Поездка в Новороссию. Часть 2
.
Продолжение воспоминаний о службе в ВС ДНР летом-осенью 2014 года. Другие записи по ссылке.
Большое спасибо читателям, оставившим положительные отзывы в комментариях к предыдущей записи. Не ожидал подобной реакции на обычные (на мой взгляд - заурядные) путевые заметки. Продолжение воспоминаний вызвано исключительно Вашими добрыми словами.
Одна из боевых машин РСЗО "Град" нашего артдивизиона. К сожалению, не был близко знаком с парнями, хотя жили с ними в соседних комнатах и виделись ежедневно - скриншот из выпуска новостей от 02.09.2014 одного из центральных телеканалов
Краснодон
"Валдаи" остановились на базе ополчения, расположенной на территории автохозяйства на окраине Краснодона, километрах в пятнадцати от границы. Разгружали их негры, что в общем контексте абсурдности проиходящего на Украине даже не показалось странным (позднее выяснилось, что молодые чернокожие грузчики были иностранными студентами, застигнутыми войной врасплох и зарабатывавшими на дорогу домой). Меня и ещё одного "нелегала", дав нам поесть, предоставили самим себе до решения наших су'деб.
Мой попутчик был довольно странным типом. Низкого роста, очень худой, какой-то совсем не военный, он пришёл на базу на российской стороне без документов в шлёпанцах на босу ногу и стал уговаривать перевезти его через границу. Он рассказал, что служил на блок-посту в ЛНР, а когда началось наступление ВСУ, он вслед за отступавшими ополченцами (якобы даже бросавшими оружие, которое он подбирал и нёс на себе) оказался на территории России. В конце концов его взяли в Краснодон из жалости, приняв на веру его рассказ.
В компании с ним мне было неуютно и как-то стыдно. На его фоне я выглядел бравым молодцем, но вместе мы, наверное, производили впечатление инвалидной команды, поэтому я постарался сразу дистанцироваться от него. Рассказываю об этом, потому что в ополчении, как и везде, встречаются самые разные люди, а вовсе не для того, чтобы бросить тень на ВС ДНР и ЛНР или выставить их в гротескном свете - взяться за перо меня побудили прямо противоположные намерения.
Посовещавшись, командиры решили, что ехать в Луганск уже поздно, и отпустили водителей по домам. Договорились, что завтра нас разбудят, и мы тронемся часа в четыре утра. Тем временем на территории базы началось движение - появились хорошо экипированные люди с оружием, разговаривавшие не по-русски. Местные, как могли, старались не проболтаться, но в итоге намёками всё же дали понять, что это были чеченские добровольцы. Мужчинам в Чечне скучно жить без войны.
Чеченцы собирались на очередную ночную вылазку, об устрашающей эффективности которых ходили легенды - они атаковали спящих и пьяных укров на блокпостах и в расположениях и, говорят, не щадили никого. Из боксов выехали два бронированных КамАЗа и тентованный "Урал". У КамАЗов было по три бойницы с каждого борта, две сзади, на крыше - пулемёт ПК. В кузове "Урала", скорее всего, была установлена ЗУ-23. Сборы шли не спеша (не менее часа) - очевидно выжидали условленного времени, и когда время пришло, группа численностью до взвода быстро погрузилась и уехала в ночь. Зрелище было завораживающее.
Когда совсем стемнело, на меня, в легкомысленной белой рубашке, наконец-то обратила внимание караульная служба. После тщательной проверки документов с каверзными вопросами о петербургских мостах с целью убедиться, что я тот, за кого себя выдаю (паспорт был выдан в Питере), меня разместили на ночлег в шикарном спортзале местного футбольного клуба, приказав не высовываться до утра ради собственной безопасности. Впервые за долгое время я спал не в постели, а на голых матах, положив под голову дорожную сумку, и без традиционной рюмки перед сном. Ночью в помещении за стеной стреляли из автоматического оружия, но это почему-то ничуть не удивило и не встревожило меня.
Утром оказалось, что автобусы благополучно уехали без нас. О том, когда будет командир, никто не знал. Поднявшись на вышку КПП у ворот, я обнаружил, что единственный караульный спит. Из разговора с ополченцами выяснилось, что ночью была не плановая стрелковая подготовка - стрельбу устроили два пьяных бойца, которых я видел таковыми ещё вечером, но не понял, точнее, не мог себе вообразить, что такое возможно − был уверен, что в ополчении строжайший сухой закон.
В довершение ко всему, мне рассказали, как здесь относятся к личному составу и к поддержанию боеготовности: назначив на дежурство на два дня с соответствующим запасом провизии, меняют через четыре; несколько дефицитных ЗУ-23 стоят без дела, неукомплектованные расчётами; прибывший профессиональный снайпер, прождав назначения несколько суток, отправился искать счастья в соседнюю республику.
Предубеждение против службы в ЛНР зародилось ещё в России, когда я читал в Интернете о нецелевом использовании бронетехники, которая была на вес золота (Стрелков писал, что из танков там предпочитали делать ДОТы), и о трудноразрешимых разногласиях между полевыми командирами, выливавшихся подчас в криминальные разборки. Позднее, спросив у координатора, правда ли, что в Донецке порядка больше, нежели в Луганске, я получил утвердительный ответ.
Повторюсь и прошу понять меня правильно: я не имею ни малейшего намерения порочить народное ополчение Донбасса, к которому отношусь с искренним уважением (тем более, что с июля 2014 г. там многое изменилось в лучшую сторону). Тем не менее, описывая свои впечатления и мотивы в конкретные моменты времени, я буду вынужден иногда давать негативные характеристики ради достоверности картины в целом. 23 июля в Краснодоне мозаика сложилась таким образом, что я принял решение вернуться к своему первоначальному плану. Выяснив, в каком направлении мне следует двигаться, и раздав распечатки по оружию (на случай, если нарвусь на украинский блокпост), я покинул расположение части (благо не давал присягу и ещё не получил назначения) и отправился в Донецк, до которого было немногим более двухсот километров.
Краснодон - Донецк
Мне посоветовали ехать сначала в Луганск, а оттуда - в Донецк, что оказалось плохой идеей. Я вышел на шоссе и довольно быстро поймал попутку - рейсовый автобус, как ни в чём не бывало курсировавший между населёнными пунктами осаждённого Донбасса. Водитель согласился принять оплату рублями (всего 50), я сел и поехал по бывшей территории Украины почти как турист.
Вскоре я впервые увидел танк ополченцев - он стоял на обочине, с экипажем и, судя по всему, готовый к бою, что вызвало всплеск положительных эмоций (в июле 2014-го наличие у ВС Новороссии тяжёлой техники не было столь очевидным, как сейчас), однако главное впечатление от этой автобусной поездки было связано не с Т-72.
Я ехал по территории, где все говорили по-русски. Кроме одного единственного случая, когда мой собеседник во время дружеского застолья в Снеж'ном прочитал мне в подлиннике стихотворение Шевченко, я вообще не слышал в Донбассе другой речи (краснодонские чеченцы не в счёт). Однако все без исключения виденные мною дорожные указатели, и, как оказалось позднее, таблички с названиями улиц русскоязычного Донецка, были на украинском, а иногда и на английском языке. И если наименования населённых пунктов ещё как-то читались (не факт, что правильно), то понять, о чём идёт речь в многострочных информационных сообщениях было решительно невозможно.
Сложно найти более веский довод в пользу сепаратизма. Государство, столь пренебрежительно относящееся к праву людей, проживающих в его границах, говорить и читать на родном языке категорически не заслуживает того, чтобы эти люди относились к нему с уважением и считали себя его гражданами.
Впервые оказавшись за рубежом, увлечённый мелькавшими за окном пейзажами не заметил, как доехали до Луганска. Город встретил пустыми улицами, без людей и машин - в тот день проводилась спецоперация против диверсионно-разведывательных групп противника - по приказу Болотова (того самого, с кого началось повстанческое движение в Донбассе) с целью нейтрализации украинских миномётчиков, обстреливавших городские кварталы из грузовых микроавтобусов и получавших, как говорят, по 50 долларов за выстрел. Следы обстрелов были видны на всём пути до автовокзала - сгоревшие, лежащие вверх колёсами прямо на проезжей части внедорожники и легковушки.
По приезде в Луганск выяснилось, что добраться отсюда до Донецка нельзя - северная трасса была перерезана украми в районе Дебальцево (так продолжалось вплоть до ликвидации знаменитого Дебальцевского котла). По совету водителя я решил проехать с ним же в обратном направлении до Св'ердловска, куда мы успевали до отправления последнего автобуса на Донецк, шедшего по южному маршруту.
Касса. Билет за рубли не продают, но обещают помочь договориться с водителем за наличные. Замечаю, что местные часы отстают от моих на один час. Реплика женщины, стоящей у кассы: "Все из Донецка, а он в Донецк". Чувствую, что проголодался, но ничего из съестного купить не могу - рубли не принимают и не меняют. Пирожки и пицца, соблазнительно выставленные в витринах, недоступны. Поворчав про российскую валюту ("а зачем мне она?!"), водитель берёт деньги по сходному курсу и сажает меня в автобус. Ехать четыре часа.
Ситуация на трассе была не ясна до самого конца - линия фронта непрерывно менялась, и никто никого в известность об этом не ставил. Встреча на блокпосту с украинскими военными не входила в мои планы на отпуск. Распечатки по оружию я оставил в Краснодоне, но в сумке были наколенники и много всяких походных мелочей. В лучшем случае меня ожидал допрос с пристрастием и бесславная депортация.
Едем по дороге, то и дело объезжая воронки от снарядов. Впереди виднеются бетонные блоки и какой-то флаг. Какой? - зрение ни к чёрту. Блокпост всё ближе, флаг не разобрать, состояние нервное. Наконец, вот он - луганский, донецкий, российский триколор или похожий на гюйс флаг Новороссии. Слава Богу.
Вооружённые ополченцы входят в автобус, проверяют документы. В Луганской области отношение не то чтобы недружелюбное, но какое-то не слишком радушное. На вопрос, как себя вести, если нарвёмся на украинский блокпост, бросают раздражённо: "Никак". В Донецкой - иначе: увидев красный щит с двуглавым орлом на первом развороте паспорта, дальше уже не смотрят. Иногда спрашивают цель поездки. При этом чувствуется, что даже такая поддержка (пока что в виде намерений) нужна, важна и приятна. На выходе из автобуса молодая женщина, заметившая мой паспорт, благодарит за помощь. Похоже, что ехал не зря.
В Донецке направляюсь к первому увиденному блокпосту, предъявляю документы, называю цель визита и спрашиваю, как пройти в штаб. Штаб совсем рядом. Поворачиваю за угол, подхожу к металлическим воротам и говорю караульному, поймав его взгляд, брошенный на меня через смотровую щель: "Я приехал из России, хочу записаться в ополчение". Ворота открываются.
Казарма
Начальник караула всем своим видом выражал удовлетворение моим прибытием. В ожидании командира учебной роты меня угостили пиццей. Было очень вкусно и очень кстати, поскольку из-за проблем с обменом валюты не ел с самого утра. Документов не спросили - ни тогда, ни потом. В этом была одна из странностей службы в ополчении. Никакого паспортного контроля (кроме, как ни странно, Краснодона), никаких собеседований в особом отделе, никаких проверок - верили на слово, все данные записывались со слов, говорили, что доверяют (приходится доверять), так как на счету каждый доброволец.
Теоретически в ряды ополчения мог проникнуть и затеряться там кто угодно - беглый преступник или, что гораздо хуже, украинский диверсант, способный установить в расположении части спутниковый трекер, взять увольнительную и вызвать артиллерийский налёт, а то и скорректировать его по сотовому телефону, укрывшись в безопасном месте. К счастью, при мне подобных случаев не было, но целая серия терактов против донецких и луганских полевых командиров, имевших место впоследствии, подтверждает возникшие у меня опасения.
В день моего прибытия батальон (позднее ставший бригадой) понёс потери. Взрывом реактивного снаряда был разорван на части командир подразделения, двоим бойцам, видевшим это своими глазами, потребовалась психиатрическая помощь. Прямым попаданием в санитарную машину была убита главвоенврач батальона и тяжелораненый ополченец, которого она только что спасла, оказав ему своевременную первую помощь. Это была уже не сводка потерь из выпуска новостей или сообщения Стрелкова, это было совсем рядом.
Подошёл Чика, командир учебной роты, загорелый мужчина под 50, невысокого роста, крепкого сложения, с бритой головой и точёными чертами лица (похожий на голливудского актёра Пита Постлетуэйта) - командир от Бога, которому можно доверить свою жизнь. К сожалению, я почти ничего не знаю о его прошлом, но судя по возрасту, тому, как он учил тактике, и обрывкам разговоров, это была войсковая разведка, и это был Афганистан. После короткого разговора с Шаманом (борода, казачья папаха, хромота, скорее всего - замкомбата), задавшим несколько вопросов о навыках, мотивах и осознании превратностей войны (убитый РСом командир был его другом), меня зачислили в учебную роту.
Рота располагалась в одном из зданий бывшего украинского военного городка, на территории которого также находились штаб батальона и ремонтные мастерские. У батальона было несколько баз, эта значилась под номером 4 (в обиходе - "четвёрка"). Казарма с самодельными трёхярусным койками была переполнена. Из размещённых там трёх десятков человек, разбитых на четыре отделения, большая часть прибыла на переподготовку из Харцызска и представляла собой местный отряд самообороны и охраны правопорядка. Компания была довольно пёстрая, в основном принявшая меня радушно, и от общения именно с этими людьми я впервые получил отчётливое представление о жителях Донбасса.
Это были точно такие же русские люди, как и по нашу сторону границы, с тем же самым менталитетом и чувством юмора, говорившие даже не на суржике, а на чистом русском языке с редкими вкраплениями украинских слов − "нехай", "шо", "як". Мат отличался от нашего в основном тем, что от известной конструкции из трёх слов "про мать" остался один глагол, употреблявшийся в неопределённой форме. Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста, но я совершенно не уверен, что в этом смысле донецкая казарма принципиально отличается от российской, американской или любой другой.
Среди моих новых харцызских знакомых был ещё один с позывным Шаман, а с ним Копчёный и Банзай - командиры отделений, уверенные в себе мужчины средних лет, имевшие навыки руководства людьми, коммуникабельные и рассудительные - такие, как правило, автоматически становятся лидерами, когда в этом возникает необходимость. Был Казак - настоящий мужик, сильный и немного угрюмый, но душевный и отзывчивый, с подорванным в шахте здоровьем (шахтёров там вообще было много). Банзай и Казак, по сути, взяли надо мной шефство, помогали и опекали во всём. В Донбассе я был в гостях, они - дома, и вели себя так, как и подобает гостеприимным хозяевам. С их помощью я смог быстро адаптироваться в новой для себя обстановке.
Был ещё Заяц - бригадир грузчиков, общительный и с аналитическим складом ума, с которым мы провели немало времени в беседах обо всём на свете (особенно - о военной технике). Был Захар - предприниматель, торговавший сотовыми телефонами, молодой парень из тех, что "бабам нравятся", казалось, очень далёкий от войны человек, но влившийся в ряды ополчения без лишних раздумий. Были Чечен и Кекс - балагуры и хохмачи, без конца пересказывавшие на разные лады историю о том, как поехали резать телят для полевой кухни, попали под обстрел украинских "Градов" и вернулись на базу по уши в коровьем дерьме.
Свободных коек в казарме вначале не было вовсе, и первые две ночи пришлось спать на надувном матрасе, который сдувался примерно через четыре часа - приходилось вставать и шуметь ручным насосом, беспокоя соседей. Три раза в день ходили строем в шикарную столовую с зеркалами, доставшуюся в наследство от ВСУ. Питание не отличалось особым разнообразием, но было и первое, и второе, и компот, и я никогда не чувствовал себя голодным. Почти всегда был лимонад или газированная вода в бутылках плюс "шведский стол" с чаем и кофе.
На "четвёрке" был строгий сухой закон, и я ни разу не видел, чтобы кто-то посмел его нарушить. Рассказывали, что незадолго до моего приезда двое оступившихся были нещадно биты на плацу и с позором изгнаны из ополчения. Привыкшему к ежедневным дринкам перед сном, в первую казарменную ночь мне было не слишком комфортно, но уже на вторую уснул как младенец.
В большинстве случаев обращались друг к другу "по уставу", т. е. по позывным (на имена переходили в тех редких случаях, когда завязывались приятельские отношения). С позывным я определился ещё по дороге в Донбасс. Для шахтёрского края слово было не совсем понятное, и при знакомстве часто приходилось повторять его дважды, однако, вникнув в смысл, меня уже не забывали и не путали ни с кем другим (в отличие от многочисленных Рыжих, Лысых и Ма'лых). На несколько месяцев мне пришлось забыть своё имя и стать Корабелом.
Учебка
Подъём в 7:00, одевание, умывание из шланга, туалет (далеко и грязно, по малой нужде предпочительнее в кусты), построение, пробежка строем (без меня), завтрак, разборка-сборка стрелкового оружия, тактические занятия на импровизированном полигоне, обед, снова полигон, какой-нибудь инструктаж, ужин, политинформация, отбой в 22:00. На общевойсковую подготовку ополченца отводилась одна неделя.
Обладатели дефицитных ВУСов в учебной роте не задерживались. Командиров боевых машин, наводчиков, механиков-водителей часто отправляли в часть в первый же день, с ними даже не успевали познакомиться. Остальных по завершении программы обучения ждало распределение, о котором поначалу я особенно не задумывался. Был готов пойти куда пошлют, кроме караульной роты, патрульной или тыловой службы. Ехал всё-таки воевать.
Разборку-сборку оружия (АКМ, СКС) освоил без проблем, проблемы возникли там, где и предполагалось - в части переносимости физических нагрузок в ходе занятий по тактике пехотных подразделений. С учебным автоматом навскидку надо было пройти по пустырю в составе группы из двух-четырёх человек, периодически (по вводной "Противник слева!", "Противник справа!"...) принимая положение для стрельбы с колена или лёжа. Нельзя сказать, что размеры пустыря и скорость передвижения по нему были слишком велики, скорее наоборот, но многолетнее сидение в кресле заявило здесь о себе в полный голос. Полсотни метров казались километрами, а ускоренный шаг с одним неснаряжённым АКМом - б'егом в гору в полной боевой выкладке.
Особенно тяжело давалась вводная "Противник сзади!", по которой надо было в два приёма упасть на спину и, перевернувшись на живот, открыть воображаемый огонь в противоположном направлении. Несколько сильных ударов затылком о землю стали заслуженным наказанием за пренебрежение к утренней зарядке. Некоторые упражнения не давались совсем, например, быстрая посадка в кузов грузовика и прыжок оттуда на асфальт: в первом случае никак не удавалось закинуть ногу, во втором был риск повредить голеностоп. Но я старался.
Автомат Калашникова я держал в руках два раза в жизни: на стрельбах на военной кафедре ЛКИ я сделал из него три выстрела, а позднее, на юте эсминца "Спешный", принимал с ним в руках военную присягу. Возможно, в институте мы занимались и разборкой-сборкой оружия, но память не сохранила на сей счёт никаких воспоминаний. Поэтому я испытывал необходимость и, конечно же, желание познакомиться с АКМ поближе - так, чтобы он стал таким же привычным предметом обихода, как наручные часы или сотовый телефон. Сделать это можно было единственным способом - проводить с ним как можно больше времени. Спать с оружием в учебке мне бы не разрешили, но инструктор (позывной Медведь, много старше меня - настоящий "дед") согласился выдавать мне свободный учебный автомат для ношения и привыкания. И я носил и привыкал...
Усвоив азбучную истину, что автомат должен всегда висеть на ремне, я перепробовал все возможные варианты и выбрал три наиболее функциональных и комфортных для себя лично: 1) ремень на шее, автомат на груди стволом вниз; 2) ремень на шее, автомат лежит на скрещённых на груди руках; 3) ремень на левом плече, автомат закинут за спину за правое плечо стволом вниз. При этом, оружие можно было достаточно быстро перевести из одного положения в другое, его невозможно было уронить, забыть, оно не могло быть отброшено взрывной волной, но, самое главное, из первых двух положений (особенно из первого) автомат изготавливался к стрельбе почти мгновенно. Был ещё один немного пижонский способ для обстановки далёкой от боевой и коротких дистанций - оружие переносится правой рукой за пистолетную рукоятку стволом вниз.
Помимо хождения и упражнений с автоматом, я отрабатывал действия, которые давались мне с трудом, стараясь делать это не публично (по крайней мере, до того, как что-то начинало получаться). Надев наколенники и налокотники, падал на правое колено, на грудь или на спину прямо на полу в казарме или в актовом зале неподалёку, перекатывался, занимал позицию для стрельбы, прицеливался и нажимал на спуск. Научился без посторонней помощи забираться на высокий подоконник, в кузов грузовика и спрыгивать оттуда на землю − сначала в два приёма, предварительно заняв положение сидя, а потом, осмелев, и в один приём.
Нас учили досматривать автотранспорт на примере реальной "ауди" с пассажирами, вязать верёвочные наручники для задержанных, зачищать помещение из нескольких комнат, маскироваться на местности и устраивать засады. К явным недостаткам обучения относилось отсутствие стрелковой и фортификационной подготовки. На стрельбу не хватало патронов − всё шло в боевые подразделения, окапываться и обороняться в окопах обещали научить, но так и не научили.
Несмотря на заметные успехи в самоподготовке, я довольно скоро осознал, что, служа в пехоте, при определённых обстоятельствах буду подвергать риску товарищей по оружию, например - при необходимости быстро сменить позицию или совершить марш-бросок на большое расстояние. При всём желании я не смог бы за неделю привести свою физическую форму в такое состояние, которое позволило бы мне соревноваться в беге и выносливости со здоровыми молодым парнями.
Начав размышлять об этом, я пришёл к выводу, что, наверное, был бы гораздо полезнее в артиллерии, которая по некоторым сведениям начала появляться у ополченцев в ощутимых количествах. Чика, с которым я переговорил на эту тему, отнёсся к моим пожеланиям с пониманием и обещал оказать возможное содействие, которое, по независящим от него причинам, дважды обернулось для меня разочарованием и только на третий раз принесло свои плоды.
В один прекрасный день, из личного состава учебной роты в авральном порядке была собрана группа, которая должна была выехать в неизвестном направлении, принять боевую технику и, пройдя обучение, усилить собой боеспособность батальона. Отбирали людей с высшим образованием, математическими способностями и умевших управлять грузовым автомобилем. Чика включил меня в группу как соответствовавшего первым двум требованиям, мы собрали вещи, второпях попрощались с теми, кто оставался, и пошли на построение к штабу.
Командир батальона (позывной Скиф) - человек публичный, известный в России под своим настоящим именем, оглядел строй и задал несколько вопросов, один из которых был обращён ко мне. Различив в моей речи "российский говор" (что стало для меня известной неожиданностью), он отправил меня обратно в казарму. О причинах случившегося могу только догадываться, но поделиться своими соображениями сейчас не вправе (давал подписку о неразглашении). Могу лишь сказать, что они никак не связаны с дискриминацией по какому-либо признаку. ■