Анти-ФКП. Выпуск 3. "Братья Ершовы" #книги #СССР #Кочетов #кино #Оттепель #былое #РабочийКласс #КПСС
Поскольку проект "товарища" Семина, вдохновивший меня на создание рубрики "Анти-ФКП", посвящён не только фильмам, но ещё и книгам с песнями, - не вижу причин не поговорить об одной старой, довольно популярной в своё время книге. Отдельной экранизации она "не удостоилась", - но, как я постараюсь показать ниже, её след в советском кино обнаружить можно. В общем, сегодняшний текст - о романе Всеволода Кочетова "Братья Ершовы".
Книга "Братья Ершовы" вышла в свет в 1958 году, написана была в 1956 - 1957 годах, а действие её разворачивается в промежутке между 1955 и 1957 годами; это - произведение о первых месяцах "хрущевской оттепели", написанное, так сказать, по горячим следам. Значительное внимание в нём уделено влиянию на жизнь советских людей "разоблачения культа личности Сталина" на 20-ом съезде КПСС и контрреволюционного мятежа в Венгрии, вспыхнувшего через некоторое время после хрущевских "откровений", спорам, возникавшим в связи с происходившими "большими событиями" в рабочей и интеллигентской среде. Во всяком случае, такова внешность романа, так, в основном, это произведение воспринималось критиками и общественностью сразу после того, как было обнародовано. В положительных и, особенно, отрицательных героях "Братьев Ершовых" пытались "угадать" тогдашних политических деятелей и "властителей дум"... ну а я, товарищ Читатель, предлагаю Вам взглянуть на этот роман несколько по-иному. Не как на "памфлет против Оттепели", а как на художественное произведение, в котором (иногда вопреки желанию автора) отразились некоторые не очень симпатичные процессы, происходившие в недрах советского общества в пятидесятые годы XX века, - процессы, создавшие материальную основу и для "Оттепели", и для всего последующего.
Прежде всего, стоит установить связь между "Братьями Ершовыми" и более ранними произведениями Кочетова. Действие романов "Журбины" и "Молодость с нами", - сделавшихКочетову то имя, под которым он предложил советским читателям "Братьев Ершовых", - разворачивалось, напомню, в одной вселенной, в вымышленном безымянном Городе на реке Лада, расположенном у места впадения Лады в некое "холодное море" (такого словосочетания в названных произведениях Кочетова нет, но по ряду признаков можно понять, что море там именно "холодное", одно из северных); помимо прочих предприятий и учреждений, в этом городе имеются кораблестроительный (на нём работают представители трёх поколений рабочей семьи Журбиных) и металлургический (там работали некоторые из героев "Молодости с нами", включая Павла Колосова) заводы, а также металлургический научно-исследовательский институт (туда Павла Колосова назначают директором). Местом действия "Братьев Ершовых" как будто является совсем другой город: он тоже, как и Город-на-Ладе, не имеет названия, - но, в отличие от прежнего места действия романов Кочетова, этот город в годы Великой Отечественной войны пережил немецко-фашистскую оккупацию, а располагается в степи, у некоего "тёплого моря".
Впрочем, по ходу знакомства с "Братьями Ершовыми" читатель узнаёт, что в городе, являющемся местом действия, - как и в Городе-на-Ладе, - имеются металлургический (там работает значительная часть главных героев) и кораблестроительный (о нём говорится лишь два раза, между делом: "Горевали они недолго. С каждым днем народу на выставке все прибывало. Шли с заводов - с Металлургического, с Кораблестроительного, Судоремонтного, из порта (...) Металлурги, портовые рабочие, моряки, судостроители кричали «браво», требовали на сцену режиссера, автора, вновь и вновь вызывали Гуляева") заводы, а также научно-исследовательский институт, возможно связанный с металлургией ("К нему в палату, приоткрыв дверь и спросив: «Не спите, Иван Яковлевич? К вам можно?» - зашел сосед, директор научно-исследовательского института, доктор наук, толстый веселый человек, только что перенесший второй инфаркт"). Кроме того, среди героев "Журбиных" был высокопоставленный (по местным меркам) партийный работник Горбунов, - а в "Братьях Ершовых" городской комитет КПСС возглавляет человек по фамилии Горбачев.
Кроме того, среди героев "Братьев Ершовых" важное (может быть, гораздо более важное, чем кажется на первый взгляд) место занимает художник Козаков; по ходу сюжета он пишет портрет рабочего-ударника, который нравится трудящимся Города и удостаивается высоких оценок со стороны ряда партийных деятелей, вплоть до: "В статье, посвященной открывшемуся съезду партии, известный писатель поминал Козакова в числе художников, успешно работающих над магистральными темами советского искусства". Лично я не могу отделаться от ощущения, что история с этим портретом - это отражение действительной истории успеха... романа "Журбины", написанного писателем Кочетовым и помянутого Шолоховым в выступлении на 20 съезде партии. Ко всему прочему, жену художника Козакова зовут Искрой, - а жену Кочетова звали Верой (имена созвучные); кроме того, само слово "кочет", - южнорусское обозначение петуха, - советским читателям 50-ых годов было известно, главным образом, по "казачьим" романам Шолохова ("Григорий пришел с игрищ после первых кочетов", - "Тихий Дон"; "Замычат телята, требуя доступа к матерям, яростней вскличутся обобществленные кочета, потянет над хутором терпко-горьким кизяшным дымком", - "Поднятая целина"). В общем, Город из "Братьев Ершовых" выглядит, как город-прототип Города-на-Ладе из "Журбиных" и "Молодости с нами"; хочу обратить особое внимание на то, что именно выглядит, - о том, насколько в действительности "вселенную Ершовых" можно считать "реальным прототипом" для "вселенной Журбиных", будет отдельный разговор.
Писателя Кочетова (в жизни) прославила на весь Советский Союз книга о судостроителях Журбиных, - а художника Козакова (в романе "Братья Ершовы") прославил портрет металлурга Дмитрия Ершова. Дмитрий Ершов - один из главных героев романа, выглядящий, как безусловно положительный персонаж, слова и мысли которого зачастую выражают авторский взгляд. Он - мастер блюминга, рабочий-ударник, герой Великой Отечественной войны; война на всю жизнь изуродовала его, оставив заметный шрам на лице... по всей видимости, эта деталь имеет большее значение, чем может показаться: в романе достаточно подробно рассказано о том, как художник Козаков работал над портретом Ершова, о муках творчества, которые он испытывал, и "житейских неудобствах", связанных с тем, что сам Дмитрий Ершов позировать отказался наотрез. О том, каким вышел портрет в итоге, сказано следующее: "Теперь получалось. Совершенно очевидно, что получалось. Шрам на полотне не выпирал, не лез в глаза, он был штрихом к биографии, он говорил о том, что солдат воевал, солдат прошел сквозь огонь войны". Казалось бы, "так и надо", вот только... по ходу книжного повествования этому злосчастному шраму уделяется очень много внимания, он показывается глазами разных персонажей, раскрываются мысли о нём самого Дмитрия Ершова, подробно рассказывается история того, как это ранение было получено. В книге, в общем, шрам Дмитрия Ершова именно что "лезет в глаза", - и едва ли это случайность.
Если читать роман Кочетова, не особо вчитываясь, то рассказанная в нём история выглядит весьма простой. Положительным героям: трём братьям Ершовым (высококвалифицированному рабочему Дмитрию, инженеру Платону, директору городского театра Якову), инженеру Искре Козаковой, директору завода Чибисову, первому секретарю горкома КПСС Горбачеву и многим другим, - "правильным" советским людям, борющимся за торжество линии партии и скорейшее построение коммунизма, - противостоят сравнительно немногочисленные "однозначно отрицательные" персонажи: инженер-карьерист Орлеанцев, мечтающий легко разбогатеть "изобретатель" Крутилич, стремящийся к наживе режиссёр Томашук, бывший фашистский пособник инженер Воробейный. Ну, а если вчитаться да хорошенько обдумать прочитанное...
При более внимательном рассмотрении окажется, что, во-первых, отрицательные персонажи - это, в каком-то смысле, двойники положительных. Дмитрий Ершов - уникальный человек и герой войны? Ну, так и Орлеанцев - уникальный человек и герой войны: "Успехи, если уж заняться воспоминаниями, начались еще в институте; может быть, даже и в школе. Учился он всегда отлично. И в школе и в институте о нем говорили: «Наша гордость». Ему приятно было это слушать. Он привык это слушать и уже не смог бы смириться с положением среднего ученика. Чтобы всегда быть первым, он готов был ночи просиживать над книгами, над учебниками, не спать все двадцать четыре часа, лишь бы на уроке или на экзамене ошеломить и своих товарищей и преподавателей блестящим ответом. Понятно, что после окончания института его тотчас взяли в наркомат, - об этом постаралось руководство института. В наркомате он работал, правда, недолго, не успел показать себя как следует: началась война, ушел по мобилизации на фронт. Поучился несколько месяцев на курсах, произвели в лейтенанты, отправили в часть - командиром огневого взвода на батарею полковых пушек. И здесь стремился быть всюду первым, только первым, преодолевая все: страх, усталость, любые невзгоды. А у артиллеристов, идущих со своими пушками за цепями наступающей пехоты, таких невзгод было немало. Дважды ранили. Каждый раз возвращался в свой полк. Случился бой, когда батарея подбила два танка противника. Из одного орудия стрелял сам Орлеанцев. Прямой наводкой. Наводил стволом на танк и стрелял. Потом о нем писали в газетах, наградили орденом Красного Знамени, произвели в старшие лейтенанты, стал командиром батареи. К тому дню, когда Красная Армия переступила через распаханную войной и вновь обретенную линию государственной границы Советского Союза и завязала бои на чужой земле, Константин Орлеанцев был уже в артиллерийском управлении штаба фронта, весь в орденах, подполковник". Для Чибисова главное в жизни - производство ("Главным, о чем всегда думал и о чем никогда не забывал, было для него производство, план, чтобы больше, больше, больше было чугуна и стали, от этого многое зависело, очень многое - не только будущее страны, но и вообще все дело строительства коммунизма на земном шаре. Читал года два назад книжку, писатель разносил директора завода за то, что, дескать, сталелитейные цехи строил, а о квартирах для рабочих не заботился, в бараках жили, вот бог этого директора и наказал - буря налетела, бараки все завалились, директора к чертям сняли, а в довершение и жена от него ушла - такой, мол, перетакой. А он, Чибисов, директора этого полностью понимает. Что же, было время, надо было изо всех сил жать, именно сталелитейные цехи строить, сталь давать стране, и рабочие это понимали, на все шли, чтобы сталь была. И не ошиблись в правильности выбранного партией пути. Война показала это. Теперь можно и на жилища приналечь. Вот и у завода дом какой замечательный вступает в строй. А между прочим, тому писателю перед тем директором, которого он осмеивал, шапочку бы скинуть следовало: не нажимай он, директор, на сталелитейные цехи с таким упорством, кто знает, где бы теперь этот писатель оказался, не лежал ли бы он во рву каком-нибудь и не кормил ли бы собою червей?")? А не оно ли, производство, "чтобы больше, больше, больше было чугуна и стали", было главным и для инженера Воробейного, принявшего решение пойти на службу фашистам и помочь им восстановить производство на захваченном заводе ("Но он, этот Воробейный, не просто остался. Он на немца работал. Хотя это, конечно, тоже еще не все. Другие тоже работали, кого на завод согнали. Но он - особенное дело. Он, подлец, добровольно печи им восстанавливал"); не то же ли самое представление о том, что "главное не люди, главное - металл", двигало неким инженером (в книге не говорится прямо о том, что это был именно Воробейный, хотя намёков для такого вывода сделано достаточно много), который выдал фашистам Тимофея Ершова (отца заглавных героев книги), вместе с ещё одним старым рабочим испортившего доменную печь ("Это на заводе история известная. Ершов да еще один старик им, немцам, печь закозлили, да так, что вовсе она остановилась и до прихода наших не пошла. А как было дело? Появились тут немцы. Печи им, ясное дело, наши оставили не на ходу, попортили маленько, особенно газовое хозяйство. Ну, принялись новоявленные владельцы восстанавливать. Кое-кто тут им помог из наших. Восстановили. А дело как не шло, так и не идет. Холодный чугун, да и все тут!.. Ну, не знаю, сколько металла с нашего завода Герман Геринг получил… Ерунду, в общем. Гестаповцы шныряют, вынюхивают, ничего вынюхать не могут. И не вынюхали бы. Опять кто-то из наших на след навел. Инженер какой-то").
Вообще, "положительный" директор Чибисов, - чтобы сразу с этим закончить, - это персонаж жутковатый. Как внешне: "Окна в кабинете были распахнуты, табачный дым после совещания быстро вытянуло, на его место входил знакомый, привычный кисловатый запах от доменных и мартеновских печей. Что там ни говори: не полезно, мол, вредно, отравляет организм и тому подобное, а любил Чибисов этот запах. Возвращаясь из отпуска, проведенного где-нибудь в Кисловодске или на берегу Черного моря, привыкнув за месяц к свежему горному или морскому воздуху, он - пусть иным это покажется странным и неправдоподобным - с величайшим удовольствием вдыхал запах металлургического производства. Запахло серой - значит, он дома. Своим знакомым, неметаллургам, он говорил: «Удивляетесь? Не верите? А почему же у вас сомнений нет в том, что черту приятен серный запах ада? Ах, для черта это родная стихия! Ну и для Чибисова это родная стихия»", - так и внутренне: "Нелепая штука: министерство за тысячи километров, а даже вот кадрами завода распоряжается. Ведь он-то, Чибисов, заводские кадры знает лучше, он знает их в лицо, в глаза, он видит их в труде, в жизни, в поведении; там, в министерстве, знают их больше по анкетам, а являются верховными вершителями всех заводских судеб (...) Ну, скажем, если нельзя всю ответственность за жизнь завода возложить полностью на него, на директора, кроме которого, кстати говоря, на заводе есть еще и партийная, и профсоюзная, и комсомольская организации, так что он не одинок и не бесконтролен, - но, допустим, нельзя ему одному доверить такое огромное хозяйство: увлечется, мол, загнет куда-либо - человек есть человек, - так ведь в городе существует горком партии, в области - обком партии, существуют горсовет и облсовет. Сидят там - если не все, то, во всяком случае в большинстве своем - умные, знающие, преданные народу люди. Они-то разве не способны проконтролировать деятельность директора Чибисова? (...) По Орлеанцеву получается, что для большей гибкости управления промышленностью надо еще больше дробить министерства, удваивать и утраивать их число. Конечно, это будет гибче, будет менее громоздко, но все равно останется сверхъестественная централизация, все равно директор будет спеленат и по рукам и по ногам"; понятно, что во времена хрущевских экономических упражнений с "децентрализацией" и созданием на местах "советов народного хозяйства" это воспринималось по-другому, - но сейчас-то, когда "крепкие хозяева" уже лет тридцать "несут всю ответственность" и никто их не "пеленает" (кроме разнообразной братвы, вынуждающей "делиться честно заработанным")... сейчас-то понятно, что внутри Чибисова завёлся капиталист, советскому директору захотелось стать "полноправным" хозяином"своего" завода. Его барские замашки по ходу действия проявляются в эпизоде с увольнением секретарши Зои... которая действительно совершила серьёзный проступок (о нём я расскажу потом, поскольку данный эпизод важен и для сюжета, и для понимания смысла произведения), вот только поведение Чибисова в связи с этим оказалось настолько неправильным, что даже самые "правильные" герои не выдержали: "Зои Петровны нет, - ответила Искра. - Директор ее грубо, по-свински уволил, просто даже выгнал, как старорежимный хозяйчик. Все возмущены". Тягостное впечатление, производимое этим образом, усиливается символическим сходством "птичьих" фамилий Чибисова и Воробейного (о присутствующем в книге "птичьем символизме" автор говорит почти прямо: "А почему ты так думаешь - полной цены этому не знаем? - спросил Дмитрий. - Потому и не пошли против своих грудь к груди, что всегда знали цену верности родной земле, родной семье… Ты нам лекцию не читай. Твоей науки мы не проходили и проходить не будем. Ты как птица воробей. В одной книге о нем читал, что он птица-космополит. Везде ему родной дом, где кормежка есть, где урвать кусок может").
История "положительного" первого секретаря горкома КПСС Горбачева, на первый взгляд, выглядит трагической: человек с не очень здоровым сердцем работает, не щадя себя, - и, в конце концов, "зарабатывает" инфаркт (поводом для него становится донос, написанный на партийца "уродом" Крутиличем), но пытается продолжить работу и, в итоге, подрывает своё здоровье окончательно, второй инфаркт сводит его в могилу: "Иван Горбачев, член партии большевиков с тысяча девятьсот восемнадцатого года, ничего уже не слышал. Одним человеком на земле в эту ночь стало меньше". Но если приглядеться... я не буду говорить общие слова о том, что партийцам едва ли стоило держать на ответственной должности человека с больным сердцем (состояние здоровья которого "прогрессивно" ухудшалось, что не являлось тайной), а работу вообще следует организовывать так, чтобы все дела получалось делать в рабочее время (с обязательным перерывом на обед): возможно, что в данном случае и подходящих людей не хватало, и организовать нормальные условия работы не было возможности. Но... читаешь вот это: "Лежа неподвижно на больничной койке, Горбачев пытался эту задолженность погасить. Анне Николаевне и Капе разрешали приходить и читать ему вслух, чтобы он не слишком перетруждал глаза. Он увлекся сочинениями Ленина. Он не просто читал, он вдумывался в каждую строку, в каждое слово. Многое открывалось для него заново, когда он ленинские страстные выводы сопоставлял с фактами современности. Он понял, что то, о чем говорят сегодня, - ревизионизм, не что иное, как давно разоблаченный Лениным оппортунизм", - и невозможно не смеяться... а когда узнаёшь, чем дело кончилось (что Горбачев так и не выкарабкался), так не получается уже и не ржать. Выходит, чтобы заставить "солдата Партии" увлечься сочинениями Ленина, - его надо уложить в больницу с инфарктом; получается, что пораскинуть мозгами "член партии большевиков с тысяч девятьсот восемнадцатого года" сподобился только перед самой смертью... а не будь "страшного человека" Крутилича и его "злобного, отвратительного" заявления, - так бы и продолжал "солдат Партии" работу по "разоблачению культа личности", делать которую указал Съезд Партии.
К слову, "подлец" Крутилич в своём "злобном" заявлении факты, конечно истолковал крайне превратно, - но не переврал. Например, в этом заявлении говорилось: "Знает ли областной комитет о том, что, выдавая свою дочь замуж, Горбачев устроил шикарную свадьбу со свистопляской до утра и что улицу, на которой происходила эта свадьба, специально по заданию Горбачева целый день расчищали от снега городские снегоочистители?", - и суть обвинения не расходилась с тем, что происходило "в действительности". Эту "шикарную свадьбу", - о которой стоит рассказать подробнее, поскольку так можно будет от "второстепенных главных героев" перейти, наконец, к заглавным, к трём братьям Ершовым и семье Ершовых вообще, - Горбачев устроил, конечно, не в одиночку... но в её устройстве принял самое живое участие, и городские снегоочистители, действительно, работали (не по заданию, но по вежливой просьбе первого секретаря горкома партии) в день празднества там, куда обычно не доезжали: "Субботним утром Горбачев звонил в горсовет председателю: «Слушай, Бобров. Ты улицу такую знаешь - Овражная?» - «Знаю, на то я и председатель. А что там случилось?» - «Запущенная улица, Бобров. Даже снег не чистят». - «А у нас много на каких улицах его не чистят, Иван Яковлевич. Снегоочистилок не хватает. Население обязываем самих чистить перед своими жилищами». - «Ну, а все-таки. Может быть, там где-нибудь рядом ходят твои машины, утюжки такие, треугольнички?» - «Ходят. По Долевой». - «Пусть завернут по дороге да разгребут маленько, а? Надо, надо. Потом объясню. Мероприятие одно. Пожалуйста, сделай, если это не противозаконно»".
"Мероприятием" была свадебная гулянка по случаю бракосочетания дочери Горбачева Капитолины-"Капы" (одного из немногих "положительных персонажей" романа, которые заслуживают сочувствия) и племянника братьев Ершовых Андрея. Сами молодые, уже к тому времени расписавшиеся в загсе, этой свадебной гулянки не хотели: "Как ни уговаривали родители Капу не спешить с замужеством, окончить сначала институт, она на своем настояла. Она настояла еще и на том, чтобы не было никакой свадьбы. «Это стыдный языческий обычай. Это бестактное вмешательство в личную жизнь. Орут «горько», а ты перед ними целуйся. Подмигивают, хихикают… какие-то намеки. Нет, этого мещанского позорища у нас не будет", - но "мудрые старшие" решили по-иному:
"Когда Горбачевы уже стояли одетые в передней, Платон Тимофеевич сказал:
- А свадьбу справить полагалось бы, а? Что же так - без веселья, без чарочки? Или по вашему положению запрещается это?
- Почему запрещается? - Горбачев засмеялся. - Это вы зря так, Платон Тимофеевич.
- За чем же дело стало?
- Да вот ведь дочка у нас такая. Упрямая, - сказала Анна Николаевна.
- Можно и переупрямить, - вставила Устиновна. - Слόва сказать не успеет, а уж тут и свадьба.
Именно она, эта многоопытная Устиновна, подсказала план, по которому в ближайший субботний вечер все родственники Андрея и Капы как бы невзначай сойдутся в старой мазанке и отпразднуют начало совместной жизни молодых.
- Ведь не то, что одна свадьба, - сказала рассудительно Устиновна, - а еще и то, что два семейства породнились. Уж теперь, как ни крути, а вы за нас, мы за вас - оба в ответе. Родня. Исстари так идет".
В дальнейшем Кочетов как бы иронизирует над "ортодоксальными" мечтами Капитолины, потерпевшими крах при столкновении с "живой жизнью": "Капа поняла, что языческий обычай, складывавшийся веками, оказался сильнее ее. Андрей стал нервничать, боялся, что Капа обидится, расстроится. «Что ж, Андрюша, - сказала она ему шепотом, улучив минутку, - будем терпеть. Ты не огорчайся. Постараемся делать вид, что мы всему этому дико рады. Пройдем через все испытания» (...) Капа могла не вскакивать со стула и ни за чем не бегать. Она старалась сидеть тихо и быть незаметной, радовалась тому, что никто не рассказывал глупые анекдоты о свадьбах, и очень надеялась на то, что «горько» кричать не будут. Но «горько» все-таки закричали. Начал муж Серафимы - капитан рудовоза. А там и пошло… Оказалось, что это не так уж и страшно - целоваться с Андреем на виду у всех. Немножко, правда, неудобно, что отец видит. Мама-то ничего, но отец, он стеснял", - вот только весь строй книги говорит о том, что не всё тут так просто... а если даже сам Кочетов относился к описанному скотству (мало того, что "старики" заставили молодых людей пройти через "старый обычай" против их воли, так ещё и один из "стариков", пусть и ненавязчиво, воспользовался-таки своим служебным положением в личных целях, дабы всё прошло "как надо") с "доброй иронией", - то в этом нам с Вами, товарищ Читатель, отнюдь не стоит брать с него пример. В 1957 году и писатель, и его будущие читатели вполне искренне полагали, что "не только наши потомки, а мы с вами, наше поколение советских людей будет жить при коммунизме", - а мы с Вами на собственной шкуре испытали, что это за "коммунизм", к которому уже вовсю двигалось тогдашнее советское общество; мы знаем, что вслед за "безобидными" старыми обычаями через некоторое время возвращается и многое другое, идущее исстари: безработица, угнетение человека человеком, звериная конкуренция "цивилизованных собственников"...
Увы, настройки «Живого журнала» не позволяют сказать всё сразу, потому - продолжение следует.