"Рукописи не горят" (с)
После исследования-реконструкции по следственным делам о событиях в Пензенском полку, хочу представить еще одну маленькую реконструкцию - еще один кусочек мозаики о том, как получилось так, что Черниговский полк остался в одиночестве, и где именно, почему и в какой момент происходят сбои коммуникации. Интересно, что эпизод, на который я сейчас хочу обратить ваше внимание, почему-то оказался совершенно незамеченным многими поколениями советских исследователей - хотя, казалось бы, ответ тут лежит на поверхности. Тем не менее таинственным документом, о котором я напишу ниже, не заинтересовался никто из историков, писавших о событиях вокруг восстания Черниговского полка - может быть, конечно, я и изобретаю велосипед, но я достаточно внимательно просмотрела все, что написали на эту тему (точнее, НЕ написали) и Оксман, и Нечкина, и Порох, и Эйдельман… ну и, конечно, госпожа Киянская тоже ничего не написала на эту тему - ну тут все понятно, ее такие подробности не интересуют, это ведь не придуманное казнокрадство из полковой казны.
О чем, собственно, речь. В следственном деле Горбачевского подшит следующий документ
Копия
Записка в Артиллерию
Почтеннейший Горбачевский. Все бумаги наши схвачены; все мы и вы известны. - Пора начинать движение: чрез 4 дни мы будем в Старом-Константинове. Дай знать о сем Спиридову и Тютчеву.
Бестужев Р.
Внимание, вопрос! Когда это письмо написано и каким образом оно оказалось в деле Горбачевского? Еще раз напомню: Горбачевский - посредник артиллеристов в 8-й артбригаде, Старо-Константинов (или Старый Константинов) - дислокация Пензенского пехотного полка, Спиридов и Тютчев - члены тайного общества в Пензенском полку.
Разумеется, следственный комитет на первом этапе попытался поинтересоваться у обоих - и у автора, и у адресата записки - что это такое и по какому поводу было написано? Причем из допроса Горбачевского видно, что записку ему показали в копии (допрос 19 февраля: «здесь поясните: когда и чрез кого именно получили вы от Бестужева записку в копии вам показанную и в следствие ли оной, или по собственному вашему стремлению старались возбудить Спиридова и прочих членов к начатию возмущения?») - собственно, в деле и подшита копия, как помечено на документе - и, возможно, мельком. К сожалению, сложность с этим письмом в том, что встретились два одиночества - в данном конкретном случае оба юноши, и Бестужев, и Горбачевский, давали на следствии крайне запутанные, невнятные, противоречивые показания - собственно говоря, это два едва ли не самых запутанных следственных дела, извлечь из которых истину изолированно очень сложно. Из ответов обоих при ближайшем рассмотрении становится очевидно, что они говорят о каких угодно других письмах (зато можно оценить масштаб конспиративной переписки между Васильковом и славянами, судя по всему, она велась весьма интенсивно) - но не об этой записке.
Вот, например, что показывал Горбачевский 5-го февраля в письме к Левашову: «Когда Яков Андреевич приезжал из Киева к брату в Новград-Волынск, заехавши ко мне в деревню… привез мне письмецо от Бестужева, где он благодарит меня за деньги (посланные для материальной помощи разжалованному Ф.Башмакову, для которого была организована подписка - РД), просит, чтобы я приехал в Киев на контракты и приказывает всем кланяться, больше я от него никогда не получал ни писем, ниже каких-либо известий». В другом же месте, отвечая на заданный вопрос следственного комитета от 19 февраля: «при сем честь имею донести, что никогда никакой в копии записки мне никто не показывал от Бестужева, и даже я об ней никогда ни от кого не слыхал и никто мне о сем не говорил…» и далее в тех же вопросных пунктах: «Получил я от Бестужева чрез Андреевича письмецо маленькое… когда Бестужев уезжал в Бобруйск из Киева… в котором Бестужев очень коротенько пишет, что он благодарит за деньги, посланные мною Башмакову, просит чтобы я приехал в Киев и приказывает всем кланятся - я не помню хорошенько или было написано в сем письме, что может быть скоро начнутся действия или Андреевич на словах сие говорил. - сие письмо все читали. Я тогда сказал Андреевичу, чтобы он сказал Бестужеву, что пускай он и не думает и не надеется, чтобы мы солдат бунтовали, ибо на сие никто не согласится да и невозможно сего делать».
Из этих ответов не очень понятно, то ли Горбачевский, по своему обыкновению, валяет дурку перед Комитетом, то ли он действительно не очень понимает, о каком письме его спрашивают. Далее Горбачевский, как водится, ссылается на Петра Борисова, и Петр с готовностью подтверждает показания товарища: «Горбачевский точно получил от Бестужева-Рюмина записочку чрез того же Андреевича 2-го в декабре месяце, коею Рюмин благодарил за деньги, собранные в пользу бывшего Полковника Башмакова и приглашал к дальнейшим действиям могущим благоприятствовать цели Южного общества». Наконец, спрошенный Бестужев 28 февраля показал так: «Я чрез Андреевича писал Горбачевскому, что общество должно быть благодарно славянам за их труды (здесь Мишель увязывает свое письмо с ответом на ранее написанное письмо Горбачевского о готовности солдат 8-й артбригады, см.об этом подробнее в заметке «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» - РД); чтобы они старались обуздать рвение бригады до удобного времени, но чтобы поддерживали существующий дух». Казалось бы, все ясно и просто - было письмо, его привез Андреевич. Но то ли это письмо? Заметим, что в вышеприведенной записке нет ни слова о деньгах, присланных для Башмакова, зато есть указание о необходимости предупредить Пензенский полк.
Из совокупности следственных дел (Борисова, Горбачевского и Андреевича и из «Записок» Горбачевского) мы знаем о том, что Андреевич действительно приезжал в Новоград-Волынский с письмом и устным сообщением о возможном начале действий, но он приезжал раньше, еще до Рождества.
«Записки» Горбачевского датируют приезд Андреевича 20 декабря - собственно, вот этот эпизод, изложенный в «Записках» - и как видите, в данном случае изложение более-менее совпадает с тем, что мы узнали из следственных дел: «20 декабря Борисов 2-й был у Горбачевского, и когда они рассуждали о своих действиях на солдат, один фейерверкер принес Горбачевскому письмо от Андреевича, в котором он иносказательно изъяснял, сколько Бестужев радуется успехам славян в их действиях и... о близком начале желаемого переворота. Еще не было прочтено письмо, как, к удивлению их, Андреевич сам вошел в комнату в дорожном платье. Радость их была неимоверная. Он подал им письмо от Бестужева. Из сего письма они увидели, что главные члены Южного общества почитают необходимым начать действие ранее положенного времени; Бестужев просил славян ускорить дело и употребить все усилия к приготовлению нижних чинов. «Нам представляется случай ранее, нежели мы думали, умереть со славою за свободу отечества,- писал он к Горбачевскому,- может быть в феврале или марте месяце,- голос родины соберет нас вокруг хоругви свободы».
В апрельских показаниях молодые люди еще сильнее запутывают дело - нет смысла цитировать дальше витиеватые показания Горбачевского, но вот одна цитата из показаний Бестужева нам все-таки немного поможет: «Сие письмо было писано мною Спиридову по той причине, что Пестель нас известил чрез Крюкова 2-го что общество открыто и мы предполагали восстать» (все запутались, да?)
Как на самом деле развивались события? Ориентировочно в самом конце ноября в Васильков приехал посланец от Пестеля - Николай Крюков - с извещением о том, что тайное общество раскрыто (так как руководители Южного общества получили информацию о возможном доносе Майбороды). Крюков застал Сергея Муравьева и Бестужева-Рюмина, причем прямо среди ночи руководители Васильковской управы устроили ему показательную демонстрацию на тему своей готовности к немедленному выступлению. «Этот Муравьев, - показывал впоследствии изумленный Николай Крюков - в таком духе, что хоть сейчас в поле». Тогда же, с Крюковым, сейчас Муравьев передал руководителям Тульчинской и Каменской управы короткое и ясное послание: «если хоть один член будет взят - я начинаю дело». Вероятно, именно после известий от Крюкова и было передано через Андреевича письмо артиллеристам, вместе с устным сообщением - о возможном скором начатии действий и необходимости быть в готовности (ср. в «Записках» - «может быть, в феврале или марте…»). Однако аресты, как знаем, начались в Тульчине только 13 декабря, а до Василькова докатились только 25-26 декабря. Окончательного решения о восстании так и не было принято.
Однако в той записке, с которой мы начали расследование, четко говорится о восстании, как о деле решенном и уже фактически начатом: «чрез 4 дни мы будем в Старо-Константинове». Кроме этого, эта записка имеет еще одно, очень четкое указание на время ее написания: «все бумаги наши взяты», - пишет Мишель Горбачевскому.
Бумаги были взяты, как известно, на квартире Сергея Муравьева 26 декабря - когда сами братья Муравьевы выехали в Житомир, поэтому приказ об аресте разминулся с ними. После чего Бестужев-Рюмин, посоветовавшись с офицерами Черниговского полка, спешно бросился догонять и предупредить Муравьевых, и застал их в Любаре - у командира Ахтырского полка Артамона Муравьева. Дальнейшие события нам известны: Сергей Муравьев предложил Артамону начать совместное восстание, от чего Артамон отказался, о чем у нас имеется красочно описанная сцена в «Записках» Горбачевского. Более того нехороший человек редиска Артамон отказался передать записку, написанную членам славянского общества (здесь показания несколько расходятся относительно того, кому же была адресована записка, потому что Сергей Муравьев показывал, что Бестужев писал Горбачевскому, Бестужев же утверждал, что Спиридову) и после отъезда Муравьевых и Бестужева записку сжег. Эйдельман в своей книге «Апостол Сергей» пишет по поводу этой сцены: «Не просто понять, как восстановил удивительный летописец событий, Иван Горбачевский, последовавшую затем сцену: ведь из четырех ее участников двое вскоре погибнут, одного надолго изолируют от друзей, и только Артамона можно было в Сибири расспросить, но факты таковы, что Артамон вряд ли захотел бы вспоминать, углубляться... И тем не менее, оставляя на совести автора некоторые подробности, историки уверены в большой правдивости рассказа».
И теперь самое время дать слово Артамону Муравьеву. Вот что он сам показывал на следствии: «Включить должен что Бестужев оставил мне записку, в коей пишется офицеру артиллерийскому, за Старым Константиновым с ротою расположенной; чтоб он известил всех что бумаги схвачены, и чтобы чрез 8 дней были готовы, я не послав ее, истребил, имя же к кому была адресована забыл в смущении».
… и вот тут… да, господа, вот тут у всех исследователей темы словно бы слепое пятно на глазах - потому что та самая записка, которая подшита в дело Горбачевского, не должна была существовать, то есть по всем имеющимся источникам - по собственным показаниям Артамона Муравьева и по «Запискам» Горбачевского, эта записка была уничтожена! Однако же вот она, именно эта записка, преспокойно лежит на месте, и Артамон - обратите внимание - совершенно точно передает ее содержание. Единственное расхождение - в записке указано «чрез 4 дни», Артамон говорит «чрез 8 дней» - он, конечно, мог перепутать, но все остальные детали совпадают. Несомненно, это оно и есть - сожженное и восставшее из пепла письмо. Но если так, то… то, значит, на самом деле Артамон Муравьев письмо не уничтожил, а отослал? Отказавшись поднять восстание, он все-таки попытался оказать соратникам - хотя бы такую - помощь. А на следствии банально наврал - ну что же, и это на следствии, как известно, случается.
Это, однако, не снимает всех вопросов. Мы помним о том, что когда Муравьевы и Бестужев уехали из Любара, то Муравьевы отправились в Трилесы, а Бестужев поначалу уехал - куда? Как он сам и Сергей Муравьев показывали на следствии, в Новоград-Волынский, пробраться к славянам и предупредить их. Однако зачем было с риском, теряя время (впрочем, Бестужев еще не знает в этот момент о том, что есть приказ и о его аресте - он узнает это позже в усадьбе Олизара) ехать в Новоград-Волынский, если они оставили записку для артиллеристов у Артамона? Возможный ответ - просто потому, что они к этому времени уже не считали Артамона надежным человеком и не верили в его обещания. Еще один возможный ответ дает Нечкина: она справедливо указывает, что Бестужев не мог бы обернуться до Новоград-Волынска и обратно за одну ночь (а он вроде бы планировал вернуться к утру), и таким образом, его планы были ехать вовсе не к славянам, а куда-то еще - в частности, возможно, к Швейковскому. Мне эта версия кажется все-таки странной, тем более, что Нечкина увязывает ее с «идеологическими разногласиями», якобы имевшими место между южанами и славянами - дескать, Сергей Муравьев хотел удалить славян от восстания. Но это же совсем глупо: только что написать славянам записку из Любара и затем желать их удалить; и из всего, что мы уже знаем про эту историю, можем сделать выводы, что никаких подобных разногласий не существовало - наоборот, до последнего у обеих сторон было желание действовать совместно. Как мы помним, Бестужев, не сумев (с его собственных слов) пробраться в Новоград-Волынский и получив от Олизара известия о том, что его ищут, поспешно вернулся и присоединился к восставшему Черниговскому полку.
Еще интереснее вопрос о том, попала ли записка к славянам, если Артамон ее все-таки отослал? Из всей совокупности действий артиллеристов (которые активно начинают шевелиться только после приезда Андрея Борисова с письмами и вестями из Житомира) складывается впечатление, что записка Бестужева до них скорее всего не дошла. Впрочем… теоретически возможны следующие варианты:
1) записка попала к Горбачевскому (то есть по адресу), который по каким-то причинам утаил ее от ближайших соратников-артиллеристов. Это возможно, если мы вспомним, что именно Горбачевский был, с вероятностью, не самым активным деятелем: по его собственным показаниям и по показаниям Петра Борисова он послал письмо в Пензенский полк (с Андреем Борисовым) лишь по просьбе и едва ли не под давлением Петра («Горбачевский колебался» - из показаний П.Борисова на следствии - впрочем, Петр, возможно, желал выгородить приятеля). В таком случае получается, что Горбачевский восстания не хотел и постарался скрыть вести от Бестужева. Однако это только предположение.
2) Артиллеристы, получив записку (которую доставили, предположительно, от Артамона Муравьева из Любар), послали Бечаснова в Любар специально для того, чтобы лучше узнать ситуацию - ездил же он зачем-то в Любар (и явно не для того, чтобы отобедать у Артамона), и по датам здесь все сходится: Муравьевы и Бестужев были в Любаре 27 декабря, Бечаснов уехал в Любар около 29 декабря. В таком случае артиллеристы, возможно, хотели получить не только поддержку Артамона, но и более подробную информацию о планах Муравьева и Бестужева - и дружно скрыли это на следствии.
3) Еще раз вспомним про таинственного неопознанного офицера-артиллериста, который якобы приехал к Спиридову с посланием от Муравьева, но застал его пьяным и уехал. Может быть, кого-то (тогда кого, если не Бечаснова и не Андреевича?) отдельно послали к Спиридову (потому что в записке Бестужева четко сказано о необходимости предупредить Спиридова и Тютчева)? Тогда тоже понятен сбой связи - первый посланец не сумел доставить информацию в Пензенский полк, поэтому по приезде Андрея Борисова его посылают еще раз, уже с новой информацией.
Как видите, предположений может быть много. Но, кажется, самое простое и очевидное предположение: письмо, переданное из Любара, было перехвачено и до артиллеристов не дошло. Мы можем только гадать о том, как и через кого попытался его передать Артамон. Но то, что в деле подшита копия, которую показывают Горбачевскому явно мельком и он, похоже, действительно не понимает толком, о каком письме его спрашивают, является дополнительным указанием на то, что записка была перехвачена - в противном случае, если бы она был взята с бумагами Горбачевского, то в его следственном деле лежал бы оригинал. Характерно также и то, что в «Записках» Горбачевского о письме говорится, как об уничтоженном, мемуарист никак не указывает на то, что письмо было получено - и вряд ли это объясняется только идеологическими пристрастиями мемуариста (например, его желанием очернить Артамона).
Я рассказала этот небольшой эпизод так подробно, потому что все эти истории, в сущности, о людях - и, например, Артамон Муравьев здесь предстает немного в другом свете и может быть реабилитирован хотя бы отчасти.
О чем, собственно, речь. В следственном деле Горбачевского подшит следующий документ
Копия
Записка в Артиллерию
Почтеннейший Горбачевский. Все бумаги наши схвачены; все мы и вы известны. - Пора начинать движение: чрез 4 дни мы будем в Старом-Константинове. Дай знать о сем Спиридову и Тютчеву.
Бестужев Р.
Внимание, вопрос! Когда это письмо написано и каким образом оно оказалось в деле Горбачевского? Еще раз напомню: Горбачевский - посредник артиллеристов в 8-й артбригаде, Старо-Константинов (или Старый Константинов) - дислокация Пензенского пехотного полка, Спиридов и Тютчев - члены тайного общества в Пензенском полку.
Разумеется, следственный комитет на первом этапе попытался поинтересоваться у обоих - и у автора, и у адресата записки - что это такое и по какому поводу было написано? Причем из допроса Горбачевского видно, что записку ему показали в копии (допрос 19 февраля: «здесь поясните: когда и чрез кого именно получили вы от Бестужева записку в копии вам показанную и в следствие ли оной, или по собственному вашему стремлению старались возбудить Спиридова и прочих членов к начатию возмущения?») - собственно, в деле и подшита копия, как помечено на документе - и, возможно, мельком. К сожалению, сложность с этим письмом в том, что встретились два одиночества - в данном конкретном случае оба юноши, и Бестужев, и Горбачевский, давали на следствии крайне запутанные, невнятные, противоречивые показания - собственно говоря, это два едва ли не самых запутанных следственных дела, извлечь из которых истину изолированно очень сложно. Из ответов обоих при ближайшем рассмотрении становится очевидно, что они говорят о каких угодно других письмах (зато можно оценить масштаб конспиративной переписки между Васильковом и славянами, судя по всему, она велась весьма интенсивно) - но не об этой записке.
Вот, например, что показывал Горбачевский 5-го февраля в письме к Левашову: «Когда Яков Андреевич приезжал из Киева к брату в Новград-Волынск, заехавши ко мне в деревню… привез мне письмецо от Бестужева, где он благодарит меня за деньги (посланные для материальной помощи разжалованному Ф.Башмакову, для которого была организована подписка - РД), просит, чтобы я приехал в Киев на контракты и приказывает всем кланяться, больше я от него никогда не получал ни писем, ниже каких-либо известий». В другом же месте, отвечая на заданный вопрос следственного комитета от 19 февраля: «при сем честь имею донести, что никогда никакой в копии записки мне никто не показывал от Бестужева, и даже я об ней никогда ни от кого не слыхал и никто мне о сем не говорил…» и далее в тех же вопросных пунктах: «Получил я от Бестужева чрез Андреевича письмецо маленькое… когда Бестужев уезжал в Бобруйск из Киева… в котором Бестужев очень коротенько пишет, что он благодарит за деньги, посланные мною Башмакову, просит чтобы я приехал в Киев и приказывает всем кланятся - я не помню хорошенько или было написано в сем письме, что может быть скоро начнутся действия или Андреевич на словах сие говорил. - сие письмо все читали. Я тогда сказал Андреевичу, чтобы он сказал Бестужеву, что пускай он и не думает и не надеется, чтобы мы солдат бунтовали, ибо на сие никто не согласится да и невозможно сего делать».
Из этих ответов не очень понятно, то ли Горбачевский, по своему обыкновению, валяет дурку перед Комитетом, то ли он действительно не очень понимает, о каком письме его спрашивают. Далее Горбачевский, как водится, ссылается на Петра Борисова, и Петр с готовностью подтверждает показания товарища: «Горбачевский точно получил от Бестужева-Рюмина записочку чрез того же Андреевича 2-го в декабре месяце, коею Рюмин благодарил за деньги, собранные в пользу бывшего Полковника Башмакова и приглашал к дальнейшим действиям могущим благоприятствовать цели Южного общества». Наконец, спрошенный Бестужев 28 февраля показал так: «Я чрез Андреевича писал Горбачевскому, что общество должно быть благодарно славянам за их труды (здесь Мишель увязывает свое письмо с ответом на ранее написанное письмо Горбачевского о готовности солдат 8-й артбригады, см.об этом подробнее в заметке «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» - РД); чтобы они старались обуздать рвение бригады до удобного времени, но чтобы поддерживали существующий дух». Казалось бы, все ясно и просто - было письмо, его привез Андреевич. Но то ли это письмо? Заметим, что в вышеприведенной записке нет ни слова о деньгах, присланных для Башмакова, зато есть указание о необходимости предупредить Пензенский полк.
Из совокупности следственных дел (Борисова, Горбачевского и Андреевича и из «Записок» Горбачевского) мы знаем о том, что Андреевич действительно приезжал в Новоград-Волынский с письмом и устным сообщением о возможном начале действий, но он приезжал раньше, еще до Рождества.
«Записки» Горбачевского датируют приезд Андреевича 20 декабря - собственно, вот этот эпизод, изложенный в «Записках» - и как видите, в данном случае изложение более-менее совпадает с тем, что мы узнали из следственных дел: «20 декабря Борисов 2-й был у Горбачевского, и когда они рассуждали о своих действиях на солдат, один фейерверкер принес Горбачевскому письмо от Андреевича, в котором он иносказательно изъяснял, сколько Бестужев радуется успехам славян в их действиях и... о близком начале желаемого переворота. Еще не было прочтено письмо, как, к удивлению их, Андреевич сам вошел в комнату в дорожном платье. Радость их была неимоверная. Он подал им письмо от Бестужева. Из сего письма они увидели, что главные члены Южного общества почитают необходимым начать действие ранее положенного времени; Бестужев просил славян ускорить дело и употребить все усилия к приготовлению нижних чинов. «Нам представляется случай ранее, нежели мы думали, умереть со славою за свободу отечества,- писал он к Горбачевскому,- может быть в феврале или марте месяце,- голос родины соберет нас вокруг хоругви свободы».
В апрельских показаниях молодые люди еще сильнее запутывают дело - нет смысла цитировать дальше витиеватые показания Горбачевского, но вот одна цитата из показаний Бестужева нам все-таки немного поможет: «Сие письмо было писано мною Спиридову по той причине, что Пестель нас известил чрез Крюкова 2-го что общество открыто и мы предполагали восстать» (все запутались, да?)
Как на самом деле развивались события? Ориентировочно в самом конце ноября в Васильков приехал посланец от Пестеля - Николай Крюков - с извещением о том, что тайное общество раскрыто (так как руководители Южного общества получили информацию о возможном доносе Майбороды). Крюков застал Сергея Муравьева и Бестужева-Рюмина, причем прямо среди ночи руководители Васильковской управы устроили ему показательную демонстрацию на тему своей готовности к немедленному выступлению. «Этот Муравьев, - показывал впоследствии изумленный Николай Крюков - в таком духе, что хоть сейчас в поле». Тогда же, с Крюковым, сейчас Муравьев передал руководителям Тульчинской и Каменской управы короткое и ясное послание: «если хоть один член будет взят - я начинаю дело». Вероятно, именно после известий от Крюкова и было передано через Андреевича письмо артиллеристам, вместе с устным сообщением - о возможном скором начатии действий и необходимости быть в готовности (ср. в «Записках» - «может быть, в феврале или марте…»). Однако аресты, как знаем, начались в Тульчине только 13 декабря, а до Василькова докатились только 25-26 декабря. Окончательного решения о восстании так и не было принято.
Однако в той записке, с которой мы начали расследование, четко говорится о восстании, как о деле решенном и уже фактически начатом: «чрез 4 дни мы будем в Старо-Константинове». Кроме этого, эта записка имеет еще одно, очень четкое указание на время ее написания: «все бумаги наши взяты», - пишет Мишель Горбачевскому.
Бумаги были взяты, как известно, на квартире Сергея Муравьева 26 декабря - когда сами братья Муравьевы выехали в Житомир, поэтому приказ об аресте разминулся с ними. После чего Бестужев-Рюмин, посоветовавшись с офицерами Черниговского полка, спешно бросился догонять и предупредить Муравьевых, и застал их в Любаре - у командира Ахтырского полка Артамона Муравьева. Дальнейшие события нам известны: Сергей Муравьев предложил Артамону начать совместное восстание, от чего Артамон отказался, о чем у нас имеется красочно описанная сцена в «Записках» Горбачевского. Более того нехороший человек редиска Артамон отказался передать записку, написанную членам славянского общества (здесь показания несколько расходятся относительно того, кому же была адресована записка, потому что Сергей Муравьев показывал, что Бестужев писал Горбачевскому, Бестужев же утверждал, что Спиридову) и после отъезда Муравьевых и Бестужева записку сжег. Эйдельман в своей книге «Апостол Сергей» пишет по поводу этой сцены: «Не просто понять, как восстановил удивительный летописец событий, Иван Горбачевский, последовавшую затем сцену: ведь из четырех ее участников двое вскоре погибнут, одного надолго изолируют от друзей, и только Артамона можно было в Сибири расспросить, но факты таковы, что Артамон вряд ли захотел бы вспоминать, углубляться... И тем не менее, оставляя на совести автора некоторые подробности, историки уверены в большой правдивости рассказа».
И теперь самое время дать слово Артамону Муравьеву. Вот что он сам показывал на следствии: «Включить должен что Бестужев оставил мне записку, в коей пишется офицеру артиллерийскому, за Старым Константиновым с ротою расположенной; чтоб он известил всех что бумаги схвачены, и чтобы чрез 8 дней были готовы, я не послав ее, истребил, имя же к кому была адресована забыл в смущении».
… и вот тут… да, господа, вот тут у всех исследователей темы словно бы слепое пятно на глазах - потому что та самая записка, которая подшита в дело Горбачевского, не должна была существовать, то есть по всем имеющимся источникам - по собственным показаниям Артамона Муравьева и по «Запискам» Горбачевского, эта записка была уничтожена! Однако же вот она, именно эта записка, преспокойно лежит на месте, и Артамон - обратите внимание - совершенно точно передает ее содержание. Единственное расхождение - в записке указано «чрез 4 дни», Артамон говорит «чрез 8 дней» - он, конечно, мог перепутать, но все остальные детали совпадают. Несомненно, это оно и есть - сожженное и восставшее из пепла письмо. Но если так, то… то, значит, на самом деле Артамон Муравьев письмо не уничтожил, а отослал? Отказавшись поднять восстание, он все-таки попытался оказать соратникам - хотя бы такую - помощь. А на следствии банально наврал - ну что же, и это на следствии, как известно, случается.
Это, однако, не снимает всех вопросов. Мы помним о том, что когда Муравьевы и Бестужев уехали из Любара, то Муравьевы отправились в Трилесы, а Бестужев поначалу уехал - куда? Как он сам и Сергей Муравьев показывали на следствии, в Новоград-Волынский, пробраться к славянам и предупредить их. Однако зачем было с риском, теряя время (впрочем, Бестужев еще не знает в этот момент о том, что есть приказ и о его аресте - он узнает это позже в усадьбе Олизара) ехать в Новоград-Волынский, если они оставили записку для артиллеристов у Артамона? Возможный ответ - просто потому, что они к этому времени уже не считали Артамона надежным человеком и не верили в его обещания. Еще один возможный ответ дает Нечкина: она справедливо указывает, что Бестужев не мог бы обернуться до Новоград-Волынска и обратно за одну ночь (а он вроде бы планировал вернуться к утру), и таким образом, его планы были ехать вовсе не к славянам, а куда-то еще - в частности, возможно, к Швейковскому. Мне эта версия кажется все-таки странной, тем более, что Нечкина увязывает ее с «идеологическими разногласиями», якобы имевшими место между южанами и славянами - дескать, Сергей Муравьев хотел удалить славян от восстания. Но это же совсем глупо: только что написать славянам записку из Любара и затем желать их удалить; и из всего, что мы уже знаем про эту историю, можем сделать выводы, что никаких подобных разногласий не существовало - наоборот, до последнего у обеих сторон было желание действовать совместно. Как мы помним, Бестужев, не сумев (с его собственных слов) пробраться в Новоград-Волынский и получив от Олизара известия о том, что его ищут, поспешно вернулся и присоединился к восставшему Черниговскому полку.
Еще интереснее вопрос о том, попала ли записка к славянам, если Артамон ее все-таки отослал? Из всей совокупности действий артиллеристов (которые активно начинают шевелиться только после приезда Андрея Борисова с письмами и вестями из Житомира) складывается впечатление, что записка Бестужева до них скорее всего не дошла. Впрочем… теоретически возможны следующие варианты:
1) записка попала к Горбачевскому (то есть по адресу), который по каким-то причинам утаил ее от ближайших соратников-артиллеристов. Это возможно, если мы вспомним, что именно Горбачевский был, с вероятностью, не самым активным деятелем: по его собственным показаниям и по показаниям Петра Борисова он послал письмо в Пензенский полк (с Андреем Борисовым) лишь по просьбе и едва ли не под давлением Петра («Горбачевский колебался» - из показаний П.Борисова на следствии - впрочем, Петр, возможно, желал выгородить приятеля). В таком случае получается, что Горбачевский восстания не хотел и постарался скрыть вести от Бестужева. Однако это только предположение.
2) Артиллеристы, получив записку (которую доставили, предположительно, от Артамона Муравьева из Любар), послали Бечаснова в Любар специально для того, чтобы лучше узнать ситуацию - ездил же он зачем-то в Любар (и явно не для того, чтобы отобедать у Артамона), и по датам здесь все сходится: Муравьевы и Бестужев были в Любаре 27 декабря, Бечаснов уехал в Любар около 29 декабря. В таком случае артиллеристы, возможно, хотели получить не только поддержку Артамона, но и более подробную информацию о планах Муравьева и Бестужева - и дружно скрыли это на следствии.
3) Еще раз вспомним про таинственного неопознанного офицера-артиллериста, который якобы приехал к Спиридову с посланием от Муравьева, но застал его пьяным и уехал. Может быть, кого-то (тогда кого, если не Бечаснова и не Андреевича?) отдельно послали к Спиридову (потому что в записке Бестужева четко сказано о необходимости предупредить Спиридова и Тютчева)? Тогда тоже понятен сбой связи - первый посланец не сумел доставить информацию в Пензенский полк, поэтому по приезде Андрея Борисова его посылают еще раз, уже с новой информацией.
Как видите, предположений может быть много. Но, кажется, самое простое и очевидное предположение: письмо, переданное из Любара, было перехвачено и до артиллеристов не дошло. Мы можем только гадать о том, как и через кого попытался его передать Артамон. Но то, что в деле подшита копия, которую показывают Горбачевскому явно мельком и он, похоже, действительно не понимает толком, о каком письме его спрашивают, является дополнительным указанием на то, что записка была перехвачена - в противном случае, если бы она был взята с бумагами Горбачевского, то в его следственном деле лежал бы оригинал. Характерно также и то, что в «Записках» Горбачевского о письме говорится, как об уничтоженном, мемуарист никак не указывает на то, что письмо было получено - и вряд ли это объясняется только идеологическими пристрастиями мемуариста (например, его желанием очернить Артамона).
Я рассказала этот небольшой эпизод так подробно, потому что все эти истории, в сущности, о людях - и, например, Артамон Муравьев здесь предстает немного в другом свете и может быть реабилитирован хотя бы отчасти.