Л.В. Шапорина, из дневника 1953-1955
«Мама мне рассказывала о виленском докторе Стембо. Это был очень милый и внимательный еврей маленького роста, хороший доктор. Лечил он всех нас, лечил и папу в 1904 и <190>5 году [..] Д-р Стембо остался как-то у наших чай пить, разговорился о политике и, увлекшись, воскликнул: "Мы Россию с грязью смешаем!"
За границей одна пожилая дама, давно обруселая еврейка, рассказала мне, что в 16 лет она сбежала из дому, приняла православие и вышла замуж за русского. Ушла она из дому, рассталась со своей семьей навсегда, потому что ее в ужас приводила ненависть родных к России.
Надеялись ли они найти у нас родину или же надеялись поработить руский народ, порабощение которого представляется всем завоевателям, почему - неизвестно, плевым делом, о которое они все тут же вдребезги разбиваются.
Но злоба к «Декабристам» и всемерные иудейские усилия, чтобы не пропустить русскую национальную оперу, меня глубоко возмущают.
Почему наш XX век проходит под знаком звериной злобы и человеконенавистничества, дискриминации целых национальностей и классов (у нас интеллигенции), террора?»
(22 янв. 1953)
«Прослушала сообщение о смерти Сталина Центрального Комитета партии, Верховного Совета и Совета министров. Как у нас принято, «за упокой» не может кончаться ни одно выступление, даже некролог, так и это сообщение говорило не столько о заслугах Сталина, сколько о «великой коммунистической партии Советского Союза» и кончилось за здравие великой советской родины. Можно ли себе представить, чтобы француз воскликнул не «Vive la France», a «Vive ma patrie républiquaine»! Вот и я хочу дожить до того момента, когда Россия станет называться Россией, а советский народ (какая бессмыслица!) станет опять великим Русским народом».
(6 марта 1953)
«Когда я была в последний раз у А.П., говорила о пытках в тюрьмах, она рассказала следующее. У мужа ее сестры, Е.Л. Морозова, была замечательная коллекция марок, по количеству и качеству вторая в мире. После революции, поняв, что это слишком ценная и потому опасная собственность для частного лица, он предложил ее в дар Музею связи. Там отказались от такого подарка, якобы за неимением места. После этого [в 30-х] он был арестован и просидел больше года в тюрьме. Коллекция была конфискована и исчезла с горизонта. Было ему тогда 74 года.
Там, на допросе, он расписался в том, что он шпион любой нации, какой от него требовали. «Как ты мог это сделать, - спросила А.П., - ведь тебя могли расстрелять». А тот ответил: «Расстрел - это смерть сразу»; а он видел, в каком состоянии и виде возвращались с допроса его товарищи по камере. Пусть лучше расстреляют, чем бьют табуреткой по голове и ломаю ребра.
А К., придя в комнату следователя на допрос, увидал на полу лужу крови».
(12 апр. 1953)
«В газетах не пишут о Сталине, но только и твердят о Партии, о великой коммунистической партии, о том, что этот горний Иерусалим577 - коммунизм - не за горами. А я не вижу ни малейших признаков. Десятки миллионов невинных людей гниют в ссылке. Равенства нет даже на кладбищах. 6-го я была на Новодевичьем. Была вторая годовщина со смерти Татьяны Руфовны Златогоровой. Осенью там была комиссия в связи с уничтожением кладбища. Они оценивали, во что обойдется перенесение могил профессоров, ученых и великих людей. (Перенос памятника Некрасова обойдется в 25 000 рублей.) Отдельные же могилы «простых людей» будут уничтожены, если родные сами не перевезут прах на загородные кладбища».
(7 мая 1953)
«В середине июня Лениздат расторг со мной договор на перевод Жюль Верна, причем все было сделано абсолютно противозаконно [...] Было установлено, что все вещи, кроме моего перевода, требуют обработки, тогда как "Maitre du monde" должен быть переведен без отступлений от текста автора. В этой повести Жюль Верн ведет рассказ от имени полицейского инспектора, язык его несколько витиеватый и, во всяком случае, не похож на стиль других его произведений, я сравнивала с "Voyage a la Lune". Я так и переводила, стараясь выдержать этот стиль [...] Приезжаю, там нахожу Брандиса, он показывает мне те же четыре страницы, мелко исписанные над моими строчками карандашом, говорит, что редактировз мой перевод - это значит написать все заново, и расторгают со мно договор.
Спорить я не стала. И напрасно. Они брали меня «на арапа». Придя домой, я посмотрела его редактуру. Многое было даже безграмотно. Например вместо «деревня была _ближе_ к вулкану» Брандис пишет: приближенней. Одним словом - Бердичев.
Мы с Соней поехали к Толстым в Кавголово, и я захватила с собой проредактированные 4 страницы, чтобы показать Лозинскому. М.Л. попроил меня оставить ему и через неделю прислал разбор на 12 листах, не оставив камня на камне от всей этой белиберды.
Как выяснилось, мне надо было сразу же обратиться в охрану авторск прав, за июль (льготный месяц) перевести неоконченные 3 главы (которы я не успела перевести из-за мучительного домашнего положения) и пода в суд. Ничего этого я не сделала и не могла сделать, так как была совсе больна. А из Москвы писали, что сестра чуть не при смерти, и торопили мой приезд.
Второй раз меня съедают иудеи. 1) Шапиро, 2) Брандис с Будановой. Съели меня, как устрицу.
[...]
Теперь я узнала, что перевод был передан Доре Лившиц и Тетеревниковой. Лившиц я считаю лучшей переводчицей в Ленинграде. Взяток ей давать было незачем. Я объясняю поведение Брандиса таким образом: он плохо знает русский язык, я заметила, что русские обороты речи его пугают. Например, слова «почудилось», «на мой взгляд», «будь уж светло» он подчеркивает как недопустимые. Он решил, не будучи уверен ни в себе, ни во мне, обратиться к Доре.
[...]
Мой перевод Жюль Верна сейчас у Е.Г. Полонской. Она еще не все прочла, но по тому, что она просмотрела, ей непонятно отношение и придирки Брандиса. Очевидно, антирусизм. Или надо было дать ему взятку, когда он приходил ко мне?»
(10 и 18 окт. 1953, 2 ноября)
«Катастрофа с Лениздатом дает себя знать. Я теперь совершенно уверена, что Брандис ждал от меня взятки. Иначе ничем нельзя себе объяснить его поведение. Если бы он проредактировал или хотя бы прочел всю мою работу, хоть страниц двадцать, то можно было бы согласиться, что перевод плох. Но он проредактировал только те самые четыре страницы, которые перед этим корректировал М.Л. Лозинский! И он камня на камне не оставил от уже исправленного перевода. Подлец, и больше ничего».
(14 марта 1954)
«Летом же был опубликован приказ об уменьшении налогов колхозам, и вообще подняли шум вокруг хозяйственных вопросов. На мой взгляд, опоздали с этим исправлением ошибок. Опоздали на все 25 лет существования колхозов. Там никого не осталось. Раз уж в газетах пришлось сознаться, что скота в 1916 году было больше, чем теперь, на 4 1/2 миллиона голов, значит, плохо дело.
Что только не делалось для того, чтобы лишить колхозника возможности иметь собственную скотину. Было запрещено косить по канавам, в лесу, если заставали на месте преступления, осуждали на 5 лет. Все прирезывали своих коров. Наша молочница рассказывала, что фининспектор приходил всегда с обыском, нет ли скрытой скотины, ходил по хлевам и _хрюкал_ в надежде, что на это хрюканье отзовется спрятанный поросенок.
А [теперь] в колхозах пусто. Из университета, из всех учреждений отправляют на уборку картошки сейчас, в конце октября. Только что вернулся из колхоза на Карельском перешейке Ваня Канаев, студент-астроном. Он не только убирал картошку, он косил овес! Воображаю, что в этом овсе осталось, кроме соломы».
(18 окт. 1953)
«В последнем письме Лида писала, что подавала просьбу о снятии судимости. Ей ответили, что смогут пересмотреть ее дело в том только случае, если у нее есть близкие родственники, дочь, сын или сестра, которые взяли бы ее к себе! У Лиды погибли все: муж, брат Борис Павлович, Наташа. Сын умер уже давно, до их высылки.
А за что она была выслана 18 лет тому назад! Муж был когда-то офицером, а ее отец был профессором _императорской_ Академии художеств. Вот грехи этой семьи».
(20 ноября 1953)
«Анна Ахматова рассказывала мне, что сразу же после смерти Сталина вернули из ссылки певицу Русланову и ее мужа-генерала. Они были высланы за то, что вскоре после окончания войны устроили банкет в честь Жукова и она подняла тост за "Георгия Победоносца"».
(20 ноября 1953)
«Самое страшное сейчас - это чудовищное разложение молодежи. 6 ноября в 9 часов вечера на Большом проспекте Васильевского острова был убит студент 1-го курса Фомин, ученик Елены Ивановны Плен. Он шел с двумя товарищами, и внезапно на них набросилась целая банда подростков 17- 18 лет и начала их избивать. Студенты бросились бежать, двое успели скрыться, а Фомин упал, и его избили ножами так, что, когда пришли милиционеры, приехала карета «Скорой помощи», он скончался от потери крови, не доехав до больницы.
Ольга Андреевна рассказала случай с ее знакомыми. В одном доме жили юноша и девочка, оба учились в 10-м классе и дружили. Однажды юноша попросил свою подругу пойти с ним куда-то ночью и принести лопату. Она удивилась, но он, ничего не объясняя, настаивал на своей просьбе. Она передала все это матери, та сообщила милиции. В милиции сказали, чтобы девушка сделала все, как ее просили, а они будут следить.
Она пришла на свидание, юноша пришел с чемоданом, они отправились в какой-то двор, где была очень большая куча песку. Закопав чемодан в песок, они ушли. Милиционеры вырыли чемодан, который оказался набитым драгоценностями (был ограблен ювелирный магазин), и спрятались. Через некоторое время пришло семеро молодых людей за чемоданом, и их тут же сцапали.
Девушке на другой день была подброшена записка: «Тебе живой не бывать». Ее с матерью переселили в другой район - опять такая же записка.
У нас существуют пионеры, комсомол, т.е. коммунистический союз молодежи, - где же их влияние? Никакого. А подобных банд видимо-невидимо.
Наша молочница Софья Павловна Мустина рассказала, что в прошлом году старший сын ее стал приводить по субботам вдребезги пьяного товарища и оставлял у себя ночевать. И так каждую субботу и воскресенье этот пьянчуга ночевал то у них, то у другого товарища. Когда мать сердилась, сын ее успокаивал, говоря: «Не сердись, мама, это очень хороший парень, его надо поддержать». Оказалось, что этот юноша, кажется еще в эвакуации, попал в банду и изобрел такой способ, чтобы отстать от бандитов. Он пил и еще притворялся, усиливая впечатление, и таким образом добился того, что те его оставили как окончательно спившегося и потому бесполезного человека. Он никого не выдал, а теперь ничего не пьет, выучился прекрасно играть на баяне, работает и страшно благодарен своим товарищам за поддержку. «Ну, мать, - сказал он С.П., - если бы не твой Толя и Володя, был бы я погибшим человеком».
В доме 20 по Ковенскому переулку, где живет Елена Ивановна Плен, трое молодых людей, скорее подростков, отправились в Токсово, убили там женщину, ограбили, на вырученные от этой поживы деньги покутили, но скоро были арестованы. В квартире был обыск, взяты были те, у кого нашли украденные вещи. В доме говорят, что еще у кое-кого хранятся вещи убитой, но их не обнаружили».
(20 ноября 1953)
«Разложение молодежи невероятное. Эльза Вульф теперь работает уже не у подростков-преступников, где проработала 8 лет, а в спецшколе для детей, с которыми не могли справиться ни родители, ни школа. Она говорит, что преступники - это был детский сад по сравнению с этой шпаной. Она в ужасе. Надо будет ее расспросить подробно. Растление молодежи страшнее атомной бомбы.
Сын Дунаевского с товарищем изнасиловали девушку и убили ее. Решив выбросить убитую в Москву-реку, они повезли ее в машине, посадив, как живую, рядом с одним из них. На каком-то перекрестке пришлось остановиться, и милиционер обратил внимание на неестественную позу девушки - им дали по 25 лет. А я бы таких расстреливала».
(14 марта 1954)
«Разложение молодежи достигло такого высокого уровня, расцвело таким махровым цветом, что состоялся XII съезд комсомола и, вероятно, даны директивы подтянуть распустившихся хулиганов. Падчерица Ивана Яковлевича Раздольского оказалась членом воровской шайки, она, кажется, еще школы не кончила. По словам Ксении Кочуровой, были нажаты все кнопки, пущены в ход подкупы, лишь бы замять дело. Главарь шайки ее всячески выгораживал, сам получил 25 лет каторжных работ (очевидно, за «мокрое» дело, уголовным преступникам 25 лет дают только за убийство), а девица была оправдана.
Жила эта особа припеваючи, отчим - профессор, хорошо зарабатывав уж не меньше пяти тысяч, мать - врач, спекулирует мебелью. Что привело ее в шайку бандитов? Спорт?
Уголовники получают 25 лет за убийство. Арестованный в начале 53-го да известный профессор Вильгельм Адольфович Шаак, профессор-хирург, 70-летний старик, был приговорен к 25 годам тюрьмы (или лагеря!). В январе этого года его освободили, восстановили на работе и во всех правах».
(17 мая 1954)
«28 мая, в пятницу [...] была «встреча писателей с представителями милиции и уголовного розыска». То, что пришлось услыхат страшно до ужаса.
Первым выступил полковник Лукьянов. Он сообщил, что _70% преступлений совершаются молодежью до 25лет и 80% хулиганств!_ Желательно, чтобы общество, и в особенности писатели, пришли на помощь милиции. Затем начали выступать следователи и рассказывали о тех делах, которые им пришлось расследовать.
На Смоленском кладбище, если не ошибаюсь, в феврале или марте 54-го года сторожиха обнаружила на одной из могил перевязанный веревкой чемодан. Любопытно было посмотреть, что там находится. Развязала, открыла и увидала разрезанные части трупа. Ноги были в чулках. Головы и туловища не было. Побежала в милицию. Надо было опознать, кто убитый и кто убийца. Убита была женщина 54 лет, убийцей оказался ее сын. Костин 25 лет, человек вполне нормальный, нам показали его карточку.
У этих людей была отдельная квартира из двух комнат. Мать не ладила с невесткой, и, по-видимому, невестка-то и была инициаторшей убийства.
Отец, инвалид войны, лежал в больнице. Жену Костин отправил в Лугу к родным и в одиночестве расправился с матерью. Голову он сжег в печке, туловище отнес на какой-то пустырь - он водил туда следователя.
Другой следователь познакомил нас с подробностями дела «сына одной известного ленинградского художника». Он только раз обмолвился и произнес фамилию Вусковича, называя его все время сыном художника. Обнаружить убийцу пожилой женщины, жившей очень замкнуто и 1 вечерам никого не впускавшей в свою квартиру, было трудно и сложно. Сын убитой, капитан дальнего плавания, находился в Арктике, невестка жила отдельно. В квартире убитой нашли полный порядок и никаких улик, кроме половинки сломанной женской гребенки. Заподозрили невестку. Сын, прилетевший по вызову через два дня, не пытался отклонить этого подозрения, т.к. невестка с матерью не ладили.
Затем подозрения пали на приходившего к ней в тот вечер какого-то управдома. Почему затем заподозрили Вусковича, я не поняла. Или следователь это пропустил, или я не расслышала. Подробности следствия очень интересны, но на этом не стоит останавливаться. Вускович был совсем юн, его должны были через несколько дней призвать в армию. Его компания состояла из молодежи: рыжий парикмахер Меерович, Сашка Сёмова и Машка Корейская, девицы с несколькими судимостями в прошлом. Отец Вускович, театральный художник, давно уже бросил жену и жил с другой. (Теперь с Юнович.) Мать также была не на высоте. Убитая хорошо относилась к мальчику, он жил в одном доме с ней, двумя этажами выше. В день убийства он встретил ее во дворе и попросил разрешения прийти к ней вечером проститься (перед отъездом в армию) с любимой девушкой и товарищем. «Вы только приготовьте чай, а мы принесем пирожные». Вечером они пришли втроем, Вускович, Меерович и Сёмова. Девица была очень хорошо одета, с маленьким кожаным чемоданчиком, в котором находился молоток для вытаскивания гвоздей, с острыми концами. Девица, придя, помыла руки, и хозяйка нагнулась, чтобы открыть комод, достать ей полотенце. Сёмова подала молоток Вусковичу со словами: «Бей». «Не могу», - ответил он. Меерович тоже не решился, и Сёмова ударила женщину по голове. «Детки, что вы делаете?» - вскрикнула та и упала. Сёмова покрыла ее одеялом и начала избивать по голове.
Взяли они 2000 рублей денег, серьги, несколько гарнитуров белья и несколько плиток шоколада! Кутили в «Европейской», в «Астории». Корсунская с гарнитурами уехала в Ригу, а Вускович в Литву, где и были арестованы.
Другие следователи говорили о ловких мошенниках, один же о том, как осторожно надо вести следствие и не всегда верить кажущимся неопровержимыми уликам.
Объявили перерыв после рассказа о деле Вусковича. Я почувствовала себя совсем разбитой и не была в состоянии слушать дальше. Когда я вышла, у меня зуб на зуб не попадал, я дрожала, как в лихорадке. Увидала Неву, всю розовую, жемчужную. Думаю: пойду на набережную, погляжу, полюбуюсь, авось эта красота успокоит меня. Нисколько. Я даже не могла смотреть на воду. Повернулась и быстро пошла домой».
(1 июня 1954)
«пришла А.А. Ахматова, недавно приехавшая из Москвы. [...] Она долго сидела, много рассказывала, беседовали. Она ушла около 12. Умер в ссылке Н.Н. Пунин, еще в августе. Возможно ли хлопотать о возвращении, о снятии судимости, неизвестно. Кто-то из ее знакомых стал хлопотать о том, чтобы мать могла приехать к ним из Нижнего, где жила после лагеря, т.к. она была стара. Высшие инстанции ответили, чтобы они обратились в МВД, а там, оказывается, не получено никаких инструкций.
Я ей говорю: «Ягода оказался вредителем, Ежов также, а Берия уже обер-вредитель, изменник и т.д. Казалось бы, что простая логика требует пересмотра деятельности этих негодяев и возвращения миллионов невинных, сосланных ими. «Как на это посмотреть, - ответила Анна Андреевна. - Можно ведь и так поставить вопрос: Берия был предатель, и может быть, он смягчал судьбы своих приверженцев и давал десять лет, когда люди были достойны расстрела».
В 1938 году судили ее сына, Л.Н. Гумилева, и дали ему 10 лет ссылки. Анна Андреевна подала кассацию. Военный прокурор пересмотрел дело и нашел, что наказание слишком мягко. В то время следующей мерой наказания был расстрел. Целый месяц А.А. с ужасом в сердце ждала решения. Произошла какая-то смена властей, прокурор не то был снят, не то расстрелян и Гумилев получил 5 лет. Случайность».
(7 дек. 1953)
«Люди живут без руля и без ветрил и удивляются, почему такая преступность среди молодежи. Крупный юрист Травин рассказывал Софье Ион., что сейчас судят только молодежь, бывают страшные процессы, длящиеся по нескольку дней. Воровство, изнасилование, грабежи, убийства, юноши с пятнадцати лет «выступают на этом поприще».
У старшего поколения сохранились подсознательно буржуазные предрассудки: не убий и т.д. А что может удерживать молодежь от преступлений9?На мой взгляд, ничего.
Бога нет, греха нет. Этики нет никакой. Почему не вытащить бумажник из кармана соседа? Кто сказал, что этого нельзя делать?»
(20 окт. 1955)
«Клавдия жила в Детском, работала на какой-то фабрике вместе с Катей Богдановой, когда-то жившей у нас. С приближением немцев их эвакуировали в Ленинград. Первая зима была ужасна. Морозы начались рано. Работниц поселили в помещениях без печей. Воды не было. Начальству, коммунистам, рабочие сложили печи, но сколько работницы ни просили о том, чтобы им также поставили печи, начальство отказывало. Хотя и кирпич, и другие материалы были налицо. [...] Катю (она была партийная) глубоко возмущали все эти несправедливости, и, говорит Клавдия, «я ей, бывало, говорила: “А помнишь, как ты кричала на собраниях, что мы должны подписываться на заем не на сто процентов зарплаты, а на сто пятьдесят, двести. Вот теперь и смотри”». Катя не выдержала несправедливости, разочарование было слишком велико, и она повесилась.
Клавдия тоже побывала в своей деревне. Я их спросила, что они думают о новых льготах колхозникам и вернутся ли теперь люди в деревню. "Нет, добром не вернутся. Не верят. Вот вы живете в городе, вы заработаете хоть триста, хоть двести рублей, это ваше. Вы больны - у вас бюллетень. У вас отпускные, пенсия. В деревне, сколько ни работай, ничего не заработаешь. Ты летом заболел - это голодная смерть и тебе, и твоим детям. Никто тебе ничего не подаст. Нет, в деревню не вернутся".
За 25 лет на наших глазах произошел невиданный в мире героический «исход» целого класса с насиженных и обжитых веками мест, со _своей_ земли. "Земля и воля"... Кукиш получили. Их обманули, и они молча ушли. Это грандиозно. А теперь посылают мальчишек и девчонок "на освоение целинных и залежных земель". Насильственно отправляют в колхозы и МТС инженеров.
Что эти комсомольцы там сделают? Землю нужно знать. А эти комсомольцы с заводов, никогда земли не видавшие, что они смыслят?».
(24 янв. 1954)
«Все последнее время я мысленно сочиняла письмо Маленкову. Мне хотелось ему написать следующее: Берия казнен, его предшественников Ежова и Ягоду постигла та же участь. Все они оказались вредителями. Почему же дела их живы и апробированы тем самым правительством, которое их казнило? Почему не пересматривают дела миллионов сосланных, сидящих в лагерях или, после отбытия наказания, оставленных пожизненно в таких углах, куда и Макар телят не гонял?
Маргарита Константиновна на это мне ответила: «У вас есть сын, внуки, друзья, которым будет грустно, когда вас сошлют. Неужели _они_ и без вас этого не знают?»
И она рассказала мне, что когда она еще жила не то в Уфе, не то в Иванове, она приехала в Москву и, встретив у приятельницы ее большого друга, крупного коммуниста, рассказала ему все обстоятельства своего дела и просила совета, как хлопотать о снятии судимости.
На это он ей ответил: «Не думаю, чтобы это вам удалось. Вы _слишком ни в чем не виноваты_, чтобы пересматривать ваше дело».
Слишком ни в чем не виновата. А Е.М. Тагер, Е.Н. Розанова, Лида Брюллова, Евгения Павловна, Константин Константинович Тверской (Кузьмин-Караваев), все они слишком ни в чем не виноваты.
Сергей Радлов, ушедший с немцами, игравший у немцев, в общем предатель [вернее, изменник], уже отбыл свое наказание, выпущен и получил место режиссера в Минске [или Двинске]. Он слишком виноват, следовательно, его можно простить. А благородный, честнейший, чистый и бескорыстный К. К. Тверской погибает неведомо где и с 37-го года лишен права переписки!
Я готова иногда биться головой об стену».
(26 февр. 1954)
«4 апреля я послала поздравительную телеграмму Лиде Брюлловой. Поздравила ее и Елизавета Андреевна Новская. Через несколько дней она мне сообщила, что получила свою телеграмму обратно с уведомлением о смерти адресата. Боже мой, Боже мой, векую нас оставил. Более трагической судьбы я не знаю. Бедная, бедная Лида. Я с ней познакомилась в мастерской Александра Маковского, где мы обе начали учиться, ей, помнится, было 16 лет, мне 22. Маленькая, очень хорошенькая, с чудными большими карими глазами. Все ее любили. Большой, полный Тихов В.Г. прозвал ее "Мыша".
Потом я потеряла ее из виду, уехав в 1905 году в Италию, а в конце 1906 года в Париж [учиться]. Доходили слухи не очень веселые. Изредка случайно встречались. Замужество, дети, война, революция. Встречались опять, когда я с организованным мною Театром марионеток в 23-м году получила помещение в ТЮЗе. Насколько мне помнится, Лида уже работала там в это время. Она дружила с Елизаветой Ивановной Дмитриевой (Черубина де Габриак!), которая вместе с Маршаком инсценировала для нас «Жар-Птицу». Они обе жили в доме Гауша на Английской набережной, может быть, вместе [не помню], я у них бывала. Муж ее, Дмитрий Петрович Владимиров, высокий, стройный, красивый человек. Жили они, кажется, очень дружно. Сын Лиды умер от туберкулеза в начале 30-х годов, Наташа была очаровательная девочка. Об их высылке в 1935 году я подробно писала тогда же.
Известие о ее смерти меня потрясло. Такая вопиющая несправедливость. Вырвать из жизни хороших, порядочных людей ни за что ни про что, терзать в течение 19 лет, загубить целую прекрасную семью и говорить после этого о свободе, советской морали и приближении к коммунизму! Какая ложь, какое ханжество, какая мерзость и жестокость».
(18 апреля 1954)
«Сегодня утром ко мне зашла Т.Л. Михайлова, которая на днях едет в Мамлютку к сестре. Сестра ее - жена Михаила Некрасова. Он был арестован и умер в тюрьме «от разрыва сердца», очевидно, замученный пытками. Жена была также арестована и пробыла 8 лет в лагере. Ей было предъявлено обвинение в том, что она не донесла на мужа. Вернулась и жила в Луге. Взяли года 3 тому назад и выслали в Мамлютку, где она получила туберкулез. В комнатах и хибарах Мамлютки пол везде земляной. Летом от него страшная пыль. Пол у Елены Михайловны не ровный, а с такими ухабами, что можно себе ногу сломать. От мучительно грязной работы у Е.М. все концы пальцев в трещинах, она очень ослабела, постарела и изнемогает от непосильно тяжелой жизни. За что? А Молотов произносит возвышенно-гуманные речи на европейских собраниях, пересмотреть же дела миллионов невинных интеллигентов, замученных хуже всяких вьетнамовцев, недосуг.
В арестах после убийства Кирова весь упор был на уничтожение интеллигенции, лучшей ее части.».
(17 мая 1954)
«И о. Сергий, и о. Всеволод рассказали мне несколько случаев такого обращения...
молодой человек обратился к о. Всеволоду за советом, где бы ему переночевать. Тот оставил его у себя, и они проговорили всю ночь. Отец этого юноши рабочий, убежденный коммунист с давних пор, мать полном повиновении у отца. Когда сыну было лет 8, мать перебирала сво сундук и со дна вынула образок. Мальчик долго на него смотрел и заплакал. Он не понимал, чем вызваны эти слезы, но без слез он не мог смотреть образ.
Мать уложила его опять на дно сундука, заперла его и ключ спрятала.
Мальчик подобрал другой ключ, и когда никого не было дома, он вынимал образок, глядел на него и плакал. Потом опять прятал его на дно. Так пришел он к вере в Бога.
Он прекрасно учился, отлично кончил университет, но ввиду того, вышел из комсомола, получил назначение на Север, на Печору.
Как-то, будучи студентом, он приехал домой, и в воскресенье сказал родителям, что идет в церковь. Мать разахалась, отец, дескать, партийный, сын не должен ходить в церковь, но отец остановил ее: «Оставь, он молодой, учёный, он знает, что делает».
Отец однажды приехал к сыну в гости в Ленинград. В воскресенье сын пошел в церковь к кн. Владимиру. Когда он подошел после службы к образу, он увидел в стекле отражение своего отца. Они оба заплакали».
(27 августа 1954)
«ужасный жилищный вопрос принимает чудовищные размеры.
Муж с женой и ребенком живут в одной комнате. Жена с девочкой уезжает к матери на все лето. Муж заводит любовницу и поселяет ее в ту же комнату. Надо судиться. И только во второй инстанции любовницу выселяют.
В начале учебного года меня вызвали в школу, где при мне зав. учебной частью Марианна Александровна отчитывала Петю, нахватавшего двоек: «Как тебе не стыдно, у тебя все условия, чтобы хорошо учиться. Вот, смотри, Грибков. Их восемь человек в девятиметровой комнате. Мальчик может готовить уроки только под кроватью, там же он и спит». (В школе узнали об этом и разрешили готовить уроки в школе.)
Нина Меерсон - очень умный и хороший человек, я оценила ее во время блокады, мы вместе работали медсестрами на Моховой. Она ведет драматические кружки подростков в Доме промкооперации и занимается с этими детьми не только как режиссер, но и как педагог. Она заметила, что одна 13-летняя девочка, очень способная, хорошая, чистая девочка, неважно учится в школе. Она попробовала ее расспрашивать, но та отмалчивалась. Наконец однажды она расплакалась и призналась, что ей совершенно нет времени учить уроки. «Я могу учиться только часов с трех ночи, но я засыпаю, а у мамы больное сердце, она не всегда может меня разбудить в 6 часов. А вечером свет тушат в 9 часов, и пока все мужики со своих баб не слезут, зажигать свет нельзя!»
Живут 4 семьи в одной комнате.
Сколько преступлений, даже убийств происходит на этой почве. Половина судебных процессов по жилищным вопросам.
На суде до нашего дела разбиралось такое: мать жила с сыном в одна большой комнате. Это был не родной сын, а приемыш, усыновленный, когд ему было два года. Он женился. Невестка не поладила со свекровью, и ре-| шили обменять эту комнату на две, причем сын нашел для обмена себе хорошую комнату, а матери комнату в 12 метров без топки, в квартире без ванны. Мать подала в суд и заявила, что эта комната ей не подходит. Судей отказал. А проживала она в своей комнате 30 лет!»
(4 марта 1954)
«Была с Натальей Васильевной на докладе А.И. Клибан(Н ва в Пушкинском Доме... Клибанов в два срока пробыл 12 лет в концентрационном лагере. Осенью этого года, как-то вечером, его вызвали в контору и объявили, что он свободен и может уходить, не имеют права его задерживать. Лагерь был в 60 верстах от Норильска. Он еле упросил, чтобы ему разрешили остаться до утра. Ему показали бумагу, где было написано: _«Освобождается за отсутствием обвинения»_.
И вот, пробыв последний раз 7 лет в ужасающих условиях концентрационного лагеря с номером на спине и на колене, он сохранил всю силу духа, чтобы продолжать работу, от которой был насильственно отстранен в 47-м году».
(4 марта 1954)
«Россия и русские - это, конечно, страна и люди неограниченных возможностей. Но сколько же погибает. Сосланные тогда же писательницы Булгакова и Незнамова умерли в ссылке. Более бесправного и зверски жестокого режима, чем наш [в эпоху Сталина и Берия], представить себе нельзя. Выхватывают самых талантливых людей из жизни и швыряют за решетки лагерей, которыми покрыта вся страна. А остающиеся на "свободе"?!!... Бесправие, тупое и скользкое».
(4 апреля 1954)
«смысл жизни человечества. Constituire le maosin de son enfant. Мы этого смысла жизни лишены уже 38 лет. Отсюда деморализация.
В начале 20-х годов Оля Капустянская с разрешения властей реставрировала свой дом в Витебске, после чего дом у нее отобрали.
В прошлом, 54-м году, художник и фотограф Кириллов, ученик Остроумовой-Лебедевой, живущий в Печорах, выстроил себе небольшой каменный дом, проработав для этого всю жизнь. Он писал Анне Петровне об этом и звал ее приехать к нему на лето, когда дом будет готов. Кириллова обложили такими непосильными налогами, что пришлось отказаться от дома. Он хлопотал, ездил в Москву - ничего не помогло.
Наталия Васильевна Толстая, профессор Новотельнов, художник Баку лаев, Вивьен, Тиме, Качалов выстроили себе дома на Селигере. Когда нача лась война, при приближении немцев, наши войска сожгли все дачи, т.к. б приказ «великого и мудрого» Сталина все жечь и уничтожать перед прих дом немцев. Немцы не сожгли бы этих дач.
По той же причине в Ленинграде умерло 2 1/2 миллиона людей. Пропита нье наше вывезли, а что не вывезли - оставили без укрытия, все сгорело».
(21 апреля 1954)
«Хрущев вызвал Капицу и спросил, как он смотрит на положение науки в СССР. На это Капица ответил: знает ли Хрущев, почему вымерли плезиозавры и прочие доисторические животные? Они вымерли потому, что у них при огромном теле были крошечные мозги. Такая же участь может постигнуть и СССР, если будут продолжать зажимать науку».
(9 июня 1954)
«Взяла в библиотеке «Новый мир» за 55-й <год>. Статья в № 2: «Из истории создания романа АН. Толстого “Восемнадцатый год”». Примечания Ю. Крестинского. Примечание: «Писатель согласился только с одним замечанием Полонского и снял фразу об уничтожении боеспособных командиров солдатскими комитетами» (это мелким шрифтом). А Фрунзе, а Тухачевский? Сталин был бы рад уничтожить и Жукова.
"У меня это сказано вскользь, и в этом не выражена вся глубина происходившей на фронте трагедии, - писал Толстой".
Интересно бы выяснить, какой национальности были коноводы солдатских комитетов».
(18 августа 1955)
За границей одна пожилая дама, давно обруселая еврейка, рассказала мне, что в 16 лет она сбежала из дому, приняла православие и вышла замуж за русского. Ушла она из дому, рассталась со своей семьей навсегда, потому что ее в ужас приводила ненависть родных к России.
Надеялись ли они найти у нас родину или же надеялись поработить руский народ, порабощение которого представляется всем завоевателям, почему - неизвестно, плевым делом, о которое они все тут же вдребезги разбиваются.
Но злоба к «Декабристам» и всемерные иудейские усилия, чтобы не пропустить русскую национальную оперу, меня глубоко возмущают.
Почему наш XX век проходит под знаком звериной злобы и человеконенавистничества, дискриминации целых национальностей и классов (у нас интеллигенции), террора?»
(22 янв. 1953)
«Прослушала сообщение о смерти Сталина Центрального Комитета партии, Верховного Совета и Совета министров. Как у нас принято, «за упокой» не может кончаться ни одно выступление, даже некролог, так и это сообщение говорило не столько о заслугах Сталина, сколько о «великой коммунистической партии Советского Союза» и кончилось за здравие великой советской родины. Можно ли себе представить, чтобы француз воскликнул не «Vive la France», a «Vive ma patrie républiquaine»! Вот и я хочу дожить до того момента, когда Россия станет называться Россией, а советский народ (какая бессмыслица!) станет опять великим Русским народом».
(6 марта 1953)
«Когда я была в последний раз у А.П., говорила о пытках в тюрьмах, она рассказала следующее. У мужа ее сестры, Е.Л. Морозова, была замечательная коллекция марок, по количеству и качеству вторая в мире. После революции, поняв, что это слишком ценная и потому опасная собственность для частного лица, он предложил ее в дар Музею связи. Там отказались от такого подарка, якобы за неимением места. После этого [в 30-х] он был арестован и просидел больше года в тюрьме. Коллекция была конфискована и исчезла с горизонта. Было ему тогда 74 года.
Там, на допросе, он расписался в том, что он шпион любой нации, какой от него требовали. «Как ты мог это сделать, - спросила А.П., - ведь тебя могли расстрелять». А тот ответил: «Расстрел - это смерть сразу»; а он видел, в каком состоянии и виде возвращались с допроса его товарищи по камере. Пусть лучше расстреляют, чем бьют табуреткой по голове и ломаю ребра.
А К., придя в комнату следователя на допрос, увидал на полу лужу крови».
(12 апр. 1953)
«В газетах не пишут о Сталине, но только и твердят о Партии, о великой коммунистической партии, о том, что этот горний Иерусалим577 - коммунизм - не за горами. А я не вижу ни малейших признаков. Десятки миллионов невинных людей гниют в ссылке. Равенства нет даже на кладбищах. 6-го я была на Новодевичьем. Была вторая годовщина со смерти Татьяны Руфовны Златогоровой. Осенью там была комиссия в связи с уничтожением кладбища. Они оценивали, во что обойдется перенесение могил профессоров, ученых и великих людей. (Перенос памятника Некрасова обойдется в 25 000 рублей.) Отдельные же могилы «простых людей» будут уничтожены, если родные сами не перевезут прах на загородные кладбища».
(7 мая 1953)
«В середине июня Лениздат расторг со мной договор на перевод Жюль Верна, причем все было сделано абсолютно противозаконно [...] Было установлено, что все вещи, кроме моего перевода, требуют обработки, тогда как "Maitre du monde" должен быть переведен без отступлений от текста автора. В этой повести Жюль Верн ведет рассказ от имени полицейского инспектора, язык его несколько витиеватый и, во всяком случае, не похож на стиль других его произведений, я сравнивала с "Voyage a la Lune". Я так и переводила, стараясь выдержать этот стиль [...] Приезжаю, там нахожу Брандиса, он показывает мне те же четыре страницы, мелко исписанные над моими строчками карандашом, говорит, что редактировз мой перевод - это значит написать все заново, и расторгают со мно договор.
Спорить я не стала. И напрасно. Они брали меня «на арапа». Придя домой, я посмотрела его редактуру. Многое было даже безграмотно. Например вместо «деревня была _ближе_ к вулкану» Брандис пишет: приближенней. Одним словом - Бердичев.
Мы с Соней поехали к Толстым в Кавголово, и я захватила с собой проредактированные 4 страницы, чтобы показать Лозинскому. М.Л. попроил меня оставить ему и через неделю прислал разбор на 12 листах, не оставив камня на камне от всей этой белиберды.
Как выяснилось, мне надо было сразу же обратиться в охрану авторск прав, за июль (льготный месяц) перевести неоконченные 3 главы (которы я не успела перевести из-за мучительного домашнего положения) и пода в суд. Ничего этого я не сделала и не могла сделать, так как была совсе больна. А из Москвы писали, что сестра чуть не при смерти, и торопили мой приезд.
Второй раз меня съедают иудеи. 1) Шапиро, 2) Брандис с Будановой. Съели меня, как устрицу.
[...]
Теперь я узнала, что перевод был передан Доре Лившиц и Тетеревниковой. Лившиц я считаю лучшей переводчицей в Ленинграде. Взяток ей давать было незачем. Я объясняю поведение Брандиса таким образом: он плохо знает русский язык, я заметила, что русские обороты речи его пугают. Например, слова «почудилось», «на мой взгляд», «будь уж светло» он подчеркивает как недопустимые. Он решил, не будучи уверен ни в себе, ни во мне, обратиться к Доре.
[...]
Мой перевод Жюль Верна сейчас у Е.Г. Полонской. Она еще не все прочла, но по тому, что она просмотрела, ей непонятно отношение и придирки Брандиса. Очевидно, антирусизм. Или надо было дать ему взятку, когда он приходил ко мне?»
(10 и 18 окт. 1953, 2 ноября)
«Катастрофа с Лениздатом дает себя знать. Я теперь совершенно уверена, что Брандис ждал от меня взятки. Иначе ничем нельзя себе объяснить его поведение. Если бы он проредактировал или хотя бы прочел всю мою работу, хоть страниц двадцать, то можно было бы согласиться, что перевод плох. Но он проредактировал только те самые четыре страницы, которые перед этим корректировал М.Л. Лозинский! И он камня на камне не оставил от уже исправленного перевода. Подлец, и больше ничего».
(14 марта 1954)
«Летом же был опубликован приказ об уменьшении налогов колхозам, и вообще подняли шум вокруг хозяйственных вопросов. На мой взгляд, опоздали с этим исправлением ошибок. Опоздали на все 25 лет существования колхозов. Там никого не осталось. Раз уж в газетах пришлось сознаться, что скота в 1916 году было больше, чем теперь, на 4 1/2 миллиона голов, значит, плохо дело.
Что только не делалось для того, чтобы лишить колхозника возможности иметь собственную скотину. Было запрещено косить по канавам, в лесу, если заставали на месте преступления, осуждали на 5 лет. Все прирезывали своих коров. Наша молочница рассказывала, что фининспектор приходил всегда с обыском, нет ли скрытой скотины, ходил по хлевам и _хрюкал_ в надежде, что на это хрюканье отзовется спрятанный поросенок.
А [теперь] в колхозах пусто. Из университета, из всех учреждений отправляют на уборку картошки сейчас, в конце октября. Только что вернулся из колхоза на Карельском перешейке Ваня Канаев, студент-астроном. Он не только убирал картошку, он косил овес! Воображаю, что в этом овсе осталось, кроме соломы».
(18 окт. 1953)
«В последнем письме Лида писала, что подавала просьбу о снятии судимости. Ей ответили, что смогут пересмотреть ее дело в том только случае, если у нее есть близкие родственники, дочь, сын или сестра, которые взяли бы ее к себе! У Лиды погибли все: муж, брат Борис Павлович, Наташа. Сын умер уже давно, до их высылки.
А за что она была выслана 18 лет тому назад! Муж был когда-то офицером, а ее отец был профессором _императорской_ Академии художеств. Вот грехи этой семьи».
(20 ноября 1953)
«Анна Ахматова рассказывала мне, что сразу же после смерти Сталина вернули из ссылки певицу Русланову и ее мужа-генерала. Они были высланы за то, что вскоре после окончания войны устроили банкет в честь Жукова и она подняла тост за "Георгия Победоносца"».
(20 ноября 1953)
«Самое страшное сейчас - это чудовищное разложение молодежи. 6 ноября в 9 часов вечера на Большом проспекте Васильевского острова был убит студент 1-го курса Фомин, ученик Елены Ивановны Плен. Он шел с двумя товарищами, и внезапно на них набросилась целая банда подростков 17- 18 лет и начала их избивать. Студенты бросились бежать, двое успели скрыться, а Фомин упал, и его избили ножами так, что, когда пришли милиционеры, приехала карета «Скорой помощи», он скончался от потери крови, не доехав до больницы.
Ольга Андреевна рассказала случай с ее знакомыми. В одном доме жили юноша и девочка, оба учились в 10-м классе и дружили. Однажды юноша попросил свою подругу пойти с ним куда-то ночью и принести лопату. Она удивилась, но он, ничего не объясняя, настаивал на своей просьбе. Она передала все это матери, та сообщила милиции. В милиции сказали, чтобы девушка сделала все, как ее просили, а они будут следить.
Она пришла на свидание, юноша пришел с чемоданом, они отправились в какой-то двор, где была очень большая куча песку. Закопав чемодан в песок, они ушли. Милиционеры вырыли чемодан, который оказался набитым драгоценностями (был ограблен ювелирный магазин), и спрятались. Через некоторое время пришло семеро молодых людей за чемоданом, и их тут же сцапали.
Девушке на другой день была подброшена записка: «Тебе живой не бывать». Ее с матерью переселили в другой район - опять такая же записка.
У нас существуют пионеры, комсомол, т.е. коммунистический союз молодежи, - где же их влияние? Никакого. А подобных банд видимо-невидимо.
Наша молочница Софья Павловна Мустина рассказала, что в прошлом году старший сын ее стал приводить по субботам вдребезги пьяного товарища и оставлял у себя ночевать. И так каждую субботу и воскресенье этот пьянчуга ночевал то у них, то у другого товарища. Когда мать сердилась, сын ее успокаивал, говоря: «Не сердись, мама, это очень хороший парень, его надо поддержать». Оказалось, что этот юноша, кажется еще в эвакуации, попал в банду и изобрел такой способ, чтобы отстать от бандитов. Он пил и еще притворялся, усиливая впечатление, и таким образом добился того, что те его оставили как окончательно спившегося и потому бесполезного человека. Он никого не выдал, а теперь ничего не пьет, выучился прекрасно играть на баяне, работает и страшно благодарен своим товарищам за поддержку. «Ну, мать, - сказал он С.П., - если бы не твой Толя и Володя, был бы я погибшим человеком».
В доме 20 по Ковенскому переулку, где живет Елена Ивановна Плен, трое молодых людей, скорее подростков, отправились в Токсово, убили там женщину, ограбили, на вырученные от этой поживы деньги покутили, но скоро были арестованы. В квартире был обыск, взяты были те, у кого нашли украденные вещи. В доме говорят, что еще у кое-кого хранятся вещи убитой, но их не обнаружили».
(20 ноября 1953)
«Разложение молодежи невероятное. Эльза Вульф теперь работает уже не у подростков-преступников, где проработала 8 лет, а в спецшколе для детей, с которыми не могли справиться ни родители, ни школа. Она говорит, что преступники - это был детский сад по сравнению с этой шпаной. Она в ужасе. Надо будет ее расспросить подробно. Растление молодежи страшнее атомной бомбы.
Сын Дунаевского с товарищем изнасиловали девушку и убили ее. Решив выбросить убитую в Москву-реку, они повезли ее в машине, посадив, как живую, рядом с одним из них. На каком-то перекрестке пришлось остановиться, и милиционер обратил внимание на неестественную позу девушки - им дали по 25 лет. А я бы таких расстреливала».
(14 марта 1954)
«Разложение молодежи достигло такого высокого уровня, расцвело таким махровым цветом, что состоялся XII съезд комсомола и, вероятно, даны директивы подтянуть распустившихся хулиганов. Падчерица Ивана Яковлевича Раздольского оказалась членом воровской шайки, она, кажется, еще школы не кончила. По словам Ксении Кочуровой, были нажаты все кнопки, пущены в ход подкупы, лишь бы замять дело. Главарь шайки ее всячески выгораживал, сам получил 25 лет каторжных работ (очевидно, за «мокрое» дело, уголовным преступникам 25 лет дают только за убийство), а девица была оправдана.
Жила эта особа припеваючи, отчим - профессор, хорошо зарабатывав уж не меньше пяти тысяч, мать - врач, спекулирует мебелью. Что привело ее в шайку бандитов? Спорт?
Уголовники получают 25 лет за убийство. Арестованный в начале 53-го да известный профессор Вильгельм Адольфович Шаак, профессор-хирург, 70-летний старик, был приговорен к 25 годам тюрьмы (или лагеря!). В январе этого года его освободили, восстановили на работе и во всех правах».
(17 мая 1954)
«28 мая, в пятницу [...] была «встреча писателей с представителями милиции и уголовного розыска». То, что пришлось услыхат страшно до ужаса.
Первым выступил полковник Лукьянов. Он сообщил, что _70% преступлений совершаются молодежью до 25лет и 80% хулиганств!_ Желательно, чтобы общество, и в особенности писатели, пришли на помощь милиции. Затем начали выступать следователи и рассказывали о тех делах, которые им пришлось расследовать.
На Смоленском кладбище, если не ошибаюсь, в феврале или марте 54-го года сторожиха обнаружила на одной из могил перевязанный веревкой чемодан. Любопытно было посмотреть, что там находится. Развязала, открыла и увидала разрезанные части трупа. Ноги были в чулках. Головы и туловища не было. Побежала в милицию. Надо было опознать, кто убитый и кто убийца. Убита была женщина 54 лет, убийцей оказался ее сын. Костин 25 лет, человек вполне нормальный, нам показали его карточку.
У этих людей была отдельная квартира из двух комнат. Мать не ладила с невесткой, и, по-видимому, невестка-то и была инициаторшей убийства.
Отец, инвалид войны, лежал в больнице. Жену Костин отправил в Лугу к родным и в одиночестве расправился с матерью. Голову он сжег в печке, туловище отнес на какой-то пустырь - он водил туда следователя.
Другой следователь познакомил нас с подробностями дела «сына одной известного ленинградского художника». Он только раз обмолвился и произнес фамилию Вусковича, называя его все время сыном художника. Обнаружить убийцу пожилой женщины, жившей очень замкнуто и 1 вечерам никого не впускавшей в свою квартиру, было трудно и сложно. Сын убитой, капитан дальнего плавания, находился в Арктике, невестка жила отдельно. В квартире убитой нашли полный порядок и никаких улик, кроме половинки сломанной женской гребенки. Заподозрили невестку. Сын, прилетевший по вызову через два дня, не пытался отклонить этого подозрения, т.к. невестка с матерью не ладили.
Затем подозрения пали на приходившего к ней в тот вечер какого-то управдома. Почему затем заподозрили Вусковича, я не поняла. Или следователь это пропустил, или я не расслышала. Подробности следствия очень интересны, но на этом не стоит останавливаться. Вускович был совсем юн, его должны были через несколько дней призвать в армию. Его компания состояла из молодежи: рыжий парикмахер Меерович, Сашка Сёмова и Машка Корейская, девицы с несколькими судимостями в прошлом. Отец Вускович, театральный художник, давно уже бросил жену и жил с другой. (Теперь с Юнович.) Мать также была не на высоте. Убитая хорошо относилась к мальчику, он жил в одном доме с ней, двумя этажами выше. В день убийства он встретил ее во дворе и попросил разрешения прийти к ней вечером проститься (перед отъездом в армию) с любимой девушкой и товарищем. «Вы только приготовьте чай, а мы принесем пирожные». Вечером они пришли втроем, Вускович, Меерович и Сёмова. Девица была очень хорошо одета, с маленьким кожаным чемоданчиком, в котором находился молоток для вытаскивания гвоздей, с острыми концами. Девица, придя, помыла руки, и хозяйка нагнулась, чтобы открыть комод, достать ей полотенце. Сёмова подала молоток Вусковичу со словами: «Бей». «Не могу», - ответил он. Меерович тоже не решился, и Сёмова ударила женщину по голове. «Детки, что вы делаете?» - вскрикнула та и упала. Сёмова покрыла ее одеялом и начала избивать по голове.
Взяли они 2000 рублей денег, серьги, несколько гарнитуров белья и несколько плиток шоколада! Кутили в «Европейской», в «Астории». Корсунская с гарнитурами уехала в Ригу, а Вускович в Литву, где и были арестованы.
Другие следователи говорили о ловких мошенниках, один же о том, как осторожно надо вести следствие и не всегда верить кажущимся неопровержимыми уликам.
Объявили перерыв после рассказа о деле Вусковича. Я почувствовала себя совсем разбитой и не была в состоянии слушать дальше. Когда я вышла, у меня зуб на зуб не попадал, я дрожала, как в лихорадке. Увидала Неву, всю розовую, жемчужную. Думаю: пойду на набережную, погляжу, полюбуюсь, авось эта красота успокоит меня. Нисколько. Я даже не могла смотреть на воду. Повернулась и быстро пошла домой».
(1 июня 1954)
«пришла А.А. Ахматова, недавно приехавшая из Москвы. [...] Она долго сидела, много рассказывала, беседовали. Она ушла около 12. Умер в ссылке Н.Н. Пунин, еще в августе. Возможно ли хлопотать о возвращении, о снятии судимости, неизвестно. Кто-то из ее знакомых стал хлопотать о том, чтобы мать могла приехать к ним из Нижнего, где жила после лагеря, т.к. она была стара. Высшие инстанции ответили, чтобы они обратились в МВД, а там, оказывается, не получено никаких инструкций.
Я ей говорю: «Ягода оказался вредителем, Ежов также, а Берия уже обер-вредитель, изменник и т.д. Казалось бы, что простая логика требует пересмотра деятельности этих негодяев и возвращения миллионов невинных, сосланных ими. «Как на это посмотреть, - ответила Анна Андреевна. - Можно ведь и так поставить вопрос: Берия был предатель, и может быть, он смягчал судьбы своих приверженцев и давал десять лет, когда люди были достойны расстрела».
В 1938 году судили ее сына, Л.Н. Гумилева, и дали ему 10 лет ссылки. Анна Андреевна подала кассацию. Военный прокурор пересмотрел дело и нашел, что наказание слишком мягко. В то время следующей мерой наказания был расстрел. Целый месяц А.А. с ужасом в сердце ждала решения. Произошла какая-то смена властей, прокурор не то был снят, не то расстрелян и Гумилев получил 5 лет. Случайность».
(7 дек. 1953)
«Люди живут без руля и без ветрил и удивляются, почему такая преступность среди молодежи. Крупный юрист Травин рассказывал Софье Ион., что сейчас судят только молодежь, бывают страшные процессы, длящиеся по нескольку дней. Воровство, изнасилование, грабежи, убийства, юноши с пятнадцати лет «выступают на этом поприще».
У старшего поколения сохранились подсознательно буржуазные предрассудки: не убий и т.д. А что может удерживать молодежь от преступлений9?На мой взгляд, ничего.
Бога нет, греха нет. Этики нет никакой. Почему не вытащить бумажник из кармана соседа? Кто сказал, что этого нельзя делать?»
(20 окт. 1955)
«Клавдия жила в Детском, работала на какой-то фабрике вместе с Катей Богдановой, когда-то жившей у нас. С приближением немцев их эвакуировали в Ленинград. Первая зима была ужасна. Морозы начались рано. Работниц поселили в помещениях без печей. Воды не было. Начальству, коммунистам, рабочие сложили печи, но сколько работницы ни просили о том, чтобы им также поставили печи, начальство отказывало. Хотя и кирпич, и другие материалы были налицо. [...] Катю (она была партийная) глубоко возмущали все эти несправедливости, и, говорит Клавдия, «я ей, бывало, говорила: “А помнишь, как ты кричала на собраниях, что мы должны подписываться на заем не на сто процентов зарплаты, а на сто пятьдесят, двести. Вот теперь и смотри”». Катя не выдержала несправедливости, разочарование было слишком велико, и она повесилась.
Клавдия тоже побывала в своей деревне. Я их спросила, что они думают о новых льготах колхозникам и вернутся ли теперь люди в деревню. "Нет, добром не вернутся. Не верят. Вот вы живете в городе, вы заработаете хоть триста, хоть двести рублей, это ваше. Вы больны - у вас бюллетень. У вас отпускные, пенсия. В деревне, сколько ни работай, ничего не заработаешь. Ты летом заболел - это голодная смерть и тебе, и твоим детям. Никто тебе ничего не подаст. Нет, в деревню не вернутся".
За 25 лет на наших глазах произошел невиданный в мире героический «исход» целого класса с насиженных и обжитых веками мест, со _своей_ земли. "Земля и воля"... Кукиш получили. Их обманули, и они молча ушли. Это грандиозно. А теперь посылают мальчишек и девчонок "на освоение целинных и залежных земель". Насильственно отправляют в колхозы и МТС инженеров.
Что эти комсомольцы там сделают? Землю нужно знать. А эти комсомольцы с заводов, никогда земли не видавшие, что они смыслят?».
(24 янв. 1954)
«Все последнее время я мысленно сочиняла письмо Маленкову. Мне хотелось ему написать следующее: Берия казнен, его предшественников Ежова и Ягоду постигла та же участь. Все они оказались вредителями. Почему же дела их живы и апробированы тем самым правительством, которое их казнило? Почему не пересматривают дела миллионов сосланных, сидящих в лагерях или, после отбытия наказания, оставленных пожизненно в таких углах, куда и Макар телят не гонял?
Маргарита Константиновна на это мне ответила: «У вас есть сын, внуки, друзья, которым будет грустно, когда вас сошлют. Неужели _они_ и без вас этого не знают?»
И она рассказала мне, что когда она еще жила не то в Уфе, не то в Иванове, она приехала в Москву и, встретив у приятельницы ее большого друга, крупного коммуниста, рассказала ему все обстоятельства своего дела и просила совета, как хлопотать о снятии судимости.
На это он ей ответил: «Не думаю, чтобы это вам удалось. Вы _слишком ни в чем не виноваты_, чтобы пересматривать ваше дело».
Слишком ни в чем не виновата. А Е.М. Тагер, Е.Н. Розанова, Лида Брюллова, Евгения Павловна, Константин Константинович Тверской (Кузьмин-Караваев), все они слишком ни в чем не виноваты.
Сергей Радлов, ушедший с немцами, игравший у немцев, в общем предатель [вернее, изменник], уже отбыл свое наказание, выпущен и получил место режиссера в Минске [или Двинске]. Он слишком виноват, следовательно, его можно простить. А благородный, честнейший, чистый и бескорыстный К. К. Тверской погибает неведомо где и с 37-го года лишен права переписки!
Я готова иногда биться головой об стену».
(26 февр. 1954)
«4 апреля я послала поздравительную телеграмму Лиде Брюлловой. Поздравила ее и Елизавета Андреевна Новская. Через несколько дней она мне сообщила, что получила свою телеграмму обратно с уведомлением о смерти адресата. Боже мой, Боже мой, векую нас оставил. Более трагической судьбы я не знаю. Бедная, бедная Лида. Я с ней познакомилась в мастерской Александра Маковского, где мы обе начали учиться, ей, помнится, было 16 лет, мне 22. Маленькая, очень хорошенькая, с чудными большими карими глазами. Все ее любили. Большой, полный Тихов В.Г. прозвал ее "Мыша".
Потом я потеряла ее из виду, уехав в 1905 году в Италию, а в конце 1906 года в Париж [учиться]. Доходили слухи не очень веселые. Изредка случайно встречались. Замужество, дети, война, революция. Встречались опять, когда я с организованным мною Театром марионеток в 23-м году получила помещение в ТЮЗе. Насколько мне помнится, Лида уже работала там в это время. Она дружила с Елизаветой Ивановной Дмитриевой (Черубина де Габриак!), которая вместе с Маршаком инсценировала для нас «Жар-Птицу». Они обе жили в доме Гауша на Английской набережной, может быть, вместе [не помню], я у них бывала. Муж ее, Дмитрий Петрович Владимиров, высокий, стройный, красивый человек. Жили они, кажется, очень дружно. Сын Лиды умер от туберкулеза в начале 30-х годов, Наташа была очаровательная девочка. Об их высылке в 1935 году я подробно писала тогда же.
Известие о ее смерти меня потрясло. Такая вопиющая несправедливость. Вырвать из жизни хороших, порядочных людей ни за что ни про что, терзать в течение 19 лет, загубить целую прекрасную семью и говорить после этого о свободе, советской морали и приближении к коммунизму! Какая ложь, какое ханжество, какая мерзость и жестокость».
(18 апреля 1954)
«Сегодня утром ко мне зашла Т.Л. Михайлова, которая на днях едет в Мамлютку к сестре. Сестра ее - жена Михаила Некрасова. Он был арестован и умер в тюрьме «от разрыва сердца», очевидно, замученный пытками. Жена была также арестована и пробыла 8 лет в лагере. Ей было предъявлено обвинение в том, что она не донесла на мужа. Вернулась и жила в Луге. Взяли года 3 тому назад и выслали в Мамлютку, где она получила туберкулез. В комнатах и хибарах Мамлютки пол везде земляной. Летом от него страшная пыль. Пол у Елены Михайловны не ровный, а с такими ухабами, что можно себе ногу сломать. От мучительно грязной работы у Е.М. все концы пальцев в трещинах, она очень ослабела, постарела и изнемогает от непосильно тяжелой жизни. За что? А Молотов произносит возвышенно-гуманные речи на европейских собраниях, пересмотреть же дела миллионов невинных интеллигентов, замученных хуже всяких вьетнамовцев, недосуг.
В арестах после убийства Кирова весь упор был на уничтожение интеллигенции, лучшей ее части.».
(17 мая 1954)
«И о. Сергий, и о. Всеволод рассказали мне несколько случаев такого обращения...
молодой человек обратился к о. Всеволоду за советом, где бы ему переночевать. Тот оставил его у себя, и они проговорили всю ночь. Отец этого юноши рабочий, убежденный коммунист с давних пор, мать полном повиновении у отца. Когда сыну было лет 8, мать перебирала сво сундук и со дна вынула образок. Мальчик долго на него смотрел и заплакал. Он не понимал, чем вызваны эти слезы, но без слез он не мог смотреть образ.
Мать уложила его опять на дно сундука, заперла его и ключ спрятала.
Мальчик подобрал другой ключ, и когда никого не было дома, он вынимал образок, глядел на него и плакал. Потом опять прятал его на дно. Так пришел он к вере в Бога.
Он прекрасно учился, отлично кончил университет, но ввиду того, вышел из комсомола, получил назначение на Север, на Печору.
Как-то, будучи студентом, он приехал домой, и в воскресенье сказал родителям, что идет в церковь. Мать разахалась, отец, дескать, партийный, сын не должен ходить в церковь, но отец остановил ее: «Оставь, он молодой, учёный, он знает, что делает».
Отец однажды приехал к сыну в гости в Ленинград. В воскресенье сын пошел в церковь к кн. Владимиру. Когда он подошел после службы к образу, он увидел в стекле отражение своего отца. Они оба заплакали».
(27 августа 1954)
«ужасный жилищный вопрос принимает чудовищные размеры.
Муж с женой и ребенком живут в одной комнате. Жена с девочкой уезжает к матери на все лето. Муж заводит любовницу и поселяет ее в ту же комнату. Надо судиться. И только во второй инстанции любовницу выселяют.
В начале учебного года меня вызвали в школу, где при мне зав. учебной частью Марианна Александровна отчитывала Петю, нахватавшего двоек: «Как тебе не стыдно, у тебя все условия, чтобы хорошо учиться. Вот, смотри, Грибков. Их восемь человек в девятиметровой комнате. Мальчик может готовить уроки только под кроватью, там же он и спит». (В школе узнали об этом и разрешили готовить уроки в школе.)
Нина Меерсон - очень умный и хороший человек, я оценила ее во время блокады, мы вместе работали медсестрами на Моховой. Она ведет драматические кружки подростков в Доме промкооперации и занимается с этими детьми не только как режиссер, но и как педагог. Она заметила, что одна 13-летняя девочка, очень способная, хорошая, чистая девочка, неважно учится в школе. Она попробовала ее расспрашивать, но та отмалчивалась. Наконец однажды она расплакалась и призналась, что ей совершенно нет времени учить уроки. «Я могу учиться только часов с трех ночи, но я засыпаю, а у мамы больное сердце, она не всегда может меня разбудить в 6 часов. А вечером свет тушат в 9 часов, и пока все мужики со своих баб не слезут, зажигать свет нельзя!»
Живут 4 семьи в одной комнате.
Сколько преступлений, даже убийств происходит на этой почве. Половина судебных процессов по жилищным вопросам.
На суде до нашего дела разбиралось такое: мать жила с сыном в одна большой комнате. Это был не родной сын, а приемыш, усыновленный, когд ему было два года. Он женился. Невестка не поладила со свекровью, и ре-| шили обменять эту комнату на две, причем сын нашел для обмена себе хорошую комнату, а матери комнату в 12 метров без топки, в квартире без ванны. Мать подала в суд и заявила, что эта комната ей не подходит. Судей отказал. А проживала она в своей комнате 30 лет!»
(4 марта 1954)
«Была с Натальей Васильевной на докладе А.И. Клибан(Н ва в Пушкинском Доме... Клибанов в два срока пробыл 12 лет в концентрационном лагере. Осенью этого года, как-то вечером, его вызвали в контору и объявили, что он свободен и может уходить, не имеют права его задерживать. Лагерь был в 60 верстах от Норильска. Он еле упросил, чтобы ему разрешили остаться до утра. Ему показали бумагу, где было написано: _«Освобождается за отсутствием обвинения»_.
И вот, пробыв последний раз 7 лет в ужасающих условиях концентрационного лагеря с номером на спине и на колене, он сохранил всю силу духа, чтобы продолжать работу, от которой был насильственно отстранен в 47-м году».
(4 марта 1954)
«Россия и русские - это, конечно, страна и люди неограниченных возможностей. Но сколько же погибает. Сосланные тогда же писательницы Булгакова и Незнамова умерли в ссылке. Более бесправного и зверски жестокого режима, чем наш [в эпоху Сталина и Берия], представить себе нельзя. Выхватывают самых талантливых людей из жизни и швыряют за решетки лагерей, которыми покрыта вся страна. А остающиеся на "свободе"?!!... Бесправие, тупое и скользкое».
(4 апреля 1954)
«смысл жизни человечества. Constituire le maosin de son enfant. Мы этого смысла жизни лишены уже 38 лет. Отсюда деморализация.
В начале 20-х годов Оля Капустянская с разрешения властей реставрировала свой дом в Витебске, после чего дом у нее отобрали.
В прошлом, 54-м году, художник и фотограф Кириллов, ученик Остроумовой-Лебедевой, живущий в Печорах, выстроил себе небольшой каменный дом, проработав для этого всю жизнь. Он писал Анне Петровне об этом и звал ее приехать к нему на лето, когда дом будет готов. Кириллова обложили такими непосильными налогами, что пришлось отказаться от дома. Он хлопотал, ездил в Москву - ничего не помогло.
Наталия Васильевна Толстая, профессор Новотельнов, художник Баку лаев, Вивьен, Тиме, Качалов выстроили себе дома на Селигере. Когда нача лась война, при приближении немцев, наши войска сожгли все дачи, т.к. б приказ «великого и мудрого» Сталина все жечь и уничтожать перед прих дом немцев. Немцы не сожгли бы этих дач.
По той же причине в Ленинграде умерло 2 1/2 миллиона людей. Пропита нье наше вывезли, а что не вывезли - оставили без укрытия, все сгорело».
(21 апреля 1954)
«Хрущев вызвал Капицу и спросил, как он смотрит на положение науки в СССР. На это Капица ответил: знает ли Хрущев, почему вымерли плезиозавры и прочие доисторические животные? Они вымерли потому, что у них при огромном теле были крошечные мозги. Такая же участь может постигнуть и СССР, если будут продолжать зажимать науку».
(9 июня 1954)
«Взяла в библиотеке «Новый мир» за 55-й <год>. Статья в № 2: «Из истории создания романа АН. Толстого “Восемнадцатый год”». Примечания Ю. Крестинского. Примечание: «Писатель согласился только с одним замечанием Полонского и снял фразу об уничтожении боеспособных командиров солдатскими комитетами» (это мелким шрифтом). А Фрунзе, а Тухачевский? Сталин был бы рад уничтожить и Жукова.
"У меня это сказано вскользь, и в этом не выражена вся глубина происходившей на фронте трагедии, - писал Толстой".
Интересно бы выяснить, какой национальности были коноводы солдатских комитетов».
(18 августа 1955)