В продолжение дискуссии о «переносе» древнерусских городов
Позволю себе изложить некоторые соображения по проблеме «переноса» древнерусских городов, обозначенной в посте max_neo (далее - Автор).
Безусловно, следует признать позитивной идею представителей научной школы Фроянова о том, что древнерусская государственность носила городской характер, а сам процесс возникновения городов в восточнославянских землях был неразрывно связан с процессом возникновения древнерусской государственности. В связи с этим, проблема «переноса» городов представляется весьма принципиальной, несмотря на то, что она имеет различные трактовки в историографии.
Исходным пунктом здесь, как было отмечено, является установленный факт, что рядом с развитыми поселениями VIII-X вв. возникают новые центры X-XI вв., а прежние - приходят в упадок: Гнёздово --> Смоленск, Рюриково городище --> Новгород, Сарское городище --> Ростов, Тимерево --> Ярославль и т.д. Причём на определённом этапе «парные» центры сосуществовали, и их история была взаимосвязана.
Согласно упрощённой точке зрения, один из «парных» центров был непременно «местным», а другой - княжеским опорным пунктом (погостом). В качестве одного из подобных предположений Автор приводит точку зрения В.Я.Петрухина и Т.А.Пушкиной, которая вкратце сводится к тому, что существование «парных» центров отражает борьбу центральной княжеской власти с местной племенной верхушкой в период образования Древнерусского государства, породившую некое «двоевластие». Согласно этому и другим подобным предположениям, Гнёздово, Рюриково городище, Сарское городище, Тимерево и т.д. связывают с «дружинными погостами». В них же «норманисты», настаивая на скандинавском происхождении руси, находят и «скандинавский след», который будто бы вскоре исчезает, потому что «из параллельно развивающихся центров жизнеспособными оказались те, которые больше были связаны с местной экономической средой, а не внешней экспансией».
Но Автор критикует лишь принцип, по которому сторонники подобной точки зрения распределяют центры внутри «пар», полагая, что «племенные центры» (Смоленск, Новгород, Ростов, Ярославль и т.д.) древнее «княжеских погостов» (Гнёздово, Рюриково городище, Сарское городище, Тимерево и т.д.) и по этой причине они не могут быть «вторичными».
«Так не правильнее ли будет рассматривать именно более поздние центры, которые в дальнейшем вырастут в хорошо известные города Киевской Руси как опорные пункты княжеской власти в борьбе с местными центрами? Время их появления и возвышения и упадок старых центров поразительно совпадает по времени с распространением власти Киева на славянские земли».
Однако само разделение «парных» центров на «княжеские» и «местные» представляется не совсем ясным. Подразумевая формирование неких «местных» центров, необходимо учитывать, что они должны были возникнуть в «славянской среде», т.е. в среде территориальных общин, на чём, собственно, и настаивают представители школы Фроянова. Автор пишет, что со временем формировались экономические и политические центры «отдельных славянских областей», но не предлагает анализа того, какая «знать» в них концентрируется и почему она имеет черты «военно-торговой аристократии».
Далее: «В Х в. по мере всё более широкого и прочного распространения влияния Киева на земли восточных славян центральная власть начинает создавать себе опорные пункты для укрепления своего влияния и борьбы с местной знатью («погосты»), создававшиеся прямо у старых местных центров». «Местные протогорода в этой конкуренции оказываются обречёнными и постепенно во второй половине Х - первой половине XI в. они повсеместно приходят в упадок и в это же время начинается расцвет новых «собственно городов»: Смоленска, Чернигова, Ростова, Ярославля, Новгорода и т. д.»
Итак, основная концепция здесь строится на том, что большинство древнерусских городов выросло не из «местных центров», а из опорных пунктов киевской власти (русов), которые создавались (я бы сказал не для «борьбы с местными верхушками», а) для осуществления контроля над территорией подданных славянских племён. Такой взгляд представляется вполне верным.
Но недоказанной остаётся, при этом, сама гипотеза о возникновении «местных центров» именно в «славянской среде». Автор отталкивается от методологической установки о последовательном переходе от родовой общины к территориальной, в среде которой будто бы и возникают «протогорода», ставшие «местными центрами». Но есть серьёзные основания полагать, что родовая и территориальная общины в Древней Руси сосуществовали, являясь двумя различными типами (!) общественной организации, а не последовательными этапами развития общества. Причём русь («род Русский») сохраняла именно родовой характер своего уклада, в отличие от «славян». Само «славянство» изначально складывались по территориальному признаку, представляя собой лишь языковую и отчасти культурную общность, не демонстрируя своего антропологического единства (хотя только последнее позволило бы говорить об общем происхождении).
При этом территориальная община по своей сути не нуждается в каком-либо «центре» (осмелюсь утверждать, что и в государственности в традиционном понимании), который в её среде может быть только «островком» иного типа общественного устройства. «Центр» всегда стоит как бы над горизонтальными структурами, составляющими территориальную общину, но при этом достаточно обособлен от них, являясь своего рода «вертикалью власти». Изначально именно так складывались взаимоотношения между «властью» и «землёй», которые пронизывают всю историю России, делая её как бы двойственной. Любой центр - это сосредоточение власти, право которой закреплялось взиманием дани. В этом смысле последователи школы Фроянова совершенно верно понимают суть дани - контрибуция, наложенная на побеждённых (!), и русские центры возникают в славянских землях именно как «погосты» - опорные пункты для сбора дани. Подобное понимание понятия «дань» в полной мере укладывается в концепцию о колонизации русами восточнославянских земель, начиная с VIII века.
Таким образом, «центры» Гнёздово, Рюриково городище, Сарское городище, Тимерево и т.д. складываются именно как русские/варяжские колонизационные пункты. И напрасно «норманисты» пытаются найти в них «скандинавский след», выдавая за него свидетельства пребывания русов, отличных от местного населения.
Первоначальная колонизация носила весьма широкий характер и могла осуществляться, по всей видимости, различными кланами - «родами Русскими», создававшими собственные опорные пункты. В ходе первоначальной колонизации между различными группами русов существовала, по всей видимости, определённая конкуренция за влияние над теми или иными областями (Аскольд и Дир, Олег и т.д.). На определённом этапе она привела к укреплению «киевской» группы русов, закрепивших своё первенство возведением династии к князю Рюрику (вероятно, через брак Игоря и Ольги), происхождение которого генеалогически связано со знатными королями южно-балтийской прародины русов.
Во время последующего возвышения Киева, киевский княжеский клан создаёт собственные центры в областях, которые были ранее освоены русами и где уже существовали русские колонизационные пункты (а не абстрактные «местные центры»), восходящие ко времени первоначальной экспансии. Логично предположить, что прежние пункты и их родовые элиты (та самая «торгово-военная аристократия») постепенно переходили под влияние новых «погостов», но уже централизованных, что приводило к упадку прежних опорных пунктов. Но какое-то время они именно сосуществовали.
Подобная трактовка вполне объясняет и ту особенную ситуацию, которую Автор отмечает в Ладоге, делая на её примере общий вывод, что «ряд городов развился непосредственно из древних протогородов». Однако такая специфика Ладоги связана вовсе не с тем, что «опорный пункт центральной власти» был размещён здесь на месте «местного» («славянского») протогорода. (Во всяком случае, логичное объяснение этому отсутствует.) Однако именно Ладога являлась изначальным колонизационным пунктом (пунктом «призвания») князя Рюрика, к которому возвела себя киевская княжеская династия, продолжая развивать новый опорный пункт на месте прежнего «собственного» центра.
Таким образом, проблема «переноса» городов, в первую очередь, связана со спецификой сложения древнерусской государственности, которая началась с широкого русского освоения восточнославянских земель и продолжилась при постепенной концентрации колонизационных потоков вокруг Киева и киевской династии. По этой причине сам взгляд на проблему «переноса» городов с точки зрения её обусловленности борьбой между «княжеской властью» и «местными племенными центрами» (вне зависимости от распределения центров внутри «пар») представляется не в полной мере убедительным, в том числе и с методологической точки зрения. Скорее, «перенос» древнерусских городов был связан с конкуренцией между собственно русскими центрами в ходе определённой централизации Руси в Киеве, что и привело к постепенному угасанию первоначальных колонизационных пунктов и возникновению рядом с ними новых «погостов» под властью Киева.