Рукопись мадам Леба, окончание
Друзья сделали все возможное, чтобы добиться моего освобождения; но они не могли ничего. Я заболела и попросила, чтобы меня перевели в более приличную и лучше проветриваемую камеру; мне отказали в этом.
Судите, как я должна была страдать! Вынужденная стирать белье сына, я спускалась вниз в десять часов вечера с маленьким фонарем. Там был двор с водопроводным желобом; я спускалась только тогда, когда узников там не было. Я вынуждена была добиваться от тюремщика разрешения стирать пеленки сына; затем я поднималась на свой чердак (поскольку меня поместили над конюшнями, там был смрад). Поскольку пеленки нужно было сушить, я клала их под свой матрац и матрац моей милой сестры, которая посвятила себя тому, чтобы разделять мои тяготы и лишения… О, я никогда в жизни не забуду этого! Потому что без тебя я бы не выстояла; но своим мужеством ты возвращала мне силы и напоминала мне, что я должна осуществить большую задачу, что у меня есть сын, ради которого нужно жить.
Однажды ночью тюремщик разбудил меня и сказал, чтобы я встала, что со мной хотят поговорить двое мужчин. Судите, как я была рада! Я полагала, что они пришли возвратить мне свободу. Увы, это было не так!
Этих негодяев прислали агенты, чтобы сделать мне предложение: они сказали, что если я откажусь от позорного имени моего мужа, есть один депутат, который женится на мне, моего сына признают как дитя Отечества, у него будет счастливая судьба, и я буду тотчас выпущена на свободу. Какое пробуждение для меня! Подумайте, что я могла сказать этим негодяям! «Подите скажите этим чудовищам, что вдова Леба перестанет ею быть только на эшафоте!» Они мне ответили, что я неправа, и что я останусь в тюрьме надолго. - «Уходите! Ваши хозяева меня не запугают, я больше не боюсь смерти».
Представьте, они возвратились послезавтра, чтобы снова терзать меня, и показать мне подписанный приказ о моем освобождении; они сказали, что если я соглашусь, мои беды закончатся; если же я буду упорствовать, то увижу, что из этого выйдет. Я была так молода! Они думали сладить со мной, но увидели нечто прямо противоположное - они увидели мое мужество. Бог не оставил меня; я прекрасно показала им, насколько сильна добродетель.
Они поняли, что не преуспели; таким образом, через несколько дней после их визита меня уведомили о переводе в другую тюрьму. Нас было шестеро: моя сестра, я и еще четверо других; нас поместили в закрытую повозку. ( Нет, милая добрая сестрица Элеонора, я никогда в жизни не забуду все твое самопожертвование ради меня и твоего бедного маленького племянника, моя благодарность будет вечной!)
***
После выхода из тюрьмы я осталась совершенно без средств. Ко мне пришел один друг моего бедного Филиппа и сказал, что мне нужно потребовать то, что причиталось моему мужу.
Хоть и лишенная всего, очень близкая к нищете, я ничего не хотела требовать у этих негодяев. Я не стала ничего просить. Но этот добрый друг, видя, что ничего не может от меня добиться, спустя несколько дней после визита сделал запрос от своего имени, ничего мне не сообщив. Я была крайне удивлена, увидев письмо, пришедшее на мой адрес печатью Инспекционного комитета : в нем говорилось, что я обязана в тот же день явиться в Комитет по пособиям, касательно своего дела. Судите о моем отчаянии! Я, которая ничего у них не просила! С яростью в сердце я пришла в Инспекционный комитет; там я встретила бывшего посыльного из бюро моего мужа. Он хорошо меня знал: он часто приходил к нам и приносил бумаги моему Филиппу. Я попросила у него бумаги и чернил, он отказал мне в этом; он прекрасно видел, что я могу совершить какой-нибудь опрометчивый поступок. Он просил меня ничего не писать; эти злодеи, сказал он, снова посадят меня в тюрьму; он умолял меня не делать ничего.
Видя, что он не хочет давать мне то, о чем я просила, я взяла перо и клочок бумаги, которые нашла на столе. Так, с помощью булавки и пера, я уколола себе палец и написала собственной кровью председателю Роверу, что если кто-то потребует возвратить то, что причиталось моему мужу, то я не просила помощи у его убийц, и подписалась: «Вдова Леба».
Лишь только я написала эту записку, как увидела, что этот негодяй Ровер выходит из темноты и кричит:
-Я приказываю арестовать эту женщину!
-Ах, как же вы смешны мне!
- Отвести ее в тюрьму!
Эти бедняги, видя вдову с маленьким ребенком, едва достигшим десятимесячного возраста, не знали, что делать. В тот момент, когда они решили меня арестовать, друг моего мужа, о котором я говорила выше, вошел и узнал меня.
- Как! Это вы! - сказал он.
Он вошел в Комитет и объяснил, как я несчастна, и насколько неуместно было бы снова поместить меня в тюрьму, поскольку я оттуда вышла всего лишь четырнадцать дней назад.
Ровер показал ему мою записку. Мой защитник сказал ему: « Это я был причиной всему; вдова Леба не хотела ничего просить, я послал эту просьбу без ее ведома». Остальные были в ярости и не хотели ничего слушать. Мой друг сказал, что я должна удалиться. Он все устроит, добавил он, и придет ко мне сам.
Я ушла, но с омертвевшей душой, и не слушала больше никаких разговоров - ни о том, что было положено моему мужу, ни о помощи, которую эти чудовища хотели заставить меня принять, чтобы обесчестить меня. Но, хоть я и была очень молода, я знала, что значит гордиться именем, которое носила.
Тот самый друг пришел ко мне и выразил сожаление в том, что он сделал, сказав, что он хотел мне лишь добра, не представляя, что они предложат мне пособие, а лишь то, что мне полагается. «Если вы считаете, - сказа он, - что не нуждаетесь в моей помощи, то можете рассчитывать на мой кошелек». Я поблагодарила его и ответила, что в случае нужды я обращусь лишь к нему, и ни к кому другому. Он, кажется, был счастлив, услышав такой ответ, и заметил, что я горда и у меня есть характер, и я ни у кого не ищу помощи, полагаясь лишь на себя.
Разные заметки
Сен-Жюст жил на ул. Гайон, близ церкви Сен-Рок, в отеле с меблированными комнатами; именно оттуда мы отправились в армию.
***
О генерале Бюрнуфе. Он очень плохо отнесся ко мне после смерти моего Филиппа. Этот человек был обязан ему жизнью. Он и генерал Журдан были замешаны в одном деле, где вопрос стоял об их жизни или смерти. Леба, Сен-Жюст, Робеспьер и другие депутаты-патриоты прекрасно понимали, что это была измена, и они были невиновны; но прежде всего их нужно было избавить от тех, кто на них донес. Леба прятал Бюрнуфа на протяжении 48 часов, а Сен-Жюст спрятал у одного из своих друзей генерала Журдана.
Эти добрые друзья провели два дня в главном Комитете, чтобы защитить их, и доказать их невиновность. Обнаружилось, что уже тогда имели место происки против истинных патриотов отечества, и, как стало известно много позже, это были все те же предатели, тайно замышлявшие против друзей Республики: все эти тальены, фуше, роверы, бурдоны из Уазы, колло д’эрбуа, варенны…
***
У моего мужа был пес по кличке Шилликем, немецкой породы; он возвратился только через три дня после смерти своего хозяина, запыхавшийся, с высунутым языком; бедное животное провело все это время на могиле хозяина.
Заметки о сочинении, посвященном Революции (смерть члена Конвента Леба) (3)
В этом произведении есть большие неточности. Зачем использовать слово «труп»? Его тело было отнесено двумя жандармами, я полагаю, на кладбище Сен-Поль.; у моего сына имеется свидетельство о его смерти. Он не был брошен в тележку вместе со своими друзьями.
Он сумел умереть за отечество; он не мог умереть иначе, как вместе с мучениками за свободу! Он оставил меня матерью и вдовой двадцати одного с половиной года от роду. Я благословляю небеса, что они меня лишили его именно в тот день; он стал мне от этого еще дороже.
Меня таскали из тюрьмы в тюрьму с маленьким шестинедельным сыном; не было таких страданий, каких я бы не претерпела. Эти чудовища надеялись запугать меня, но я показала им, что они не преуспели ; чем больше они причиняли мне зла, тем больше видели, что я счастлива в страданиях. Я люблю свободу; кровь, которая течет в моих жилах в возрасте семидесяти лет - это кровь республиканки. Я никогда не отказывалась от имени, столь дорогого моему сердцу, что горжусь, нося его.
***
Да, я была очень несчастна после выхода из тюрьмы, где я провела восемь месяцев… Я осталась одна, без средств, с маленьким ребенком; вся моя семья попала в тюрьму… Вы ошиблись в отношении моего отца: он не был приговорен к смерти, как вы говорите, а был оправдан трибуналом. Моя бедная матушка была задушена жестокими чудовищами. Мой отец и моя мать были заключены в тюрьму Плесси на улице Сен-Жак.
Да, я предпочла заняться стиркой белья на барках, чем просить помощи у убийц наших бедных друзей. Я не боялась ни смерти, ни преследований. Это не я сменила свое имя; я должна сказать с прискорбием, что это мадемуазель Робеспьер взяла имя своей матери - Шарлотта Карро. Я прошу вас исправить все эти ошибки; должно говорить правду, когда пишешь историю.
Если бы вы узнали мой адрес, я была бы готова рассказать вам правду. Говорить добрые слова о наших мучениках, как вы это делаете, не так уж трудно: это были истинные друзья свободы. Они жили только для народа, для своего отечества; но эти чудовища в один день все разрушили, в тот самый день свобода была повержена. Да, сударь, республиканец, коим вы являетесь, будет счастлив лучше узнать этих людей, чья добродетель была всем известна; все они умерли бедными.
***
На Робеспьера произвело отвратительное впечатление голосование герцога Орлеанского ***: «Как, - сказал он, - ведь он легко мог бы уклониться!» Этот человек, глубоко аморальный и столь сильно жаждущий стать королем, употребил огромную часть своего состояния для достижения своей цели: все эти мирабо, дантоны, камиллы демулены, колло д'эрбуа, бийо-варенны и прочие столь же презренные люди получили свою часть доходов от его непомерной расточительности.
(Заметка карандашом на полях)
Когда Камилл Демулен женился, герцог Орлеанский меблировал ему квартиру на улице Одеон.
Детали относительно нашего жилища и его интерьера
Большие ворота. Две лавки, с каждой стороны; одна принадлежала ювелиру, другая - ресторатору. В корпусе, выходящем на улицу, на первом этаже, жили сестра Робеспьера и его младший брат. Вход в эти комнаты был слева, с главной лестницы; во дворе два сарая, один для рабочих, другой для древесины; направо во дворе - маленький садик шириной в 20 шагов; посредине - цветочная клумба; каждый из детей имел здесь свой уголок.
При входе - столовая, в глубине - кухня, имеющая окно, выходящее в сад монастыря Непорочного Зачатия, который арендовал мой отец. Именно в этом монастыре я и мои сестры приняли свое первое причастие.
Направо от столовой - салон, освещенный одним окном, выходящим в маленький сад; слева от салона - кабинет для занятий с окном, выходящим на домик садовника монастыря Непорочного Зачатия. В столовой была небольшая деревянная лестница, по которой можно было подняться в комнаты; направо была спальня моей матушки, освещенная двумя окнами; направо от этой комнаты и смежной с ней была небольшая туалетная комната, которую нужно было пересечь, чтобы войти в скромную комнату Максимильена.
Там было лишь одно окно, камин; мебель была самая простая на свете: кровать орехового дерева; полог над кроватью из голубой камки **** с белыми цветами, сшитый из платья моей матушки; очень простой стол; несколько стульев, набитых соломой; там были также полки, служившие библиотекой. Эта комната была освещена одним окном, выходившим во двор, на сараи; таким образом, до Робеспьера все время доносился шум от работы, но это его не беспокоило.
Позади комнаты Робеспьера, но одним этажом ниже, находились две комнаты, освещенные с той же самой стороны, что и эта комната. Одну из них занимал Симон Дюпле, мой кузен, который потерял ногу в битве при Вальми; другую - мой брат Морис, четырнадцатилетний школьник. Вторая комната выходила на главную лестницу и к комнате мадемуазель Робеспьер, и таким образом соединялась с остальным домом.
***
Робеспьер отправил Леба вместе с Сен-Жюстом в миссию, поскольку знал, что Леба спокойный и справедливый, хоть и горячий [патриот], и способен сдерживать Сен-Жюста, чей пылкий и страстный характер мог иногда принести вред интересам Отечества.
***
Робеспьер верил в Верховное Существо и бессмертие души. Как-то раз он побранил меня, поскольку ему казалось, что я не верю в Него с тем же пылом, что и он. Он сказал мне: « Ты глубоко ошибаешься! Без веры в Него ты будешь несчастна; ты еще слишком молода, Элизабет! Подумай, ведь это - единственное утешение на земле!»
***
Семья Дюпле
Нас было пятеро детей: четыре дочери - Элеонора, Софи, Виктория, Элизабет; сын по имени Морис - он был младшим в семье. Моя старшая сестра была помолвлена с Робеспьером; Софи вышла замуж во времена Законодательного собрания за господина Оза, адвоката из Иссуара, в Оверни; Виктория никогда не выходила замуж. Я была супругой Филиппа Леба.
Примечания автора.
1. Я привожу эту рукопись без изменений, без правки стиля, несколько примитивного и часто неправильного; женщины тех времен, великие в своих чувствах, совсем не были писательницами.
2. Леба покончил жизнь самоубийством несколько часов спустя.
3. Эти заметки были написаны мадам Леба за несколько лет до ее смерти; у нее, кажется, был замысел ответить на примечания, содержащиеся в конце IV тома «Истории жирондистов».[ сочинение А. де Ламартина - прим. переводчика ]
Примечания переводчика.
* Это произошло 24 апреля 1793 года.
** Вероятно, имеется в виду Ж. Р. Эбер - в то время заместитель председателя Коммуны, член городского совета.
** *Филипп Эгалите, герцог Орлеанский, кузен Людовика XVI и член Конвента, во время суда над королем голосовал за его смерть без апелляции.
****Камка (или дамаст) - шелковая цветная ткань с узорами.
Судите, как я должна была страдать! Вынужденная стирать белье сына, я спускалась вниз в десять часов вечера с маленьким фонарем. Там был двор с водопроводным желобом; я спускалась только тогда, когда узников там не было. Я вынуждена была добиваться от тюремщика разрешения стирать пеленки сына; затем я поднималась на свой чердак (поскольку меня поместили над конюшнями, там был смрад). Поскольку пеленки нужно было сушить, я клала их под свой матрац и матрац моей милой сестры, которая посвятила себя тому, чтобы разделять мои тяготы и лишения… О, я никогда в жизни не забуду этого! Потому что без тебя я бы не выстояла; но своим мужеством ты возвращала мне силы и напоминала мне, что я должна осуществить большую задачу, что у меня есть сын, ради которого нужно жить.
Однажды ночью тюремщик разбудил меня и сказал, чтобы я встала, что со мной хотят поговорить двое мужчин. Судите, как я была рада! Я полагала, что они пришли возвратить мне свободу. Увы, это было не так!
Этих негодяев прислали агенты, чтобы сделать мне предложение: они сказали, что если я откажусь от позорного имени моего мужа, есть один депутат, который женится на мне, моего сына признают как дитя Отечества, у него будет счастливая судьба, и я буду тотчас выпущена на свободу. Какое пробуждение для меня! Подумайте, что я могла сказать этим негодяям! «Подите скажите этим чудовищам, что вдова Леба перестанет ею быть только на эшафоте!» Они мне ответили, что я неправа, и что я останусь в тюрьме надолго. - «Уходите! Ваши хозяева меня не запугают, я больше не боюсь смерти».
Представьте, они возвратились послезавтра, чтобы снова терзать меня, и показать мне подписанный приказ о моем освобождении; они сказали, что если я соглашусь, мои беды закончатся; если же я буду упорствовать, то увижу, что из этого выйдет. Я была так молода! Они думали сладить со мной, но увидели нечто прямо противоположное - они увидели мое мужество. Бог не оставил меня; я прекрасно показала им, насколько сильна добродетель.
Они поняли, что не преуспели; таким образом, через несколько дней после их визита меня уведомили о переводе в другую тюрьму. Нас было шестеро: моя сестра, я и еще четверо других; нас поместили в закрытую повозку. ( Нет, милая добрая сестрица Элеонора, я никогда в жизни не забуду все твое самопожертвование ради меня и твоего бедного маленького племянника, моя благодарность будет вечной!)
***
После выхода из тюрьмы я осталась совершенно без средств. Ко мне пришел один друг моего бедного Филиппа и сказал, что мне нужно потребовать то, что причиталось моему мужу.
Хоть и лишенная всего, очень близкая к нищете, я ничего не хотела требовать у этих негодяев. Я не стала ничего просить. Но этот добрый друг, видя, что ничего не может от меня добиться, спустя несколько дней после визита сделал запрос от своего имени, ничего мне не сообщив. Я была крайне удивлена, увидев письмо, пришедшее на мой адрес печатью Инспекционного комитета : в нем говорилось, что я обязана в тот же день явиться в Комитет по пособиям, касательно своего дела. Судите о моем отчаянии! Я, которая ничего у них не просила! С яростью в сердце я пришла в Инспекционный комитет; там я встретила бывшего посыльного из бюро моего мужа. Он хорошо меня знал: он часто приходил к нам и приносил бумаги моему Филиппу. Я попросила у него бумаги и чернил, он отказал мне в этом; он прекрасно видел, что я могу совершить какой-нибудь опрометчивый поступок. Он просил меня ничего не писать; эти злодеи, сказал он, снова посадят меня в тюрьму; он умолял меня не делать ничего.
Видя, что он не хочет давать мне то, о чем я просила, я взяла перо и клочок бумаги, которые нашла на столе. Так, с помощью булавки и пера, я уколола себе палец и написала собственной кровью председателю Роверу, что если кто-то потребует возвратить то, что причиталось моему мужу, то я не просила помощи у его убийц, и подписалась: «Вдова Леба».
Лишь только я написала эту записку, как увидела, что этот негодяй Ровер выходит из темноты и кричит:
-Я приказываю арестовать эту женщину!
-Ах, как же вы смешны мне!
- Отвести ее в тюрьму!
Эти бедняги, видя вдову с маленьким ребенком, едва достигшим десятимесячного возраста, не знали, что делать. В тот момент, когда они решили меня арестовать, друг моего мужа, о котором я говорила выше, вошел и узнал меня.
- Как! Это вы! - сказал он.
Он вошел в Комитет и объяснил, как я несчастна, и насколько неуместно было бы снова поместить меня в тюрьму, поскольку я оттуда вышла всего лишь четырнадцать дней назад.
Ровер показал ему мою записку. Мой защитник сказал ему: « Это я был причиной всему; вдова Леба не хотела ничего просить, я послал эту просьбу без ее ведома». Остальные были в ярости и не хотели ничего слушать. Мой друг сказал, что я должна удалиться. Он все устроит, добавил он, и придет ко мне сам.
Я ушла, но с омертвевшей душой, и не слушала больше никаких разговоров - ни о том, что было положено моему мужу, ни о помощи, которую эти чудовища хотели заставить меня принять, чтобы обесчестить меня. Но, хоть я и была очень молода, я знала, что значит гордиться именем, которое носила.
Тот самый друг пришел ко мне и выразил сожаление в том, что он сделал, сказав, что он хотел мне лишь добра, не представляя, что они предложат мне пособие, а лишь то, что мне полагается. «Если вы считаете, - сказа он, - что не нуждаетесь в моей помощи, то можете рассчитывать на мой кошелек». Я поблагодарила его и ответила, что в случае нужды я обращусь лишь к нему, и ни к кому другому. Он, кажется, был счастлив, услышав такой ответ, и заметил, что я горда и у меня есть характер, и я ни у кого не ищу помощи, полагаясь лишь на себя.
Разные заметки
Сен-Жюст жил на ул. Гайон, близ церкви Сен-Рок, в отеле с меблированными комнатами; именно оттуда мы отправились в армию.
***
О генерале Бюрнуфе. Он очень плохо отнесся ко мне после смерти моего Филиппа. Этот человек был обязан ему жизнью. Он и генерал Журдан были замешаны в одном деле, где вопрос стоял об их жизни или смерти. Леба, Сен-Жюст, Робеспьер и другие депутаты-патриоты прекрасно понимали, что это была измена, и они были невиновны; но прежде всего их нужно было избавить от тех, кто на них донес. Леба прятал Бюрнуфа на протяжении 48 часов, а Сен-Жюст спрятал у одного из своих друзей генерала Журдана.
Эти добрые друзья провели два дня в главном Комитете, чтобы защитить их, и доказать их невиновность. Обнаружилось, что уже тогда имели место происки против истинных патриотов отечества, и, как стало известно много позже, это были все те же предатели, тайно замышлявшие против друзей Республики: все эти тальены, фуше, роверы, бурдоны из Уазы, колло д’эрбуа, варенны…
***
У моего мужа был пес по кличке Шилликем, немецкой породы; он возвратился только через три дня после смерти своего хозяина, запыхавшийся, с высунутым языком; бедное животное провело все это время на могиле хозяина.
Заметки о сочинении, посвященном Революции (смерть члена Конвента Леба) (3)
В этом произведении есть большие неточности. Зачем использовать слово «труп»? Его тело было отнесено двумя жандармами, я полагаю, на кладбище Сен-Поль.; у моего сына имеется свидетельство о его смерти. Он не был брошен в тележку вместе со своими друзьями.
Он сумел умереть за отечество; он не мог умереть иначе, как вместе с мучениками за свободу! Он оставил меня матерью и вдовой двадцати одного с половиной года от роду. Я благословляю небеса, что они меня лишили его именно в тот день; он стал мне от этого еще дороже.
Меня таскали из тюрьмы в тюрьму с маленьким шестинедельным сыном; не было таких страданий, каких я бы не претерпела. Эти чудовища надеялись запугать меня, но я показала им, что они не преуспели ; чем больше они причиняли мне зла, тем больше видели, что я счастлива в страданиях. Я люблю свободу; кровь, которая течет в моих жилах в возрасте семидесяти лет - это кровь республиканки. Я никогда не отказывалась от имени, столь дорогого моему сердцу, что горжусь, нося его.
***
Да, я была очень несчастна после выхода из тюрьмы, где я провела восемь месяцев… Я осталась одна, без средств, с маленьким ребенком; вся моя семья попала в тюрьму… Вы ошиблись в отношении моего отца: он не был приговорен к смерти, как вы говорите, а был оправдан трибуналом. Моя бедная матушка была задушена жестокими чудовищами. Мой отец и моя мать были заключены в тюрьму Плесси на улице Сен-Жак.
Да, я предпочла заняться стиркой белья на барках, чем просить помощи у убийц наших бедных друзей. Я не боялась ни смерти, ни преследований. Это не я сменила свое имя; я должна сказать с прискорбием, что это мадемуазель Робеспьер взяла имя своей матери - Шарлотта Карро. Я прошу вас исправить все эти ошибки; должно говорить правду, когда пишешь историю.
Если бы вы узнали мой адрес, я была бы готова рассказать вам правду. Говорить добрые слова о наших мучениках, как вы это делаете, не так уж трудно: это были истинные друзья свободы. Они жили только для народа, для своего отечества; но эти чудовища в один день все разрушили, в тот самый день свобода была повержена. Да, сударь, республиканец, коим вы являетесь, будет счастлив лучше узнать этих людей, чья добродетель была всем известна; все они умерли бедными.
***
На Робеспьера произвело отвратительное впечатление голосование герцога Орлеанского ***: «Как, - сказал он, - ведь он легко мог бы уклониться!» Этот человек, глубоко аморальный и столь сильно жаждущий стать королем, употребил огромную часть своего состояния для достижения своей цели: все эти мирабо, дантоны, камиллы демулены, колло д'эрбуа, бийо-варенны и прочие столь же презренные люди получили свою часть доходов от его непомерной расточительности.
(Заметка карандашом на полях)
Когда Камилл Демулен женился, герцог Орлеанский меблировал ему квартиру на улице Одеон.
Детали относительно нашего жилища и его интерьера
Большие ворота. Две лавки, с каждой стороны; одна принадлежала ювелиру, другая - ресторатору. В корпусе, выходящем на улицу, на первом этаже, жили сестра Робеспьера и его младший брат. Вход в эти комнаты был слева, с главной лестницы; во дворе два сарая, один для рабочих, другой для древесины; направо во дворе - маленький садик шириной в 20 шагов; посредине - цветочная клумба; каждый из детей имел здесь свой уголок.
При входе - столовая, в глубине - кухня, имеющая окно, выходящее в сад монастыря Непорочного Зачатия, который арендовал мой отец. Именно в этом монастыре я и мои сестры приняли свое первое причастие.
Направо от столовой - салон, освещенный одним окном, выходящим в маленький сад; слева от салона - кабинет для занятий с окном, выходящим на домик садовника монастыря Непорочного Зачатия. В столовой была небольшая деревянная лестница, по которой можно было подняться в комнаты; направо была спальня моей матушки, освещенная двумя окнами; направо от этой комнаты и смежной с ней была небольшая туалетная комната, которую нужно было пересечь, чтобы войти в скромную комнату Максимильена.
Там было лишь одно окно, камин; мебель была самая простая на свете: кровать орехового дерева; полог над кроватью из голубой камки **** с белыми цветами, сшитый из платья моей матушки; очень простой стол; несколько стульев, набитых соломой; там были также полки, служившие библиотекой. Эта комната была освещена одним окном, выходившим во двор, на сараи; таким образом, до Робеспьера все время доносился шум от работы, но это его не беспокоило.
Позади комнаты Робеспьера, но одним этажом ниже, находились две комнаты, освещенные с той же самой стороны, что и эта комната. Одну из них занимал Симон Дюпле, мой кузен, который потерял ногу в битве при Вальми; другую - мой брат Морис, четырнадцатилетний школьник. Вторая комната выходила на главную лестницу и к комнате мадемуазель Робеспьер, и таким образом соединялась с остальным домом.
***
Робеспьер отправил Леба вместе с Сен-Жюстом в миссию, поскольку знал, что Леба спокойный и справедливый, хоть и горячий [патриот], и способен сдерживать Сен-Жюста, чей пылкий и страстный характер мог иногда принести вред интересам Отечества.
***
Робеспьер верил в Верховное Существо и бессмертие души. Как-то раз он побранил меня, поскольку ему казалось, что я не верю в Него с тем же пылом, что и он. Он сказал мне: « Ты глубоко ошибаешься! Без веры в Него ты будешь несчастна; ты еще слишком молода, Элизабет! Подумай, ведь это - единственное утешение на земле!»
***
Семья Дюпле
Нас было пятеро детей: четыре дочери - Элеонора, Софи, Виктория, Элизабет; сын по имени Морис - он был младшим в семье. Моя старшая сестра была помолвлена с Робеспьером; Софи вышла замуж во времена Законодательного собрания за господина Оза, адвоката из Иссуара, в Оверни; Виктория никогда не выходила замуж. Я была супругой Филиппа Леба.
Примечания автора.
1. Я привожу эту рукопись без изменений, без правки стиля, несколько примитивного и часто неправильного; женщины тех времен, великие в своих чувствах, совсем не были писательницами.
2. Леба покончил жизнь самоубийством несколько часов спустя.
3. Эти заметки были написаны мадам Леба за несколько лет до ее смерти; у нее, кажется, был замысел ответить на примечания, содержащиеся в конце IV тома «Истории жирондистов».[ сочинение А. де Ламартина - прим. переводчика ]
Примечания переводчика.
* Это произошло 24 апреля 1793 года.
** Вероятно, имеется в виду Ж. Р. Эбер - в то время заместитель председателя Коммуны, член городского совета.
** *Филипп Эгалите, герцог Орлеанский, кузен Людовика XVI и член Конвента, во время суда над королем голосовал за его смерть без апелляции.
****Камка (или дамаст) - шелковая цветная ткань с узорами.