Эволюционная лингвистка и психоанализ
Некоторые специалисты по эволюционной лингвистике утверждают, что в процессе смены древних языков языками современными происходила более или менее выраженная трансформация порядка слов. Сильно упрощая, эту трансформацию можно передать следующим образом: переход от архаичного порядка ‘Subject -> Object -> Verb’ (SOV: субъект-объект-действие) к современному порядку ‘Subject -> Verb -> Object’ (SVO: субъект-действие-объект).
Для коротких предложений этот переход выглядит так: если древние говорили ‘ты варенье без спросу съел’ (вариант: ‘ты без спросу варенье съел’), то наши современники предпочитают ‘ты съел без спросу варенье’ (вариант: ‘ты съел варенье без спросу’). Вышеназванные специалисты по эволюционной лингвистике считают этот переход (перемещение глагола/сказуемого вперед, к началу предложения) очень важным эволюционным достижением, хотя такая оценка не выглядит слишком убедительной на примере коротких предложений. Но если показать SOV на примере длинного предложения, ценность перехода к SVO становится очевидной.
Оговорюсь. Разумеется, нет даже самых современных, использующих SVO, языков в самых развитых странах мира, не сохранивших традиции более или менее широко использовать при случае SOV. Наиболее сильно SOV (глагол/сказуемое в конце предложения) представлен в современных японском, турецком (соответственно, татарском) и ряде других языков.
Но для европейского, шире - североатлантического, уха (и глаза) самым ярким примером архаизмов SOV остается немецкий язык. Марк Твен, воспитанный на английском SVO, постарался. Ему и спасибо!
Приведу цитату из статьи (2008) современного эволюционного лингвиста Бернара Бичакджана:
«Со свойственным ему юмором, а равно и с завидной наблюдательностью, Марк Твен определил проблему, которую создает порядок слов[…] при понимании немецкого предложения. Он приводит следующий пример, который, быть может, несколько перегружен, но ни в коем случае не может считаться нетипичным:
Wenn er aber auf der Straße der in Sammt und Seide gehüllten jetzt sehr ungenirt nach der neusten Mode gekleideten Regierungsräthin begegnet...
“Когда же он на улице (в-шелку-и-бархате-щеголяющую-и-крикливо-по-последней-моде-разодетую) государственную советницу встретил”»
Бичакджан продолжает: такие лингвистические структуры «перегружают рабочую память говорящего, который должен вызвать в памяти глагол, но держать его в резерве до тех пор, пока не будут построены и произнесены все его зависимые и зависимые этих зависимых.[…] Но еще более трудна задача слушающего, поскольку он не знает, какой глагол держит в уме говорящий, и ему приходится держать в памяти каждую деталь, чтобы суметь интерпретировать все, когда глагол будет произнесен»
Теперь пора от абстрактных высот эволюционной лингвистики повернуться к психоанализу, к его конкретной повседневной практике.
Нередко приходится встречаться с людьми, которые ощущают себя не вправе выразить недовольство кем-либо, сказать «нет» другому человеку или попросить его о чем-то. Обычно подобное «поражение в правах» касается только близких и на посторонних не распространяется.
Этот синдром хорошо известен практикующим психологам вообще и психоаналитикам, в частности. Однако важная «лингвистическая» составляющая указанного синдрома до сих пор, по-видимому, остается незамеченной: в устной речи таких людей можно наблюдать повышенную долю сложных, порой, запутанных предложений, построенных по модели SOV и напоминающих приведенную выше цитату из Твена.
Другими словами, описанный «синдром поражения в правах» в большинстве случаев сопровождается регрессией к более архаичному порядку слов устной речи.
Подобная архаизация устной речи особенно заметна во время психоаналитической сессии, в момент, когда пациент облекает свои мысли в слова, т.е. в момент построения фразы.
В своем практическом опыте я сталкивался с такой архаизацией множество раз. Происходит это так:
1. Пациент хочет вербализовать пришедшую в голову мысль. Например, сказать о конфликте с коллегой по работе и своем недовольстве последним.
2. Пациент называет субъекта действия, например, говорит «он…», - как и в примере Твена. На подходе, в очереди на вербализацию глагол, действие, например, «он забыл…» (про обещание, данное мне); в примере Твена - «встретил».
3. Однако вместо произнесения глагола возникает пауза: некий внутренний голос напоминает пациенту о его «поражении в правах», о чем он «чуть не забыл». Это интернализованное напоминание блокирует моторный механизм произнесения намеченного слова.
4. Пациент берется за срочное исправление намеченного плана вербализации, - чуть было не приведшего к роковой ошибке…
5. Реализация исправленного плана сводится к тому, что между субъектом «он» и названием действия «забыл…» вставляется длинный текст, напоминающий Твена: в-шелку-и-бархате-щеголяющую-и-крикливо-по-последней-моде-разодетую. Вставленный текст должен как-то примирить желание выразить злость, обиду и т.п. с реальностью «поражения в правах». Текст обычно включает перечисление «объективных причин», оправдывающих внутренний разлад между желаниями и реальностью. В зависимости от психических особенностей пациента и состояния здесь-и-теперь, текст будет либо оправдывать пациента (субъект), «позволившего себе…», либо коллегу пациента по работе (объект), который, разумеется, имел право забыть и т.п.
Удивительное дело, но в описанной ситуации термины субъект и объект в одинаковой мере уместны и для лингвиста, и для психоаналитика…
По своему опыту могу сказать, что в зависимости от своего собственного состояния, я реагирую на такие маневры либо доброжелательной улыбкой и терпением, либо старательно скрываемым раздражением героя Твена: «читатель (или слушатель) вынужден “добираться как знает в потемках до отдаленного глагола” и может выяснить, “о чем, собственно, речь”, только по достижении последней синтаксической единицы».
Дополнение см. здесь
Для коротких предложений этот переход выглядит так: если древние говорили ‘ты варенье без спросу съел’ (вариант: ‘ты без спросу варенье съел’), то наши современники предпочитают ‘ты съел без спросу варенье’ (вариант: ‘ты съел варенье без спросу’). Вышеназванные специалисты по эволюционной лингвистике считают этот переход (перемещение глагола/сказуемого вперед, к началу предложения) очень важным эволюционным достижением, хотя такая оценка не выглядит слишком убедительной на примере коротких предложений. Но если показать SOV на примере длинного предложения, ценность перехода к SVO становится очевидной.
Оговорюсь. Разумеется, нет даже самых современных, использующих SVO, языков в самых развитых странах мира, не сохранивших традиции более или менее широко использовать при случае SOV. Наиболее сильно SOV (глагол/сказуемое в конце предложения) представлен в современных японском, турецком (соответственно, татарском) и ряде других языков.
Но для европейского, шире - североатлантического, уха (и глаза) самым ярким примером архаизмов SOV остается немецкий язык. Марк Твен, воспитанный на английском SVO, постарался. Ему и спасибо!
Приведу цитату из статьи (2008) современного эволюционного лингвиста Бернара Бичакджана:
«Со свойственным ему юмором, а равно и с завидной наблюдательностью, Марк Твен определил проблему, которую создает порядок слов[…] при понимании немецкого предложения. Он приводит следующий пример, который, быть может, несколько перегружен, но ни в коем случае не может считаться нетипичным:
Wenn er aber auf der Straße der in Sammt und Seide gehüllten jetzt sehr ungenirt nach der neusten Mode gekleideten Regierungsräthin begegnet...
“Когда же он на улице (в-шелку-и-бархате-щеголяющую-и-крикливо-по-последней-моде-разодетую) государственную советницу встретил”»
Бичакджан продолжает: такие лингвистические структуры «перегружают рабочую память говорящего, который должен вызвать в памяти глагол, но держать его в резерве до тех пор, пока не будут построены и произнесены все его зависимые и зависимые этих зависимых.[…] Но еще более трудна задача слушающего, поскольку он не знает, какой глагол держит в уме говорящий, и ему приходится держать в памяти каждую деталь, чтобы суметь интерпретировать все, когда глагол будет произнесен»
Теперь пора от абстрактных высот эволюционной лингвистики повернуться к психоанализу, к его конкретной повседневной практике.
Нередко приходится встречаться с людьми, которые ощущают себя не вправе выразить недовольство кем-либо, сказать «нет» другому человеку или попросить его о чем-то. Обычно подобное «поражение в правах» касается только близких и на посторонних не распространяется.
Этот синдром хорошо известен практикующим психологам вообще и психоаналитикам, в частности. Однако важная «лингвистическая» составляющая указанного синдрома до сих пор, по-видимому, остается незамеченной: в устной речи таких людей можно наблюдать повышенную долю сложных, порой, запутанных предложений, построенных по модели SOV и напоминающих приведенную выше цитату из Твена.
Другими словами, описанный «синдром поражения в правах» в большинстве случаев сопровождается регрессией к более архаичному порядку слов устной речи.
Подобная архаизация устной речи особенно заметна во время психоаналитической сессии, в момент, когда пациент облекает свои мысли в слова, т.е. в момент построения фразы.
В своем практическом опыте я сталкивался с такой архаизацией множество раз. Происходит это так:
1. Пациент хочет вербализовать пришедшую в голову мысль. Например, сказать о конфликте с коллегой по работе и своем недовольстве последним.
2. Пациент называет субъекта действия, например, говорит «он…», - как и в примере Твена. На подходе, в очереди на вербализацию глагол, действие, например, «он забыл…» (про обещание, данное мне); в примере Твена - «встретил».
3. Однако вместо произнесения глагола возникает пауза: некий внутренний голос напоминает пациенту о его «поражении в правах», о чем он «чуть не забыл». Это интернализованное напоминание блокирует моторный механизм произнесения намеченного слова.
4. Пациент берется за срочное исправление намеченного плана вербализации, - чуть было не приведшего к роковой ошибке…
5. Реализация исправленного плана сводится к тому, что между субъектом «он» и названием действия «забыл…» вставляется длинный текст, напоминающий Твена: в-шелку-и-бархате-щеголяющую-и-крикливо-по-последней-моде-разодетую. Вставленный текст должен как-то примирить желание выразить злость, обиду и т.п. с реальностью «поражения в правах». Текст обычно включает перечисление «объективных причин», оправдывающих внутренний разлад между желаниями и реальностью. В зависимости от психических особенностей пациента и состояния здесь-и-теперь, текст будет либо оправдывать пациента (субъект), «позволившего себе…», либо коллегу пациента по работе (объект), который, разумеется, имел право забыть и т.п.
Удивительное дело, но в описанной ситуации термины субъект и объект в одинаковой мере уместны и для лингвиста, и для психоаналитика…
По своему опыту могу сказать, что в зависимости от своего собственного состояния, я реагирую на такие маневры либо доброжелательной улыбкой и терпением, либо старательно скрываемым раздражением героя Твена: «читатель (или слушатель) вынужден “добираться как знает в потемках до отдаленного глагола” и может выяснить, “о чем, собственно, речь”, только по достижении последней синтаксической единицы».
Дополнение см. здесь