О русском театре 1979-1981. Глава 14. Король Лир на фоне равнодушия
Тринадцатая глава
Михаил Иванович Царев в роли короля Лира
Малый театр. Хочу сразу оговориться: я далеко не всегда согласен с тем, что сам же писал 30 с лишним лет назад - в оценке актеров и спектаклей. Так и тут. Сегодня мне та постановка представляется гораздо более значительной, чем показалось по горячим следам, ну а некоторые шероховатости и противоречия часто бывают свойственны премьерам, потом сглаживаются.
Я не любил актера Михаила Царева, но даже тогда отдал ему должное, и уж тем более хочу признать сегодня: роль Лира достойно увенчала его артистическую судьбу.
Я был несправедлив к спектаклю. Мне вообще иной раз противно и стыдно читать себя 38-летней давности, но из песни слов не выкинуть, редактировать не буду, перефразируя Пушкина - "но строк дурацких не смываю".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
Кубическое пространство трагедии
Шекспир. Король Лир
Режиссер - Л. Хейфец, художник - Д. Лидер
Кубически-равнодушная, абстрактная декорация не походит на символ шекспировского трагического мира. Но представление о пространстве трагедии дает.
Такая лаконичная абстрагированность в соединении с академичностью постановки, а особенно исполнения (кроме Шута) дает странный эффект.
Спектакль статичен, геометричен и по ритму слабоват. Хотя мизансцены не застылы, но мало динамичны. Но при постановке "Лира" особой подвижности не требуется.
Каждый образ взят сам по себе, связи меж ними установлены, все идет вплотную по Шекспиру.
В центре спектакля стоят два героя. Центральное положение одного обусловлено текстом, это сам Лир. М. Царев с уверенностью опытного мастера играет эту роль. В его исполнении есть несколько сильных моментов, разочарование в дочерях, финальная сцена, но Царев, выразив правду человеческую, не постиг правду философскую.
Его исполнение лишено видимой трактовки, просто семейная драма. И в то же время пробивается тема человеческого достоинства. Не общественное положение определяет существо, а голый человек без всего.
Царев играет самого себя.
Лир Царева искренне чувствует, что он сходит с ума, в его игре сильна грусть разбившихся иллюзий, но трагического размаха он не создает. Сцена бури - просто напевное академическое чтение.
Такое же чтение - проснувшийся Лир, пришедший в себя, и когда его с Корделией отводят в тюрьму.
Игра Царева неровная. Высказав ряд глубоких мыслей во второй части бури - суд над дочерьми, и в сценах сумасшествия, создав ненадолго образ Лира-мыслителя, трезво оценившего себя и людей, Царев в финале снова играет отца, потерявшего любимое дитя. Его скорбь неподдельна, дрожат руки, он не может оторваться от Корделии, насыщается ее образом и, окончательно поняв, что она мертва, он и сам спокойно расстается с жизнью.
Но в этот момент нет и следа тех жизненных, философских прозрений. Они промелькнули, их проконстатировал Царев и режиссер, и они тут же бесследно исчезли. Цареву можно было сыграть только первое действие и финал, а всё, что между ними, совершенно не отражается на образе.(какую-то полную хрень я написал)
Но зато то, чего не поднял Царев, раскрыл В. Павлов - Шут. Он - самое живое и естественное лицо. Явно чувствуется эстетика совсем другого театра. Шут серьезен и мудр, он ни разу не улыбается, и его шутовские жесты выглядят ироническим высмеиванием самого себя.
Шут давно уже понял всё, что сейчас постигает Лир, и даже то, чего Лир Царева не в состоянии понять. Тема Шута - плач по миру, и в то же время он поводырь, ведущий короля к открытию истин.
Всё это общие слова. Короче говоря, Павлов играет именно самую глубинную шекспировскую тему, в этом заслуга Л. Хейфеца. Но он вырывается далеко за пределы ансамбля.
Академизм, боль и ужас
Весь тон Хейфеца в спектакле - абстрактно-величественно-равнодушный. Он совмещает современную холодность декорации и такой же холод академического исполнения актеров. Конфликты, страсти, характеры переведены режиссером в абстрактно-этический ряд. Но из-за академизма отсутствует и внутренняя страстность. Получается просто равнодушие игры и постановки.
В некоторые моменты такое равнодушие просто кощунственно. Я имею в виду сцену ослепления Глостера, сыгранную так холодно и спокойно, что зритель, не знающий пьесу, остается равнодушным.
Вообще из спектакля изгнана всякая боль или ужас. И никакие бешеные крики Н. Анненкова, никакие его рыдания, падения не приближают Глостера к нам, не делают его трагическим персонажем.
Трагическая параллель
Глостер, задуманный как трагическая параллель Лира, оставался хотя бы драматичным только в двух первых сценах с его участием - семейной истории. После этого он ушел на крик, вопли, и даже его ослепление - из-за режиссуры - не прибавило ему трагичности.
А, Кочетков - Кент - всё, что надо, верный слуга. Я. Барышев - Эдгар - все психологические состояния точны. А. Голобородько - Эдмунд - немножко в провинциальной манере, но все-таки злодей не лобовой.
Но из-за эстетизированного академизма трагедия Шекспира проигрывает страшно. Отсутствие общей философской концепции, сколько-нибудь современного решения темы делает спектакль лишним и мертвым, в основном.
Король и Шут
Мои дневники
Мои замечания о русском театре. 1979 - 1981
Михаил Иванович Царев в роли короля Лира
Малый театр. Хочу сразу оговориться: я далеко не всегда согласен с тем, что сам же писал 30 с лишним лет назад - в оценке актеров и спектаклей. Так и тут. Сегодня мне та постановка представляется гораздо более значительной, чем показалось по горячим следам, ну а некоторые шероховатости и противоречия часто бывают свойственны премьерам, потом сглаживаются.
Я не любил актера Михаила Царева, но даже тогда отдал ему должное, и уж тем более хочу признать сегодня: роль Лира достойно увенчала его артистическую судьбу.
Я был несправедлив к спектаклю. Мне вообще иной раз противно и стыдно читать себя 38-летней давности, но из песни слов не выкинуть, редактировать не буду, перефразируя Пушкина - "но строк дурацких не смываю".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
Кубическое пространство трагедии
Шекспир. Король Лир
Режиссер - Л. Хейфец, художник - Д. Лидер
Кубически-равнодушная, абстрактная декорация не походит на символ шекспировского трагического мира. Но представление о пространстве трагедии дает.
Такая лаконичная абстрагированность в соединении с академичностью постановки, а особенно исполнения (кроме Шута) дает странный эффект.
Спектакль статичен, геометричен и по ритму слабоват. Хотя мизансцены не застылы, но мало динамичны. Но при постановке "Лира" особой подвижности не требуется.
Каждый образ взят сам по себе, связи меж ними установлены, все идет вплотную по Шекспиру.
В центре спектакля стоят два героя. Центральное положение одного обусловлено текстом, это сам Лир. М. Царев с уверенностью опытного мастера играет эту роль. В его исполнении есть несколько сильных моментов, разочарование в дочерях, финальная сцена, но Царев, выразив правду человеческую, не постиг правду философскую.
Его исполнение лишено видимой трактовки, просто семейная драма. И в то же время пробивается тема человеческого достоинства. Не общественное положение определяет существо, а голый человек без всего.
Царев играет самого себя.
Лир Царева искренне чувствует, что он сходит с ума, в его игре сильна грусть разбившихся иллюзий, но трагического размаха он не создает. Сцена бури - просто напевное академическое чтение.
Такое же чтение - проснувшийся Лир, пришедший в себя, и когда его с Корделией отводят в тюрьму.
Игра Царева неровная. Высказав ряд глубоких мыслей во второй части бури - суд над дочерьми, и в сценах сумасшествия, создав ненадолго образ Лира-мыслителя, трезво оценившего себя и людей, Царев в финале снова играет отца, потерявшего любимое дитя. Его скорбь неподдельна, дрожат руки, он не может оторваться от Корделии, насыщается ее образом и, окончательно поняв, что она мертва, он и сам спокойно расстается с жизнью.
Но в этот момент нет и следа тех жизненных, философских прозрений. Они промелькнули, их проконстатировал Царев и режиссер, и они тут же бесследно исчезли. Цареву можно было сыграть только первое действие и финал, а всё, что между ними, совершенно не отражается на образе.(какую-то полную хрень я написал)
Но зато то, чего не поднял Царев, раскрыл В. Павлов - Шут. Он - самое живое и естественное лицо. Явно чувствуется эстетика совсем другого театра. Шут серьезен и мудр, он ни разу не улыбается, и его шутовские жесты выглядят ироническим высмеиванием самого себя.
Шут давно уже понял всё, что сейчас постигает Лир, и даже то, чего Лир Царева не в состоянии понять. Тема Шута - плач по миру, и в то же время он поводырь, ведущий короля к открытию истин.
Всё это общие слова. Короче говоря, Павлов играет именно самую глубинную шекспировскую тему, в этом заслуга Л. Хейфеца. Но он вырывается далеко за пределы ансамбля.
Академизм, боль и ужас
Весь тон Хейфеца в спектакле - абстрактно-величественно-равнодушный. Он совмещает современную холодность декорации и такой же холод академического исполнения актеров. Конфликты, страсти, характеры переведены режиссером в абстрактно-этический ряд. Но из-за академизма отсутствует и внутренняя страстность. Получается просто равнодушие игры и постановки.
В некоторые моменты такое равнодушие просто кощунственно. Я имею в виду сцену ослепления Глостера, сыгранную так холодно и спокойно, что зритель, не знающий пьесу, остается равнодушным.
Вообще из спектакля изгнана всякая боль или ужас. И никакие бешеные крики Н. Анненкова, никакие его рыдания, падения не приближают Глостера к нам, не делают его трагическим персонажем.
Трагическая параллель
Глостер, задуманный как трагическая параллель Лира, оставался хотя бы драматичным только в двух первых сценах с его участием - семейной истории. После этого он ушел на крик, вопли, и даже его ослепление - из-за режиссуры - не прибавило ему трагичности.
А, Кочетков - Кент - всё, что надо, верный слуга. Я. Барышев - Эдгар - все психологические состояния точны. А. Голобородько - Эдмунд - немножко в провинциальной манере, но все-таки злодей не лобовой.
Но из-за эстетизированного академизма трагедия Шекспира проигрывает страшно. Отсутствие общей философской концепции, сколько-нибудь современного решения темы делает спектакль лишним и мертвым, в основном.
Король и Шут
Мои дневники
Мои замечания о русском театре. 1979 - 1981