Годы великого вывиха #СССР #СоветскийСоюз #Оттепель #сталинизм #кино #культура #контрреволюция #50ые
Рассказ об обстоятельствах, сопутствовавших вхождению в жизнь советских людей фильма "Большая семья" (буржуазное телевидение, к слову, по сей день не даёт ему выйти из неё) следует, по-моему, опять начать с книги, которая стала для этого кинематографического произведения литературной основой.
Выход в 1952 году из печати романа Всеволода Кочетова "Журбины" стал в советской литературе значительным событием. Настолько, что и через четыре года, выступая на печально известном XX съезде КПСС (до "разоблачения культа личности" оставались считанные часы), великий Шолохов ставил Всеволода Анисимовича в пример всему советскому писательскому сообществу:
"Кто из писателей вошел как друг и близкий человек в какую-нибудь рабочую семью или семью инженера, новатора производства, партийного работника завода? Считанные единицы. Иначе Журбиных открыли бы в Москве значительно раньше, чем Кочетов в Ленинграде"
"Журбиных" многие читали, а люди, более-менее представлявшие, о чём книга, вообще составляли в Советском Союзе середины 50-ых годов прошлого века если не большинство, то очень значительную часть всего населения. Это следует учитывать для того, чтобы понять, какое влияние на советское общество оказал фильм во время самых первых его показов, в 1954 - 1955 годах.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что любое (даже самое посредственное) литературное произведение делит весь круг своих читателей на две неравные части: незначительное меньшинство, на которое книга, в силу тех или иных причин, оказывает особое воздействие, и подавляющее большинство, которое, в той или иной мере, принимает прочитанное к сведению (не более). В зависимости от того, насколько выдающейся является книга, её влияние на принимающих к сведению может быть более или менее сильным, - но общий расклад всегда будет таким. Для меня, например, роман "Журбины" имеет особое значение... но так получилось чисто случайно: это было первое художественное произведение, которое я прочитал после ознакомления с работами Ленина и Сталина (с которых началось моё знакомство с марксистской наукой об обществе вообще). Поэтому лично для меня фильм "Большая семья" является одним из тех самых портретов, сходных до отвратительности, о которых некогда говорил Чернышевский: "Что касается портретов, сходных до отвратительности, это надобно понимать так: всякая копия, для того, чтобы быть верною, должна передавать существенные черты подлинника; портрет, не передающий главных, выразительнейших черт лица, неверен; а когда мелочные подробности лица переданы при этом отчетливо, лицо на портрете выходит обезображенным, бессмысленным, мертвым -- как же ему не быть отвратительным?". Фильм явным (для меня) образом искажает главное, по сравнению с книгой... но, при этом, как бы ни в чём от книжной линии не отступает (из-за чего "ловить" сценаристов на искажениях становится труднее).
Например, в книге Катя Травникова сама ушла от своего "мужа" Вениамина Семеновича, - и в фильме, формально, есть об этом упоминание: Вениамин Семенович, "пойманный" инженером Скобелевым при своём бегстве из города, говорит ему, что "Катя вообще на днях ушла из дома", - вот только выглядит оно, как неуклюжее враньё бросившего сожительницу негодяя (или не совсем враньё, которое ничуть не лучше; может быть, в конце концов, имелось в виду, что Катя "на днях ушла из дома", допустим, в магазин, что её сожитель использовал, как возможность сбежать "без лишних объяснений"), жалкая попытка оправдать собственную подлость.
Ещё пример (сюжетная линия Кати в фильме слишком безобразна, чтобы не возвращаться к ней снова и снова).
В фильме Катя произносит монолог о том, что "был такой Герострат"... произносит, глядя непонятно куда, монолог, не связанный с сюжетом фильма вообще никак (и лишь дополнительно характеризующий Катю, как "романтическую дурочку"). В книге Катя тоже говорила о Герострате, вот только у этих её слов был смысл, чётко связанный с основным сюжетом:
"Катины мысли походили на мысли Алексея, но были они определенней.
- При виде этой мушки, - продолжала она, - я всегда думаю о том, как же человек должен жить, чтобы его короткие годы не пропадали зря? И ни до чего не могу додуматься. Потому что не знаю, что такое «зря» и что такое «не зря». А вы знаете, Алеша?
Алексей остановился, вытащил портсигар, закурил.
- Я, наверно, тоже не знаю, - сознался он. - Может быть, надо стать очень знаменитым, чтобы люди навсегда тебя запомнили?
- А что такое знаменитый? - Катя стояла перед ним и внимательно смотрела в его лицо. - Был Герострат, который сжег храм Артемиды в Эфесе. Были страшные короли-убийцы вроде Ричарда Третьего. Был Гитлер, он сжег уже не один храм, он людей сжигал в печах. Всех этих чудовищ человечество тоже запомнило навсегда. «Знаменитые»!
- Да, вы историю здо́рово знаете, - сказал Алексей с завистью. - Я не про таких знаменитостей, я про других… которые своими руками… своей работой…
- А вам, Алеша, очень бы хотелось стать знаменитым? - простодушно спросила Катя.
Алексею думалось, что он и так достаточно знаменит, и ему стало обидно: разве Катя об этом не знает или знает, да не хочет признавать его славы?"
("Журбины", Глава 2, Часть 4)
По сути дела, именно с этого разговора Алексей начинает пересматривать своё отношение к жизни, начинает разбираться в себе, - что, в конце концов, делает его новым человеком (как бы ни одним из первых людей коммунистического строя). Обращу ещё Ваше, товарищ Читатель, внимание, на то, что в фильме, в отличие от книги, Катя не упоминает о Гитлере... и вообще из фильма аккуратно вырезаны почти все отсылки ко временам Великой Отечественной войны (которыми книга испещрена), кроме вот, разве что, слов Алексея Журбина о том, что "война шла", из-за чего ему пришлось бросить учёбу и пойти на завод.
Такие вот мелочные подробности делают, повторюсь, фильм отвратительным лично для меня... и, предположу, делали его столь же отвратительным для тех весьма немногочисленных читателей, на которых роман "Журбины", по тем или иным причинам, оказал особое воздействие. Но для подавляющего большинства тогдашних советских людей, которые "Журбиных" приняли к сведению (приняли хорошо, сочувственно), значение этого "сходства до отвратительности", полагаю, было другим. За два года, с 1952-го по 1954-ый, многое произошло (о чём ниже), многое из прежнего уже позабылось, и происходившее на экране в "Большой семье" воспринималось первыми зрителями (их большинством) так, будто в книге как-то приблизительно так и было. Потом же... в жизнь советских людей всё глубже стало проникать телевидение, почтения к книге закономерным образом становилось меньше, и в следующих поколениях уже распространено было представление, что если фильм смотрели, книгу можно не читать (а в данном случае, тем более, старшие с готовностью подтверждали, что в книге как-то приблизительно так и было... и старших вполне можно было понять, потому что их главной задачей было заставить молодёжь освоить хотя бы школьную программу по литературе, а тут, понятно, уже совершенно не до какого-то Кочетова).
Пора уже, наверное, переходить к вопросу о том, кто же из трёх сценаристов фильма (Всеволод Кочетов, Сократ Кара-Демур, Иосиф Хейфиц) несёт большую ответственность за получившийся продукт... вот только переходить к нему мне совсем не хочется. Легче всего было бы обвинить Кару и Хейфица в том, что они "испортили хорошую книгу", - и, поскольку Кочетов единственный русский из всех троих, поболтать о том, что "русских людей обидели"... но этот путь - не для меня. И не только потому, что пойти по этому пути означало бы скатиться в русский национализм (в него можно было бы и не скатываться, на Кару и Хейфица можно было бы наклеить какие-то другие ярлыки), но и, прежде всего, потому, что у Кочетова я читал не только "Журбиных". Я читал ещё и, например, сборник его статей "Эстафета поколений", - и знаю, что Всеволод Анисимович, имеющий нынче довольно устойчивую репутацию "сталиниста", "сталинистом" был далеко не всегда. Ещё в 1962 году (!) он провозглашал: "XXII съезд окончательно очистил наши горизонты от всего антиленинского, порожденного в годы культа личности, от всего мрачного и затхлого, связанного с культом. Свежий ветер летит вдоль прямых дорог в будущее". На XX съезде КПСС его, как показано выше, хвалили, по итогам съезда избрали в ЦРК КПСС... соответственно, можно предположить, что Кочетов сам "испортил свою хорошую книгу", а Хейфиц и Кара лишь помогли ему в этом. Но и такое обвинение я выдвигать не собираюсь. Я вообще не собираюсь "судить" Кочетова, - нету у меня таких полномочий, зато есть понимание, что... идти против общего потока (возглавляемого "мудрыми вождями", которым оказала доверие масса рядовых активистов) тяжело даже сейчас, когда он представляет собой поток гнили и навоза; вдесятеро более тяжело было идти против него тогда, когда этот самый общий поток не только казался, но и, в определённой мере, был коммунистическим строительством. Кочетов совершил подвиг, пойдя против течения (а против него он пошёл уже тогда, когда "вошел как друг и близкий человек в рабочую семью", потому что уже тогда направление течения было другим), - и не мне судить его за то, что осанка его была при этом недостаточно прямой, а шаги недостаточно чёткими и быстрыми.
В том, что фильм "Большая семья" получился таким, каким получился, виновато, как мне кажется, время. Два года разделили выход "Журбиных" из печати и экранизацию романа, - но эти два года вместили в себя смерть Сталина и "Холодное лето". Мир, запечатлённый в "Журбиных", - мир, уже тянувшийся к полному коммунизму, - рухнул. Падение "архитектурных излишеств" было печальным, но, видимо, неизбежным следствием возникновения трещин в фундаменте здания. Едва народившийся "типаж" Алексеев Журбиных уже исчез, - и, быть может, не следует вообще винить за появление на экранах тех образов, которые там появились (вместо тех, которые должны были появиться), ни сценаристов, ни актеров. И фильм, и книга начинаются одной и той же сценой: "Вечером Первого мая, едва в репродукторах смолк праздничный гул московских пушек, участковый инспектор милиции Егоров услышал ружейную стрельбу", - но звуки выстрелов, источник которых поначалу непонятен, в 1954 году (после кровавой вакханалии "Холодного лета") воспринимались сидящими в городских и сельских кинотеатрах уже совсем не так, как они (и даже само напоминание о них) воспринимались в 1952-ом. От испуга сознание зрителей отключалось, и образы молодого рабочего, не могущего твёрдо стоять на ногах, и неуравновешенного старого рабочего, - повторю то, что сказал вчера, - входили прямо в подкорку.
В этом никто не был виноват... никто, кроме организаторов "Холодного лета" и последующих контрреволюционных мероприятий, увенчавшихся "разоблачением культа личности".
Выход в 1952 году из печати романа Всеволода Кочетова "Журбины" стал в советской литературе значительным событием. Настолько, что и через четыре года, выступая на печально известном XX съезде КПСС (до "разоблачения культа личности" оставались считанные часы), великий Шолохов ставил Всеволода Анисимовича в пример всему советскому писательскому сообществу:
"Кто из писателей вошел как друг и близкий человек в какую-нибудь рабочую семью или семью инженера, новатора производства, партийного работника завода? Считанные единицы. Иначе Журбиных открыли бы в Москве значительно раньше, чем Кочетов в Ленинграде"
"Журбиных" многие читали, а люди, более-менее представлявшие, о чём книга, вообще составляли в Советском Союзе середины 50-ых годов прошлого века если не большинство, то очень значительную часть всего населения. Это следует учитывать для того, чтобы понять, какое влияние на советское общество оказал фильм во время самых первых его показов, в 1954 - 1955 годах.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что любое (даже самое посредственное) литературное произведение делит весь круг своих читателей на две неравные части: незначительное меньшинство, на которое книга, в силу тех или иных причин, оказывает особое воздействие, и подавляющее большинство, которое, в той или иной мере, принимает прочитанное к сведению (не более). В зависимости от того, насколько выдающейся является книга, её влияние на принимающих к сведению может быть более или менее сильным, - но общий расклад всегда будет таким. Для меня, например, роман "Журбины" имеет особое значение... но так получилось чисто случайно: это было первое художественное произведение, которое я прочитал после ознакомления с работами Ленина и Сталина (с которых началось моё знакомство с марксистской наукой об обществе вообще). Поэтому лично для меня фильм "Большая семья" является одним из тех самых портретов, сходных до отвратительности, о которых некогда говорил Чернышевский: "Что касается портретов, сходных до отвратительности, это надобно понимать так: всякая копия, для того, чтобы быть верною, должна передавать существенные черты подлинника; портрет, не передающий главных, выразительнейших черт лица, неверен; а когда мелочные подробности лица переданы при этом отчетливо, лицо на портрете выходит обезображенным, бессмысленным, мертвым -- как же ему не быть отвратительным?". Фильм явным (для меня) образом искажает главное, по сравнению с книгой... но, при этом, как бы ни в чём от книжной линии не отступает (из-за чего "ловить" сценаристов на искажениях становится труднее).
Например, в книге Катя Травникова сама ушла от своего "мужа" Вениамина Семеновича, - и в фильме, формально, есть об этом упоминание: Вениамин Семенович, "пойманный" инженером Скобелевым при своём бегстве из города, говорит ему, что "Катя вообще на днях ушла из дома", - вот только выглядит оно, как неуклюжее враньё бросившего сожительницу негодяя (или не совсем враньё, которое ничуть не лучше; может быть, в конце концов, имелось в виду, что Катя "на днях ушла из дома", допустим, в магазин, что её сожитель использовал, как возможность сбежать "без лишних объяснений"), жалкая попытка оправдать собственную подлость.
Ещё пример (сюжетная линия Кати в фильме слишком безобразна, чтобы не возвращаться к ней снова и снова).
Click to viewВ фильме Катя произносит монолог о том, что "был такой Герострат"... произносит, глядя непонятно куда, монолог, не связанный с сюжетом фильма вообще никак (и лишь дополнительно характеризующий Катю, как "романтическую дурочку"). В книге Катя тоже говорила о Герострате, вот только у этих её слов был смысл, чётко связанный с основным сюжетом:
"Катины мысли походили на мысли Алексея, но были они определенней.
- При виде этой мушки, - продолжала она, - я всегда думаю о том, как же человек должен жить, чтобы его короткие годы не пропадали зря? И ни до чего не могу додуматься. Потому что не знаю, что такое «зря» и что такое «не зря». А вы знаете, Алеша?
Алексей остановился, вытащил портсигар, закурил.
- Я, наверно, тоже не знаю, - сознался он. - Может быть, надо стать очень знаменитым, чтобы люди навсегда тебя запомнили?
- А что такое знаменитый? - Катя стояла перед ним и внимательно смотрела в его лицо. - Был Герострат, который сжег храм Артемиды в Эфесе. Были страшные короли-убийцы вроде Ричарда Третьего. Был Гитлер, он сжег уже не один храм, он людей сжигал в печах. Всех этих чудовищ человечество тоже запомнило навсегда. «Знаменитые»!
- Да, вы историю здо́рово знаете, - сказал Алексей с завистью. - Я не про таких знаменитостей, я про других… которые своими руками… своей работой…
- А вам, Алеша, очень бы хотелось стать знаменитым? - простодушно спросила Катя.
Алексею думалось, что он и так достаточно знаменит, и ему стало обидно: разве Катя об этом не знает или знает, да не хочет признавать его славы?"
("Журбины", Глава 2, Часть 4)
По сути дела, именно с этого разговора Алексей начинает пересматривать своё отношение к жизни, начинает разбираться в себе, - что, в конце концов, делает его новым человеком (как бы ни одним из первых людей коммунистического строя). Обращу ещё Ваше, товарищ Читатель, внимание, на то, что в фильме, в отличие от книги, Катя не упоминает о Гитлере... и вообще из фильма аккуратно вырезаны почти все отсылки ко временам Великой Отечественной войны (которыми книга испещрена), кроме вот, разве что, слов Алексея Журбина о том, что "война шла", из-за чего ему пришлось бросить учёбу и пойти на завод.
Такие вот мелочные подробности делают, повторюсь, фильм отвратительным лично для меня... и, предположу, делали его столь же отвратительным для тех весьма немногочисленных читателей, на которых роман "Журбины", по тем или иным причинам, оказал особое воздействие. Но для подавляющего большинства тогдашних советских людей, которые "Журбиных" приняли к сведению (приняли хорошо, сочувственно), значение этого "сходства до отвратительности", полагаю, было другим. За два года, с 1952-го по 1954-ый, многое произошло (о чём ниже), многое из прежнего уже позабылось, и происходившее на экране в "Большой семье" воспринималось первыми зрителями (их большинством) так, будто в книге как-то приблизительно так и было. Потом же... в жизнь советских людей всё глубже стало проникать телевидение, почтения к книге закономерным образом становилось меньше, и в следующих поколениях уже распространено было представление, что если фильм смотрели, книгу можно не читать (а в данном случае, тем более, старшие с готовностью подтверждали, что в книге как-то приблизительно так и было... и старших вполне можно было понять, потому что их главной задачей было заставить молодёжь освоить хотя бы школьную программу по литературе, а тут, понятно, уже совершенно не до какого-то Кочетова).
Пора уже, наверное, переходить к вопросу о том, кто же из трёх сценаристов фильма (Всеволод Кочетов, Сократ Кара-Демур, Иосиф Хейфиц) несёт большую ответственность за получившийся продукт... вот только переходить к нему мне совсем не хочется. Легче всего было бы обвинить Кару и Хейфица в том, что они "испортили хорошую книгу", - и, поскольку Кочетов единственный русский из всех троих, поболтать о том, что "русских людей обидели"... но этот путь - не для меня. И не только потому, что пойти по этому пути означало бы скатиться в русский национализм (в него можно было бы и не скатываться, на Кару и Хейфица можно было бы наклеить какие-то другие ярлыки), но и, прежде всего, потому, что у Кочетова я читал не только "Журбиных". Я читал ещё и, например, сборник его статей "Эстафета поколений", - и знаю, что Всеволод Анисимович, имеющий нынче довольно устойчивую репутацию "сталиниста", "сталинистом" был далеко не всегда. Ещё в 1962 году (!) он провозглашал: "XXII съезд окончательно очистил наши горизонты от всего антиленинского, порожденного в годы культа личности, от всего мрачного и затхлого, связанного с культом. Свежий ветер летит вдоль прямых дорог в будущее". На XX съезде КПСС его, как показано выше, хвалили, по итогам съезда избрали в ЦРК КПСС... соответственно, можно предположить, что Кочетов сам "испортил свою хорошую книгу", а Хейфиц и Кара лишь помогли ему в этом. Но и такое обвинение я выдвигать не собираюсь. Я вообще не собираюсь "судить" Кочетова, - нету у меня таких полномочий, зато есть понимание, что... идти против общего потока (возглавляемого "мудрыми вождями", которым оказала доверие масса рядовых активистов) тяжело даже сейчас, когда он представляет собой поток гнили и навоза; вдесятеро более тяжело было идти против него тогда, когда этот самый общий поток не только казался, но и, в определённой мере, был коммунистическим строительством. Кочетов совершил подвиг, пойдя против течения (а против него он пошёл уже тогда, когда "вошел как друг и близкий человек в рабочую семью", потому что уже тогда направление течения было другим), - и не мне судить его за то, что осанка его была при этом недостаточно прямой, а шаги недостаточно чёткими и быстрыми.
В том, что фильм "Большая семья" получился таким, каким получился, виновато, как мне кажется, время. Два года разделили выход "Журбиных" из печати и экранизацию романа, - но эти два года вместили в себя смерть Сталина и "Холодное лето". Мир, запечатлённый в "Журбиных", - мир, уже тянувшийся к полному коммунизму, - рухнул. Падение "архитектурных излишеств" было печальным, но, видимо, неизбежным следствием возникновения трещин в фундаменте здания. Едва народившийся "типаж" Алексеев Журбиных уже исчез, - и, быть может, не следует вообще винить за появление на экранах тех образов, которые там появились (вместо тех, которые должны были появиться), ни сценаристов, ни актеров. И фильм, и книга начинаются одной и той же сценой: "Вечером Первого мая, едва в репродукторах смолк праздничный гул московских пушек, участковый инспектор милиции Егоров услышал ружейную стрельбу", - но звуки выстрелов, источник которых поначалу непонятен, в 1954 году (после кровавой вакханалии "Холодного лета") воспринимались сидящими в городских и сельских кинотеатрах уже совсем не так, как они (и даже само напоминание о них) воспринимались в 1952-ом. От испуга сознание зрителей отключалось, и образы молодого рабочего, не могущего твёрдо стоять на ногах, и неуравновешенного старого рабочего, - повторю то, что сказал вчера, - входили прямо в подкорку.
В этом никто не был виноват... никто, кроме организаторов "Холодного лета" и последующих контрреволюционных мероприятий, увенчавшихся "разоблачением культа личности".