Господин Великий Новгород: история падения. Окончание.
Части 1.1, 1.2 и 1.3 можно прочитать вот здесь:
http://nikolamsu.livejournal.com/80043.html ;
http://nikolamsu.livejournal.com/79638.html
Части 2.1 и 2.2 -- здесь:
http://nikolamsu.livejournal.com/80533.html
2.3 Загадки новгородского народорасселения.
Боевое равновесие между Рюриковичами и местной олигархией сказалось и на всей судьбе градостроительства в пределах Новгородской земли. Дело в том, что одной из первейших «должностных обязанностей» было основание и укрепление городов. В той же Новгородской первой летописи выражение «нача грады ставити» использовано в отношении Игоря «Старого» как синоним выражения «начал править». И вот «самостийности» новгородского боярства не хватило для того, чтобы исключить влияние Рюриковичей на выбор князя для Города и даже на выбор городского посадника. Но этой «самостийности» вполне хватило на то, чтобы практически блокировать в Новгородской земле градостроительную активность князей. По подсчетам, выполненным А. В. Кузой в работе «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985) получается, что в этой древней земле к середине XII века существовало всего 10(!!) укрепленных поселений площадью более 1 га. Чтобы понять до конца смысл этой цифры нужно учесть, что в Черниговской, Волынской и Суздальской земля по тем же подсчетам получилось соответственно 32, 31 и 29 городов, а отставали от Новгородчины лишь более чем скромные Пинская, Рязанская и Муромская земли. Правда, Новгородская земля использовала для градостроительного бума теоретически ожидаемый приток населения из южных земель после «батыева погрома». В Новгородской земле в ужасном XIII веке погибло 19 укреплений, что составляет 38% от общего числа зафиксированных крепостей любой площади, причем восстановлено и заново отстроено в XIV веке было 29 укреплений. Вот только Владимирская земля по соседству восстановила по аналогичным подсчетам 40 поселений. А на берегах Балтики в XII -XIII появляются все новые и новые торговые города: Любек (1143), Рига (1201), Выборг (1293)…
Особенностью Новгородской земли было не только малое количество городов, но и их расположение. Парадоксально, но факт: ориентированная, как полагают, на внешнюю торговлю боярская республика практически не располагала собственными портами на побережье Балтийского моря. Сам Новгород был удален от основных морских коммуникаций и не имел прямого доступа к морю, а его коммуникации проходили по двум рекам и бурному Ладожскому озеру. И, тем не менее - у новгородцев отсутствовали торговые гавани на Балтике и в устье Невы. Такая ситуация была вполне нормальна для X века, когда доминировала речная торговля, связывающая через новгородские земли Каспийский и Черноморский бассейны с Северной Европой, когда с моря можно было ждать разбойников с не меньшей вероятностью, чем купцов.
Но где-то с XIII века, после грандиозной демонстрации силы в Константинополе, венецианцы и генуэзцы получают доступ к Черному морю, берут под контроль торговлю Египта и Леванта, а на Балтике неупорядоченную локальную торговлю сменяет твердая рука Ганзы - союза северо-немецких приморских полисов (Любек, Штеттин, Штральзунд и т.д.). Относительно быстрое создание этих зон торговли и их бурный расцвет объясняется тем, что это - именно морские торговые зоны. Морская торговля в новую эпоху оказывается в разы более продуктивна, выгодна и эффективна, чем практически любая сухопутная и речная: венецианская галея XIV века могла брать на борт до полутора сотен тонн груза, и примерно такую же, если даже не большую грузоподъемность имел ганзейский когг.
И Новгород, отделенный от моря сотнями километров, объективно оказывался на обочине этих процессов. Спасти дело могло строительство на новгородском побережье Балтики «портовых» пригородов «Северной столицы». Но, как было указано выше, такое строительство понималось как дело княжеской власти и с большой вероятностью вело к её усилению - и новгородскому боярству даже в худшие времена хватало сил сдерживать княжеское градостроительство. Как следствие, Новгородская республика не осваивала всерьез берега Балтики, слабела - и это делало её еще более уязвимой перед наступлением княжья, заставляя с еще большей осторожностью относиться к идеям в стиле «срубиша городъ въ Копории въ отечествѣ великаго князя». Печальная судьба каменной крепости в Копорье, построенной в 1380 г. великим князем Дмитрием Александровичем Переяславским, многократно поминаемым в «тверской» главе данного опуса, и разрушенной новгородцами после конфликта с князем в 1382 - прекрасный пример к этому порочному кругу новгородской политики и экономики [НПЛ, стр. 323, 324]. В результате новгородские и псковские торговые гости, совершавшие в лучшие времена многочисленные торговые путешествия на о. Готланд, на рынки Дании, Шлезвига, Любека, постепенно сократили масштабы своей торговой экспансии. В позднейший период местом встречи с западно- и североевропейскими купцами стали русские города: Новгород, Псков, Смоленск [Е.Р. Сквайрс, С.Н. Фердинанд, Ганза и Новгород. Языковые аспекты исторических контактов, М., 2002. стр. 19]. В итоге в начале XV века экспорт из Новгорода только семейства Финкенгаузенов практически равнялся всей дани с Пермской земли согласно уставной грамоте 1485 г. [Историко-филологический сборник Коми-филиала АН СССР, 1958, вып. 4, стр. 244-246].
При анализе торговых книг немецких купцов за этот поздний период становится понятно, кто контролировал новгородскую торговлю пушниной и воском: прибыли от этой торговли у ганзейцев могли доходить в денежном исчислении до 50-80%, что убедительно свидетельствует о неравноправном характере обмена. Достигался такой характер, например, тем, что одинаковые меры веса для новгородских товаров понижались на Западе. К примеру, шиффунт воска в Новгороде в конце XIV века составлял 192 кг воска, а в Любеке - только 152 кг (шиффунт воска в Любеке стоил, естественно, дороже, чем в Новгороде), ласт соли при перемещении из Ревеля-Таллина в Новгород терял по дороге 3 мешка из 15. Зато обратное превращение происходило с денежными единицами - вес марки в Любеке был выше, чем в Новгороде [И.Э. Клейненберг. Экономические связи между Прибалтикой и Россией. Цена, вес и прибыль в посреднической торговле товарами русского экспорта в XIV-начале XV веков, Рига, 1968, стр. 32-46].
Новгородцы вполне понимали масштаб своих убытков от такого подчиненного положения в балтийской торговле - и тот же XV век, оставивший нам достаточное количество документов «хозяйственного» характера выглядит непрерывным «крестовым походом» Новгорода против торгового преобладания ганзейцев. Эта борьба развивалась по двум направлениям:
Вообще вся новгородская история XIV-XV вв., а не только история торгового противостояния с Ганзой, наглядно показала, как тяжело переломить устоявшиеся негативные тренды развития. В эти столетия новгородцы, кажется, осознали, что дела их складываются не самым лучшим образом - и постарались исправить ситуацию. Признание Новгородской земли отчиной великого князя владимирского в XIII веке, о котором мы говорили в заключение раздела 2.1, парадоксальным образом стабилизировало политическую ситуацию в Городе и укрепило его реальную самостоятельность. Еще в 1230-ые постепенное угасание междукняжеской борьбы за Новгород при Ярославе Всеволодовиче приводит к прекращению чехарды посадников, и Степан Твердиславич держит свой высокий пост чрезвычайно долгие по местным меркам 13 лет без 3 месяцев [НПЛ, стр. 79, 297-298]. И после Степана Твердиславича смещения посадников становятся относительно редкими (Александру «Невскому» для устранения посадника Онаньи в 1255 году приходится организовать масштабный военный поход на Новгород), вокруг посадника формируется относительно устойчивый «совет». В конце XIII в. происходят коренные преобразования республиканского управления: посадничество ежегодно обновляется, хотя и вращается в кругу одних и тех же лиц.В XIV - начале XV в. посадник является представителем не только своей собственной боярской группы, но и общегородского боярского совета, образовавшегося из представителей всех концов Новгорода [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 220-250; Памятники истории Великого Новгорода и Пскова, Л., 1963, стр. 69]. В это перестроечное и постперестроечное время новгородцы и жители новгородских пригородов демонстрируют недоступный в предыдущие десятилетия «уровень независимости» и от политики великих князей, и при этом совсем нередко идут поперек воли ханов Золотой Орды. Уже в ходе войны Андрея и Дмитрия Александровичей 80-ых/90-ых годов XIII века, о которой так много говорилось в «тверской» главе, Новгород получает почти забытую возможность непосредственно влиять на судьбу великокняжеского стола. Признаваемые «Северной столицей» в это время великие князья сплошь и рядом имеют серьезные проблемы с ханской властью: Дмитрий Александрович в 1280 г., Андрей Александрович в 1283 [НПЛ, стр. 325], Юрий Данилович Московский в 1314-1315 и в 1322-1324 гг. [НПЛ, стр. 94-97]. Особенно впечатляет княжение во Пскове Александра Михайловича Тверского, «ведомого» врага хана Узбека.
В эти славные перестроечные времена на рубеже XIII-XIV веков новгородцы сумели, казалось бы, переломить долгую и печальную традицию отступления на всехсвоих колониальных фронтах. И. П. Шаскольский прослеживает три волны шведской экспансии и соответственно три этапа борьбы Новгорода против нее:
1) борьба новгородцев со шведами в юго-западной Финляндии (территория независимого от Новгорода племени сумь) и на берегах Балтийского моря в XII в.;
2) борьба за центральную Финляндию (земля еми) и берега Невы в 20-х гг. - середине XIII в.;
3) борьба за Карелию и берега Невы в конце XIII - начале XIV в. [Шаскольский И. П., Емь и Новгород в XI-XIII веках, Уч. зап. ЛГУ, 1941, № 80, серия истор. наук, в. 10; Сигтунский поход 1187 г., Истор. записки, 1949, № 7; Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. Л., 1978]
Суммируя отдельные сообщения о «героической борьбе Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики», мы получаем безрадостную картину череды побед (вроде Сигтунского похода 1187), которые приходится одерживать все ближе и ближе к Новгороду. Остановить потери колоний новгородцы смогли, лишь устроив взаимное истребление русско-немецких сил под Раковором в 1267-м, сровняв с землёй укрепления шведской Ландскроны близь устья Невы в 1300-м и поставив вместе с Юрием Московским крепость Орешек у истоков той же Невы 1323 году. Вместе с тем же Юрием в 1324 г. новгородцы взяли и разграбили тот самый Великий Устюг, что постоянно угрожал новгородским путям в Печерскую, Пермскую, Югорскую землю, ознаменовав укрепление своего присутствия в восточных колониях [НПЛ, стр. 97; ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 1, стр. 259].
Именно с «перестроечных времен» начинается серия «колониальных» войн с великим князем за «закамское серебро» в широком смысле этого слова, поначалу весьма успешных для Господина Великого Новгорода. Хотя, конечно, полностью остановить продвижение той же Москвы в зону своих стратегических «восточных» интересов Новгороду не удалось:
в 1333 году новгородцы дали великому князю владимирскому и московскому Ивану Калите «на черный бор Вычегду и Печеру и с тех времян князь московский почал взимати дани с печерские люди» [Вычегодско-Вымская летопись, стр. 257, Историко-филоллогический сборник Коми-филиала АН СССР, 1958, вып. 4].
Зато в 1398 году попытка Заволочья выйти из Новгородской сферы влияния была жестоко и эффективно подавлена [НПЛ, стр. 389-393; ПСРЛ, т. 4, вып. 1, стр. 383].
Но, обеспечив определенную степень консолидации новгородской элиты и стабилизировав внутри- и внешнеполитическую ситуацию, новгородская «перестройка» конца XIII века обострила противоречия между элитой и основным населением Новгорода.
Основная часть местных «черных людей» фактически жила в усадьбах бояр, купцов, житьих людей, что и обеспечивало регулярное участие обычных жителей Новгорода в столкновениях боярских кланов на стороне своих патронов - и, как следствие, заставляло новгородские элиты с осторожностью подходить к усилению эксплуатации «своих людишек» в XII-XIII веках. Постперестроечная политическая стабильность вкупе с заметным ослаблением внешнего давления позволили новгородскому боярству по настоящему взяться за извлечения доходов из своего господства над «черным» людом Города, пригородами и «колониями».
После жуткой демографической катастрофы 1120-ых и 1220-ых -
в 1230 году «простая чадь рЂзаху люди живыя и ядяху, а инии мьртвая мяса и трупие обрЂзающе ядяху, а друзии конину, псину, кошкы;… постави скуделницю у святыхъ Апостолъ, … и наполни до вьрха, иже бысть в неи числомь 3000 и 30… И поставиша другую скудьлницю на поли, … и бысть та пълна…; а 3-тьюю поставиша … за святымь Рожьствомъ, и та же бысть пълна, въ неиже числа несть… » [НПЛ, стр. 69-71]
- численность населения Новгорода и Новгородской земли постепенно росла. Об этом говорит, в частности, фиксируемый археологами рост числа археологических остатков. От слоя к слою растет число находок кожаной обуви и берестяных грамот. За столетие, с середины XIII по середину XIV века, число таких находок увеличивается примерно вдвое, а к началу XV века - еще вдвое [Коновалов А. А., Периодизация новгородских берестяных грамот и эволюция их содержания, Советская археология, 1966,№ 2, стр. 62; Изюмова С. А., К истории кожевенного и сапожного ремесел Новгорода Великого, Материалы и исследования по археологии СССР, 1959, № 65, стр. 197]. Специалисты пишут о стремительном росте Новгорода в XIV веке, о строительстве «окольного города», о расширении Плотницкого и Наревского концов, о том, что в 1263-1462 годах в Новгороде было построено 176 каменных церквей, а в Москве - только 49 [Древнерусское градостроительство X-XV веков, М., 1993, стр. 392; Miller D., Monumental building as indicator of economic trends in Northern Rus’ in the later Kievan and Mongol periods, 1138-1462, American historical review. 1989, vol. 9, №2, p. 373].
Но где-то с 1360-х бурное развитие новгородской земли приводит к появлению первых симптомов аграрного перенаселения. С этого времени берестяные грамоты начинают доносить до нас жалобы крестьян на земли [История крестьянства Северо-Запада России, СПб., 1994, стр. 75]. В деревне появляются безлошадные бедняки-«пешцы» и безземельные «захребетники»; некоторые крестьяне пытаются «заложиться» за бояр - они передают боярам свою землю в обмен на их покровительство. Имеются упоминания о том, что за князей и бояр «закладывались» целые села. Разорившиеся крестьяне продают свои хозяйства не только боярам, но и незнатным новгородцам; при этом они становятся арендаторами на своей бывшей земле [Грамоты Великого Новгорода и Пскова, М.-Л., 1949. № 105, 110; Никитский А. И. История экономического быта Великого Новгорода, М., 1893, стр. 40; Данилова Л. В., Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле. М., 1955, стр. 76-79; История крестьянства Северо-Запада… стр. 52]. Переписи конца XV века показывают результаты этих продаж - рядом с крестьянскими хозяйствами в деревне можно видеть хозяйства, принадлежащие городским жителям; в этих хозяйствах за половину урожая работают арендаторы-«половники» [АИСЗР, стр. 72]. Кроме того, в XIV веке «обояривание» - то есть раздача государственных земель Новгорода представителям знати и монастырям - стало едва ли не ведущей чертой экономического развития Новгородчины. В отличие от Московского княжества боярам передавались не пустующие земли, а населенные смердами деревни и села. Поначалу крестьяне этих деревень выплачивали новому вотчиннику прежние подати, но впоследствии подати постепенно увеличивались. В берестяных грамотах содержится много жалоб на действия управляющих, требующих повышенные подати [История крестьянства Северо-Запада… стр. 66-75].
В этих условиях и происходит в 1416-1417 гг. очередная реформа посадничества (увеличение числа одновременно действующих посадников, более частое обновление степени), связанная с развитием боярской олигархии и выдвижением «Совета Господ», общебоярского органа управления Городом [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 325-330]. Именно после этой реформы «регулярные» вечевые собрания «трехсот золотых поясов» окончательно принимают вид заседаний республиканского патрициата, а контррегулярные вечевые собрания, например, 1418 года приводят к масштабным вооруженным столкновениям с множеством жертвы: «беша же мертви аки на рати» [НПЛ, стр. 408-410]. Причем это самое масштабное внутреннее столкновение в новгородской истории одновременно и ближе всего по своему ходу подошло к недостижимому «чисто социальному» конфликту, в котором «сташа чернь с одинои стороны, а с другои боляре» [ПСРЛ, т. 5, стр. 261].
И у столь острого конфликта были серьезные, жуткие причины:
«Того же лета мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжку, и во Твери, и в Дмитрове, и по властем и селам. И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села пусты бяху и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся; толико серп пожа человекы, аки класы и быша дворы велици и силнии пусты, едва от многих един или два остася…» [ПСРЛ, т. 11, стр. 232]
Однако это было лишь началом танца смерти, который продолжался три года. В 1421 мороз снова погубил урожай, и в обстановке голода в Новгороде вспыхнуло новое восстание:
«Того же лета Новегороде в Великом брань бысть и кровопролитие… возташе два конца, Наревский и Словенский… бояр дворы разграбише и людей много избише» [ПСРЛ, т. 11, стр. 236].
В 1422 году все повторилось в еще более жутком варианте:
«Той же осени… началася быти болезь коркотнаа в людех, и на зиму глад был… Того же лета глад бысть велик во всеи земле Русской и по новгородской, и мнозии людие помроша з голоду, а инии из Руссии в Литву изыдоша, а инии на путех с глада и з студеня помроша… а инии же и мертви скоты ядяху, и кони, и пси, и кошки, и кроты, и люди людей ядоша, а в Новегороде мертвых з голоду 3 скудельницы наметаша…»[ПСРЛ, т. 11, стр. 236].
Закономерным образом в первой четверти XV века количество находок кожаной обуви и берестяных грамот в Новгороде уменьшается примерно вдвое [Коновалов А. А., Периодизация новгородских берестяных грамот …, стр. 62; Изюмова С. А., К истории кожевенного и сапожного ремесел …, стр. 197]. И практически сразу после демографической катастрофы возникла серьезная угроза независимости Великого Новгорода: великий князь литовский Витов в 1428 году без малого подчинил себе Город, напомнив, что за литовскими служилыми князьями, появляющимися в этих краях еще со времен великого княжения Ивана Даниловича «Калиты», с юго-запад могу придти куда более серьезные силы. А новгородцы, выплатив контрибуцию в 5 тысяч рублей, наглядно продемонстрировали всем имеющим глаза свою слабость перед лицом наступающих Москвы и Литвы: ведь эту контрибуцию собирали по всем волостям, по рублю с 10 человек, что даёт примерно 50 тысяч взрослых мужчин в Новгороде и пригородах. Это означает, что после мора, голода и внутренних войн 1418-1423 общая численность населения Новгородской земли составляла около 250 тысяч человек на фоне миллионных человеческих ресурсов у агрессивных и развивающихся соседей. А в 1545 году в Городе насчитывалось 5096 дворов всех наименований, что позволяет оценить численность его населения в 30-50 тысяч человек [ААЭ, т.1, №205]. У Новгорода теперь практически не было шансов на сохранение независимости…
Часть третья. Выводы и эпилог.
И вот, разбирая загадки новгородской истории, мы вплотную подошли к тому, чтобы сформулировать предельно грубую, но очень наглядную и невероятно для нас актуальную пошаговую схему истории развития Господина Великого Новгорода от XI века и до присоединения к Москве во второй половине века XV.
Первый шаг. В первой половине XI века Новгород потерял возможность использовать для борьбы с неугодными ему Рюриковичами силы коалиции самостоятельных городов/земель Руси, расположенных на север от Смоленска. Битвы на Черехе и Ждановой Горе стали символам этой потери.
Второй шаг. В результате в XI-XII веках Рюриковичи укрепили свои позиции в Городе, а частые смены новгородских князей после 1136 года являлись в первую очередь следствием столкновений в разросшейся семье потомков Владимира «Святого», а не «новгородской вольности в князех».
Третий шаг. «Коловращение» князей привело к тому, что Новгород так и не стал «своим» ни для одной из враждовавших ветвей Рюриковичей, и практически все князья стали рассматривать город лишь как временный источник людей и ресурсов в своей борьбе за почетные столы.
Четвертый шаг. «Коловращение» князей привело к тому, что знать, «оседающая» в Новгороде поверх древней территориальной («кончанской») структуры, образовала предельно фрагментированную элитную корпорацию, слабо способную к солидарной работе на общее благо и слабо связанную с интересами Новгородской земли.
Пятый шаг. «Коловращение» князей и постоянная клановая борьба собственно новгородских элит привели к тому, что с конца XII века огромные зависимые от Новгорода территории в Восточной Прибалтике, бассейнах Невы, Волги, Северной Двины, Печеры и Камы начали стремительно отпадать от метрополии под давлением «свеев», «немцев» и «суждальцев».
Шестой шаг. «Коловращение» князей и постоянное противостояние князей с обособившимся боярством парализовали градостроительную активность, и привели к тому, что сверхцентрализованная Новгородская земля встретила эпоху масштабной морской (ганзейской) торговли на Балтике без собственных крупных морских портов и, следовательно, без собственного крупного торгового флота.
Седьмой шаг. Утверждение Новгорода Великого в качестве «отчины» великих владимирских князей в правление Александра Ярославича «Невского» и консолидация элит на базе упорядоченного доступа представителей ряда кланов к посадничеству, стабилизировали политическую жизнь Новгорода. Это позволило к началу XIV века остановить «сжатие» западных и северных границ земли на берегах Нарвы и Сестры.
Восьмой шаг. Установившаяся политическая стабильность вкупе с наметившимся аграрным перенаселением Новгородской земли позволили элите усилить эксплуатацию «черных людей» и новгородских пригородов. Включение Великого Новгорода в формирующуюся в Северной Европе «мир-систему» в качестве периферии (см. шестой шаг) и монополизация контактов с центром этой системы узким кругом бояр и купцов (многие из которых являлись лидерами собственных «вертикальных финансово-промышленных группировок») тормозили развитие новгородской «предпромышленности».
Девятый шаг, девятый вал. Сверхэксплуатация крестьянского населения и ремесленников Новгорода привела к демографической катастрофе первой половины XV века и окончательно разорвала связи между народом Новгородской земли и её элитой. А это всё вместе сделало Новгород крайне уязвимым перед военным и политическим давлением Литвы и, особенно, Москвы.
Как видим, поменяв отдельные имена в тексте, чуть-чуть осовременив антураж и основательно сжав ось времени, превратив столетия в десятилетия, мы получим очень грубое описание истории Российской Федерации, которая по странному недоразумению считается преемницей московской, а не новгородской истории. Мы как раз пережили сейчас «лихое» время властных «коловращений» и масштабных «колониальных» потерь. Мы с вами сейчас где-то в окрестностях Ореховецкого договора о сокращении наступательных вооружений, а настоящая сверхэксплуатация «черных людишек» еще только набирает обороты. Шелонь, потеря Востока, «освободительные» походы «братских белорусских дивизий» и искоренение «крамолы» лишь только виднеются впереди. Остаётся лишь помечтать об «освободителях», что имели бы все достоинства реального Великого княжества Московского и всея Руси из нашей истории без его же недостатков. Или…
Или всё-таки можно что-то поменять в этой безрадостной перспективе, всё-таки были у Новгорода достойные альтернативы на его славном и трагичном пути? При взгляде на построенную масштабную цепь причин и следствий становится очевидным, что по сути нет смысла пытаться переиграть вслед за писателями-альтернативщиками последние «звенья» в этой цепи.
Мог ли Новгород войти в состав Велкиого Княжества Литовского? Да, мог бы. Вслед за Тверью и Москвой. Если бы Ольгерд был удачливей в своих «московских» походах, если бы Витовта не разгромили бы в пух и прах под Ворсклой - то в том же 1428 году, году наивысшего влияния собственно Литвы в нашей реальности Витовт Литовский мог бы войти в Дом Святой Софии. А уж если бы Витовт сумел бы получить корону и передать её по наследству… Но в этой исторической альтернативе Литве в определенный момент обязательно пришлось повышать уровень своей централизации и внутренней мобилизации - чтобы сломать Москву, чтобы отразить претензии Польши, чтобы укрепить собственные огромные южные границы. И на этом пути Литва шаг за шагом сближалась бы с Россией из нашего мира с той же опасностью получить Александра «Грозного», (прозванного за жестокость Сигизмундовичем) в итоге.
Мог ли Новгород войти уже в зрелую Литву, Литву времен Казимира Ягеллончика во второй половине XV века, без всяких там ужасов «ползучего обрусения», со всеми прелестями цветущего федерализма? Вряд ли. Ко второй половине XV века именно Москва контролировала новгородские пути - и «хлебный», и «пушной», а у Литвы в нашей реальности не было ни возможностей, ни желания эти пути отбить. Так что даже красочно описанные в современном худлите разгромы московских войск в 1471 году означают на деле лишь дополнительное кровопролитие новых и новых походов, дополнительные жертвы новых и новых новгородских голодовок.
Мог ли Новгород «купить» свою независимость, переняв у венецианцев не только изображение на монетах, но и замечательно проявившую себя в итальянских реалиях идею наемных армий? Вряд ли. Господину Широкораду легко выдавать подобные советы, но без собственных портов и собственного крупного флота Новгород в нашей реальности был надежно отрезан от ближайших (германских) крупных рынков наёмной военной силы.
Не слишком много шансов было у Новгорода и повторить подвиг античных греческих полисов, отразивших натиск сильной «континентальной» империи. По настоящему развитее «новгородское национальное самосознание» в принципе могло превратить завоевание и удержание Новгородской земли в слишком сложную задачу и для Москвы, и для Литвы. Однако такое «особое» самосознание, по видимому, не сложилось. Действительно, для новгородского летописание XII-XIII веков еще характерно противопоставление Города Руси, под которой часто понимались лишь Киев с окрестностями и «Низовской», «Суздальской» земле:
«Въ то же лЂто выиде князь Святославъ из Новагорода на Лукы, и присла въ Новъгородъ, яко «не хоцю у васъ княжити». Новгородьци же … послаша въ Русь къ Мьстиславу по сынъ» [НПЛ, стр. 32];
«И поклонишася НЂмьци князю, Ярослав же взя с ними миръ на вьсеи правдЂ своеи; и възвратишася новгородци сдрави вси, а низовьчь неколико паде» [НПЛ, стр. 73].
Однако именно с XIII века все сильнее в новгородском летописании отражается тенденция считать свою землю вместе с Владимирской частью одной Руси:
в новгородском некрологе Александру Невскому указано, что этот князь «иже потрудися за Новгород и за всю Русьскую землю» [НПЛ, стр. 84];
под 1322 г. в летописи было записано, что «приходи в Русь посол силен именем Ахмыл и много створи пакости по Низовской земле» [НПЛ, стр. 96 ];
Особенно показательно в этом смысле новгородское описание разгрома Твери в 1327 г.:
«Татары просто реши всю землю Русскую положиша пусту, толко Новгород ублюде Бог» [НПЛ, стр. 98].
В этом отрывке мы по сути видим новое понимание «Русской земли», мало известное более ранним текстам: она отождествляется с северной частью Руси (Новгородская плюс Ростово-Суздальская земли). Эпитет «вся» по отношению к территории, разоренной войсками Узбека и обозначенной как «Русская земля», наглядно говорит об этом. Где-то с XIV века XIV в. термин «Суздальская земля» и производные от него для обозначения Северо-Восточной Руси перестают употребляться и во владимирском летописании, а в качестве общего названия для этой территории начинает использоваться термин «Русь». Последнее известие такого рода содержится под 1309 годом, когда «…приеха ис Киева пресвященныи Петр митрополит на Суждалскую землю» [ПСРЛ, СПб., 1913, т. 18, Симеоновская летопись, стр. 87]. Уже на следующий год, в 1313-м, митрополит Петр из Орды «прииде на Русь» [ПСРЛ, СПб., 1913, т. 18, стр. 88]. Хронологическое совпадение смены терминологии в Синодальном списке Новгородской I и в Симеоновской летописях позволяет полагать, что в ней отразились перемены в общественном сознании населения русского северо-востока в первые десятилетия XIV века, в годы наивысшего напряжение московско-тверской борьбы, которая и создала, как мы видели, русский народ и российское государство. В XV веке, в Новгородской первой летописи младшего извода и ряде других текстов представление о единой Русской земле, в которую входят и Москва, и Новгород прослеживается очень четко:
Дмитрий Донской по мнению новгордского летописца ходил на Тверь «со всеми князьми и со всею силою рускою»; Витовт, отметившийся в том числе и своими походами на Новгород, перед битвой на Ворскле «хотел пленити Рускую землю»; в 1432 г. Василию Васильевичу «дате княжение великое... на всей Рускои земли» [НПЛ, стр. 372; 395; 416].
Аналогичная картина, кстати, прослеживается в псковском летописании. Причем здесь (как, временами, и в новгородском писании) «Русская земля» в составе Новгородской и Владимирской земель не только объединяется, но и решительно противопоставляется, например, земле «Литовской»:
«князь великий Василей, подъем всю Рускую землю ... а князь Витовт, подъем всю Литовскую землю, и поиде противу» [Псковские летописи, М.; Л., 1941, Вып. 1, стр. 32 ].
И даже герои в XV веке у Москвы и Новгород оказались одинаковыми - именно в последние годы новгородской самостоятельности Александр Ярославич «Невский», ритуально почитаемый родоначальник московский князей, с подачи новгородского архиепископа Евфимимя стал покровителем и Великого Новгорода.
Ясно, что в таких условиях перед лицом московского вторжения новгородская элита не могла рассчитывать на то, чтобы поднять всю землю в едином порыве на борьбу с чужеземным игом. Рассчитывать (особенно после фактической девальвации вечевых порядков) на безоговорочную поддержку «черни» Совет Господ в своей борьбе за свои огромные земельные владения тоже не мог. Новгородские пригороды были слабы (в древней Ладоге в 1484 году в городском посаде фиксируется 84 двора, к 1500 году под давлением «московского» ига число дворов доходит до 116 [Кирпичников А.Н., Посад средневековой Ладоги, Л., 1985.]), да и пример сильнейшего из пригородов - Пскова - не вдохновлял. Псковичи не только не пришли на помощь Новгороду в тяжелую годину 1471 года, но и сами начали военные действия против Города по приказу великого князя московского. Вряд ли особой любовью к Господину Великому Новгороду пылали Великие Луки, показательно разгромленные в 1435 году, равно как и далекие «колониальные» югорские окраины, где в 1446 году оставил по себе долгую память отряд воевод Шенкурского и Яковли. Так что на спартанскую твердость своих вооруженных сил Господину Великому Новгороду рассчитывать не приходилось. О печальных и очевидных аналогиях с современностью позвольте умолчать.
И лично я, перебирая варианты, всё возвращаюсь и возвращаюсь к 1136 году, году, когда по сути закончилась едва начатая Мстиславом «Великим» династия «вскормленных» в Новгороде князей. Если бы Всеволод удержался бы, укрепился на Новгородском столе (шансы уйти в Киев и так были у него ничтожно малы)… Если бы передал стол своему сыну… Если бы новгородским Мстиславичам удалось бы хоть на какое-то время укрепить свою власть настолько, что начать «грады ставить» по примеру Рюриковичей в других землях. Ведь сумели же Андрей и Всеволод Юрьевичи в Ростово-Суздальской земле поставить новые города и расширить существующие пригороды при вполне живом и могучем ростовском боярстве. Пусть бы новгородские новаторы-градостроители из альтернативной реальности повторили бы судьбы Андрея «Боголюбского», но Новгородская земля имела бы в своих руках как минимум и Тверь на путях подвоза хлеба, и Копорье на южном берегу Финского залива, и Выборг на берегу Северо-Восточном. Если бы Мстислав Мстиславич «Удатный» из семейства Мстиславичей был бы не торопецким, а природным новгородским князем, то случившаяся и в нашей реальности победа над владимирцами под Липицей в 1216 году вполне могла бы стать началом долгого процесса присоединения Волго-Окских земель к Новгородскому княжеству… Заглянуть далее, за дымовую завесу «Батыева нашествия» очень и очень сложно. Но мне в этой альтернативе «Новгородского царства» не кажется такой уж дикостью карта бенедиктинского монаха Андреаса Васпергера из XV века в нашем мире, на которой огромный «Новгород» занимал все пространство от Южной Финляндии до Азовского моря. Да и внутреннее устройство этого «Великого Новгорода» не представляется мне слишком уж бесчеловечным.
А вот сможем ли мы свернуть с «новгородского пути» не в начале, а на самой середине? Успеем ли? И захотим? Не знаю. Время покажет.
http://nikolamsu.livejournal.com/80043.html ;
http://nikolamsu.livejournal.com/79638.html
Части 2.1 и 2.2 -- здесь:
http://nikolamsu.livejournal.com/80533.html
2.3 Загадки новгородского народорасселения.
Боевое равновесие между Рюриковичами и местной олигархией сказалось и на всей судьбе градостроительства в пределах Новгородской земли. Дело в том, что одной из первейших «должностных обязанностей» было основание и укрепление городов. В той же Новгородской первой летописи выражение «нача грады ставити» использовано в отношении Игоря «Старого» как синоним выражения «начал править». И вот «самостийности» новгородского боярства не хватило для того, чтобы исключить влияние Рюриковичей на выбор князя для Города и даже на выбор городского посадника. Но этой «самостийности» вполне хватило на то, чтобы практически блокировать в Новгородской земле градостроительную активность князей. По подсчетам, выполненным А. В. Кузой в работе «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985) получается, что в этой древней земле к середине XII века существовало всего 10(!!) укрепленных поселений площадью более 1 га. Чтобы понять до конца смысл этой цифры нужно учесть, что в Черниговской, Волынской и Суздальской земля по тем же подсчетам получилось соответственно 32, 31 и 29 городов, а отставали от Новгородчины лишь более чем скромные Пинская, Рязанская и Муромская земли. Правда, Новгородская земля использовала для градостроительного бума теоретически ожидаемый приток населения из южных земель после «батыева погрома». В Новгородской земле в ужасном XIII веке погибло 19 укреплений, что составляет 38% от общего числа зафиксированных крепостей любой площади, причем восстановлено и заново отстроено в XIV веке было 29 укреплений. Вот только Владимирская земля по соседству восстановила по аналогичным подсчетам 40 поселений. А на берегах Балтики в XII -XIII появляются все новые и новые торговые города: Любек (1143), Рига (1201), Выборг (1293)…
Особенностью Новгородской земли было не только малое количество городов, но и их расположение. Парадоксально, но факт: ориентированная, как полагают, на внешнюю торговлю боярская республика практически не располагала собственными портами на побережье Балтийского моря. Сам Новгород был удален от основных морских коммуникаций и не имел прямого доступа к морю, а его коммуникации проходили по двум рекам и бурному Ладожскому озеру. И, тем не менее - у новгородцев отсутствовали торговые гавани на Балтике и в устье Невы. Такая ситуация была вполне нормальна для X века, когда доминировала речная торговля, связывающая через новгородские земли Каспийский и Черноморский бассейны с Северной Европой, когда с моря можно было ждать разбойников с не меньшей вероятностью, чем купцов.
Но где-то с XIII века, после грандиозной демонстрации силы в Константинополе, венецианцы и генуэзцы получают доступ к Черному морю, берут под контроль торговлю Египта и Леванта, а на Балтике неупорядоченную локальную торговлю сменяет твердая рука Ганзы - союза северо-немецких приморских полисов (Любек, Штеттин, Штральзунд и т.д.). Относительно быстрое создание этих зон торговли и их бурный расцвет объясняется тем, что это - именно морские торговые зоны. Морская торговля в новую эпоху оказывается в разы более продуктивна, выгодна и эффективна, чем практически любая сухопутная и речная: венецианская галея XIV века могла брать на борт до полутора сотен тонн груза, и примерно такую же, если даже не большую грузоподъемность имел ганзейский когг.
И Новгород, отделенный от моря сотнями километров, объективно оказывался на обочине этих процессов. Спасти дело могло строительство на новгородском побережье Балтики «портовых» пригородов «Северной столицы». Но, как было указано выше, такое строительство понималось как дело княжеской власти и с большой вероятностью вело к её усилению - и новгородскому боярству даже в худшие времена хватало сил сдерживать княжеское градостроительство. Как следствие, Новгородская республика не осваивала всерьез берега Балтики, слабела - и это делало её еще более уязвимой перед наступлением княжья, заставляя с еще большей осторожностью относиться к идеям в стиле «срубиша городъ въ Копории въ отечествѣ великаго князя». Печальная судьба каменной крепости в Копорье, построенной в 1380 г. великим князем Дмитрием Александровичем Переяславским, многократно поминаемым в «тверской» главе данного опуса, и разрушенной новгородцами после конфликта с князем в 1382 - прекрасный пример к этому порочному кругу новгородской политики и экономики [НПЛ, стр. 323, 324]. В результате новгородские и псковские торговые гости, совершавшие в лучшие времена многочисленные торговые путешествия на о. Готланд, на рынки Дании, Шлезвига, Любека, постепенно сократили масштабы своей торговой экспансии. В позднейший период местом встречи с западно- и североевропейскими купцами стали русские города: Новгород, Псков, Смоленск [Е.Р. Сквайрс, С.Н. Фердинанд, Ганза и Новгород. Языковые аспекты исторических контактов, М., 2002. стр. 19]. В итоге в начале XV века экспорт из Новгорода только семейства Финкенгаузенов практически равнялся всей дани с Пермской земли согласно уставной грамоте 1485 г. [Историко-филологический сборник Коми-филиала АН СССР, 1958, вып. 4, стр. 244-246].
При анализе торговых книг немецких купцов за этот поздний период становится понятно, кто контролировал новгородскую торговлю пушниной и воском: прибыли от этой торговли у ганзейцев могли доходить в денежном исчислении до 50-80%, что убедительно свидетельствует о неравноправном характере обмена. Достигался такой характер, например, тем, что одинаковые меры веса для новгородских товаров понижались на Западе. К примеру, шиффунт воска в Новгороде в конце XIV века составлял 192 кг воска, а в Любеке - только 152 кг (шиффунт воска в Любеке стоил, естественно, дороже, чем в Новгороде), ласт соли при перемещении из Ревеля-Таллина в Новгород терял по дороге 3 мешка из 15. Зато обратное превращение происходило с денежными единицами - вес марки в Любеке был выше, чем в Новгороде [И.Э. Клейненберг. Экономические связи между Прибалтикой и Россией. Цена, вес и прибыль в посреднической торговле товарами русского экспорта в XIV-начале XV веков, Рига, 1968, стр. 32-46].
Новгородцы вполне понимали масштаб своих убытков от такого подчиненного положения в балтийской торговле - и тот же XV век, оставивший нам достаточное количество документов «хозяйственного» характера выглядит непрерывным «крестовым походом» Новгорода против торгового преобладания ганзейцев. Эта борьба развивалась по двум направлениям:
- новгородцы добивались установления равных условий торговли с ганзейцами - ликвидации «колупанья» воска и «наддач» к мехам, продаваемым ими ганзейцам, и обязательного взвешивания и измерения покупаемых у последних товаров - соли, меда, сукон;
- новгородцы требовали предоставления им «чистого пути за море», понимаемого как принятие на себя Ганзой ответственности за случавшиеся на море ограбления новгородских купцов.
Вообще вся новгородская история XIV-XV вв., а не только история торгового противостояния с Ганзой, наглядно показала, как тяжело переломить устоявшиеся негативные тренды развития. В эти столетия новгородцы, кажется, осознали, что дела их складываются не самым лучшим образом - и постарались исправить ситуацию. Признание Новгородской земли отчиной великого князя владимирского в XIII веке, о котором мы говорили в заключение раздела 2.1, парадоксальным образом стабилизировало политическую ситуацию в Городе и укрепило его реальную самостоятельность. Еще в 1230-ые постепенное угасание междукняжеской борьбы за Новгород при Ярославе Всеволодовиче приводит к прекращению чехарды посадников, и Степан Твердиславич держит свой высокий пост чрезвычайно долгие по местным меркам 13 лет без 3 месяцев [НПЛ, стр. 79, 297-298]. И после Степана Твердиславича смещения посадников становятся относительно редкими (Александру «Невскому» для устранения посадника Онаньи в 1255 году приходится организовать масштабный военный поход на Новгород), вокруг посадника формируется относительно устойчивый «совет». В конце XIII в. происходят коренные преобразования республиканского управления: посадничество ежегодно обновляется, хотя и вращается в кругу одних и тех же лиц.В XIV - начале XV в. посадник является представителем не только своей собственной боярской группы, но и общегородского боярского совета, образовавшегося из представителей всех концов Новгорода [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 220-250; Памятники истории Великого Новгорода и Пскова, Л., 1963, стр. 69]. В это перестроечное и постперестроечное время новгородцы и жители новгородских пригородов демонстрируют недоступный в предыдущие десятилетия «уровень независимости» и от политики великих князей, и при этом совсем нередко идут поперек воли ханов Золотой Орды. Уже в ходе войны Андрея и Дмитрия Александровичей 80-ых/90-ых годов XIII века, о которой так много говорилось в «тверской» главе, Новгород получает почти забытую возможность непосредственно влиять на судьбу великокняжеского стола. Признаваемые «Северной столицей» в это время великие князья сплошь и рядом имеют серьезные проблемы с ханской властью: Дмитрий Александрович в 1280 г., Андрей Александрович в 1283 [НПЛ, стр. 325], Юрий Данилович Московский в 1314-1315 и в 1322-1324 гг. [НПЛ, стр. 94-97]. Особенно впечатляет княжение во Пскове Александра Михайловича Тверского, «ведомого» врага хана Узбека.
В эти славные перестроечные времена на рубеже XIII-XIV веков новгородцы сумели, казалось бы, переломить долгую и печальную традицию отступления на всехсвоих колониальных фронтах. И. П. Шаскольский прослеживает три волны шведской экспансии и соответственно три этапа борьбы Новгорода против нее:
1) борьба новгородцев со шведами в юго-западной Финляндии (территория независимого от Новгорода племени сумь) и на берегах Балтийского моря в XII в.;
2) борьба за центральную Финляндию (земля еми) и берега Невы в 20-х гг. - середине XIII в.;
3) борьба за Карелию и берега Невы в конце XIII - начале XIV в. [Шаскольский И. П., Емь и Новгород в XI-XIII веках, Уч. зап. ЛГУ, 1941, № 80, серия истор. наук, в. 10; Сигтунский поход 1187 г., Истор. записки, 1949, № 7; Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. Л., 1978]
Суммируя отдельные сообщения о «героической борьбе Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики», мы получаем безрадостную картину череды побед (вроде Сигтунского похода 1187), которые приходится одерживать все ближе и ближе к Новгороду. Остановить потери колоний новгородцы смогли, лишь устроив взаимное истребление русско-немецких сил под Раковором в 1267-м, сровняв с землёй укрепления шведской Ландскроны близь устья Невы в 1300-м и поставив вместе с Юрием Московским крепость Орешек у истоков той же Невы 1323 году. Вместе с тем же Юрием в 1324 г. новгородцы взяли и разграбили тот самый Великий Устюг, что постоянно угрожал новгородским путям в Печерскую, Пермскую, Югорскую землю, ознаменовав укрепление своего присутствия в восточных колониях [НПЛ, стр. 97; ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 1, стр. 259].
Именно с «перестроечных времен» начинается серия «колониальных» войн с великим князем за «закамское серебро» в широком смысле этого слова, поначалу весьма успешных для Господина Великого Новгорода. Хотя, конечно, полностью остановить продвижение той же Москвы в зону своих стратегических «восточных» интересов Новгороду не удалось:
в 1333 году новгородцы дали великому князю владимирскому и московскому Ивану Калите «на черный бор Вычегду и Печеру и с тех времян князь московский почал взимати дани с печерские люди» [Вычегодско-Вымская летопись, стр. 257, Историко-филоллогический сборник Коми-филиала АН СССР, 1958, вып. 4].
Зато в 1398 году попытка Заволочья выйти из Новгородской сферы влияния была жестоко и эффективно подавлена [НПЛ, стр. 389-393; ПСРЛ, т. 4, вып. 1, стр. 383].
Но, обеспечив определенную степень консолидации новгородской элиты и стабилизировав внутри- и внешнеполитическую ситуацию, новгородская «перестройка» конца XIII века обострила противоречия между элитой и основным населением Новгорода.
Основная часть местных «черных людей» фактически жила в усадьбах бояр, купцов, житьих людей, что и обеспечивало регулярное участие обычных жителей Новгорода в столкновениях боярских кланов на стороне своих патронов - и, как следствие, заставляло новгородские элиты с осторожностью подходить к усилению эксплуатации «своих людишек» в XII-XIII веках. Постперестроечная политическая стабильность вкупе с заметным ослаблением внешнего давления позволили новгородскому боярству по настоящему взяться за извлечения доходов из своего господства над «черным» людом Города, пригородами и «колониями».
После жуткой демографической катастрофы 1120-ых и 1220-ых -
в 1230 году «простая чадь рЂзаху люди живыя и ядяху, а инии мьртвая мяса и трупие обрЂзающе ядяху, а друзии конину, псину, кошкы;… постави скуделницю у святыхъ Апостолъ, … и наполни до вьрха, иже бысть в неи числомь 3000 и 30… И поставиша другую скудьлницю на поли, … и бысть та пълна…; а 3-тьюю поставиша … за святымь Рожьствомъ, и та же бысть пълна, въ неиже числа несть… » [НПЛ, стр. 69-71]
- численность населения Новгорода и Новгородской земли постепенно росла. Об этом говорит, в частности, фиксируемый археологами рост числа археологических остатков. От слоя к слою растет число находок кожаной обуви и берестяных грамот. За столетие, с середины XIII по середину XIV века, число таких находок увеличивается примерно вдвое, а к началу XV века - еще вдвое [Коновалов А. А., Периодизация новгородских берестяных грамот и эволюция их содержания, Советская археология, 1966,№ 2, стр. 62; Изюмова С. А., К истории кожевенного и сапожного ремесел Новгорода Великого, Материалы и исследования по археологии СССР, 1959, № 65, стр. 197]. Специалисты пишут о стремительном росте Новгорода в XIV веке, о строительстве «окольного города», о расширении Плотницкого и Наревского концов, о том, что в 1263-1462 годах в Новгороде было построено 176 каменных церквей, а в Москве - только 49 [Древнерусское градостроительство X-XV веков, М., 1993, стр. 392; Miller D., Monumental building as indicator of economic trends in Northern Rus’ in the later Kievan and Mongol periods, 1138-1462, American historical review. 1989, vol. 9, №2, p. 373].
Но где-то с 1360-х бурное развитие новгородской земли приводит к появлению первых симптомов аграрного перенаселения. С этого времени берестяные грамоты начинают доносить до нас жалобы крестьян на земли [История крестьянства Северо-Запада России, СПб., 1994, стр. 75]. В деревне появляются безлошадные бедняки-«пешцы» и безземельные «захребетники»; некоторые крестьяне пытаются «заложиться» за бояр - они передают боярам свою землю в обмен на их покровительство. Имеются упоминания о том, что за князей и бояр «закладывались» целые села. Разорившиеся крестьяне продают свои хозяйства не только боярам, но и незнатным новгородцам; при этом они становятся арендаторами на своей бывшей земле [Грамоты Великого Новгорода и Пскова, М.-Л., 1949. № 105, 110; Никитский А. И. История экономического быта Великого Новгорода, М., 1893, стр. 40; Данилова Л. В., Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле. М., 1955, стр. 76-79; История крестьянства Северо-Запада… стр. 52]. Переписи конца XV века показывают результаты этих продаж - рядом с крестьянскими хозяйствами в деревне можно видеть хозяйства, принадлежащие городским жителям; в этих хозяйствах за половину урожая работают арендаторы-«половники» [АИСЗР, стр. 72]. Кроме того, в XIV веке «обояривание» - то есть раздача государственных земель Новгорода представителям знати и монастырям - стало едва ли не ведущей чертой экономического развития Новгородчины. В отличие от Московского княжества боярам передавались не пустующие земли, а населенные смердами деревни и села. Поначалу крестьяне этих деревень выплачивали новому вотчиннику прежние подати, но впоследствии подати постепенно увеличивались. В берестяных грамотах содержится много жалоб на действия управляющих, требующих повышенные подати [История крестьянства Северо-Запада… стр. 66-75].
В этих условиях и происходит в 1416-1417 гг. очередная реформа посадничества (увеличение числа одновременно действующих посадников, более частое обновление степени), связанная с развитием боярской олигархии и выдвижением «Совета Господ», общебоярского органа управления Городом [В. Л. Янин, Новгородские посадники, стр. 325-330]. Именно после этой реформы «регулярные» вечевые собрания «трехсот золотых поясов» окончательно принимают вид заседаний республиканского патрициата, а контррегулярные вечевые собрания, например, 1418 года приводят к масштабным вооруженным столкновениям с множеством жертвы: «беша же мертви аки на рати» [НПЛ, стр. 408-410]. Причем это самое масштабное внутреннее столкновение в новгородской истории одновременно и ближе всего по своему ходу подошло к недостижимому «чисто социальному» конфликту, в котором «сташа чернь с одинои стороны, а с другои боляре» [ПСРЛ, т. 5, стр. 261].
И у столь острого конфликта были серьезные, жуткие причины:
«Того же лета мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжку, и во Твери, и в Дмитрове, и по властем и селам. И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села пусты бяху и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся; толико серп пожа человекы, аки класы и быша дворы велици и силнии пусты, едва от многих един или два остася…» [ПСРЛ, т. 11, стр. 232]
Однако это было лишь началом танца смерти, который продолжался три года. В 1421 мороз снова погубил урожай, и в обстановке голода в Новгороде вспыхнуло новое восстание:
«Того же лета Новегороде в Великом брань бысть и кровопролитие… возташе два конца, Наревский и Словенский… бояр дворы разграбише и людей много избише» [ПСРЛ, т. 11, стр. 236].
В 1422 году все повторилось в еще более жутком варианте:
«Той же осени… началася быти болезь коркотнаа в людех, и на зиму глад был… Того же лета глад бысть велик во всеи земле Русской и по новгородской, и мнозии людие помроша з голоду, а инии из Руссии в Литву изыдоша, а инии на путех с глада и з студеня помроша… а инии же и мертви скоты ядяху, и кони, и пси, и кошки, и кроты, и люди людей ядоша, а в Новегороде мертвых з голоду 3 скудельницы наметаша…»[ПСРЛ, т. 11, стр. 236].
Закономерным образом в первой четверти XV века количество находок кожаной обуви и берестяных грамот в Новгороде уменьшается примерно вдвое [Коновалов А. А., Периодизация новгородских берестяных грамот …, стр. 62; Изюмова С. А., К истории кожевенного и сапожного ремесел …, стр. 197]. И практически сразу после демографической катастрофы возникла серьезная угроза независимости Великого Новгорода: великий князь литовский Витов в 1428 году без малого подчинил себе Город, напомнив, что за литовскими служилыми князьями, появляющимися в этих краях еще со времен великого княжения Ивана Даниловича «Калиты», с юго-запад могу придти куда более серьезные силы. А новгородцы, выплатив контрибуцию в 5 тысяч рублей, наглядно продемонстрировали всем имеющим глаза свою слабость перед лицом наступающих Москвы и Литвы: ведь эту контрибуцию собирали по всем волостям, по рублю с 10 человек, что даёт примерно 50 тысяч взрослых мужчин в Новгороде и пригородах. Это означает, что после мора, голода и внутренних войн 1418-1423 общая численность населения Новгородской земли составляла около 250 тысяч человек на фоне миллионных человеческих ресурсов у агрессивных и развивающихся соседей. А в 1545 году в Городе насчитывалось 5096 дворов всех наименований, что позволяет оценить численность его населения в 30-50 тысяч человек [ААЭ, т.1, №205]. У Новгорода теперь практически не было шансов на сохранение независимости…
Часть третья. Выводы и эпилог.
И вот, разбирая загадки новгородской истории, мы вплотную подошли к тому, чтобы сформулировать предельно грубую, но очень наглядную и невероятно для нас актуальную пошаговую схему истории развития Господина Великого Новгорода от XI века и до присоединения к Москве во второй половине века XV.
Первый шаг. В первой половине XI века Новгород потерял возможность использовать для борьбы с неугодными ему Рюриковичами силы коалиции самостоятельных городов/земель Руси, расположенных на север от Смоленска. Битвы на Черехе и Ждановой Горе стали символам этой потери.
Второй шаг. В результате в XI-XII веках Рюриковичи укрепили свои позиции в Городе, а частые смены новгородских князей после 1136 года являлись в первую очередь следствием столкновений в разросшейся семье потомков Владимира «Святого», а не «новгородской вольности в князех».
Третий шаг. «Коловращение» князей привело к тому, что Новгород так и не стал «своим» ни для одной из враждовавших ветвей Рюриковичей, и практически все князья стали рассматривать город лишь как временный источник людей и ресурсов в своей борьбе за почетные столы.
Четвертый шаг. «Коловращение» князей привело к тому, что знать, «оседающая» в Новгороде поверх древней территориальной («кончанской») структуры, образовала предельно фрагментированную элитную корпорацию, слабо способную к солидарной работе на общее благо и слабо связанную с интересами Новгородской земли.
Пятый шаг. «Коловращение» князей и постоянная клановая борьба собственно новгородских элит привели к тому, что с конца XII века огромные зависимые от Новгорода территории в Восточной Прибалтике, бассейнах Невы, Волги, Северной Двины, Печеры и Камы начали стремительно отпадать от метрополии под давлением «свеев», «немцев» и «суждальцев».
Шестой шаг. «Коловращение» князей и постоянное противостояние князей с обособившимся боярством парализовали градостроительную активность, и привели к тому, что сверхцентрализованная Новгородская земля встретила эпоху масштабной морской (ганзейской) торговли на Балтике без собственных крупных морских портов и, следовательно, без собственного крупного торгового флота.
Седьмой шаг. Утверждение Новгорода Великого в качестве «отчины» великих владимирских князей в правление Александра Ярославича «Невского» и консолидация элит на базе упорядоченного доступа представителей ряда кланов к посадничеству, стабилизировали политическую жизнь Новгорода. Это позволило к началу XIV века остановить «сжатие» западных и северных границ земли на берегах Нарвы и Сестры.
Восьмой шаг. Установившаяся политическая стабильность вкупе с наметившимся аграрным перенаселением Новгородской земли позволили элите усилить эксплуатацию «черных людей» и новгородских пригородов. Включение Великого Новгорода в формирующуюся в Северной Европе «мир-систему» в качестве периферии (см. шестой шаг) и монополизация контактов с центром этой системы узким кругом бояр и купцов (многие из которых являлись лидерами собственных «вертикальных финансово-промышленных группировок») тормозили развитие новгородской «предпромышленности».
Девятый шаг, девятый вал. Сверхэксплуатация крестьянского населения и ремесленников Новгорода привела к демографической катастрофе первой половины XV века и окончательно разорвала связи между народом Новгородской земли и её элитой. А это всё вместе сделало Новгород крайне уязвимым перед военным и политическим давлением Литвы и, особенно, Москвы.
Как видим, поменяв отдельные имена в тексте, чуть-чуть осовременив антураж и основательно сжав ось времени, превратив столетия в десятилетия, мы получим очень грубое описание истории Российской Федерации, которая по странному недоразумению считается преемницей московской, а не новгородской истории. Мы как раз пережили сейчас «лихое» время властных «коловращений» и масштабных «колониальных» потерь. Мы с вами сейчас где-то в окрестностях Ореховецкого договора о сокращении наступательных вооружений, а настоящая сверхэксплуатация «черных людишек» еще только набирает обороты. Шелонь, потеря Востока, «освободительные» походы «братских белорусских дивизий» и искоренение «крамолы» лишь только виднеются впереди. Остаётся лишь помечтать об «освободителях», что имели бы все достоинства реального Великого княжества Московского и всея Руси из нашей истории без его же недостатков. Или…
Или всё-таки можно что-то поменять в этой безрадостной перспективе, всё-таки были у Новгорода достойные альтернативы на его славном и трагичном пути? При взгляде на построенную масштабную цепь причин и следствий становится очевидным, что по сути нет смысла пытаться переиграть вслед за писателями-альтернативщиками последние «звенья» в этой цепи.
Мог ли Новгород войти в состав Велкиого Княжества Литовского? Да, мог бы. Вслед за Тверью и Москвой. Если бы Ольгерд был удачливей в своих «московских» походах, если бы Витовта не разгромили бы в пух и прах под Ворсклой - то в том же 1428 году, году наивысшего влияния собственно Литвы в нашей реальности Витовт Литовский мог бы войти в Дом Святой Софии. А уж если бы Витовт сумел бы получить корону и передать её по наследству… Но в этой исторической альтернативе Литве в определенный момент обязательно пришлось повышать уровень своей централизации и внутренней мобилизации - чтобы сломать Москву, чтобы отразить претензии Польши, чтобы укрепить собственные огромные южные границы. И на этом пути Литва шаг за шагом сближалась бы с Россией из нашего мира с той же опасностью получить Александра «Грозного», (прозванного за жестокость Сигизмундовичем) в итоге.
Мог ли Новгород войти уже в зрелую Литву, Литву времен Казимира Ягеллончика во второй половине XV века, без всяких там ужасов «ползучего обрусения», со всеми прелестями цветущего федерализма? Вряд ли. Ко второй половине XV века именно Москва контролировала новгородские пути - и «хлебный», и «пушной», а у Литвы в нашей реальности не было ни возможностей, ни желания эти пути отбить. Так что даже красочно описанные в современном худлите разгромы московских войск в 1471 году означают на деле лишь дополнительное кровопролитие новых и новых походов, дополнительные жертвы новых и новых новгородских голодовок.
Мог ли Новгород «купить» свою независимость, переняв у венецианцев не только изображение на монетах, но и замечательно проявившую себя в итальянских реалиях идею наемных армий? Вряд ли. Господину Широкораду легко выдавать подобные советы, но без собственных портов и собственного крупного флота Новгород в нашей реальности был надежно отрезан от ближайших (германских) крупных рынков наёмной военной силы.
Не слишком много шансов было у Новгорода и повторить подвиг античных греческих полисов, отразивших натиск сильной «континентальной» империи. По настоящему развитее «новгородское национальное самосознание» в принципе могло превратить завоевание и удержание Новгородской земли в слишком сложную задачу и для Москвы, и для Литвы. Однако такое «особое» самосознание, по видимому, не сложилось. Действительно, для новгородского летописание XII-XIII веков еще характерно противопоставление Города Руси, под которой часто понимались лишь Киев с окрестностями и «Низовской», «Суздальской» земле:
«Въ то же лЂто выиде князь Святославъ из Новагорода на Лукы, и присла въ Новъгородъ, яко «не хоцю у васъ княжити». Новгородьци же … послаша въ Русь къ Мьстиславу по сынъ» [НПЛ, стр. 32];
«И поклонишася НЂмьци князю, Ярослав же взя с ними миръ на вьсеи правдЂ своеи; и възвратишася новгородци сдрави вси, а низовьчь неколико паде» [НПЛ, стр. 73].
Однако именно с XIII века все сильнее в новгородском летописании отражается тенденция считать свою землю вместе с Владимирской частью одной Руси:
в новгородском некрологе Александру Невскому указано, что этот князь «иже потрудися за Новгород и за всю Русьскую землю» [НПЛ, стр. 84];
под 1322 г. в летописи было записано, что «приходи в Русь посол силен именем Ахмыл и много створи пакости по Низовской земле» [НПЛ, стр. 96 ];
Особенно показательно в этом смысле новгородское описание разгрома Твери в 1327 г.:
«Татары просто реши всю землю Русскую положиша пусту, толко Новгород ублюде Бог» [НПЛ, стр. 98].
В этом отрывке мы по сути видим новое понимание «Русской земли», мало известное более ранним текстам: она отождествляется с северной частью Руси (Новгородская плюс Ростово-Суздальская земли). Эпитет «вся» по отношению к территории, разоренной войсками Узбека и обозначенной как «Русская земля», наглядно говорит об этом. Где-то с XIV века XIV в. термин «Суздальская земля» и производные от него для обозначения Северо-Восточной Руси перестают употребляться и во владимирском летописании, а в качестве общего названия для этой территории начинает использоваться термин «Русь». Последнее известие такого рода содержится под 1309 годом, когда «…приеха ис Киева пресвященныи Петр митрополит на Суждалскую землю» [ПСРЛ, СПб., 1913, т. 18, Симеоновская летопись, стр. 87]. Уже на следующий год, в 1313-м, митрополит Петр из Орды «прииде на Русь» [ПСРЛ, СПб., 1913, т. 18, стр. 88]. Хронологическое совпадение смены терминологии в Синодальном списке Новгородской I и в Симеоновской летописях позволяет полагать, что в ней отразились перемены в общественном сознании населения русского северо-востока в первые десятилетия XIV века, в годы наивысшего напряжение московско-тверской борьбы, которая и создала, как мы видели, русский народ и российское государство. В XV веке, в Новгородской первой летописи младшего извода и ряде других текстов представление о единой Русской земле, в которую входят и Москва, и Новгород прослеживается очень четко:
Дмитрий Донской по мнению новгордского летописца ходил на Тверь «со всеми князьми и со всею силою рускою»; Витовт, отметившийся в том числе и своими походами на Новгород, перед битвой на Ворскле «хотел пленити Рускую землю»; в 1432 г. Василию Васильевичу «дате княжение великое... на всей Рускои земли» [НПЛ, стр. 372; 395; 416].
Аналогичная картина, кстати, прослеживается в псковском летописании. Причем здесь (как, временами, и в новгородском писании) «Русская земля» в составе Новгородской и Владимирской земель не только объединяется, но и решительно противопоставляется, например, земле «Литовской»:
«князь великий Василей, подъем всю Рускую землю ... а князь Витовт, подъем всю Литовскую землю, и поиде противу» [Псковские летописи, М.; Л., 1941, Вып. 1, стр. 32 ].
И даже герои в XV веке у Москвы и Новгород оказались одинаковыми - именно в последние годы новгородской самостоятельности Александр Ярославич «Невский», ритуально почитаемый родоначальник московский князей, с подачи новгородского архиепископа Евфимимя стал покровителем и Великого Новгорода.
Ясно, что в таких условиях перед лицом московского вторжения новгородская элита не могла рассчитывать на то, чтобы поднять всю землю в едином порыве на борьбу с чужеземным игом. Рассчитывать (особенно после фактической девальвации вечевых порядков) на безоговорочную поддержку «черни» Совет Господ в своей борьбе за свои огромные земельные владения тоже не мог. Новгородские пригороды были слабы (в древней Ладоге в 1484 году в городском посаде фиксируется 84 двора, к 1500 году под давлением «московского» ига число дворов доходит до 116 [Кирпичников А.Н., Посад средневековой Ладоги, Л., 1985.]), да и пример сильнейшего из пригородов - Пскова - не вдохновлял. Псковичи не только не пришли на помощь Новгороду в тяжелую годину 1471 года, но и сами начали военные действия против Города по приказу великого князя московского. Вряд ли особой любовью к Господину Великому Новгороду пылали Великие Луки, показательно разгромленные в 1435 году, равно как и далекие «колониальные» югорские окраины, где в 1446 году оставил по себе долгую память отряд воевод Шенкурского и Яковли. Так что на спартанскую твердость своих вооруженных сил Господину Великому Новгороду рассчитывать не приходилось. О печальных и очевидных аналогиях с современностью позвольте умолчать.
И лично я, перебирая варианты, всё возвращаюсь и возвращаюсь к 1136 году, году, когда по сути закончилась едва начатая Мстиславом «Великим» династия «вскормленных» в Новгороде князей. Если бы Всеволод удержался бы, укрепился на Новгородском столе (шансы уйти в Киев и так были у него ничтожно малы)… Если бы передал стол своему сыну… Если бы новгородским Мстиславичам удалось бы хоть на какое-то время укрепить свою власть настолько, что начать «грады ставить» по примеру Рюриковичей в других землях. Ведь сумели же Андрей и Всеволод Юрьевичи в Ростово-Суздальской земле поставить новые города и расширить существующие пригороды при вполне живом и могучем ростовском боярстве. Пусть бы новгородские новаторы-градостроители из альтернативной реальности повторили бы судьбы Андрея «Боголюбского», но Новгородская земля имела бы в своих руках как минимум и Тверь на путях подвоза хлеба, и Копорье на южном берегу Финского залива, и Выборг на берегу Северо-Восточном. Если бы Мстислав Мстиславич «Удатный» из семейства Мстиславичей был бы не торопецким, а природным новгородским князем, то случившаяся и в нашей реальности победа над владимирцами под Липицей в 1216 году вполне могла бы стать началом долгого процесса присоединения Волго-Окских земель к Новгородскому княжеству… Заглянуть далее, за дымовую завесу «Батыева нашествия» очень и очень сложно. Но мне в этой альтернативе «Новгородского царства» не кажется такой уж дикостью карта бенедиктинского монаха Андреаса Васпергера из XV века в нашем мире, на которой огромный «Новгород» занимал все пространство от Южной Финляндии до Азовского моря. Да и внутреннее устройство этого «Великого Новгорода» не представляется мне слишком уж бесчеловечным.
А вот сможем ли мы свернуть с «новгородского пути» не в начале, а на самой середине? Успеем ли? И захотим? Не знаю. Время покажет.