«Великая победа великого Сталина»: московско-куйбышевская операция.
Известно, что Сосо Бесович Джугашвили за всю свою жизнь никогда не был на фронте, ни в первую мировую, ни в гражданскую, ни в Великую Отечественную войну. Впрочем, осенью 1941 года фронт сам приблизился к его бункеру на относительно небольшое расстояние 32 км.
С первых же дней войны, в июне 1941 года был создан Совет по эвакуации при Совнаркоме, возглавляемый Лазаром Мойшевичем Кагановичем.
Заблаговременно, с июля 1941 года, труп В.И. Ульянова по кличке Ленин был вывезен в Тюмень, где и хранился по март 1945 года.
К концу лета 1941 года Москва фактически стала прифронтовым городом. Вермахт один за другим занимает Брянск, Калугу, Боровск, Тверь, [нынешний] Зеленоград. Немецкие танки стоят возле Химок, а мотоциклистов вермахта даже видят недалеко от станции метро Сокол. До столицы рукой подать. [Любителям некорректных аналогий напомню, что когда в 1812 году французы вошли в сожжённую Москву, столицей Империи был Санкт-Петербург.]
Гнетущую атмосферу в столице усугубляют организационный хаос, отсутствие достоверной информации и слухи о катастрофической ситуации на фронте. Об этом подробно в дневниковых записях В.И. Вернадского:
Было принято решение о переносе столицы в город Куйбышев. 15 октября 1941 года Сосо Бесович Джугашвили по кличке Сталин подписал совершенно секретное Постановление ГКО № 801, предусматривающее отъезд из Москвы руководства ВКП(б), прежде всего самого Джугашвили, а также правительства, министерства обороны, генштаба и иностранных посольств. В г. Куйбышев сразу же переправили библиотеку Джугашвили, весь его гардероб, три автомобиля и семью "вождя".
Л.П. Берии и А.С. Щербакову поручалось взорвать промышленные предприятия и метрополитен. Несмотря на секретность постановления, слухи о том, что город может быть сдан противнику, быстро распространились по Москве. Как следствие начался хаос, массовая паника и бегство из Москвы сотен тысяч работников аппарата ВКП(б), госучреждений, рядовых членов партии и советских граждан.
С начала октября вереница москвичей, не верящих в способность Красной Армии отстоять Первопрестольную, потянулась к железным дорогам и шоссе, ведущим на восток. С каждым днем поток легковых автомобилей, грузовиков и гужевых повозок становился всё больше.
Писатель Л.Г. Ларский вспоминал: «Я стоял у шоссе, которое когда-то называлось Владимирским трактом. По знаменитой Владимирке революционеры-большевики теперь сами бежали на восток - из Москвы. В потоке машин, нёсшемся от "заставы Ильича", я видел заграничные лимузины с "кремлёвскими" сигнальными рожками: это удирало большое партийное начальство! По машинам я сразу определял, какое начальство драпает: самое высокое - в заграничных, пониже - в наших "эмках", более мелкое - в старых "газиках", самое мелкое - в автобусах, в машинах "скорой помощи, "Мясо", "Хлеб", "Московские котлеты", в "чёрных воронах", в грузовиках, в пожарных машинах… А рядовые партийцы бежали пешком по тротуарам, обочинам и трамвайным путям, таща чемоданы, узлы, авоськи и увлекая личным примером беспартийных… В потоке беженцев уже всё смешалось: люди, автомобили, телеги, тракторы, коровы - стада из пригородных колхозов гнали!
В три часа на мосту произошёл затор. Вместо того, чтобы спихнуть с моста застрявшие грузовики и ликвидировать пробку, все первым делом бросались захватывать в них места. Форменный бой шёл: те, кто сидел на грузовиках, отчаянно отбивались от нападавших, били их чемоданами прямо по головам. Атакующие лезли друг на друга, врывались в кузова и выбрасывали оттуда оборонявшихся, как мешки с картошкой. Но только захватчики успевали усесться, только машины пытались тронуться, как на них снова бросалась следующая волна. Попав впоследствии на фронт, я такого отчаянного массового героизма не наблюдал…»
Секретарь Союза писателей А.А. Фадеев докладывал, что автор слов «На вражьей земле мы врага разгроми́м малой кровью, могучим ударом!» Василий Лебедев-Кумач «привёз на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался».
По воспоминаниям многочисленных очевидцев, к 16 октября паника в Москве достигла своего пика. Прекратили работу практически все учреждения, заводы и городские службы, остановились наземный транспорт и метро. Замолчали пресса и радио. Задача эвакуировать всех даже не стояла, и никаких средств для этого не было. Эвакуировались только предприятия, организации, представлявшие с точки зрения начальства ценность. Горожане готовились к худшему.
Поговаривали, что связь с фронтом потеряна и правительство готово в любой момент сдать столицу, предварительно взорвав около 12 тысяч стратегически важных объектов. Среди них были станции московского метрополитена, где в тревожные осенние дни кипела своя жизнь: здесь функционировали библиотека и молочно-раздаточный пункт, здесь выступали с лекциями и докладами; в метро же дежурили врачи и акушеры, которые во время бомбовых ударов приняли не один десяток родов.
Наименее сознательные советские граждане грабили оставленные без присмотра магазины, Патриотически настроенные пытались беспредел пресечь: так, работники шелкоткацкого комбината им. Щербакова избили директора, собиравшегося уехать с государственным имуществом на автомобиле.
16 октября разбушевавшаяся толпа проломила забор на фабрике «Ударница», намереваясь вынести кондитерские изделия.
17 октября группа пролетарского авангарда завода N 69 Наркомата силой отбила готовящуюся к отправке в Свердловск бочку спирта и устроила попойку.
Милиция расстреливала мародеров и грабителей прямо на месте преступления.
В Москве начали наблюдаться перебои с товарами первой необходимости, что породило небывалую спекуляцию. Недобросовестные торговцы шли на любые ухищрения, чтобы нажиться на тотальном дефиците. Один из обманутых москвичей жаловался соседу: «Купил у спекулянта за 45 рублей 100 граммов махорки в тщательно запакованном пакете. Дома обнаружил, что внутри сено».
Опасаясь прихода немцев, люди избавлялись от всего, что могло бы выдать их симпатии к советской власти. Надежда Растянникова, в то время первоклассница, наблюдала как на Преображенке все окрестные мусорки были завалены портретами Ленина.
Так в самое краткое время посыпался бутафорский "фасад" советского строя, и обнажилась ложь коммунистического агитпропа - прообраз происшедшего в 1990-х годах.
Между тем, немецкие национал-социалисты не собирались уничтожать даже труп Ульянова по кличке «Ленин». По замыслу Гитлера его предполагалось выставить в специально созданном Берлинском музее.
Пожалуй, самым удивительным явлением военной Москвы были длинные очереди в парикмахерские. Очевидцы разъясняют, что некоторые дамы решили привести себя в порядок перед приходом новой власти, предполагая, что при оккупационном режиме жизнь будет идти прежним чередом, и можно прожить проституцией.
Член Союза писателей Николай Вержбицкий с горечью записал в дневнике: «16 октября войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в истории Москвы... Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому неслись в тот день на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженые никелированными кроватями, коврами, чемоданами, шкафами и жирным мясом хозяев этого барахла».
Однако продовольственная ситуация с каждым днем ухудшалась. Если летом работали коммерческие магазины, где с наценкой можно было купить любые продукты, то осенью реализация основных продтоваров осуществлялась только по карточкам. Это порождало очереди. Самые большие (до десяти тысяч человек) выстраивались за хлебом и картошкой, стояли люди за портвейном и газированной водой.
В период наиболее интенсивных бомбардировок столицы действовало негласное правило: если во время воздушной тревоги кто-либо прятался в убежище, обратно в очередь его не пускали. В октябре-ноябре 1941-го, когда Москва подвергалась наиболее массированным бомбовым ударам немецкой авиации, люди, не желавшие терять очередь, гибли десятками.
В воздухе над Москвой кружился «чёрный снег» - пепел сжигаемых документов...
Сосо Джугашвили боялся уезжать из Москвы по понятным причинам: пока он сидит в Кремле - он для всех "хозяин", но как только сядет в поезд (самолетами летать он тоже боялся), куда-то переберётся - потеряет власть.
Провал большевицкой верхушки, фактически бросившей Москву на произвол судьбы, был настолько очевиден, что профессор-литературовед Л.И. Тимофеев записал тогда в дневнике: «Население не скрывает своего враждебного и презрительного отношения к руководителям, давшим образец массового безответственного и, так сказать, преждевременного бегства. Этого им массы не простят».