Обь. Часть IV. Комсомольский - Большие Леуши
Обь. Часть I. Приобье - Октябрьское
Обь. Часть II. Большой Атлым
Обь. Часть III. Поснакорт - Малый Атлым
По грунтовке, укутанной мраком раннего вечера, мы движемся в Комсомольский. В строе таежных стражей, одетых в остропикие шоломы и шипастые кирасы сучьев, фары то и дело выхватывают то ли мохнатые еловые ветви, то ли лапы менквов и кулей - местных демонов. Все же я излишне усердствовал в изучении мифологии Обских угров, теперь мерещится бог знает что. Впрочем, сказывается усталость и холод. Проведя весь день на улице, я основательно продрог, хотя одет соответствующе. Кабельщик внимательно меня рассматривает, потом роется в сумке, выуживает бутылку водки, молча протягивает мне. Я беру бутылку, делаю глоток, по желудку растекается живительное тепло. В конце концов, рабочий день давно закончен, вокруг жуть, а в костях студеная дрожь.
Комсомольский расположен не далеко от Матлыма, всего 8 километров, но когда мы приезжаем, поселок уже плотно придавлен ночью. Кое-где горят огни, но разглядеть что-нибудь невозможно. Комсомольский - молодой поселок, его построили нефтяники, древней истории у него нет.
Наш участок хорошо освещен. Мы выгружаемся, просим провожатых одолжить нам газовую плиту и сковороду. Обязательно нужно поесть горячего. Младший живет тут, в Комсомольском, он уезжает за плитой, Старший водит нас по участку, бухтит о том, как ведет хозяйство. Хозяйство он ведет хреново, снова щетина нескошенной травы, в углу гора ржавого железа демонтированный станции, но следуя логике электромонтера, во всех его бедах всегда виноват кто-то посторонний. С правой стороны ступеней в блок-контейнер не хватает перил. Шеф спрашивает Старшего об этом, тот отвечает:
- Стащили. Кому-то уголок понадобился, залезли и отломили.
По периметру ограждения спираль колючей проволоки, калитка запирается на замок. На территорию попасть крайне сложно, если ты не Сергей Бубка. Бухтение Старшего сомнительно, я бы не удивился, узнав, что наш домовитый электромонтер сам и отломил эти перила. Мы переглядывается с шефом, но не комментируем. Я знаю, что главный инженер с радостью бы уволил папу с сыном, но заменить их абсолютно некем. Найти в деревнях толкового связиста невозможно. Саша в Батлыме - счастливое исключение.
Узнаем, что местный магазин работает до 10 вечера, отправляемся туда. Покупаем воду, хлеб, одноразовую посуду. Продавщица, глядя на фирменные бушлаты наших кабельщиков, вежливо интересуется о цели нашего приезда. Вообще, я заметил, что по деревням местные к связистам относятся доброжелательно. Связь нужна всем и везде, и нашего брата ценят.
К великой нашей радости Младший привозит сковороду, плиту и газовый баллон. Папа с сыном нас покидают, а мы занимаемся ужином. На сковороду высыпаем банку тушенки и две банки каши, и блок-контейнер тут же заполняет сводящий с ума запах тушеного мяса и гречихи. Шкварчит, перекипает жир, тянутся к сковороде нетерпеливые руки с кусками хлеба, хрустит огурец, шуршит обдираемая с яйца скорлупа. Утром мы наскоро перекусили в КС'ке, но с обедом не срослось, и теперь все голодны, как волки. Минут десять едим жадно и молча, и только оттаяв, почувствовав, как в теле унимается дрожь, а на щеках проступает румянец, разомлевшие, делаем передышку. И вот уже потек, покатился, звеня рюмками, тот смешной и дурацкий разговор, в котором нет глубоко смысла, но есть удовлетворение от проделанной за день работы, светлая грусть от виденных с палубы катера Обских пейзажей, и та человеческая теплота, которая согревает людей, объединенных вдали от дома одним большим делом.
В 6 утра я с кружкой горячего чая сижу на ступенях блок-контейнера.
На востоке белёсыми прогалинами в сумрачном небе неохотно светлеет утро. На чёрном теле земли мертвенно белеют примороженные ночью песочные матежины. Нотами на проводах расселись непривычно молчаливые сороки. В чьём-то дворе жалобно тявкает голодная собака. В зябкой дрёме посёлка ее голос звучит одиноко и скорбно. Небо наливается светом, посёлок обретает цвета.
И тут, словно картина из сказок Толкиена, в утренней дымке прорисовывается очертание лошади. Контур становится четче, я отчетливо вижу мощный гнедой круп, густо-коричневую, почти черную гриву, острые треугольники ушей. Жеребец приземист, у него ноги тяжеловоза, но идет он бесшумно, копыт не видно, и кажется, что он парит над землей. Следом материализуются еще лошади, одна, вторая… всего пять кобыл, а за ними, кланяясь каждому шагу, семенят шесть жеребят. Если бы я увидел стадо оленей, так бы не удивился. Я сижу с открытым ртом, забыв про чай, и во все глаза таращусь на табун лошадей, который беззвучно дрейфует в молчаливой сонной одури утра.
В 8 часов на улицах появляются люди. Лошади не ушли, снуют вокруг нашего участка, щипают остатки сухой травы, роняют навоз. Следом за табуном ходит старуха, совком подбирает удобрение, складывает в ведро.
Мои коллеги все еще спят. Я пью пятую чашку чая. Приезжает Старший, я спрашиваю у него, с какой целью разводят лошадей.
- На мясо, - сказка закончилась, меня грубо возвращают на землю.
- А не лучше коров держать? - удивляюсь я.
- Нет. Коровам зимой сено надо, их на улицу не выгонишь - померзнут. А лошади копытами под снегом траву отрывают, сами по себе круглый год кормятся.
Конечно, я знаю, что конина съедобна, хотя ни разу не доводилось ее пробовать. Лошади не ассоциируются у меня с забойным скотом. В детстве в деревне я часто катался верхом, даже коров пас, те лошади были послушные, ласковые… Я не ханжа, понимаю, что жизнь в тайге не мёд, и все же думать о том, что коней забивают на мясо мне неприятно. Смотрю на Старшего - похоже ему без разницы. Чтобы отвлечься, решаю приготовить горячий завтрак.
Два часа спустя наши работы в Комсомольском закончены, мы грузимся в «булку», возвращаемся в Матлым. Снова на катер, курс на юг - в Большие Леуши.
Кабельщиков гложут сомнения в целесообразности этой части маршрута. Они созвонились с нашим электромонтером Виталиком в Больших Леушах, и по интонации его голоса установили, что он пьян. Официально Виталик в отпуске, следовательно, быть пьяным имеет право. Беда №1 в том, что кроме него никто нашим кабельщикам помощь не сможет. Беда №2 - Виталик запойный. Неизвестно, когда он ушел в запой, и когда из него выйдет. Но работа есть работа - мы упрямо идем в Большие Леуши.
Я оглядываю палубу и отмечаю, что ведра с щурогайкой не видно.
- Рыбаки, куда рыбу дели? - спрашиваю кабельщиков.
- Отпустили, - недовольно сопит один из них.
На Оби спортивная рыбалка не в почете, и отпустить пойманную рыбу для наших кабельщиков, как ножом по сердцу. Я смеюсь, кабельщики косятся на меня, сопят.
У причала Больших Леушей промышленный гам. Огромная баржа разгружает щебень, рокот камазов, рык бульдозеров, горы уже выгруженного щебня. Отсюда на Сургут строят трассу.
Нас встречает Виталик и его товарищ Дима. Виталику лет 35, он худощав, жилист, имеет вполне симпатичное худое лицо. То есть оно было бы таким, если бы не затяжной запой. Как у всех пьющих людей, его губы живут самостоятельной жизнью, ползают пиявками по подбородку, кривятся в оскале. Они и цвет имеют пиявочный - синие, почти черные. Но хуже всего глаза - они мутные, потерявшие смысл, а края век налиты кровью, от чего кажется, будто на его глазах свернулись колечками дождевые черви. Когда смотришь на глубоководного моллюска, отвращения не возникает, напротив, находишь некую своеобразную гармонию. Но когда человек похож на моллюска, это вызывает инстинктивное отторжение. Я отворачиваюсь. К счастью, приятель Виталия Дима трезв и вполне адекватен. Он с упреком поглядывает на своего товарища, и видно, что ему перед нами за него неудобно.
У Виталика уазик, избавленный от задних сидений и обшивки. Мы чуть ли не штабелями грузимся в машину, умудряясь запихнуть еще и оборудование, едем на наш участок связи.
Виталик за рулем и это меня беспокоит. К тому же он сворачивает с асфальтированной дороги, несмотря на то, что Дима настойчиво просит его этого не делать, и ведет машину по грунтовке мимо размытого дождями яра. Слева полуторометровый обрыв, если уазик туда кувыркнется, получится консерва «Связисты в собственном соку». Шеф тихо матерится, я смотрю в потолок, чтобы не смотреть в окно, по спине ползет неприятный холодок. Уазик вдруг кренится и, задрав правое переднее колесо, сипло чихает, глохнет. Виталик невозмутимо заводит его, включает пониженную передачу. Машина медленно переползает гребень, и яр остается позади. В задней части уазика четыре человека одновременно переводят дух.
Наш участок стоит в стороне от поселка, в лесу. Виталик открывает блок-контейнер, мы входим внутрь. Я проверяю свое оборудование, выясняю, что не работает сеть. Спрашиваю об это хозяина, но тот похоже компьютером не пользуется, и о том, что сеть не работает не подозревает. Он ходит по блок-контейнеру, машет рукой, безумолку тараторит:
- Смотрите. Делайте. Все тут. Эта пара не работает. Эта не работает. А мне звонят. Постоянно. Это сейчас. А что потом будет? Проблемы. Как-то так…
У него писклявый детский голос, который совершенно не сочетается с сущностью пьющего человека.
Я настроил сеть, интернет и почту, больше мне тут делать нечего, выхожу на улицу.
Тайга везде разная. В Октябрьском она разлаписта ельником, по границам поселка заросли можжевельника со спелой пахучей ягодой. В Малом Атлыме много пихты, чьи кроны пушисты, а смола прозрачна, как слеза. А в Больших Леушах лес горит желтыми свечками модниц-лиственниц.
Кабельщики грузятся в уазик, Виталик везет их искать обрыв. Отчаянные ребята наши связисты. Я поворачиваюсь к шефу, говорю:
- Я с ним больше никуда не поеду.
- Я тоже, - мрачно соглашается шеф.
Два часа я брожу по окрестному лесу. Главный инженер тоже мается бездельем, нашел старую газету, прочел от корки до корки. Решаем идти к нашим кабельщикам, вместе все ж веселее. Закрываем блок-контейнер, отправляемся в поселок.
Несмотря на то, что Виталик больше мешал, чем помогал, наши кабельщики нашли поврежденную муфту, и уже заканчивают ее ремонт. Уазик стоит в пяти метрах от нас, Виталик сидит в нем один и втолковывает невидимому нам слушателю суть своей нелегкой жизни. Его речь становится все неразборчивее, видимо Виталик не забывает прикладываться к бутылке.
- Не найдут ничего. Я знаю. А они звонят. Постоянно звонят. А я в отпуске. Я в лес хочу. Как-то так…
Кабельщики смеются, Дима сокрушенно качает головой. Мимо проходят мужики, один в резиновых тапочках, второй в калошах. Навстречу им бежит детвора, обуты так же.
- Нет там ничо, не там копают, - пищит из уазика Виталик. - А они звонят. Я в лес хочу...
- Вот дурында! - в полголоса ругается Дима. - Нашли уже все, и все сделали.
Кабельщики зарывают яму, грузят в уазик оборудование. Виталик угадывает знакомое лицо, расплывается в улыбке.
- Я те мяса дам! - кричит он. - Я тя люблю! У тя море мяса буит!
Наша миссия на этом завершена, запланированные работы выполнены по максимуму. К вечеру нужно добраться до Октябрьского, до Приобья не успеем, капитан ночью катер не поведет.
Мы заходим в ближайший магазин. На стеллажах алкоголя только коньяк. Я к коньяку лоялен, но он совершенно не подходит для путешествий. К тому же наши кабельщики - адепты водки. Виски, ром, джин, текила - все это в их понимании гадость несусветная. На наш вопрос, куда подевалась водка, продавщица, стройная молодая женщина с восточными чертами лица, улыбаясь, говорит невозможное:
- Закончилась.
Мы переглядываемся, не в силах постигнуть совместимость двух несовместимых слов: «водка» и «закончилась».
- Завтра завоз будет, - добавляет продавщица.
- А если поискать? - осторожно спрашивает шеф.
- Ну, если поискать, - улыбка продавщицы становится шире, в ее раскосых глазах прыгают озорные огоньки. - Можно найти… по 110 рублей.
- Не-не-не! - в страхе отшатывается шеф. - Нам такую не надо!
Я покупаю огурцы и хлеб. При магазине своя пекарня, и на прилавках горячие караваи источают густой сладковатый дух, лоснятся румяными боками. У нас есть хлеб, но устоять невозможно.
В соседнем магазине обнаруживаем заставленные водкой прилавки, благополучно затариваемся, грузимся в уазик. Сейчас за рулем Дима, и я не опасаюсь за наши жизни. До самого причала Виталик не затыкается, его писклявая речь сливается в сплошную клейкую ленту, она уже полностью избавлена от внятных слов и интонаций. Под конец у меня звенит в ушах. Запой - это ужасно.
Мы переносим на катер оборудование. Дима вручает нам короб сушеных язей.
- Ты как с ним? - спрашивает его кабельщик, кивая на оставшегося в уазике Виталика. - Буянить не будет?
- Да ерунда, - отмахивает Дима. - Копытом в харю и на нары, что б отоспался.
Мы жмем ему руку, благодарим за рыбу, забираемся на катер и отчаливаем.
Спустившись к горизонту, вечернее солнце заглянуло под серую простынь неба и залило тайгу теплым розовым светом, обещая чудесный закат.
Но любоваться видами удается не долго. С севера налетает шквал, вода за бортами кипит пеной, лицо обжигают брызги. Резко холодает. Мы оглядываемся. На поводьях ветра летит нам навстречу черный водяной вал. Катер врезается в него, как в глиняную отмель, задирая нос, натужно переваливает гребень и тяжело ухает вниз, поднимая фонтан ледяных струй. Палубу заливает шипящей водой, а следом уже идет другая волна. Мои ноги промочены до колен, в ботинках хлюпает. Икры жгутами стягивает холод. Мы поспешно спускаемся в каюту, рассаживаемся за крохотным столиком. Спиной я чувствую, как по корпусу судна волнами ходит вибрация.
- Надо выпить, - говорит кабельщик, демонстрируя бутылку водки. - Вдруг утопнем, водка пропадет.
- Не каркай, - советуем ему, протягивая стаканы.
Ветер вскоре стихает. Это и штормом назвать было нельзя. Обь всего лишь напомнила, что шутить с ней опасно. Сколько людей и техники каждый год уходит на дно. Своенравная река, вспыльчивая, не понравится что, прихлопнет судно своей тяжелой ладонью и отправимся мы на корм налимам. Я люблю эту реку, но ей моя любовь до лампочки.
Но угомонившись, Обь дарит самый красивый вид, виденный мною за эти дни. По горизонту разливается кипящим золотом линза заката, остывая краями в холодном небе, расписывая пух перистых облаком малиновыми и розовыми перьями. Я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт - на теплый люк багажной камеры, и до самого Октябрьского не свожу с заката глаз.
В мифологии Обских угров есть свой Посейдон - Ас Ики. «Ас» на языке ханты означает Обь, «Ики» - старец, мудрец. Оба - повелители вод, но если Посейдон властвовал морями, озерами и реками, то есть всей водой вообще, то Ас Ики ограничился одной Обью и ее притоками. Для людей, никогда не бывавших на Оби, этот бог может показаться незначительным, ведь ему не подвластны моря и океаны. Но здесь и сейчас, когда я смотрю на безграничные водные просторы, вибрацией катера ощущая колоссальную мощь реки, я понимаю, что для коренных жителей Обь и была всей водой мира. Река, на протяжении тысячелетий кормившая живших тут людей, река, на берегах которой вершилась история Сибири - суть самостоятельная стихия, вполне заслуживающая своего бога.
Не гневайся на нас зря, Ас Ики, отпусти нас, гостей твоих, домой. Мы уйдет, унося к тебе уважение.
Обь. Часть II. Большой Атлым
Обь. Часть III. Поснакорт - Малый Атлым
По грунтовке, укутанной мраком раннего вечера, мы движемся в Комсомольский. В строе таежных стражей, одетых в остропикие шоломы и шипастые кирасы сучьев, фары то и дело выхватывают то ли мохнатые еловые ветви, то ли лапы менквов и кулей - местных демонов. Все же я излишне усердствовал в изучении мифологии Обских угров, теперь мерещится бог знает что. Впрочем, сказывается усталость и холод. Проведя весь день на улице, я основательно продрог, хотя одет соответствующе. Кабельщик внимательно меня рассматривает, потом роется в сумке, выуживает бутылку водки, молча протягивает мне. Я беру бутылку, делаю глоток, по желудку растекается живительное тепло. В конце концов, рабочий день давно закончен, вокруг жуть, а в костях студеная дрожь.
Комсомольский расположен не далеко от Матлыма, всего 8 километров, но когда мы приезжаем, поселок уже плотно придавлен ночью. Кое-где горят огни, но разглядеть что-нибудь невозможно. Комсомольский - молодой поселок, его построили нефтяники, древней истории у него нет.
Наш участок хорошо освещен. Мы выгружаемся, просим провожатых одолжить нам газовую плиту и сковороду. Обязательно нужно поесть горячего. Младший живет тут, в Комсомольском, он уезжает за плитой, Старший водит нас по участку, бухтит о том, как ведет хозяйство. Хозяйство он ведет хреново, снова щетина нескошенной травы, в углу гора ржавого железа демонтированный станции, но следуя логике электромонтера, во всех его бедах всегда виноват кто-то посторонний. С правой стороны ступеней в блок-контейнер не хватает перил. Шеф спрашивает Старшего об этом, тот отвечает:
- Стащили. Кому-то уголок понадобился, залезли и отломили.
По периметру ограждения спираль колючей проволоки, калитка запирается на замок. На территорию попасть крайне сложно, если ты не Сергей Бубка. Бухтение Старшего сомнительно, я бы не удивился, узнав, что наш домовитый электромонтер сам и отломил эти перила. Мы переглядывается с шефом, но не комментируем. Я знаю, что главный инженер с радостью бы уволил папу с сыном, но заменить их абсолютно некем. Найти в деревнях толкового связиста невозможно. Саша в Батлыме - счастливое исключение.
Узнаем, что местный магазин работает до 10 вечера, отправляемся туда. Покупаем воду, хлеб, одноразовую посуду. Продавщица, глядя на фирменные бушлаты наших кабельщиков, вежливо интересуется о цели нашего приезда. Вообще, я заметил, что по деревням местные к связистам относятся доброжелательно. Связь нужна всем и везде, и нашего брата ценят.
К великой нашей радости Младший привозит сковороду, плиту и газовый баллон. Папа с сыном нас покидают, а мы занимаемся ужином. На сковороду высыпаем банку тушенки и две банки каши, и блок-контейнер тут же заполняет сводящий с ума запах тушеного мяса и гречихи. Шкварчит, перекипает жир, тянутся к сковороде нетерпеливые руки с кусками хлеба, хрустит огурец, шуршит обдираемая с яйца скорлупа. Утром мы наскоро перекусили в КС'ке, но с обедом не срослось, и теперь все голодны, как волки. Минут десять едим жадно и молча, и только оттаяв, почувствовав, как в теле унимается дрожь, а на щеках проступает румянец, разомлевшие, делаем передышку. И вот уже потек, покатился, звеня рюмками, тот смешной и дурацкий разговор, в котором нет глубоко смысла, но есть удовлетворение от проделанной за день работы, светлая грусть от виденных с палубы катера Обских пейзажей, и та человеческая теплота, которая согревает людей, объединенных вдали от дома одним большим делом.
В 6 утра я с кружкой горячего чая сижу на ступенях блок-контейнера.
На востоке белёсыми прогалинами в сумрачном небе неохотно светлеет утро. На чёрном теле земли мертвенно белеют примороженные ночью песочные матежины. Нотами на проводах расселись непривычно молчаливые сороки. В чьём-то дворе жалобно тявкает голодная собака. В зябкой дрёме посёлка ее голос звучит одиноко и скорбно. Небо наливается светом, посёлок обретает цвета.
И тут, словно картина из сказок Толкиена, в утренней дымке прорисовывается очертание лошади. Контур становится четче, я отчетливо вижу мощный гнедой круп, густо-коричневую, почти черную гриву, острые треугольники ушей. Жеребец приземист, у него ноги тяжеловоза, но идет он бесшумно, копыт не видно, и кажется, что он парит над землей. Следом материализуются еще лошади, одна, вторая… всего пять кобыл, а за ними, кланяясь каждому шагу, семенят шесть жеребят. Если бы я увидел стадо оленей, так бы не удивился. Я сижу с открытым ртом, забыв про чай, и во все глаза таращусь на табун лошадей, который беззвучно дрейфует в молчаливой сонной одури утра.
В 8 часов на улицах появляются люди. Лошади не ушли, снуют вокруг нашего участка, щипают остатки сухой травы, роняют навоз. Следом за табуном ходит старуха, совком подбирает удобрение, складывает в ведро.
Мои коллеги все еще спят. Я пью пятую чашку чая. Приезжает Старший, я спрашиваю у него, с какой целью разводят лошадей.
- На мясо, - сказка закончилась, меня грубо возвращают на землю.
- А не лучше коров держать? - удивляюсь я.
- Нет. Коровам зимой сено надо, их на улицу не выгонишь - померзнут. А лошади копытами под снегом траву отрывают, сами по себе круглый год кормятся.
Конечно, я знаю, что конина съедобна, хотя ни разу не доводилось ее пробовать. Лошади не ассоциируются у меня с забойным скотом. В детстве в деревне я часто катался верхом, даже коров пас, те лошади были послушные, ласковые… Я не ханжа, понимаю, что жизнь в тайге не мёд, и все же думать о том, что коней забивают на мясо мне неприятно. Смотрю на Старшего - похоже ему без разницы. Чтобы отвлечься, решаю приготовить горячий завтрак.
Два часа спустя наши работы в Комсомольском закончены, мы грузимся в «булку», возвращаемся в Матлым. Снова на катер, курс на юг - в Большие Леуши.
Кабельщиков гложут сомнения в целесообразности этой части маршрута. Они созвонились с нашим электромонтером Виталиком в Больших Леушах, и по интонации его голоса установили, что он пьян. Официально Виталик в отпуске, следовательно, быть пьяным имеет право. Беда №1 в том, что кроме него никто нашим кабельщикам помощь не сможет. Беда №2 - Виталик запойный. Неизвестно, когда он ушел в запой, и когда из него выйдет. Но работа есть работа - мы упрямо идем в Большие Леуши.
Я оглядываю палубу и отмечаю, что ведра с щурогайкой не видно.
- Рыбаки, куда рыбу дели? - спрашиваю кабельщиков.
- Отпустили, - недовольно сопит один из них.
На Оби спортивная рыбалка не в почете, и отпустить пойманную рыбу для наших кабельщиков, как ножом по сердцу. Я смеюсь, кабельщики косятся на меня, сопят.
У причала Больших Леушей промышленный гам. Огромная баржа разгружает щебень, рокот камазов, рык бульдозеров, горы уже выгруженного щебня. Отсюда на Сургут строят трассу.
Нас встречает Виталик и его товарищ Дима. Виталику лет 35, он худощав, жилист, имеет вполне симпатичное худое лицо. То есть оно было бы таким, если бы не затяжной запой. Как у всех пьющих людей, его губы живут самостоятельной жизнью, ползают пиявками по подбородку, кривятся в оскале. Они и цвет имеют пиявочный - синие, почти черные. Но хуже всего глаза - они мутные, потерявшие смысл, а края век налиты кровью, от чего кажется, будто на его глазах свернулись колечками дождевые черви. Когда смотришь на глубоководного моллюска, отвращения не возникает, напротив, находишь некую своеобразную гармонию. Но когда человек похож на моллюска, это вызывает инстинктивное отторжение. Я отворачиваюсь. К счастью, приятель Виталия Дима трезв и вполне адекватен. Он с упреком поглядывает на своего товарища, и видно, что ему перед нами за него неудобно.
У Виталика уазик, избавленный от задних сидений и обшивки. Мы чуть ли не штабелями грузимся в машину, умудряясь запихнуть еще и оборудование, едем на наш участок связи.
Виталик за рулем и это меня беспокоит. К тому же он сворачивает с асфальтированной дороги, несмотря на то, что Дима настойчиво просит его этого не делать, и ведет машину по грунтовке мимо размытого дождями яра. Слева полуторометровый обрыв, если уазик туда кувыркнется, получится консерва «Связисты в собственном соку». Шеф тихо матерится, я смотрю в потолок, чтобы не смотреть в окно, по спине ползет неприятный холодок. Уазик вдруг кренится и, задрав правое переднее колесо, сипло чихает, глохнет. Виталик невозмутимо заводит его, включает пониженную передачу. Машина медленно переползает гребень, и яр остается позади. В задней части уазика четыре человека одновременно переводят дух.
Наш участок стоит в стороне от поселка, в лесу. Виталик открывает блок-контейнер, мы входим внутрь. Я проверяю свое оборудование, выясняю, что не работает сеть. Спрашиваю об это хозяина, но тот похоже компьютером не пользуется, и о том, что сеть не работает не подозревает. Он ходит по блок-контейнеру, машет рукой, безумолку тараторит:
- Смотрите. Делайте. Все тут. Эта пара не работает. Эта не работает. А мне звонят. Постоянно. Это сейчас. А что потом будет? Проблемы. Как-то так…
У него писклявый детский голос, который совершенно не сочетается с сущностью пьющего человека.
Я настроил сеть, интернет и почту, больше мне тут делать нечего, выхожу на улицу.
Тайга везде разная. В Октябрьском она разлаписта ельником, по границам поселка заросли можжевельника со спелой пахучей ягодой. В Малом Атлыме много пихты, чьи кроны пушисты, а смола прозрачна, как слеза. А в Больших Леушах лес горит желтыми свечками модниц-лиственниц.
Кабельщики грузятся в уазик, Виталик везет их искать обрыв. Отчаянные ребята наши связисты. Я поворачиваюсь к шефу, говорю:
- Я с ним больше никуда не поеду.
- Я тоже, - мрачно соглашается шеф.
Два часа я брожу по окрестному лесу. Главный инженер тоже мается бездельем, нашел старую газету, прочел от корки до корки. Решаем идти к нашим кабельщикам, вместе все ж веселее. Закрываем блок-контейнер, отправляемся в поселок.
Несмотря на то, что Виталик больше мешал, чем помогал, наши кабельщики нашли поврежденную муфту, и уже заканчивают ее ремонт. Уазик стоит в пяти метрах от нас, Виталик сидит в нем один и втолковывает невидимому нам слушателю суть своей нелегкой жизни. Его речь становится все неразборчивее, видимо Виталик не забывает прикладываться к бутылке.
- Не найдут ничего. Я знаю. А они звонят. Постоянно звонят. А я в отпуске. Я в лес хочу. Как-то так…
Кабельщики смеются, Дима сокрушенно качает головой. Мимо проходят мужики, один в резиновых тапочках, второй в калошах. Навстречу им бежит детвора, обуты так же.
- Нет там ничо, не там копают, - пищит из уазика Виталик. - А они звонят. Я в лес хочу...
- Вот дурында! - в полголоса ругается Дима. - Нашли уже все, и все сделали.
Кабельщики зарывают яму, грузят в уазик оборудование. Виталик угадывает знакомое лицо, расплывается в улыбке.
- Я те мяса дам! - кричит он. - Я тя люблю! У тя море мяса буит!
Наша миссия на этом завершена, запланированные работы выполнены по максимуму. К вечеру нужно добраться до Октябрьского, до Приобья не успеем, капитан ночью катер не поведет.
Мы заходим в ближайший магазин. На стеллажах алкоголя только коньяк. Я к коньяку лоялен, но он совершенно не подходит для путешествий. К тому же наши кабельщики - адепты водки. Виски, ром, джин, текила - все это в их понимании гадость несусветная. На наш вопрос, куда подевалась водка, продавщица, стройная молодая женщина с восточными чертами лица, улыбаясь, говорит невозможное:
- Закончилась.
Мы переглядываемся, не в силах постигнуть совместимость двух несовместимых слов: «водка» и «закончилась».
- Завтра завоз будет, - добавляет продавщица.
- А если поискать? - осторожно спрашивает шеф.
- Ну, если поискать, - улыбка продавщицы становится шире, в ее раскосых глазах прыгают озорные огоньки. - Можно найти… по 110 рублей.
- Не-не-не! - в страхе отшатывается шеф. - Нам такую не надо!
Я покупаю огурцы и хлеб. При магазине своя пекарня, и на прилавках горячие караваи источают густой сладковатый дух, лоснятся румяными боками. У нас есть хлеб, но устоять невозможно.
В соседнем магазине обнаруживаем заставленные водкой прилавки, благополучно затариваемся, грузимся в уазик. Сейчас за рулем Дима, и я не опасаюсь за наши жизни. До самого причала Виталик не затыкается, его писклявая речь сливается в сплошную клейкую ленту, она уже полностью избавлена от внятных слов и интонаций. Под конец у меня звенит в ушах. Запой - это ужасно.
Мы переносим на катер оборудование. Дима вручает нам короб сушеных язей.
- Ты как с ним? - спрашивает его кабельщик, кивая на оставшегося в уазике Виталика. - Буянить не будет?
- Да ерунда, - отмахивает Дима. - Копытом в харю и на нары, что б отоспался.
Мы жмем ему руку, благодарим за рыбу, забираемся на катер и отчаливаем.
Спустившись к горизонту, вечернее солнце заглянуло под серую простынь неба и залило тайгу теплым розовым светом, обещая чудесный закат.
Но любоваться видами удается не долго. С севера налетает шквал, вода за бортами кипит пеной, лицо обжигают брызги. Резко холодает. Мы оглядываемся. На поводьях ветра летит нам навстречу черный водяной вал. Катер врезается в него, как в глиняную отмель, задирая нос, натужно переваливает гребень и тяжело ухает вниз, поднимая фонтан ледяных струй. Палубу заливает шипящей водой, а следом уже идет другая волна. Мои ноги промочены до колен, в ботинках хлюпает. Икры жгутами стягивает холод. Мы поспешно спускаемся в каюту, рассаживаемся за крохотным столиком. Спиной я чувствую, как по корпусу судна волнами ходит вибрация.
- Надо выпить, - говорит кабельщик, демонстрируя бутылку водки. - Вдруг утопнем, водка пропадет.
- Не каркай, - советуем ему, протягивая стаканы.
Ветер вскоре стихает. Это и штормом назвать было нельзя. Обь всего лишь напомнила, что шутить с ней опасно. Сколько людей и техники каждый год уходит на дно. Своенравная река, вспыльчивая, не понравится что, прихлопнет судно своей тяжелой ладонью и отправимся мы на корм налимам. Я люблю эту реку, но ей моя любовь до лампочки.
Но угомонившись, Обь дарит самый красивый вид, виденный мною за эти дни. По горизонту разливается кипящим золотом линза заката, остывая краями в холодном небе, расписывая пух перистых облаком малиновыми и розовыми перьями. Я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт - на теплый люк багажной камеры, и до самого Октябрьского не свожу с заката глаз.
В мифологии Обских угров есть свой Посейдон - Ас Ики. «Ас» на языке ханты означает Обь, «Ики» - старец, мудрец. Оба - повелители вод, но если Посейдон властвовал морями, озерами и реками, то есть всей водой вообще, то Ас Ики ограничился одной Обью и ее притоками. Для людей, никогда не бывавших на Оби, этот бог может показаться незначительным, ведь ему не подвластны моря и океаны. Но здесь и сейчас, когда я смотрю на безграничные водные просторы, вибрацией катера ощущая колоссальную мощь реки, я понимаю, что для коренных жителей Обь и была всей водой мира. Река, на протяжении тысячелетий кормившая живших тут людей, река, на берегах которой вершилась история Сибири - суть самостоятельная стихия, вполне заслуживающая своего бога.
Не гневайся на нас зря, Ас Ики, отпусти нас, гостей твоих, домой. Мы уйдет, унося к тебе уважение.