Л.В. Шапорина, из дневника 1956-1964
«Сейчас просмотрела прекрасное чешское издание «Прага» с бесчисленным количеством великолепных фотографий города, и у меня сердце сжалось до боли. Люди чтят свою культуру, религию, искусство, родину, а мы - злополучные Иваны, не помнящие родства, потеряли даже свое исконное имя. Что сделали с старой Москвой, с ее церквами и башнями?!
Верочка Колпакова, архитектор, как-то сказала мне: «Высотные дома заменяют в силуэте города церкви и колокольни». Заменят! Как же.
А храмы Ярославля, церкви Пскова, Михайловский златоверхий монастырь? Что говорить!
И моя вера в Россию пошатнулась. Прекраснодушный Хрущев говорит сладкие речи, а ему в ответ «гром аплодисментов» и ни одного живого слова. И за 38 лет ни одного живого слова. И 70% преступлений совершает молодежь до 15 лет. Как же ей их не совершать.
Больно».
(24 янв. 1956)
«Разорвалась бомба! Наши управители разоблачили Сталина!!
[...]
Хрущев говорит, что, уезжая после заседания ЦК, они не знали, везут ли их домой или в застенок. На мой взгляд, покаяние так покаяние. Надо было встать на колени и возопить, поклонившись на три стороны: "Простите нас, православные, что, за свою шкуру устрашась, отдали вас диким зверям на растерзание. Простите нас, православные, что мы слова нс вымолвили, когда вас миллионами высылали да расстреливали, отдавали всякой сволочи на поругание, большого страха на нас нагнал чудесный грузин, онемели от страха, ушами прохлопали".
Но они не бьют себя в грудь и прощения не просят. Сваливают вину на умершего, и дело с концом.
Это проще всего. И будет наша директория продолжать править нами по-прежнему, не слыша ни слова порицания и правды.
[...]
Вся эта комедия бестактна и неприлична.
Только что обыватель немного успокоился, остался очень доволен их внешней политикой и стал забывать о прошлом. А теперь обыватель потрясен: кому же верить? Тридцать лет вы нам твердили с утра до ночи: великий, премудрый, гениальный стратег, величайший полководец, корифей науки, добрейший, милейший... и вдруг оказалось все наоборот. Почему я должен вам верить, никто же за вас не поручится.
А дети, молодежь: «Вперед мы идем и с пути не свернем, потому что мы Сталина имя в сердцах своих несем. За родину, за Сталина» и т.д («Марш нахимовцев»).
Нехорошо. Сами себе могилу роют. Нехорошо и неумно. Вся та же унтер-офицерская вдова.
Но та секла себя камерным образом, а это сечение в мировом масштабе. Неужели они этого не понимают, считают, что обеляют себя, выправляют партийную линию, чтобы скорее прыгнуть в коммунистический рай? Дурачки.
Пришла сегодня молочница Софья Павловна. «Я, - говорит, - совсем расстроена. Кому же верить?»
А Запад скажет: 38 лет вы нас уверяли, что у вас свободнейшая страна в мире, а оказывается, что у вас лагеря не хуже гитлеровских, с той разницей, что там глумились над врагами, а вы уничтожали своих».
(10 марта 1956)
«На днях у меня была Анна Андреевна... Рассказала, что был в Москве писатель Макарьев. Был арестован, сослан. Вера Инбер ходила с подписным листом по соседям его жены и дочери с требованием о выселении семьи врага народа. Он реабилитирован, дочь уже замужем и всем рассказывает о гражданском патриотизме Веры Инбер.
"Инженеры душ!"»
(23 окт. 1956)
«Что говорят и как острят.
"Что такое социализм? - Еврейская теория, грузинская практика и российское долготерпение"».
(4 дек. 1956)
«Надо записать стихи Ильи Сельвинского, которые осенью привезла Е.М. Тагер <...>.
Последние стихи - страшные.
[...]
Мы привыкли за 39 лет слышать и видеть чудовищные проявления деспотизма, но у наших правнуков волосы будут шевелиться на голове, читая о нашем преддверии к коммунизму, предбаннике к той Badestube, как называли немцы свои газовые душегубки, о которых мне рассказывал Н.Н. Колпаков».
(5 дек. 1956)
«Вот они - чудовищные условия жизни, созданные советской властью, созданные презрением к обывателю, к человеку. Можно ли так жить? Нельзя. Вчера в газетах опубликован новый правительственный сюрприз. С 58-го года прекратят тиражи по займам на 20-25 лет! Банкроты злополучные! У бедной Ольги Андреевны на 15 000 облигаций. Ей 55 лет. Выброшены в навоз. Она ежегодно получала займов на полторы ставки. Следовательно, полтора месяца в году работала бесплатно.
[...]
Газета сегодня полна хвалебных гимнов новому «предложению» Хрущева. Везде митинги, все в восторге. Вот до чего въелась во всех трусость, страх. Не поднимется ни одного голоса, чтобы высказать общее возмущение.
Завод "Светлана", по слухам, подал заявление, что не подпишется на новый заем.
Какое банкротство нашего пресловутого "планового" хозяйства.
И, конечно, все подпишутся».
(11 и 15 апреля 1957)
«А вот то, что рассказала мне наша молочница, Софья Павловна: ее старший сын из Харьковской академии направлен в Германию, работает в лаборатории. Его двоюродный брат вернулся из Германии, где они встречались. И он говорит, что теперь поодиночке в отпуск не отправляют, а целой партией и с командиром, так как, когда ездили в одиночку, они часто исчезали бесследно, не доехав до границы. Их убивали милые наши сателлиты, немцы или поляки».
(11 апреля 1957)
«Сегодня празднуют 250-летие Ленинграда. Почему Ленинграда? Какая чушь.
Стихи Веры Инбер, той самой, что поила рыбьим жиром своего кота в блокаду и вытягивала у Натальи Расильевны Толстой всякие кружева, чулки и пр., платя за них размазней, и роскошно с шампанским встречала Новый год, когда вокруг больницы Эрисмана лежали штабеля трупов людей, умерших от голода.
Есть граждане, подлейшие на свете... [...] На всех улицах висят портреты членов Центрального Комитета, на Публичной библиотеке - огромные портреты Маркса и Ленина. О Петре Великом - молчок. Правда, Лавренев в своей статье написал такую отважную фразу, что Петербург создан Петром Первым, крупнейшим государственным деятелем прошлого. И на том спасибо».
(23 июня 1957)
«Сейчас слушала по радио выступление Хрущева на заводе «Электросила». Он говорил общие места: дескать, все плохи, все в заговоре, нарушая заветы Ленина, и т.д., вес, т.е. Маленков, Молотов, Каганович и т.д.
Говор у него не очень интеллигентный. Самое достопримечательное в этом выступлении на очень большом заводе были аплодисменты. Их, собственно говоря, вовсе нс было. Были жалкие хлопки восьми, много десяти человек. Сколько Хрущев ни пыжился, чтобы вызвать «гром аплодисментов», ничего не выходило. Речь кончилась, и уже другой голос провозгласил: «Да здравствует Никита Сергеевич Хрущев» или что-то вроде «ура», его поддержал ОДИН-единственный голос, крикнувший: «Ура!» Запели «Интернационал», пел почти один Никита. Слушать было стыдно.
Вчера на ларьке по Расстанной улице, где работает Ольга Андреевна, было написано: «Не признавайте второго правительства! Требуйте повышения зарплаты». Витя, родственник Толи Лескова, кончающий артиллерийское училище, рассказал, что им велено быть завтра на демонстрации на Дворцовой площади с заряженными ружьями и патронами! Это впервые.
Вчера утром по городу срывали со стен газеты с фотографиями нового Центрального Комитета партии. Но какие там есть рожи! Кириченко, Игнатов, какие-то восточные человеки».
(6 июля 1957)
«Получила письмо от Евгении Павловны. Она прислала мне копию справки от военной коллегии Верховного суда СССР от 24 октября 1957 года № 4 н-04431/57:
Справка
Дело по обвинению Старчакова Александра Осиповича, работавшего до ареста (4 ноября 1936 г.) зав. Ленинградским отделением редакции газеты «Известия ЦИК СССР», пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 10 октября 1957 года. Приговор Военной коллегии от 19 мая 1937 г. в отношении Старчакова А.О. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело _за отсутствием состава преступления_ прекращено. Старчаков А.О. реабилитирован посмертно.
Председательствующий Судебного состава Военной коллегии Верховного суда СССР
Полковник юстиции Костромин.
И Евгения Павловна добавляет: "Вот и все". Просто, ясно?
Ушла молодость, здоровье, ушла жизнь человека способного, талантливого."
Когда я прочла эту справку, такую чудовищно циничную, я вчуже заплакала. Нету сил. И ведь таких реабилитаций _миллионы_.
Недоразумение, извините».
(25 ноября 1957)
«Какие силы, какие нервы, какой дух надо иметь, чтобы перенести, пережить все это. И немудрено, что все, что было крупного, бежало со своей родины, как от чумы. Как мог бы сочинять Рахманинов, слыша, что тот сослан, расстрелян. Подлинное творчество Шостаковича все проникнуто этим ужасом, преломленным через внутренний скепсис, что дало «Нос», «Леди Макбет». Глубоко трагический гротеск. А гениальные «Еврейские песни».
Если бы не поставленный во главу угла террор, если бы страна, выгнавшая всех своих врагов в 18, 19, 20-м годах не шла дальше по пояс в крови, она бы ушла далеко вперед в своем материальном благосостоянии, да и во всех отношениях.
А что же уничтожило у нас индивидуальность, самостоятельность у трудовой интеллигенции, писателей? Стыдно читать отчеты об их речах на съезде, в деле Пастернака и других не избыток воспитанности, конечно, а страх, животный страх за свою шкуру, за свой заработок. Страх, внедренный эпохой Сталина, бесчеловечной жестокостью того периода. Он вошел в плоть и кровь этих несчастных боязливых людей, и теперь на 3-м писательском съезде908 они все. как один, повторяют прописные истины, не желая догадаться, что, если бы они заговорили по-человечески, с ними бы ничего не случилось. Сталина-то уже не было. Страх въелся в кожу, проник во все поры».
(23 апреля 1959)
«Новые властители инкриминируют Хрущеву развал сельского хозяйства.
Эти дни я читала свои дневники начала 30-х годов, время коллективизации и паспортизации. Коллективизация на корню _уничтожила_ все сельское хозяйство, деревни, крестьян. Как страна вынесла войну, мне мало понятно.
Ленинград потерял два с половиной миллиона умерших от голоду за 3 года. Половину населения».
(3 ноября 1964)
Верочка Колпакова, архитектор, как-то сказала мне: «Высотные дома заменяют в силуэте города церкви и колокольни». Заменят! Как же.
А храмы Ярославля, церкви Пскова, Михайловский златоверхий монастырь? Что говорить!
И моя вера в Россию пошатнулась. Прекраснодушный Хрущев говорит сладкие речи, а ему в ответ «гром аплодисментов» и ни одного живого слова. И за 38 лет ни одного живого слова. И 70% преступлений совершает молодежь до 15 лет. Как же ей их не совершать.
Больно».
(24 янв. 1956)
«Разорвалась бомба! Наши управители разоблачили Сталина!!
[...]
Хрущев говорит, что, уезжая после заседания ЦК, они не знали, везут ли их домой или в застенок. На мой взгляд, покаяние так покаяние. Надо было встать на колени и возопить, поклонившись на три стороны: "Простите нас, православные, что, за свою шкуру устрашась, отдали вас диким зверям на растерзание. Простите нас, православные, что мы слова нс вымолвили, когда вас миллионами высылали да расстреливали, отдавали всякой сволочи на поругание, большого страха на нас нагнал чудесный грузин, онемели от страха, ушами прохлопали".
Но они не бьют себя в грудь и прощения не просят. Сваливают вину на умершего, и дело с концом.
Это проще всего. И будет наша директория продолжать править нами по-прежнему, не слыша ни слова порицания и правды.
[...]
Вся эта комедия бестактна и неприлична.
Только что обыватель немного успокоился, остался очень доволен их внешней политикой и стал забывать о прошлом. А теперь обыватель потрясен: кому же верить? Тридцать лет вы нам твердили с утра до ночи: великий, премудрый, гениальный стратег, величайший полководец, корифей науки, добрейший, милейший... и вдруг оказалось все наоборот. Почему я должен вам верить, никто же за вас не поручится.
А дети, молодежь: «Вперед мы идем и с пути не свернем, потому что мы Сталина имя в сердцах своих несем. За родину, за Сталина» и т.д («Марш нахимовцев»).
Нехорошо. Сами себе могилу роют. Нехорошо и неумно. Вся та же унтер-офицерская вдова.
Но та секла себя камерным образом, а это сечение в мировом масштабе. Неужели они этого не понимают, считают, что обеляют себя, выправляют партийную линию, чтобы скорее прыгнуть в коммунистический рай? Дурачки.
Пришла сегодня молочница Софья Павловна. «Я, - говорит, - совсем расстроена. Кому же верить?»
А Запад скажет: 38 лет вы нас уверяли, что у вас свободнейшая страна в мире, а оказывается, что у вас лагеря не хуже гитлеровских, с той разницей, что там глумились над врагами, а вы уничтожали своих».
(10 марта 1956)
«На днях у меня была Анна Андреевна... Рассказала, что был в Москве писатель Макарьев. Был арестован, сослан. Вера Инбер ходила с подписным листом по соседям его жены и дочери с требованием о выселении семьи врага народа. Он реабилитирован, дочь уже замужем и всем рассказывает о гражданском патриотизме Веры Инбер.
"Инженеры душ!"»
(23 окт. 1956)
«Что говорят и как острят.
"Что такое социализм? - Еврейская теория, грузинская практика и российское долготерпение"».
(4 дек. 1956)
«Надо записать стихи Ильи Сельвинского, которые осенью привезла Е.М. Тагер <...>.
Последние стихи - страшные.
[...]
Мы привыкли за 39 лет слышать и видеть чудовищные проявления деспотизма, но у наших правнуков волосы будут шевелиться на голове, читая о нашем преддверии к коммунизму, предбаннике к той Badestube, как называли немцы свои газовые душегубки, о которых мне рассказывал Н.Н. Колпаков».
(5 дек. 1956)
«Вот они - чудовищные условия жизни, созданные советской властью, созданные презрением к обывателю, к человеку. Можно ли так жить? Нельзя. Вчера в газетах опубликован новый правительственный сюрприз. С 58-го года прекратят тиражи по займам на 20-25 лет! Банкроты злополучные! У бедной Ольги Андреевны на 15 000 облигаций. Ей 55 лет. Выброшены в навоз. Она ежегодно получала займов на полторы ставки. Следовательно, полтора месяца в году работала бесплатно.
[...]
Газета сегодня полна хвалебных гимнов новому «предложению» Хрущева. Везде митинги, все в восторге. Вот до чего въелась во всех трусость, страх. Не поднимется ни одного голоса, чтобы высказать общее возмущение.
Завод "Светлана", по слухам, подал заявление, что не подпишется на новый заем.
Какое банкротство нашего пресловутого "планового" хозяйства.
И, конечно, все подпишутся».
(11 и 15 апреля 1957)
«А вот то, что рассказала мне наша молочница, Софья Павловна: ее старший сын из Харьковской академии направлен в Германию, работает в лаборатории. Его двоюродный брат вернулся из Германии, где они встречались. И он говорит, что теперь поодиночке в отпуск не отправляют, а целой партией и с командиром, так как, когда ездили в одиночку, они часто исчезали бесследно, не доехав до границы. Их убивали милые наши сателлиты, немцы или поляки».
(11 апреля 1957)
«Сегодня празднуют 250-летие Ленинграда. Почему Ленинграда? Какая чушь.
Стихи Веры Инбер, той самой, что поила рыбьим жиром своего кота в блокаду и вытягивала у Натальи Расильевны Толстой всякие кружева, чулки и пр., платя за них размазней, и роскошно с шампанским встречала Новый год, когда вокруг больницы Эрисмана лежали штабеля трупов людей, умерших от голода.
Есть граждане, подлейшие на свете... [...] На всех улицах висят портреты членов Центрального Комитета, на Публичной библиотеке - огромные портреты Маркса и Ленина. О Петре Великом - молчок. Правда, Лавренев в своей статье написал такую отважную фразу, что Петербург создан Петром Первым, крупнейшим государственным деятелем прошлого. И на том спасибо».
(23 июня 1957)
«Сейчас слушала по радио выступление Хрущева на заводе «Электросила». Он говорил общие места: дескать, все плохи, все в заговоре, нарушая заветы Ленина, и т.д., вес, т.е. Маленков, Молотов, Каганович и т.д.
Говор у него не очень интеллигентный. Самое достопримечательное в этом выступлении на очень большом заводе были аплодисменты. Их, собственно говоря, вовсе нс было. Были жалкие хлопки восьми, много десяти человек. Сколько Хрущев ни пыжился, чтобы вызвать «гром аплодисментов», ничего не выходило. Речь кончилась, и уже другой голос провозгласил: «Да здравствует Никита Сергеевич Хрущев» или что-то вроде «ура», его поддержал ОДИН-единственный голос, крикнувший: «Ура!» Запели «Интернационал», пел почти один Никита. Слушать было стыдно.
Вчера на ларьке по Расстанной улице, где работает Ольга Андреевна, было написано: «Не признавайте второго правительства! Требуйте повышения зарплаты». Витя, родственник Толи Лескова, кончающий артиллерийское училище, рассказал, что им велено быть завтра на демонстрации на Дворцовой площади с заряженными ружьями и патронами! Это впервые.
Вчера утром по городу срывали со стен газеты с фотографиями нового Центрального Комитета партии. Но какие там есть рожи! Кириченко, Игнатов, какие-то восточные человеки».
(6 июля 1957)
«Получила письмо от Евгении Павловны. Она прислала мне копию справки от военной коллегии Верховного суда СССР от 24 октября 1957 года № 4 н-04431/57:
Справка
Дело по обвинению Старчакова Александра Осиповича, работавшего до ареста (4 ноября 1936 г.) зав. Ленинградским отделением редакции газеты «Известия ЦИК СССР», пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 10 октября 1957 года. Приговор Военной коллегии от 19 мая 1937 г. в отношении Старчакова А.О. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело _за отсутствием состава преступления_ прекращено. Старчаков А.О. реабилитирован посмертно.
Председательствующий Судебного состава Военной коллегии Верховного суда СССР
Полковник юстиции Костромин.
И Евгения Павловна добавляет: "Вот и все". Просто, ясно?
Ушла молодость, здоровье, ушла жизнь человека способного, талантливого."
Когда я прочла эту справку, такую чудовищно циничную, я вчуже заплакала. Нету сил. И ведь таких реабилитаций _миллионы_.
Недоразумение, извините».
(25 ноября 1957)
«Какие силы, какие нервы, какой дух надо иметь, чтобы перенести, пережить все это. И немудрено, что все, что было крупного, бежало со своей родины, как от чумы. Как мог бы сочинять Рахманинов, слыша, что тот сослан, расстрелян. Подлинное творчество Шостаковича все проникнуто этим ужасом, преломленным через внутренний скепсис, что дало «Нос», «Леди Макбет». Глубоко трагический гротеск. А гениальные «Еврейские песни».
Если бы не поставленный во главу угла террор, если бы страна, выгнавшая всех своих врагов в 18, 19, 20-м годах не шла дальше по пояс в крови, она бы ушла далеко вперед в своем материальном благосостоянии, да и во всех отношениях.
А что же уничтожило у нас индивидуальность, самостоятельность у трудовой интеллигенции, писателей? Стыдно читать отчеты об их речах на съезде, в деле Пастернака и других не избыток воспитанности, конечно, а страх, животный страх за свою шкуру, за свой заработок. Страх, внедренный эпохой Сталина, бесчеловечной жестокостью того периода. Он вошел в плоть и кровь этих несчастных боязливых людей, и теперь на 3-м писательском съезде908 они все. как один, повторяют прописные истины, не желая догадаться, что, если бы они заговорили по-человечески, с ними бы ничего не случилось. Сталина-то уже не было. Страх въелся в кожу, проник во все поры».
(23 апреля 1959)
«Новые властители инкриминируют Хрущеву развал сельского хозяйства.
Эти дни я читала свои дневники начала 30-х годов, время коллективизации и паспортизации. Коллективизация на корню _уничтожила_ все сельское хозяйство, деревни, крестьян. Как страна вынесла войну, мне мало понятно.
Ленинград потерял два с половиной миллиона умерших от голоду за 3 года. Половину населения».
(3 ноября 1964)