Вы хотите как во Франции?
https://beloyar.livejournal.com/1241064.html
11 января 2020 Премьер Франции готов отложить пенсионную реформу из-за забастовок
https://ren.tv/news/v-mire/646829-premer-frantsii-gotov-otlozhit-rost-vozrasta-pensii-iz-za-zabastovok
P.S. Забавно (Диалектика - тады ее в качель) когда как бе критик Михал Ваныча постит нечто в стиле - прошу отнестись с понимаем
Ну понятно, ежели долго уходить от Genby, то придешь к нему прямо в лапы
Потому таки цитирую вновь, ибо для рф-читателя, не отягощенного чтением классики самое-то
Wednesday, December 27th, 2017 Мимолетное - переоткрывая философию ...
Автор открывает для себя философские глубины, но надо немного подковаться -
все уже давно описано около 2400 лет назад в
https://en.wikipedia.org/wiki/Gorgias_(dialogue)
Ну а для русскоязычных кратко-популярно откомментировано в книге
С.Платонов. После коммунизма. Книга, не предназначенная для печати
а еще конкретнее в разделе -
КНИГА ВТОРАЯ. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ КАПИТАЛИЗМ?
Часть 4. Размышления по поводу дискуссии Сократа с Калликлом
//некоторые выдержки//
Поначалу беседа развивается в русле, традиционном для ранних диалогов Платона.
Роковым пунктом, в котором беседа окончательно утрачивает невинность, становится вопрос о том, что хуже: чинить несправедливость или же терпеть ее. Здравый смысл в лице Пола, возмущаясь самой постановкой вопроса, ссылаясь на непосредственную очевидность и мнение всех присутствующих, провозглашает счастье тирана и жалкую ничтожность его жертв. Однако логика устами того же Пола (при известном содействии Сократа), ко всеобщему изумлению, с блеском доказывает противоположное.
Даже и в наши дни многие проводят всю свою жизнь, резвясь на лужайке видимости, не подозревая о том, что под ней таится пропасть сущности. На тех же, кто впервые в нее проваливается, это производит неизгладимое впечатление.
Раз противоречие вскрыто - оно непременно должно быть уничтожено. Иного обращения с ним в те времена (да зачастую и по сей день) никто себе не мыслил.
Неожиданно за это берется сохранивший присутствие духа Калликл. Калликл начинает с того, что просвещенные потомки квалифицировали бы как "методологическое введение". Он утверждает, что противоречие скрыто уже в самом понятии "несправедливого", и противопоставляет справедливость "по природе" справедливости "по обычаю".
Под естественной, природной справедливостью он понимает неограниченное господство сильного над слабым, неограниченную свободу сильного. Справедливость же по обычаю - это принцип социального равенства, который Калликл квалифицирует как заговор слабых и никчемных против сильного и достойнейшего. В этом, по его мнению, и заключается секрет диалектического фокуса, продемонстрированного Сократом: "Большею частью они противоречат друг другу, природа и обычай, и потому, если кто стыдится и не решается говорить, что думает, тот неизбежно впадает в противоречие. Ты это заметил и используешь, коварно играя словами: если с тобою говорят, имея в виду обычай, ты ставишь вопросы в согласии с природой, если собеседник рассуждает в согласии с природой, ты спрашиваешь, исходя из обычая".
А поскольку Калликла можно обвинить в чем угодно, но не в излишней стыдливости - он будет твердо отвечать, исходя только из природы, а не из обычая. Поэтому сократовский номер с ним не пройдет.
Таким образом, понятие справедливости в лучших кантовских традициях препарировано и разъято на две полярные половинки. Вместе с тем поляризуется и вся дальнейшая беседа, превращаясь, по существу, в развертывание двух противоположных идеалов образа жизни, их непримиримое столкновение, приводящее ко взаимному уничтожению.
"Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, - так вот тебе истина: роскошь, своеволие, свобода - в них и добродетель, и счастье (разумеется, если обстоятельства благоприятствуют), а все прочее, все ваши звонкие слова и противные природе условности - вздор ничтожный и никчемный!..
Что такое прекрасное и справедливое по природе, я скажу тебе сейчас со всей откровенностью: кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю своим желаниям, а не подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти в себе способность им служить (вот на что ему мужество и разум!), должен исполнять любое свое желание".
Какая же сила заставляет подавлять, обуздывать эти желания? Презренная толпа, сковывающая свободу человека цепями условностей! И разорвать эти цепи можно только поднявшись над толпой, провозглашает наш Калликл в истинно арийском духе. "Обычай объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпой, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо - когда лучший выше худшего и сильный выше слабого". Закон самой природы не совпадает "... с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных среди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и приручаем заклинаньями и ворожбою, внушая, что все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный природою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет в грязь наши писания, и волшебство, и чародейство, и все противные природе законы, и, воспрянув, явится перед нами владыкою, бывший наш раб, - вот тогда-то и просияет справедливость природы!"
Итак, по Калликлу, высшее благо и счастье - неограниченная свобода удовлетворения любых желаний. Природная справедливость заключается в том, что это благо достается сильнейшему, повелевающему толпой, - т.е. властителю. В чем же состоит специфическая сила, позволяющая обрести такую власть? Времена, когда для этого было достаточно большой дубины, уже прошли, а новые времена, когда специфическим средством для этого станет капитал, еще не наступили. Дело происходит в Афинах, городе-государстве свободных и равноправных граждан (рабовладельцев!). Борьба за власть здесь разворачивается на поприще Закона - в форме "состязаний" ораторов в народном собрании, в совете, в судах... Средством захвата власти оказывается форма деятельности афинского законодателя: знание рычагов государственного управления, психологии демоса, владение ораторским искусством. Поэтому совершенно не случайно афинским аристократам в отличие от персидской знати пришлось, отставив в сторону учителей фехтования, броситься в объятия высокооплачиваемых учителей мудрости типа софиста Горгия. Победа или поражение в народном собрании сплошь и рядом становились вопросами жизни и смерти, не говоря уже о потере имущества и изгнании.
В пылу полемики Калликл, сам того не замечая, совершает двойную подмену своего идеала. Сначала на эту роль был предложен аттический вариант "белокурой бестии" с его абсолютным благом - элитарной свободой. Этот романтический герой был вытеснен идеалом могущественного правителя, благо которого - неограниченная власть. Наконец, его сменил идеал прагматического политика - афинского государственного мужа. Для него уже ораторское искусство, т.е. "способность убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в народном собрании, да и во всяком ином собрании граждан" составляет "поистине величайшее благо, которое дает людям как свободу, так равно и власть над другими людьми... в своем городе". За этим стоит, как нетрудно догадаться, двукратная подмена цели-идеала средствами ее достижения.
Однако в беспощадном зеркале сократовской логики все эти три героя предстают в совершенно ином обличии.
"Сократ: То, что ты теперь высказываешь напрямик, думают и другие, но только держат про себя. И я прошу тебя - ни в коем случае не отступайся, чтобы действительно, по-настоящему выяснилось, как нужно жить. Скаже мне: ты утверждаешь, что желания нельзя подавлять, если человек хочет быть таким, каким должен быть, что надо давать им полную волю и всячески, всеми средствами им угождать?..
Калликл: Да, утверждаю...
Сократ: Но объясни мне, что примерно ты имеешь в виду: скажем, голод и утоление голода пищей?..
Калликл: Да, и все прочие желания, которые испытывает человек; если он может их исполнить и радуется этому, то он живет счастливо.
Сократ: Прекрасно, мой любезнейший! Продолжай, как начал, да смотри не смущайся. Впрочем, похоже, что и мне нельзя смущаться. Так вот, прежде всего, скажи мне, если кто страдает чесоткой и испытывает зуд, а чесаться может сколько угодно и на самом деле только и делает, что чешется, он живет счастливо?"
Сверхчеловек, абсолютно свободный в своих желаниях, очень скоро оказывается тривиальным сладострастником, рабом чесотки и любой иной животной страстишки.
Та же печальная участь постигает два "промежуточных" идеала.
Могущественный властитель оборачивается мрачным тираном, само бытие которого - "это нескончаемое зло, это значит вести жизнь разбойника. Подобный человек не может быть мил ни другим людям, ни богу, потому что он не способен к общению".
Идеал политика и государственного мужа превращается в беспринципного демагога, который сознательно угодничает перед толпой, ловко играя на ее низменных инстинктах, и которому, в сущности, глубоко чужда и безразлична сама мысль о благе народа. Мнение подобного представителя политической элиты о собственной исключительности - всего лишь жалкий самообман.
"Если же ты полагаешь, что хоть кто-нибудь в целом мире может выучить тебя искусству, которое даст тебе большую силу в городе, меж тем как ты отличен от всего общества, его правил и порядков, - в лучшую ли сторону или в худшую, все равно, - ты, по-моему, заблуждаешься, Калликл. Да потому, что не подражать надо, а уродиться таким же, как они...
Вот если кто сделает тебя точь-в-точь таким же, как они, тот и исполнит твое желание - выведет тебя в государственные мужи и ораторы. Ведь каждый радуется, когда слышит речи себе по нраву, а когда не по нраву - сердится. Или, может быть, ты хотел бы возразить, приятель? Что же именно, Калликл?"
Нордический образ государственного мужа, притязающий воплощать дистиллированную "справедливость-по-природе", рушится на глазах, испытав на себе силу презренного "обычая". Увы, Калликл не в силах промолвить ни слова в защиту своего поруганного идеала. Зато у него есть интересные соображения по поводу идеала "философского мужа", представленного Сократом.
Сам этот идеал воплощает собой все мыслимые достоинства и имеет лишь один недостаток: за последние 2,5 тысячи лет он в качестве социального феномена никогда, нигде и никем так и не был реализован. Подобно идеалу Калликла, его можно развернуть в иерархию трех портретов.
На абстрактно-индивидуальном уровне это мудрец, воплощающий главное благо -власть над собой: "воздержность, умение владеть собой, быть хозяином своих наслаждений и желаний".
На абстрактно-гуманистическом уровне перед нами предстает философ, благо которого - основанное на равенстве общение с себе подобными, возвышающее душу до идеала.
Наконец, на реальной социально-политической арене современных ему Афин - это суровый моралист-правдолюбец, борец за общественную справедливость, который, не стесняясь в выражениях, проповедует истину. Без ложной скромности Сократ заявляет: "Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать - единственный) подлинно занимаюсь искусством государственного управления и, единственный среди нынешних граждан, применяю это искусство к жизни". Владеющие этим подлинным искусством ораторы бескорыстны, они "постоянно держат в уме высшее благо и стремятся, чтобы граждане, внимая их речам, сделались как можно лучше..." В то время, как отношение к народу угодничающих перед ним беспринципных политиканов Сократ сравнивает с искусством кондитера, подрывающим здоровье, свою суровую проповедь высшего блага он уподобляет искусству врача, здоровье восстанавливающему: вместо сладкого пирожка граждане (во имя их же блага) получают очистительную клизму.
Но если Сократ доказал логическую несостоятельность идеала "государственного мужа", Калликл демонстрирует практическую несостоятельность идеала "мужа философского".
Естественным пределом самосовершенствования для мудреца, обуздывающего свои желания, должен стать "совершенномудрый", вообще не испытывающий никаких желаний. Калликл (а в его лице классическая античность) отвергает этот нежизненный, мертвый абсолют.
...............
Позиция неискушенного в концептуальном анализе Калликла, конечно же, уязвима: это демонстрирует хотя бы упомянутое сократовское сравнение второго образа жизни с "чесоткой". Но Калликл глубоко прав в одном: идеал жизни может быть только движением, процессом, но никак не статическим состоянием; в противном случае, пусть даже этот абсолют является и прекрасным, и благим, но это - идеал смерти.
И чем более конкретный "слой" сократовского идеала рассматривается, тем более предметной, жизненной, и при этом - уничтожающей становится критика Калликла.
..............
Бытие философа, которое протекает в возвышающих душу беседах с избранными и посвященными, на деле оказывается социальным "небытием", иллюзорным периферийным существованием в пресловутой башне из слоновой кости, одиноко возвышающейся в стороне от основного потока жизни.
Наконец, в реальной политической обстановке Афин нежизненность сократовского идеала приобретает предельно конкретный и зловещий для его обладателя смысл: следуя ему, он рискует поплатиться своей собственной жизнью.
................
* * *
Увы, ни один из двух полярных идеалов не выдержал лобового столкновения. И на их обломках приходится подвести первые неутешительные итоги.
Калликл, мужественно боровшийся с противоречием в понятии "справедливость", оказался бессилен перед противоречием в себе самом.
Та же доходящая до цинизма откровенность Калликла, которая избавила его от житейского лицемерия и попыток представить себя лучше, чем он есть на самом деле, одновременно не позволила ему изобразить себя одномерным негодяем. Сократовский идеал блага, в сущности, далеко не чужд Калликлу.
................
То, что vir bonus Калликл искренне считал своим общественным идеалом, оказывается на поверку гремучей смесью из двух несовместимых идеалов, каждый из которых, взятый по отдельности, способен вызвать лишь содрогание. Но это не вина Калликла, а проявление реальной двойственности той конкретной социально-экономической формы, в которой он живет. И поэтому противоречивый идеал Калликла, отражая противоречие самой жизни, является жизненным.
Положение Сократа неизмеримо трагичнее. Его идеал внешне лишен подобной раздвоенности. Но дело не столько в том, что он тем самым лишен жизненности, диалектического самодвижения, сколько в том, что взятый в целом он противоречит самой жизни, исторической реальности.
Калликл поставлен Сократом перед осознанной (с его помощью) необходимостью метаться между двумя несовместимыми "идеалами": свободой всевластного негодяя или прозябанием поборника равенства. Выбор Сократа иной: жизнь без идеала или смерть во имя идеала? Третьего ему не дано.
.................
* * *
Но что все это значит? Какой смысл и какую ценность имеет идеал, в соответствии с которым жить невозможно, более того, который с роковой неизбежностью заставляет умирать?
Сократ с Калликлом искали идеал жизни, а нашли идеал смерти. Собственно, сам Калликл не испытывал в этом ни малейшей потребности, поскольку, как и большинство людей, искренне считал, что жизненный идеал абсолютно очевиден, дан самой природой. Вступая в дискуссию, он всего лишь хотел разоблачить возмутительный софистический фокус Сократа, по которому выходило, что чинить несправедливость якобы хуже, чем ее терпеть.
Спасаясь от противоречия, Калликл увязает в нем все безнадежней. В отличие от своих экзистенциальных наследников, он как житель полиса не сомневается в том, что, каково бы ни было индивидуальное благо каждого, достичь его можно только в обществе и посредством общества. Однако социальная проекция идеала предательски двоится в его глазах на справедливость "по природе" и "по обычаю", на свободу и равенство. Умом бедняга Калликл понимает, что желательно бы выбрать позицию по одну сторону баррикад, да и зарождающееся классовое чутье недвусмысленно подсказывает - по какую именно. Но что-то в нем все время оказывается выше доводов рассудка и софиста Горгия, глубже аристократического самосознания, сильнее презрения к Сократу и ненависти к его логике... И это "что-то" громко вопиет и не желает раздваиваться.
Выходит, Калликл не зря стращал своего оппонента тяжкими последствиями, которые влечет за собой излишне серьезное отношение к философии. Философская зараза сыграла и с ним злую шутку: она не просто лишила его жизнь смысла - самое эту жизнь обратила в двусмысленность.
Увы, он был не последней жертвой. Свобода и равенство как две ипостаси общественного блага с тех пор упорно не желают ни брататься, ни размежевываться, и эта фатальная раздвоенность раскалывает фундамент любого из исторически известных общественных идеалов.
"Если попытаться определить, в чем состоит то наибольшее благо всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно сводится к двум главным вещам: свободе и равенству". А покуда отношения между этими "главными вещами" являются антагонистическими, набор мыслимых социальных идеалов оказывается удручающе невелик: либо разнузданный анархизм, либо казарменный коммунизм, либо, наконец, сомнительный компромисс, в рамках которого куцая свобода насильственно сочетается с урезанным равенством.
Этому отвечает еще более унылый набор гражданских "идеалов". Крайние из них вообще нежизненны, т.е. являются идеалами - "камикадзе": если бы Калликлу вздумалось с упорством и последовательностью Сократа воплощать в жизнь провозглашенный им идеал своеволия, можно не сомневаться, что сограждане помогли бы ему предстать перед Эаком еще быстрее, чем его оппоненту.
Коль скоро жрецы чистого идеала хотят жить, - они должны идти на компромиссы со своим божеством. Сократу следует не путать суд с философским диспутом и потрафить "природе" своих сограждан, поугодничать перед ними, вместо того, чтобы резать им в глаза правду-матку. Калликлу же, если он хочет уцелеть в борьбе за власть, придется уважить презренный "обычай", заняться благотворительной деятельностью и возлюбить хотя бы некоторую часть ближних, - что, впрочем, он прекрасно понимает.
...................
Отношения между полюсами идеала бывают и более изощренными: например, для предосудительных целей могут быть использованы похвальные средства, и наоборот. Так, борцы за собственную эгоистическую свободу могут выступать ярыми поборниками всеобщего равенства, а сторонники тотальной уравниловки - надевать маску освободителей.
...................
Итак, выясняется, что жить в соответствии с идеалом попросту невозможно. Причем совсем не потому, что идеал высок, а человек греховен. Просто так устроен сам идеал. Из спора Сократа с Калликлом выяснилось, что он представляет собой антагонистическое противоречие, причем ни от одной из составляющих его противоположностей избавиться невозможно.
Верхний слой этого противоречия - роковая антиномия свободы и равенства, или же, выражаясь Калликловым "штилем", справедливости-по-природе и справедливости-по-обычаю. Калликл открыл эту антиномию чистого разума за две тысячи лет до Канта и сам пал первой ее жертвой.
Что же делать? Антиномии еще как-то можно терпеть в качестве заморских диковин, покуда они касаются академических проблем типа конечности или бесконечности вселенной, но примириться с их вторжением в священную обитель "вечных вопросов" никак невозможно.
Идеал принципиально противоречив!! И эту истину получают в награду пытливые мужи, не желающие довольствоваться растительным существованием и решившие обзавестись компасом для плавания в бурном океане житейских вод!
Потому как человек и общество глубоко несовершенны.
Но одни как Михал Ваныч строют Вавилонские башни и Пирамиды для Вечности
А другие, поначитаннее в классике регулярно устраивают перетряски
P.S. Ну и "revenons à nos moutons".
Что таки делают почти все правители РИ-СССР-РФ почти 200 лет (окромя м.б. 1917-1943 годочков) - это построить некую идеальную систему ради нее убивая почти всякое движение (кроме м.б.ВПК)......