Поездка в Новороссию. Часть 2
.
Продолжение воспоминаний о службе в ВС ДНР летом-осенью 2014 года. Другие записи - по ссылке.
Большое спасибо читателям, оставившим положительные отзывы в комментариях к предыдущей записи. Не ожидал подобной реакции на обычные (на мой взгляд - заурядные) путевые заметки. Продолжение воспоминаний вызвано исключительно Вашими добрыми словами.
Одна из боевых машин РСЗО "Град" нашего артдивизиона. К сожалению, не был близко знаком с парнями, хотя жили с ними в соседних комнатах и виделись ежедневно - скриншот из выпуска новостей от 02.09.2014 одного из центральных телеканалов
Краснодон
"Валдаи" остановились на базе ополчения, расположенной на территории автохозяйства на окраине Краснодона, километрах в пятнадцати от границы. Разгружали их негры, что в общем контексте абсурдности проиходящего на Украине даже не показалось странным (позднее выяснилось, что чернокожие грузчики были иностранными студентами, застигнутыми войной врасплох и зарабатывавшими на дорогу домой). Меня и ещё одного «нелегала» угостили привезённой тушёнкой и до решения наших судеб предоставили самим себе.
Этот второй был весьма странным типом. Низкого роста, очень худой, какой-то совсем не военный, он пришёл на базу на российской стороне без документов в шлёпанцах на босу ногу и уговорил переправить его через границу. Парня взяли не только из жалости, но и потому, что, по его словам, он уже побывал в деле. Мне он рассказал, что служил на блок-посту в ЛНР, а когда началось наступление ВСУ, он вслед за отступавшими ополченцами (якобы даже бросавшими своё оружие, которое он подбирал и нёс на себе) оказался на территории России.
В компании с ним мне было неуютно и как-то стыдно. На его фоне я выглядел бравым молодцем, но вместе мы, наверное, производили впечатление инвалидной команды, поэтому я постарался сразу дистанцироваться от него. Рассказываю об этом, чтобы подчеркнуть, что в ополчении, как и везде, встречаются самые разные люди, а вовсе не с целью бросить тень на ВС ДНР и ЛНР или выставить их в гротескном свете - взяться за перо меня побудили прямо противоположные намерения.
Посовещавшись, командиры решили, что ехать в Луганск уже поздно, и отпустили водителей по домам. Договорились, что нас разбудят, и мы выедем часа в четыре утра. Между тем, на территории базы началось движение - появились хорошо экипированные люди с оружием, разговаривавшие не по-русски. Местные старались уклоняться от прямых вопросов на эту тему, но всё же удалось выяснить, что это были чеченские добровольцы. Мужчинам в Чечне скучно жить без войны.
Чеченцы собирались на очередную ночную вылазку, об устрашающей эффективности которых ходили легенды - они атаковали спящих и пьяных укров на блокпостах и в расположениях и, говорят, не щадили никого. Из боксов выехали два бронированных КамАЗа и тентованный "Урал". У КамАЗов было по три бойницы с каждого борта, две сзади, на крыше - пулемёт ПК. В кузове "Урала", скорее всего, была установлена ЗУ-23. Сборы шли не спеша (не менее часа) - очевидно выжидали условленного времени, и когда это время настало, группа численностью до взвода быстро погрузилась и уехала в ночь. Зрелище было завораживающее.
Когда совсем стемнело, на меня - в легкомысленной белой рубашке, наконец-то обратила внимание караульная служба. После тщательной проверки документов (с каверзными вопросами о петербургских мостах (паспорт был выдан в СПб) - с целью убедиться, что я тот, за кого себя выдаю) меня разместили на ночлег в шикарном спортзале местного футбольного клуба, приказав не высовываться до утра ради сбережения жизни и здоровья. Впервые за долгое время я спал не в постели (на голых матах, положив под голову дорожную сумку) и без традиционной рюмки перед сном. Ночью в помещении за стеной стреляли из автоматического оружия. Я подумал, что, наверное, так надо.
Утром оказалось, что автобусы благополучно уехали без нас. О том, когда будет командир, никто не знал. Поднявшись на вышку КПП, я обнаружил, что единственный караульный спит. Из разговора с ополченцами выяснилось, что ночью была не плановая стрелковая подготовка - стрельбу устроили два пьяных бойца, которых я видел таковыми ещё вечером, но не понял, точнее, не мог себе представить, что такое возможно (был уверен, что в ополчении строгий сухой закон).
Наконец, мне рассказали о том, как здесь относятся к личному составу и к поддержанию боеготовности: назначив на дежурство на два дня с соответствующим запасом провизии, меняют через четыре; несколько ЗУ-23 стоят без дела, неукомплектованные расчётами; прибывший профессиональный снайпер, прождав назначения несколько дней, уехал искать счастья в соседнюю республику.
Предубеждение против службы в ЛНР зародилось ещё в России, когда я читал в Интернете о нецелевом использовании бронетехники, которая была на вес золота (Стрелков писал, что из танков там предпочитали делать ДОТы), и о трудноразрешимых разногласиях между полевыми командирами, выливавшихся подчас в криминальные разборки. Позднее, спросив у координатора, правда ли, что в Донецке порядка больше, нежели в Луганске, я получил утвердительный ответ.
Повторюсь и прошу понять меня правильно: здесь и далее я не ставлю целью порочить народное ополчение Донбасса, к которому отношусь с искренним уважением (тем более, что с июля 2014 г. там многое изменилось к лучшему). Тем не менее, описывая свои впечатления и мотивы в конкретные моменты времени, я буду вынужден иногда давать негативные характеристики - ради достоверности картины в целом. 23 июля в Краснодоне мозаика сложилась таким образом, что я принял решение вернуться к своему первоначальному плану. Выяснив, в каком направлении мне следует двигаться, и раздав распечатки по оружию (на случай, если нарвусь на украинский блокпост), я покинул расположение части (благо не давал присягу и ещё не получил назначения) и отправился в Донецк, до которого было чуть более двухсот километров.
Краснодон - Донецк
Мне посоветовали ехать сначала в Луганск, а оттуда - в Донецк, что оказалось ошибкой. Я вышел на шоссе и довольно быстро поймал попутку - рейсовый автобус, курсировавший между населёнными пунктами осаждённого Донбасса как ни в чём не бывало. Водитель согласился принять оплату рублями (всего 50), я сел и поехал по бывшей территории Украины почти как турист.
Вскоре я впервые увидел танк ополченцев - он стоял на обочине, с экипажем и, судя по всему, готовый к бою, что вызвало всплеск положитель-ных эмоций (в июле 2014-го наличие у ВС Новороссии тяжёлой техники не было столь очевидным, как сейчас), однако главное впечатление от этой авто-бусной поездки было связано не с Т-72.
Я ехал по территории, где говорили преимущественно по-русски - кроме одного единственного случая, когда мой собеседник во время дружеского застолья в Снежн'ом прочитал мне в подлиннике стихотворение Шевченко, я вообще не слышал в Донбассе другой речи (краснодонские чеченцы не в счёт). Однако все без исключения виденные мною дорожные указатели, и, как оказалось позднее - таблички с названиями улиц русскоязычного Донецка, были на украинском и английском (!) языках. И если наименования населённых пунктов ещё как-то можно было прочесть (не факт, что правильно), то понять, о чём идёт речь в многострочных информационных сообщениях было решительно невозможно.
Сложно найти более веский довод в пользу сепаратизма: государство, столь пренебрежительно относящееся к праву людей, проживающим в его границах, говорить и читать на родном языке не заслуживает того, чтобы эти люди относились к нему с уважением и считали себя его гражданами.
Впервые оказавшись за границей, увлечённый мелькавшими за окном пейзажами не заметил, как доехали до Луганска. Город встретил пустыми улицами, без людей и машин - в тот день проводилась спецоперация против разведывательно-диверсионных групп противника - по приказу Болотова (того самого, с кого началось повстанческое движение в Донбассе) с целью нейтрализации украинских миномётчиков, обстреливавших городские кварталы из грузовых микроавтобусов и получавших по 50 долларов за выстрел. Следы обстрелов были видны на всём пути до автовокзала - сгоревшие, лежащие вверх колёсами прямо на проезжей части внедорожники и легковушки.
По приезде в Луганск выяснилось, что добраться отсюда до Донецка нет никакой возможности - северная трасса была перерезана украми в районе Дебальцево (так продолжалось вплоть до ликвидации знаменитого Дебальцевского котла). По совету водителя я решил проехать с ним же в обратном направлении до Св'ердловска, куда мы успевали до отправления последнего автобуса на Донецк, шедшего по южному маршруту.
Касса. Билет за рубли не продают, но обещают помочь договориться с водителем за наличные. Замечаю, что местные часы отстают от моих на один час. Реплика женщины, стоящей у кассы: "Все из Донецка, а он в Донецк". Чувствую, что проголодался, но купить поесть не могу - рубли не принимают и не меняют. Пирожки и пицца, выставленные в витринах, недоступны. Поворчав про российскую валюту ("а зачем мне она?!"), водитель берёт деньги по сходному курсу и сажает меня в автобус. Ехать четыре часа.
Ситуация на трассе была не ясна до самого конца - линия фронта непрерывно менялась, и никто никого в известность об этом не ставил. Встреча на блокпосту с украинскими военными не входила в мои планы на отпуск. Распечатки по оружию я оставил в Краснодоне, но в сумке были наколенники и много всяких походных мелочей. В самом лучшем случае меня ожидал допрос с пристрастием и бесславная депортация.
Едем по дороге, то и дело объезжая воронки от снарядов. Впереди виднеются бетонные блоки и какой-то флаг. Какой? - зрение ни к чёрту. Блокпост всё ближе, флаг никак не разобрать, состояние нервное. Наконец, вот он - луганский, донецкий, российский триколор или похожий на гюйс флаг Новороссии. Слава Богу.
Вооружённые ополченцы входят в автобус, проверяют документы. В Луганской области отношение не то чтобы недружелюбное, но какое-то не слишком радушное (а может быть, сам себя так настроил). На вопрос, как себя вести, если нарвусь на укров, бросают раздражённо: "Никак". В Донецкой - иначе: увидев герб России на первом развороте паспорта, дальше уже не смотрят. Иногда спрашивают цель поездки. При этом чувствуется, что даже такая поддержка (пока что в виде намерений) им нужна и приятна. На выходе из автобуса молодая женщина, заметившая мой паспорт, благодарит за помощь. Это окрыляет.
В Донецке направляюсь к первому увиденному блокпосту, предъявляю документы, называю цель визита и спрашиваю, как пройти в штаб. Штаб совсем рядом. Поворачиваю за угол, подхожу к металлическим воротам и говорю караульному, которого вижу в смотровую щель: "Я приехал из России, хочу записаться в ополчение". Ворота открываются.
Казарма
Начальник караула всем своим видом выражал удовлетворение моим прибытием. В ожидании командира учебной роты меня угостили пиццей. Было очень вкусно и очень кстати - не ел с самого утра. Документов не спросили - ни тогда, ни впоследствии - в этом была одна из странностей службы в ополчении. Никакого паспортного контроля (кроме, как ни странно, Краснодона), никаких собеседований в особом отделе, никаких проверок - верили на слово, все данные записывались со слов, говорили, что доверяют (приходится доверять), т. к. на счету каждый доброволец.
Теоретически в ряды ополчения мог проникнуть и затеряться там кто угодно - беглый преступник, украинский шпион или диверсант, который мог запросто установить в расположении части спутниковый трекер и взять увольнительную, а то и просто скорректировать артиллерийский налёт по сотовому телефону, укрывшись в безопасном месте. К счастью, при мне подобных случаев не было.
В день моего прибытия батальон (позднее ставший бригадой) понёс потери. Взрывом реактивного снаряда был разорван на части командир подразделения, двум бойцам, видевшим это своими глазами, потребовалась психиатрическая помощь. Прямым попаданием в санитарную машину была убита главвоенврач батальона и тяжелораненый ополченец, которого она только что спасла, оказав ему своевременную первую помощь. Это была уже не сводка потерь из выпуска теленовостей или интернет-сообщения Стрелкова, это было уже совсем рядом.
Подошёл Чика, командир учебной роты, загорелый мужчина под 50, невысокого роста, крепкого телосложения, с бритой головой и точёными чертами лица (похожий на голливудского актёра Пита Постлетуэйта) - командир от Бога, которому можно доверить свою жизнь. К сожалению, я почти ничего не знаю о его прошлом, но судя по возрасту, тому, как он учил тактике, и обрывкам разговоров, это была разведка, и это был Афганистан. После короткого разговора с Шаманом (борода, казачья папаха, хромота, скорее всего - замкомбата), задавшим несколько вопросов о навыках, мотивах и осознании превратностей войны (убитый РСом командир был его другом), меня зачислили в учебную роту.
Рота располагалась в одном из зданий бывшего украинского военного городка, на территории которого также находились штаб батальона и ремонт-ные мастерские. У батальона было несколько баз, эта значилась под номером 4 (в обиходе - «четвёрка»). Казарма с самодельными трёхярусным койками была переполнена. Из размещённых там трёх десятков человек, разбитых на четыре отделения, большая часть прибыла на переподготовку из Харцызска и представляла собой местный отряд самообороны и охраны правопорядка. Компания была довольно пёстрая, в основном принявшая меня радушно, и от общения именно с этими людьми я впервые получил отчётливое представление о жителях Донбасса.
Это были точно такие же русские люди, как и по нашу сторону границы, с тем же самым менталитетом и чувством юмора, говорившие даже не на суржике, а на чистом русском языке с редкими вкраплениями украинских слов − «нехай», «шо», «як». Мат отличался от нашего в основном тем, что от известной конструкции из трёх слов «про мать» остался один глагол, употреблявшийся в неопределённой форме. Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста, но я совершенно не уверен, что в этом смысле донецкая казарма принципиально отличается от российской, американской или любой другой.
Среди моих новых харцызских знакомых были ещё один Шаман, Копчёный и Банзай - командиры отделений, уверенные в себе мужчины средних лет, имевшие навыки руководства людьми, коммуникабельные и рассудительные - такие как правило автоматически становятся лидерами, когда в этом возникает необходимость. Был Казак - настоящий мужик, сильный и немного угрюмый, но душевный и отзывчивый, с подорванным в шахте здоровьем (шахтёров там вообще было много). Банзай и Казак по сути взяли надо мной шефство, помогали (опекали) во всём. В Донбассе я был в гостях, они - дома, и вели себя так, как и подобает гостеприимным хозяевам. С их помощью я смог быстро адаптироваться в новой для себя обстановке.
Был ещё Заяц - бригадир грузчиков, общительный и с аналитическим складом ума, с которым мы провели немало времени в беседах обо всём на свете (особенно - о вооружении и военной технике). Был Захар - предприниматель, торговавший сотовыми телефонами, молодой парень из тех, что "бабам нравятся", казалось, очень далёкий от войны человек, но влившийся в ряды ополчения без лишних раздумий. Были Чечен и Кекс - балагуры и хохмачи, без конца пересказывавшие на разные лады историю о том, как поехали резать телят для полевой кухни, попали под обстрел украинских "Градов" и вернулись на базу по уши в коровьем дерьме.
Свободных коек в казарме вначале не было вовсе, и две первых ночи пришлось спать пришлось на надувном матрасе, который сдувался примерно через четыре часа - приходилось вставать и шуметь ручным насосом, беспокоя соседей. Три раза в день ходили строем в шикарную столовую с зеркалами, доставшуюся от ВСУ. Питание не отличалось особым разнообразием, но было и первое, и второе, и компот, и я никогда не чувствовал себя голодным. Почти всегда был лимонад или газированная вода в бутылках плюс "шведский стол" с чаем и кофе.
На "четвёрке" был строгий сухой закон, и я ни разу не видел, чтобы кто-то посмел его нарушить. Рассказывали, что незадолго до моего приезда двое оступившихся были нещадно биты на плацу и с позором изгнаны из ополчения. Привыкшему к ежедневным дринкам перед сном, в первую казарменную ночь мне было не слишком комфортно, но уже на вторую уснул как младенец.
Обращались друг к другу чаще всего по позывным, на имена переходили в тех редких случаях, когда завязывались приятельские отношения. С позывным я определился ещё по дороге в Донбасс. Для шахтёрского края слово было не совсем понятное, и при знакомстве часто приходилось повторять его дважды, однако, вникнув в смысл, меня уже не забывали и не путали ни с кем другим (в отличие от Рыжих, Лысых и Мал'ых). На несколько месяцев мне пришлось забыть своё имя и стать Корабелом.
Учебка
Подъём в 7 утра, одевание, умывание из шланга, туалет (далеко и грязно, по малой нужде предпочительнее кусты), пробежка (без меня), завтрак строем, разборка-сборка оружия, тактические занятия на импровизированном полигоне, обед, снова полигон, какой-нибудь инструктаж, вечерний приём пищи, политинформация, отбой в 22:00. На общевойсковую подготовку ополченца отводилась одна неделя.
Обладатели дефицитных ВУСов в учебной роте не задерживались. Командиров боевых машин, наводчиков, механиков-водителей часто отправляли в часть в первый же день - с ними даже не успевали познакомиться. Остальных по завершении программы обучения ждало распределение, о котором поначалу я особенно и не задумывался. Был готов пойти куда пошлют, кроме караульной роты, патрульной или тыловой службы. Ехал всё-таки воевать.
С разборкой-сборкой оружия (АКМ, СКС) особых проблем не возникло, они возникли там, где и ожидались - в части переносимости физических нагрузок в ходе занятий по тактике пехотных подразделений. С учебным автоматом навскидку надо было пройти по пустырю в составе группы из двух-четырёх человек, периодически (по команде "Противник слева!", "Противник справа!"...) принимая положение для стрельбы с колена или лёжа. Нельзя сказать, что размеры пустыря и скорость передвижения по нему были слишком велики, скорее наоборот, но многолетнее сидение в кресле заявило здесь о себе в полный голос. Полсотни метров казались километрами, а ускоренный шаг с одним АКМом - б'егом в гору в полной боевой выкладке.
Особенно тяжело давалась команда "Противник сзади!", по которой надо было в два приёма упасть на спину и, перевернувшись на живот, открыть воображаемый огонь в противоположном направлении. Несколько сильных ударов затылком о землю стали заслуженным наказанием за пренебрежение к утренней зарядке. Некоторые упражнения не давались совсем, например, быстрая посадка в кузов грузовика и прыжок оттуда на асфальт: по пути туда не удавалось закинуть ногу, обратно - был риск повредить голеностоп. Но я старался.
Автомат Калашникова я держал в руках два раза в жизни: на стрельбах от военной кафедры ЛКИ я сделал из него три выстрела, а, позднее, на юте эсминца "Спешный" принимал с ним в руках военную присягу. Возможно, в институте мы занимались и разборкой-сборкой оружия, но память не сохранила на сей счёт никаких воспоминаний. Поэтому я испытывал необходимость и, конечно же, желание познакомиться с АКМ поближе - так, чтобы он стал таким же привычным предметом обихода, как наручные часы или сотовый телефон. Сделать это можно было единственным способом - проводить с ним как можно больше времени. Спать с оружием в учебке мне бы не разрешили, но инструктор (позывной Медведь, много старше меня - настоящий дед) согласился выдавать мне свободный учебный автомат для ношения и привыкания. И я носил и привыкал.
Усвоив азбучную истину, что автомат должен всегда висеть на ремне, я перепробовал все возможные варианты и выбрал три наиболее функциональных и комфортных для себя лично: 1) ремень на шее, автомат на груди стволом вниз; 2) ремень на шее, автомат лежит на скрещённых на груди руках; 3) ремень на левом плече, автомат закинут за спину за правое плечо стволом вниз. При этом, оружие можно было достаточно быстро перевести из одного положения в другое, его невозможно было уронить, забыть, оно не могло быть отброшено взрывной волной, но, самое главное, из первых двух положений (особенно из первого) автомат изготавливался к стрельбе почти мгновенно. Был ещё один немного пижонский способ для обстановки, далёкой от боевой, и коротких дистанций - оружие переносится правой рукой за пистолетную рукоятку стволом вниз.
Помимо хождения и упражнений с автоматом, я отрабатывал упражнения, которые давались мне нелегко, стараясь делать это не на виду (по крайней мере, до того, как что-то начинало получаться). Надев наколенники и налокотники, я падал на колено, на грудь или на спину прямо на полу в казарме или в актовом зале, который был неподалёку, перекатывался, занимал позицию для стрельбы, прицеливался и нажимал на спуск. Я научился без посторонней помощи забираться на высокий подоконник и в кузов грузовика, а потом спрыгивать на землю в два приёма (предварительно заняв положение сидя, что, как оказалось, было перестраховкой).
Нас учили досматривать автотранспорт на примере реальной "ауди" с пассажирами, зачищать помещение из нескольких комнат, маскироваться на местности и устраивать засады. К недостаткам обучения можно отнести отсутствие стрелковой и фортификационной подготовки. На первую не хватало патронов (все боеприпасы шли в боевые подразделения), рыть окопы и обороняться в них обещали научить, но не хватило времени.
Несмотря на определённые успехи в самоподготовке, я довольно скоро осознал, что, не то чтобы не смогу служить в пехоте, но при определённых обстоятельствах буду подвергать риску своих товарищей, например - при необходимости быстро сменить позицию или совершить марш-бросок на большое расстояние. При всём желании я не смог бы за неделю привести свою физическую форму в такое состояние, которое позволило бы мне соревноваться в беге и выносливости со здоровыми молодым парнями.
Начав думать об этом, я пришёл к выводу, что, наверное, был бы гораздо полезнее в артиллерии, которая по некоторым сведениям начала появляться у ополченцев в ощутимых количествах. Чика, с которым я переговорил на эту тему, отнёсся к моим пожеланиям с пониманием и обещал оказать возможное содействие, которое, по независящим от него причинам, дважды обернулось для меня разочарованием и только на третий раз принесло свои плоды.
В один прекрасный день, из личного состава учебной роты в авральном режиме была собрана группа, которая должна была выехать в неизвестном направлении, принять боевую технику и, пройдя обучение, усилить собой боеспособность батальона. Отбирали людей с высшим образованием, математическими способностями и умевших управлять грузовым автомобилем. Чика включил меня в группу, мы собрали вещи, второпях попрощались с товарищами и пошли на построение к штабу.
Командир батальона - человек публичный, известный в России под своим настоящим именем, оглядел строй и задал несколько вопросов, один из которых был обращён ко мне. Различив в моей речи "российский говор" (что стало для меня известной неожиданностью), он отправил меня обратно в казарму. О причинах случившегося я могу лишь догадываться, но поделиться своими соображениями сейчас не вправе (давал подписку о неразглашении). Могу лишь сказать, что они никак не связаны с дискриминацией по какому-либо признаку. ■