О русском театре 1979-1981. Глава 13. Чеховский апофеоз Смоктуновского
Двенадцатая глава
Иннокентий Смоктуновский в роли чеховского Иванова. С ударением на букву А. И Андрей Попов.
Перехожу к Художественному театру.
В последнее время этот театр отказался от прилагательного "Академический", стал опять невыговариваемый МХТ, что очень глупо, ну да мало ли глупостей творят в наши дни.
В 70-е - 80-е годы МХАТ под руководством Олега Ефремова был хорошим, солидным, классическим театром. Ну а Чехов там всегда был особым автором.
Как мне показалось сейчас, 30 лет спустя, получилась почти рецензия, только не выстроенная, корявая, то излишне многословная, то на удивление невнятная. Уж как умел! Глупо теперь задним числом придираться.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
Предсмертные часы дворянской строгости
А. Чехов. Иванов
Режиссер - О. Ефремов, художник - Д. Боровский
Спектакль начинается с внешнего облика, декорации. Она гармонична, серьезна и реальна, поражает красотой и благородством. В ее потускневшем, грустном артистизме есть что-то поэтическое. Мысль об умирании дворянских гнезд возникает, но весьма мягко и тонко.
И не об этом спектакль. Тональность декорации совпадает с главной темой исполнения И. Смоктуновского.
Благородная, зеленовато-черных тонов усадьба с колоннами явно чужда ее обитателям, почти всем героям спектакля - грубым, простым, циничным. Дворянская строгость, изысканность ее - презирается, в ней есть что-то общее с вишневым садом Гаева и Раневской.
Эта усадьба устарела, но это страшно, так как в ней безмерно больше культуры и красоты, чем в том, что пришло ей на смену. Художник показал ее предсмертные часы и забвение.
Так же никому не нужен Николай Алексеевич Иванов, одинокий интеллигент, ставший лишним в этом здоровом материалистичном обществе. Он непонятен никому своими метаниями, двойственностью, нелогичностью поведения, своей хандрой. Каждый старается объяснить его поведение по-своему.
Боркин - В. Невинный - грубый и веселый хам, душа общества, он не лишен обаяния и даже на какое-то время способен привлекать людей, но явно мошенник. Львов - тупой резонер в исполнении Е. Киндинова, к сожалению, актер не нашел психологического оправдания действиям Львова, вообще все время судит Иванова.
Судит его по-своему и Лебедев - А. Попов, благодушно пропивающий остатки интеллигентности и культуры. Лебедев сохранил теплое чувство к Иванову, но далек от понимания мыслей последнего.
Граф Шабельский в исполнении Е. Евстигнеева вдруг оказался чем-то парадоксально родственным Иванову. Его графский титул смешон и нелеп среди этих трезвых (или пьяных) людей. Шабельский также вырожденец, нечто неестественное, лишнее.
Он обостренно чувствует глупость самого своего существования и прячется под беспрерывным потоком цинизма и отвращения к людям. Но наибольшее отвращение у него вызывает он сам, и оттого он вступает в близкие отношения с ненавистными ему людьми. Евстигнеев очень остер и как-то беспощаден, он высмеивает, уничтожает себя на каждом шагу. Но в конце, вспомнив покойную Сарру, он вдруг с ненавистью отталкивает свою "невесту", и мы видим вспышку человеческого достоинства, которое отняло у него время (очень неуклюжий оборот!).
Ухватистая Сашенька
В своем эгоизме граф даже и не пытается понять Иванова, но похож на него стремлением избавиться от самого себя. Он не карикатура, а грустное подобие, созданное актером и режиссером не без желчи, но без гротесковости и преувеличения.
Граф менее всех судит Иванова, но больше всех вцепляется в него Сашенька Лебедева - Е. Кондратова. Очень симпатичная, прямая и честная девушка честно хочет спасти любимого человека (а то, что она влюблена в Иванова, несомненно и неудивительно), но и она меряет его на свой аршин. И она из этих новых людей, которым не нужны благородные усадьбы и "интеллигентское брюзжание" (снова параллели с "Вишневым садом"). Актриса очень подходит по внешности под чеховских институток, идущих в революцию. Она честна, чиста, лучше других, но она бесконечно ниже "брюзжащего" Николая Алексеевича.
Несостоявшийся Дон Кихот
Понятно, что связь с Сашенькой Иванова не спасет. Он казнит себя и к этой казни идет с самого начала.
Уже с первого выхода Смоктуновского создается настроение несоответствия. Иванов просто выходит, кутаясь в сюртук - и это один мир. Бегающие вокруг него Боркин, Шабельский и пр. - совсем другой мир.
Это не превосходство индивидуальности актера, это намеренный конфликт, немного более прямо и твердо, чем нужно, изображенный на сцене.
Мне кажется, что Ефремов в некоторых сценах дает партнерам Смоктуновского единственную задачу: как можно больше приставать, мешаться, трогать последнего. Этого мало для Чехова, и актеры постоянно привносят более обоснованные мотивы взаимодействия с Ивановым, да и Ефремов в раскрытии главной мысли (о ней мы скажем ниже) идет глубже этой примитивности.
Но всё же иногда впечатление упрощенности остается, особенно в трактовке образа Боркина.
Весь этот конфликт, несоответствие двух миров порождает один тезис: Иванов - лишний человек. Смоктуновский обороняется от назойливых приставаний только внутренне, он поднимает глаза к небу и затравленно, мученически смотрит, в такие минуты он похож на распятого Христа, эта параллель, чисто психологическая, интеллектуальная, часто возникает под впечатлением игры И. Смоктуновского.
Но не только другие люди давят на личность Иванова. Он сам постоянно исследует себя, разбирает каждый поступок, каждый шаг - и не производит их. Он может в припадке причинить боль людям, и после этого долго страдает сам, и тогда он начинает анализировать уже совершенный поступок или уже прожитую жизнь, и все время получается горький, неутешительный итог.
Иванов, что называется, предается рефлексии, этим заполнена его жизнь, а все, что вокруг (кроме грустно умирающей усадьбы) требует от него иного - действовать, основываясь на принципах существующей жизни.
Иванову эти принципы чужды, он иначе воспитывался в университете, он вообще иначе трактовал жизнь, но природная слабость не позволила ему активно бороться. У него не нашлось сил на донкихотское сопротивление, это несостоявшийся Дон Кихот.
А совесть у Иванова сохранилась, и хотя опасны параллели Шекспира с Чеховым, это Гамлет, если хотите, в интеллектуальной сфере, Гамлет, не пошевеливший пальцем, чтобы вправить вывихнутый век, но усиленно вправляющий его мыслью.
Стыдно за общество!
В мире ростовщицы Зюзюшки, подчиненного ей ничтожного и потерявшегося Лебедева, хамов Боркина и Львова, в мире денежных махинаций, насилия над достоинством (Шабельский), в мире нарождающихся хороших, но уж очень практичных и деятельных Сашенек Лебедевых - в этом мире Иванов-Смоктуновский лишний человек. Так же, как благородная усадьба с колоннами - лишний предмет.
Он не нужен этому обществу. И хотя привыкли на Руси гордиться званием "лишний", Иванову это стыдно.
Ему стыдно, что он не смог стать нужным людям, а нам (и режиссеру) стыдно за общество, которому не нужен такой человек.
Так проступает общественный, социальный смысл спектакля, созданного Олегом Ефремовым.
Конечно, порой эта идея выражается слишком прямо, о чем я уже говорил. Но в целом она достаточно глубоко запрятана и выражена тонко, в первую очередь благодаря интеллектуальному искусству Иннокентия Смоктуновского.
Иванов - Смоктуновский
Мои дневники
Мои замечания о русском театре. 1979 - 1981
Иннокентий Смоктуновский в роли чеховского Иванова. С ударением на букву А. И Андрей Попов.
Перехожу к Художественному театру.
В последнее время этот театр отказался от прилагательного "Академический", стал опять невыговариваемый МХТ, что очень глупо, ну да мало ли глупостей творят в наши дни.
В 70-е - 80-е годы МХАТ под руководством Олега Ефремова был хорошим, солидным, классическим театром. Ну а Чехов там всегда был особым автором.
Как мне показалось сейчас, 30 лет спустя, получилась почти рецензия, только не выстроенная, корявая, то излишне многословная, то на удивление невнятная. Уж как умел! Глупо теперь задним числом придираться.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
Предсмертные часы дворянской строгости
А. Чехов. Иванов
Режиссер - О. Ефремов, художник - Д. Боровский
Спектакль начинается с внешнего облика, декорации. Она гармонична, серьезна и реальна, поражает красотой и благородством. В ее потускневшем, грустном артистизме есть что-то поэтическое. Мысль об умирании дворянских гнезд возникает, но весьма мягко и тонко.
И не об этом спектакль. Тональность декорации совпадает с главной темой исполнения И. Смоктуновского.
Благородная, зеленовато-черных тонов усадьба с колоннами явно чужда ее обитателям, почти всем героям спектакля - грубым, простым, циничным. Дворянская строгость, изысканность ее - презирается, в ней есть что-то общее с вишневым садом Гаева и Раневской.
Эта усадьба устарела, но это страшно, так как в ней безмерно больше культуры и красоты, чем в том, что пришло ей на смену. Художник показал ее предсмертные часы и забвение.
Так же никому не нужен Николай Алексеевич Иванов, одинокий интеллигент, ставший лишним в этом здоровом материалистичном обществе. Он непонятен никому своими метаниями, двойственностью, нелогичностью поведения, своей хандрой. Каждый старается объяснить его поведение по-своему.
Боркин - В. Невинный - грубый и веселый хам, душа общества, он не лишен обаяния и даже на какое-то время способен привлекать людей, но явно мошенник. Львов - тупой резонер в исполнении Е. Киндинова, к сожалению, актер не нашел психологического оправдания действиям Львова, вообще все время судит Иванова.
Судит его по-своему и Лебедев - А. Попов, благодушно пропивающий остатки интеллигентности и культуры. Лебедев сохранил теплое чувство к Иванову, но далек от понимания мыслей последнего.
Граф Шабельский в исполнении Е. Евстигнеева вдруг оказался чем-то парадоксально родственным Иванову. Его графский титул смешон и нелеп среди этих трезвых (или пьяных) людей. Шабельский также вырожденец, нечто неестественное, лишнее.
Он обостренно чувствует глупость самого своего существования и прячется под беспрерывным потоком цинизма и отвращения к людям. Но наибольшее отвращение у него вызывает он сам, и оттого он вступает в близкие отношения с ненавистными ему людьми. Евстигнеев очень остер и как-то беспощаден, он высмеивает, уничтожает себя на каждом шагу. Но в конце, вспомнив покойную Сарру, он вдруг с ненавистью отталкивает свою "невесту", и мы видим вспышку человеческого достоинства, которое отняло у него время (очень неуклюжий оборот!).
Ухватистая Сашенька
В своем эгоизме граф даже и не пытается понять Иванова, но похож на него стремлением избавиться от самого себя. Он не карикатура, а грустное подобие, созданное актером и режиссером не без желчи, но без гротесковости и преувеличения.
Граф менее всех судит Иванова, но больше всех вцепляется в него Сашенька Лебедева - Е. Кондратова. Очень симпатичная, прямая и честная девушка честно хочет спасти любимого человека (а то, что она влюблена в Иванова, несомненно и неудивительно), но и она меряет его на свой аршин. И она из этих новых людей, которым не нужны благородные усадьбы и "интеллигентское брюзжание" (снова параллели с "Вишневым садом"). Актриса очень подходит по внешности под чеховских институток, идущих в революцию. Она честна, чиста, лучше других, но она бесконечно ниже "брюзжащего" Николая Алексеевича.
Несостоявшийся Дон Кихот
Понятно, что связь с Сашенькой Иванова не спасет. Он казнит себя и к этой казни идет с самого начала.
Уже с первого выхода Смоктуновского создается настроение несоответствия. Иванов просто выходит, кутаясь в сюртук - и это один мир. Бегающие вокруг него Боркин, Шабельский и пр. - совсем другой мир.
Это не превосходство индивидуальности актера, это намеренный конфликт, немного более прямо и твердо, чем нужно, изображенный на сцене.
Мне кажется, что Ефремов в некоторых сценах дает партнерам Смоктуновского единственную задачу: как можно больше приставать, мешаться, трогать последнего. Этого мало для Чехова, и актеры постоянно привносят более обоснованные мотивы взаимодействия с Ивановым, да и Ефремов в раскрытии главной мысли (о ней мы скажем ниже) идет глубже этой примитивности.
Но всё же иногда впечатление упрощенности остается, особенно в трактовке образа Боркина.
Весь этот конфликт, несоответствие двух миров порождает один тезис: Иванов - лишний человек. Смоктуновский обороняется от назойливых приставаний только внутренне, он поднимает глаза к небу и затравленно, мученически смотрит, в такие минуты он похож на распятого Христа, эта параллель, чисто психологическая, интеллектуальная, часто возникает под впечатлением игры И. Смоктуновского.
Но не только другие люди давят на личность Иванова. Он сам постоянно исследует себя, разбирает каждый поступок, каждый шаг - и не производит их. Он может в припадке причинить боль людям, и после этого долго страдает сам, и тогда он начинает анализировать уже совершенный поступок или уже прожитую жизнь, и все время получается горький, неутешительный итог.
Иванов, что называется, предается рефлексии, этим заполнена его жизнь, а все, что вокруг (кроме грустно умирающей усадьбы) требует от него иного - действовать, основываясь на принципах существующей жизни.
Иванову эти принципы чужды, он иначе воспитывался в университете, он вообще иначе трактовал жизнь, но природная слабость не позволила ему активно бороться. У него не нашлось сил на донкихотское сопротивление, это несостоявшийся Дон Кихот.
А совесть у Иванова сохранилась, и хотя опасны параллели Шекспира с Чеховым, это Гамлет, если хотите, в интеллектуальной сфере, Гамлет, не пошевеливший пальцем, чтобы вправить вывихнутый век, но усиленно вправляющий его мыслью.
Стыдно за общество!
В мире ростовщицы Зюзюшки, подчиненного ей ничтожного и потерявшегося Лебедева, хамов Боркина и Львова, в мире денежных махинаций, насилия над достоинством (Шабельский), в мире нарождающихся хороших, но уж очень практичных и деятельных Сашенек Лебедевых - в этом мире Иванов-Смоктуновский лишний человек. Так же, как благородная усадьба с колоннами - лишний предмет.
Он не нужен этому обществу. И хотя привыкли на Руси гордиться званием "лишний", Иванову это стыдно.
Ему стыдно, что он не смог стать нужным людям, а нам (и режиссеру) стыдно за общество, которому не нужен такой человек.
Так проступает общественный, социальный смысл спектакля, созданного Олегом Ефремовым.
Конечно, порой эта идея выражается слишком прямо, о чем я уже говорил. Но в целом она достаточно глубоко запрятана и выражена тонко, в первую очередь благодаря интеллектуальному искусству Иннокентия Смоктуновского.
Иванов - Смоктуновский
Мои дневники
Мои замечания о русском театре. 1979 - 1981