или иначе непрерывная цепочка пророчеств прервется на самом интересном месте. Только лишний раз напомню читателю, что сюжет скрытого слоя, как и смысл тех же самых слов, может быть ровно противоположен смыслам блестящей внешней обертки «романа про любовь».
В прошлый раз мы оставили героев романа в момент, когда Маргарита попросила Воланда, «чтобы стало, как было». Для скрытого сюжета притчи это означает желание культурной общественности вернуться в ситуацию конца 1920 - начала 30 годов, еще до изоляции мастера, олицетворяющего прежнее философское сообщество (Лосев, Флоренский, Кондратьев, сам Булгаков, да и его куратор Бартини тоже). Наверное, в силу этого печального для отечественной философии опыта, мастер просит не слушать подругу: «и вообще не бывает так, чтобы все стало, как было.»
- Не бывает, вы говорите? - сказал Воланд. - Это верно. Но мы попробуем. - И он сказал: - Азазелло!
Вот тут все логично. Во-первых, и в прошлый раз культурную общественность курировали органы ОГПУ, тот же Бартини хотя бы. Во-вторых, «все стало, как было» не только в смысле временной чрезвычайной ситуации внутри страны, но и внешний геополитический контекст определяется повторением на новом витке «Великой депрессии». Хотя и с учетом лидерами глобальных элит предыдущего опыта и социальных последствий. На этот раз именно виртуальная «пандемия» и строгий карантин призваны сделать падение финансовых рынков управляемым, максимально растянутым на год, а социальные последствия финансового краха замаскировать, микшировать и отвязать от политической ответственности банкстеров и политиков.
Однако вот такое максимальное смягчение и растягивание периода падения означает, что и внешние, и внутренние политические циклы еще только движутся к повторению рубежа 1920-30 х годов. Внутри страны 1920-е «нэповские» годы были периодом постепенного снижения влияния тогдашних глобалистов троцкистского толка, расколом троцкистов на «правильных» во главе с Дзержинским и неправильных. Так и нынче «гегелевское» повторение 1920-х началось с отстранения левых глобалистов, но с опорой на ослабленных внешнеполитическими поражениями «правых глобалистов», вынужденных искать опору внутри страны.
На знаковом уровне это самое «стало, как было» проявилось, в частности, в фарсовой войне с памятником Жукову на Манежной площади. Попытки докопаться, кто и зачем, без всякого правового оформления, не говоря уже об обосновании, сменил маршалу коня и табличку, ни к чему, естественно, не привели. Однако, сложно представить себе ночную спецоперацию рядом с Кремлем без одобрения известных служб. Так что аватар чекистов Азазелло был призван «помочь» культурной общественности не случайно. Хотя этот знаковый эпизод рассосется вместе с относительно недолгой чрезвычайщиной, чтобы позже опять волнами сгуститься и оформиться в тренд в конце переходного периода.
Однако кроме культурной общественности, жаждущей вернуться под опеку Азазелло, нынешний кризис затронул еще один влиятельный слой идеологической обслуги левых глобалистов. Лет сто тому назад этот слой идеологических работников формировался как верхний этаж над полуподвальным, строго контролируемым слоем «мастеров культуры», которые своим творческим трудом, собственно, все это здание «советской культуры» укрепляли. Без этих мастеров дореволюционной выделки - Булгакова, Горького, Станиславского, Алексея Толстого, да и того же Маяковского, и многих других - в театре, кино, музыке, литературе - никакое влияние идеологической надстройки на общество и, прежде всего, на молодое поколение не было бы возможно.
Позже, когда дело было сделано, сформированная идеологическая надстройка вытеснила «мастеров культуры» даже из их полуподвального этажа. Ученик предал учителя. Кого в лагеря, кого в почетные президиумы, а кого-то и намного дальше. Новое поколение советских писателей и драматургов, воспитанных на мастерских образцах, стало зависимым от идеологов, а не наоборот, как было во времена нэпа. Тонкая прослойка философов и вовсе уничтожена, а отечественная философия запрещена, подменена идеологическим суррогатом из Европы. Эта подмена символически и есть захват полуподвала бедного мастера его бывшим другом.
Однако без опоры в своей философии никакая культура, а с нею и никакая элита удержать позиции не может. Поэтому вполне естественным следствием подмены философии идеологией стало массовое перекрашивание потомственных советских пропагандистов типа Познера или Сванидзе из прежних красных цветов в бело-сине-красную либеральную палитру. Как там Алоизий причитал чуть ниже? - «одна побелка… купорос…» Собственно об этом внезапно свалившемся откуда-то сверху персонаже речь:
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный и близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке. От страху этот человек трясся и приседал.
- Могарыч? - спросил Азазелло у свалившегося с неба.
- Алоизий Могарыч, - ответил тот, дрожа.
Для справки: Алоиз или Алоизий - немецкое мужское имя. Происходит от древневерхнемецкого «Alwis» - «весьма мудрый».
Магары́ч (араб.- расходы, издержки) - угощение (как правило с алкогольными напитками) по поводу заключения выгодной торговой или иной сделки
Так что имя персонажу драматург дал вполне говорящее - весьма неглупый и образованный человек, продавший свои таланты в выгодной сделке с властью. Однако, у простонародного варианта «могарыч» есть еще бытовой советский оттенок. Не просто алкогольная мзда за «левую» услугу, но и вино сомнительного качества, где намешано всего и собственно вино как творческое откровение разбавлено разной гадостью. А то и просто суррогат. В этом и заключалась суть идеологической работы, спекулировавшей разбавленным халтурой творчеством «мастеров культуры».
Заметим, что именно эта прослойка постсоветских либеральных пропагандистов и идеологов оказалась наиболее пострадавшей от виртуальной «пандемии». Закрылось свободное передвижение между Москвой и европейскими столицами, где так уютно и удобно тратить заработанные в условно российских масс-медиа гонорары. Но хуже всего, что глобальный кризис обрушил стереотипы восприятия Запада, на которых без конца спекулировали все эти пархоменки, гозманы, парфеновы и вся рекламно-пропагандистская рать. Как теперь выстраивать пропаганду западных ценностей, если она на самом Западе больше не работает?
Вот и приходится части либеральных идеологов срочно перекрашиваться «купоросом» из голубых западных оттенков в густо патриотические бело-сине-красные цвета. За что вовремя переметнувшиеся на сторону местной олигархии, подвергаются злобной травле со стороны тех, кого и здесь уже не возьмут в обслугу, ибо исписались и одиозны, и там они никому не нужны.
Знаковые внешние детали, намекающие на помещение в карантин по прилету из «заграницы» - в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке - не столь важны, но характерны. Более важным является символическое истолкование этих знаков. Отсутствие верхней одежды как раз и означает потерю моральных ориентиров, пусть даже ложных и убогих понятий о добре и зле, где в роли добра выступал Запада, а в роли зла - русские. Впрочем, наличие нижнего белья, то есть остатков нравственности, дает представителям этой ранее влиятельной прослойки некий шанс. Как мы, может быть, помним, символика числа один или одно - указывает на единство с Богом. То есть речь о религиозных понятиях о добре и зле, к которым приходится вернуться идеологической прослойке в целом. Впрочем, чемодан с верхней одеждой по-прежнему в руках, и всегда готов к переодеванию. Простонародный головной убор тоже призван маскировать, скрывать волосы как символ мудрости. Нынче выгоднее продавать свои умения, как тот же Дима Киселев, в выражениях попроще.
Таким образом, мы все же обнаружили в Романе актуальные пророчества о глобальном финансов-политическом кризисе, замаскированном под борьбу с корона-вирусом, с помощью медиа-вирусов, послушных короне, власти. Придется заглянуть и в пророчества Азимова, нет ли там чего похожего. Например, в начале третьей книги описано пребывание высшей элиты за пределами мегаполисов в абсолютно пустых дворцах, из ситуационных комнат, откуда все управление идет по цифровым каналам. Внутрь при этом допускаются только самые доверенные лица спецслужбистов и только самых необходимых советников. Но эта картина относится, скорее, к завершению «переходного периода», когда новая система управления уже сложится. Впрочем, в конце второй книги Трилогии было достаточно рассуждений о способности Мула создавать панику и управлять с ее помощью элитами и подопытным населением.
К этому можно добавить еще одну параллель из романа в Романе - между московским и ершалаимским сюжетами. Даже записные идеологизированные литературоведы и критики самокритично согласны с тем, что Алоизий играет в современном сюжете ту же роль, что Иуда в сюжете древнем. Между тем Иуда ненадолго выходит на авансцену именно в ночь на страстную пятницу, когда учитель уравнял с собой 12 учеников, и символ жертвы - число 13 вступило в свои права. Так что краткое появление Алоизия может намекать на повторение сюжета.
Продолжение следует
( начало, предыд.глава)
Нынешняя виртуальная «пандемия» нестрашного сезонного вируса и реально смертельная для многих старых и слабых искусственная паника, призванная отвлечь внимание от беспрецедентного падения финансовых рынков - весьма важные события, меняющие весь геополитический ландшафт и даже культурные привычки народов. Разумеется, на русский народ с его бескрайним фатализмом эти глобальные веяния повлияют мало. Но вот столичную бюрократию и общественность, так же фатально ориентированную на Запад, новые «восточные ветры» не могли не затронуть глубоко. Поэтому так или иначе, но переживания статусных москвичей обязаны отразиться в булгаковском Романе. Или иначе непрерывная цепочка пророчеств прервется на самом интересном месте. Только лишний раз напомню читателю, что сюжет скрытого слоя, как и смысл тех же самых слов, может быть ровно противоположен смыслам блестящей внешней обертки «романа про любовь».
В прошлый раз мы оставили героев романа в момент, когда Маргарита попросила Воланда, «чтобы стало, как было». Для скрытого сюжета притчи это означает желание культурной общественности вернуться в ситуацию конца 1920 - начала 30 годов, еще до изоляции мастера, олицетворяющего прежнее философское сообщество (Лосев, Флоренский, Кондратьев, сам Булгаков, да и его куратор Бартини тоже). Наверное, в силу этого печального для отечественной философии опыта, мастер просит не слушать подругу: «и вообще не бывает так, чтобы все стало, как было.»
- Не бывает, вы говорите? - сказал Воланд. - Это верно. Но мы попробуем. - И он сказал: - Азазелло!
Вот тут все логично. Во-первых, и в прошлый раз культурную общественность курировали органы ОГПУ, тот же Бартини хотя бы. Во-вторых, «все стало, как было» не только в смысле временной чрезвычайной ситуации внутри страны, но и внешний геополитический контекст определяется повторением на новом витке «Великой депрессии». Хотя и с учетом лидерами глобальных элит предыдущего опыта и социальных последствий. На этот раз именно виртуальная «пандемия» и строгий карантин призваны сделать падение финансовых рынков управляемым, максимально растянутым на год, а социальные последствия финансового краха замаскировать, микшировать и отвязать от политической ответственности банкстеров и политиков.
Однако вот такое максимальное смягчение и растягивание периода падения означает, что и внешние, и внутренние политические циклы еще только движутся к повторению рубежа 1920-30 х годов. Внутри страны 1920-е «нэповские» годы были периодом постепенного снижения влияния тогдашних глобалистов троцкистского толка, расколом троцкистов на «правильных» во главе с Дзержинским и неправильных. Так и нынче «гегелевское» повторение 1920-х началось с отстранения левых глобалистов, но с опорой на ослабленных внешнеполитическими поражениями «правых глобалистов», вынужденных искать опору внутри страны.
На знаковом уровне это самое «стало, как было» проявилось, в частности, в фарсовой войне с памятником Жукову на Манежной площади. Попытки докопаться, кто и зачем, без всякого правового оформления, не говоря уже об обосновании, сменил маршалу коня и табличку, ни к чему, естественно, не привели. Однако, сложно представить себе ночную спецоперацию рядом с Кремлем без одобрения известных служб. Так что аватар чекистов Азазелло был призван «помочь» культурной общественности не случайно. Хотя этот знаковый эпизод рассосется вместе с относительно недолгой чрезвычайщиной, чтобы позже опять волнами сгуститься и оформиться в тренд в конце переходного периода.
Однако кроме культурной общественности, жаждущей вернуться под опеку Азазелло, нынешний кризис затронул еще один влиятельный слой идеологической обслуги левых глобалистов. Лет сто тому назад этот слой идеологических работников формировался как верхний этаж над полуподвальным, строго контролируемым слоем «мастеров культуры», которые своим творческим трудом, собственно, все это здание «советской культуры» укрепляли. Без этих мастеров дореволюционной выделки - Булгакова, Горького, Станиславского, Алексея Толстого, да и того же Маяковского, и многих других - в театре, кино, музыке, литературе - никакое влияние идеологической надстройки на общество и, прежде всего, на молодое поколение не было бы возможно.
Позже, когда дело было сделано, сформированная идеологическая надстройка вытеснила «мастеров культуры» даже из их полуподвального этажа. Ученик предал учителя. Кого в лагеря, кого в почетные президиумы, а кого-то и намного дальше. Новое поколение советских писателей и драматургов, воспитанных на мастерских образцах, стало зависимым от идеологов, а не наоборот, как было во времена нэпа. Тонкая прослойка философов и вовсе уничтожена, а отечественная философия запрещена, подменена идеологическим суррогатом из Европы. Эта подмена символически и есть захват полуподвала бедного мастера его бывшим другом.
Однако без опоры в своей философии никакая культура, а с нею и никакая элита удержать позиции не может. Поэтому вполне естественным следствием подмены философии идеологией стало массовое перекрашивание потомственных советских пропагандистов типа Познера или Сванидзе из прежних красных цветов в бело-сине-красную либеральную палитру. Как там Алоизий причитал чуть ниже? - «одна побелка… купорос…» Собственно об этом внезапно свалившемся откуда-то сверху персонаже речь:
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный и близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке. От страху этот человек трясся и приседал.
- Могарыч? - спросил Азазелло у свалившегося с неба.
- Алоизий Могарыч, - ответил тот, дрожа.
Для справки: Алоиз или Алоизий - немецкое мужское имя. Происходит от древневерхнемецкого «Alwis» - «весьма мудрый».
Магары́ч (араб.- расходы, издержки) - угощение (как правило с алкогольными напитками) по поводу заключения выгодной торговой или иной сделки
Так что имя персонажу драматург дал вполне говорящее - весьма неглупый и образованный человек, продавший свои таланты в выгодной сделке с властью. Однако, у простонародного варианта «могарыч» есть еще бытовой советский оттенок. Не просто алкогольная мзда за «левую» услугу, но и вино сомнительного качества, где намешано всего и собственно вино как творческое откровение разбавлено разной гадостью. А то и просто суррогат. В этом и заключалась суть идеологической работы, спекулировавшей разбавленным халтурой творчеством «мастеров культуры».
Заметим, что именно эта прослойка постсоветских либеральных пропагандистов и идеологов оказалась наиболее пострадавшей от виртуальной «пандемии». Закрылось свободное передвижение между Москвой и европейскими столицами, где так уютно и удобно тратить заработанные в условно российских масс-медиа гонорары. Но хуже всего, что глобальный кризис обрушил стереотипы восприятия Запада, на которых без конца спекулировали все эти пархоменки, гозманы, парфеновы и вся рекламно-пропагандистская рать. Как теперь выстраивать пропаганду западных ценностей, если она на самом Западе больше не работает?
Вот и приходится части либеральных идеологов срочно перекрашиваться «купоросом» из голубых западных оттенков в густо патриотические бело-сине-красные цвета. За что вовремя переметнувшиеся на сторону местной олигархии, подвергаются злобной травле со стороны тех, кого и здесь уже не возьмут в обслугу, ибо исписались и одиозны, и там они никому не нужны.
Знаковые внешние детали, намекающие на помещение в карантин по прилету из «заграницы» - в одном белье, но почему-то с чемоданом в руках и в кепке - не столь важны, но характерны. Более важным является символическое истолкование этих знаков. Отсутствие верхней одежды как раз и означает потерю моральных ориентиров, пусть даже ложных и убогих понятий о добре и зле, где в роли добра выступал Запада, а в роли зла - русские. Впрочем, наличие нижнего белья, то есть остатков нравственности, дает представителям этой ранее влиятельной прослойки некий шанс. Как мы, может быть, помним, символика числа один или одно - указывает на единство с Богом. То есть речь о религиозных понятиях о добре и зле, к которым приходится вернуться идеологической прослойке в целом. Впрочем, чемодан с верхней одеждой по-прежнему в руках, и всегда готов к переодеванию. Простонародный головной убор тоже призван маскировать, скрывать волосы как символ мудрости. Нынче выгоднее продавать свои умения, как тот же Дима Киселев, в выражениях попроще.
Таким образом, мы все же обнаружили в Романе актуальные пророчества о глобальном финансов-политическом кризисе, замаскированном под борьбу с корона-вирусом, с помощью медиа-вирусов, послушных короне, власти. Придется заглянуть и в пророчества Азимова, нет ли там чего похожего. Например, в начале третьей книги описано пребывание высшей элиты за пределами мегаполисов в абсолютно пустых дворцах, из ситуационных комнат, откуда все управление идет по цифровым каналам. Внутрь при этом допускаются только самые доверенные лица спецслужбистов и только самых необходимых советников. Но эта картина относится, скорее, к завершению «переходного периода», когда новая система управления уже сложится. Впрочем, в конце второй книги Трилогии было достаточно рассуждений о способности Мула создавать панику и управлять с ее помощью элитами и подопытным населением.
К этому можно добавить еще одну параллель из романа в Романе - между московским и ершалаимским сюжетами. Даже записные идеологизированные литературоведы и критики самокритично согласны с тем, что Алоизий играет в современном сюжете ту же роль, что Иуда в сюжете древнем. Между тем Иуда ненадолго выходит на авансцену именно в ночь на страстную пятницу, когда учитель уравнял с собой 12 учеников, и символ жертвы - число 13 вступило в свои права. Так что краткое появление Алоизия может намекать на повторение сюжета.
Продолжение следует