К вопросу о воспитании и образовании детей в дворянской семье (первая треть XIX века). ЧАСТЬ 1
Исследователь творчества Лермонтова Б. Т. Удодов писал: "Для Лермонтова детство - одна из немногих непреходящих человеческих ценностей". В поэме «Сашка», он, относящийся ко всему с глубокой ироничностью, тем не менее, восклицает:
К чему, куда ведет нас жизнь, о том
Не с нашим бедным толковать умом,
Но, исключая два-три дня да детство
Она, бесспорно, скверное наследство.
Описанию детских лет как одного из наиболее важных периодов в жизни главных героев отводится много места в таких произведениях М. Ю. Лермонтова, как «Люди и страсти», «Странный человек», «Вадим», неоконченная повесть «Я хочу рассказать вам», «Мцыри», «Сказка для детей» и др.» Огромное значение Лермонтов придавал своим детским, даже младенческим годам, их влиянию на всю последующую жизнь.
Хранится пламень неземной
Со дней младенчества во мне...
...................................................
Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала...
Лермонтов считал, что в детстве человек способен к всеобъемлющему восприятию мира. Интересно, что в юношеской записке он отмечал: «...В пятнадцать же лет ум не так быстро принимает впечатления, как в детстве». Детские впечатления остаются с человеком на всю жизнь: «Долго, долго ум хранит первоначальны впечатленья...»
Детство Лермонтова (почти половина его короткой жизни) прошло в Тарханах. Связь Лермонтова с Тарханами была прочной и органичной, и его детские и отроческие впечатления служили неиссякаемым источником для его поэтического воображения. Старший современник Лермонтова К. Н. Батюшков писал: «Ничто не может изгладить из памяти сердца нашего первых сладостных впечатлений... Если первые впечатления столь сильны в сердце каждого человека, если не изглаживаются во все течение жизни, то тем более они должны быть сильны и сохранять неувядаемую свежесть в душе писателя».
Обращаясь к мемуарной, исторической и художественной литературе, мы попытаемся составить общее представление о воспитании и образовании детей в русской дворянской семье первой трети XIX в., что представляется нам важным в свете различных аспектов деятельности музея-заповедника М. Ю. Лермонтова.
С XVIII в. дети стали предметом особого общественного внимания. Забота о воспитании, комфорте ребенка являлась показателем развития общества, его высокого сознания и дворянской культуры, определявшей духовное развитие России. Детство становится одной из важнейших тем искусства и литературы. Вслед за «Детскими годами Багрова внука» С. Т. Аксакова, затем «Детством» Л. Н. Толстого в русской литературе появляется жанр автобиографического повествования «из детства». Ранний возраст постепенно стали рассматривать как важный период жизни человека с особой психологией, мировоззрением, чувствами.
Одним из проявлений этого интереса к детям явилась и специальная мебель, которая в XIX в. становится обыденным явлением. Для детей отводят специальные комнаты - «детские», где они проводят самые ранние годы жизни. Упоминания о «детских» встречаются во многих произведениях художественной литературы. «Он [Каренин] по несколько раз в день ходил в детскую и подолгу сиживал там, так что кормилица и няня, сперва робевшие перед ним, привыкли к нему... В первой детской Сережа, лежа грудью на столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая». Детские комнаты, как правило, помещались в верхних этажах, в антресолях. Они были невысокими. Небольшие окна располагались невысоко от пола. С учетом этого и мебель в антресольных комнатах делали более низкую.
Вот как ребенок из обедневшей дворянской семьи (1830 г.) в романе А. К. Шеллера-Михайлова «Гнилые болота» рассматривал остатки былого благополучия родного дома: «Я же, тогда еще двухлетний ребенок, сидя на высоком стуле и ожидая подачки, обозревал все окружавшее меня... Сурово смотрели на меня из темных углов и массивный шкап с бронзовой отделкой, и брюхастый комод, почти почерневший, и стулья с тяжелыми потускневшими спинками».
Совсем другие чувства испытывает герой повести Л. Н. Толстого «Детство»: «Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Маман говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу!».
О детских годах вспоминал С. Т. Аксаков: «Две детские комнаты, в которых я жил вместе с сестрой, выкрашенные по штукатурке голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала к нам в окна, что очень веселило меня и неразлучного моего товарища - маленькую сестрицу».
Е. А. Андреева-Бальмонт в своих воспоминаниях пишет, что в их доме детские располагались наверху и внизу, на первом этаже, для старших братьев и сестер с гувернантками: Меблировка в этих комнатах была везде одинаковая: кровать, покрытая белым кисейным покрывалом, перед кроватью коврик. Мраморный умывальник, в который наливалась вода сверху. Шкаф для белья. Письменный стол и этажерка для книг. Только в расстановке вещей на письменном столе и в выборе их проявлялся личный вкус каждого обитателя комнаты. Хотя оригинального было мало, так как младшие дети всегда подражали старшим... Верхние детские состояли из двух комнат и прихожей. Мы, младшие дети, жили там совсем особенной жизнью с няней Дуняшей, под началом немки бонны Амалии Ивановны Гедовиус. Старушка эта выходила в нашей семье шесть младших детей. Она нас мыла, одевала, кормила, водила гулять, не отходила от нас ни днем,ни ночью. Дуняша чистила наши платья, убирала наши комнаты, приносила из кухни в подвальном этаже готовую еду, мыла посуду, подогревала молоко на печурке и больше ничего. Обе печки-голландки топил дворник, приносивший дрова снизу,белье стирала прачка. Амалия Ивановна вечно что-то шила, штопала, вязала и возилась с нами.
Стульчик детский. Россия. Первая четверть XIX в .
(100 и двенадцать стульев . М., 2000. С. 89)
В детской. П. Вдовичев. Литография. 1820-е гг.
(Попова Н.И. Музей-квартира А.С. Пушкина. Л., 1989. С. 51)
Особую роль в жизни дворянских детей играли няньки, дядьки. Е. Водовозова в своих мемуарах рассказывает о своем детстве - 40-х годах XIX в.: «В жизни моего семейства няня играла выдающуюся роль. Мы, дети, были крепко привязаны к ней, а я и моя сестра Саша любили ее даже больше матери... Всю любовь, всю привязанность своего доброго сердца няня отдала нашей семье. У нее не было своей жизни: ее радость и горе были исключительно связаны с нашей жизнью».
М. Ю. Лермонтов был привязан с детства к своему дядьке А. И. Соколову, который опекал своего питомца всю его жизнь.
А. С. Пушкин посвящал стихи своей няне. Неизвестный художник XIX в. в своей работе «Летний сад в Петербурге» изобразил детей с няней на прогулке (няня, гуляющая с двумя маленькими детьми, подвязав полотно под грудь ребенка, учит его ходить).
По портретам детей первой половины XIX в. трудно определить, кто изображен - мальчик или девочка. «Едва ли не одно из самых первых воспоминаний моих - это колонна, прислонившись к которой я горько плакал: какой-то старик дразнит меня «Александрой Аркадьевной», потому что по моде того времени совсем маленьких детей одевали девочками»,- вспоминал троюродный брат М. Ю. Лермонтова Александр Аркадьевич Столыпин.
Судя по литературе, изобразительному материалу XIX в., мы можем сказать, что, подрастая, мальчики начинали носить чулки, панталоны, детские курточки, рубашки с отложным воротничком. Из обуви - «башмаки с бантиками», ботинки, сапоги.
Когда десятилетний герой повести Л. Толстого «Детство» приехал в Москву к бабушке, то к ее именинам мальчику было сшито новое платье, которое «оказалось превосходно: коричневые полуфрачки с бронзовыми пуговками были сшиты в обтяжку - не так, как в деревне нам шивали на рост, - черные брючки, тоже узенькие, чудо как хорошо обозначали мускулы и лежали на сапогах. «Наконец-то и у меня панталоны со штрипками, настоящие!» - мечтал я, вне себя от радости». А вот его одиннадцатилетняя сестра Любочка «ходила в коротеньком холстинковом платьице, в беленьких обшитых кружевом панталончиках». В таком же наряде увидел Николенька и Сонечку Валахину, приехавшую к ним в гости. Когда лакей взял ее салоп и снял с нее меховые ботинки, то перед ним предстала «девочка в коротеньком, открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных черных башмачках. На беленькой шейке была черная бархатная ленточка...»
В короткой кисейной юбочке «черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках», - такою впервые мы встречаем Наташу Ростову на страницах романа Л. Толстого «Война и мир».
Судя по семейным и детским портретам, девочек стригли коротко, как и мальчиков. Скорее всего, это было связано с соблюдением гигиены. По воспоминаниям, вши, блохи, клопы и тараканы были распространенным явлением и в дворянских домах. М. Е. Салтыков-Щедрин в «Пошехонской старине» писал:
Внешней обстановкой моего детства, в смысле гигиены, опрятности и питания, я похвалиться не могу. Хотя в нашем доме было достаточно комнат, больших, светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были комнаты парадные; дети же постоянно теснились; днем в небольшой классной комнате, а ночью - в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной. Тут было поставлено четыре-пять детских кроватей, а на полу, на войлоках, спали няньки. Само собой разумеется, не было недостатка ни в клопах, ни в тараканах, ни в блохах. Эти насекомые были как бы домашними друзьями. Когда клопы чересчур донимали, то кровать выносили и обваривали кипятком, а тараканов по зимам морозили. Об опрятности не было и помина. Детские комнаты, как я уже сейчас упомянул, были переполнены насекомыми и нередко оставались по несколько дней неметеными, потому что ничей глаз туда не заглядывал; одежда на детях была плохая и чаще всего перешивалась из разного старья или переходилаот старших к младшим; белье переменялось редко. Прибавьте к этому прислугу, одетую в какую-то вонючую заплатанную рвань, распространявшую запах, и вы получите ту невзрачную обстановку, среди которой копошились с утра до вечера дворянские дети.
Неизвестный художник. Портрет М.Ю. Лермонтова в возрасте 3-4 лет. 1817-18 гг.
Холст, масло. 62,0х52,5. Государственный литературный музей. Москва.
Колендас П. 1844. Портрет Николая Петровича Темерина.
(Русский портрет XVIII - XIX в еков в музеях РСФСР. М., 1976. С. 217)
Потрет детей генерала Ф.Ф.Шуберта. Племянницы художника.
Начало 1830-х годов.
Об этом же вспоминала и Е. Водовозова:
Можно было удивляться тому, что из нашей огромной семьи умерло лишь четверо детей в первые годы своей жизни, и только холера сразу сократила число ее членов более чем наполовину; в других же помещичьих семьях множество детей умирало и без холеры. И теперь существует громадная смертность детей в первые годы их жизни, но в ту отдаленную эпоху их умирало несравненно больше. Я знавала немало многочисленных семей среди дворян, и лишь незначительный процент детей достигал совершеннолетия. Иначе и быть не могло: в то время среди помещиков совершенно отсутствовали какие бы то ни было понятия о гигиене и физическом уходе за детьми. Форточек, даже в зажиточных помещичьих домах, не существовало, и спертый воздух комнат зимой очищался только топкой печей. Детям приходилось дышать испорченным воздухом большую часть года, так как в то время никто не имел понятия о том, что ежедневное гуляние на чистом воздухе - необходимое условие правильного их физического развития. Под спальни детей даже богатые помещики назначали наиболее темные и невзрачные комнаты, в которых уже ничего нельзя было устроить для взрослых членов семьи. Спали дети на высоко взбитых перинах, никогда не проветриваемых и не просушиваемых; бок, на котором лежал ребенок, страшно нагревался от пуха перины, а другой в это время оставался холодным, особенно если сползало одеяло. Духота в детских была невыразимая: всех маленьких детей старались поместить обыкновенно в одной-двух комнатах, и тут же вместе с ними на лежанке, сундуках или просто на полу, подкинув под себя что попало из своего хлама, спали мамки, няньки, горничные.
Предрассудки и суеверия шли рука об руку с недостатком чистоплотности. Во многих семьях, где были барышни-невесты, существовало поверье, что черные тараканы предвещают счастье и быстрое замужество, а потому очень многие помещицы нарочно разводили их: за нижний плинтус внутренней обшивки стены они клали куски сахара и черного хлеба. И в таких семьях черные тараканы по ночам, как камешки, падали со стен и балок на спящих детей. что же касается других паразитов, вроде прусаков, клопов и блох, то они так искусывали детей, что лица очень многих из них были всегда покрыты какою-то сыпью.
Питание также мало соответствовало требованиям детского организма: младенцу давали грудь при первом крике, даже и в том случае, если он только что сосал. Если ребенок не унимался и сам уже не брал груди, его до одурения качали в люльке или походя на руках. Качание еще более мешало детскому организму усвоить только что принятую пищу, и ребенок ее отрыгивал. Рвота и для взрослого сопровождается недомоганием, тем более тяжела она для неокрепшего организма ребенка. Вследствие всех этих причин покойный сон маленьких детей был редким явлением в помещичьих домах: обыкновенно всю ночь напролет раздавался их плач под аккомпанемент скрипа и визга люльки (зыбки) или колыбели.
Глубоко безнравственный помещичий обычай, при котором даже здоровая мать сама не кормила грудью своего ребенка, а поручала его кормилице из крепостных, тоже очень вредно отзывался на физическом развитии. Еще более своей барыни неаккуратная, грязная и невежественная мамка, чтобы спокойно спать, клала ребенка к себе на всю ночь. Она прекрасно знала, что в такое время ее не будут контролировать, к тому же для ребенка спать на одной кровати с мамкою, невыпуская груди, в то время не считалось вредным. Если младенец все же кричал, мамка давала ему соску из хлеба, иногда размоченного в водке, или прибавляла к нему тертый мак. Детей в большинстве случаев кормили грудью по два, а то и по три года. Женщину выбирали в кормилицы не потому, что она была молода, здорова и не страдала болезнями, опасными для детяти, но вследствие различных домашних соображений: ревнивые помещицы избегали брать в кормилицы молодых и красивых женщин, чтобы не давать своим мужьям повода к соблазну.
С. Т. Аксаков в «Детских годах Багрова-внука» рассказывал, что когда его мать с рождением дочки вся предалась заботам о ней, ни на минуту не оставляла ее и даже хотела сама кормить ее грудью, позабыв обо всем на свете, то окружающими это было воспринято как сумасбродство.
Героиня романа Л. Н. Толстого «Война и мир» Наташа Ростова пошла наперекор мнению света и «после родов первого слабого ребенка, когда им пришлось переменить трех кормилиц, и Наташа заболела от отчаяния, Пьер однажды сообщил ей мысли Руссо, с которыми он был совершенно согласен, о неестественности и вреде кормилиц. С следующим ребенком, несмотря на противудействие матери, докторов и самого мужа, восставших против ее кормления, как против вещи тогда неслыханной и вредной, она настояла на своем и с тех пор всех детей кормила сама».
Водовозова продолжала в своих воспоминаниях:
Вредное влияние имел и общераспространенный обычай пеленать ребенка, крепко-накрепко забинтованный свивальниками от шеи по самые пятки, несчастный младенец неподвижно лежал по несколько часов кряду, вытянутый в струнку, лежал до онемения всех членов. Такое положение мешало правильному кровообращению и пищеварению. К тому же постоянное трение пеленок о нежную кожу дитяти производило обильную испарину, которая заставляла ребенка легко схватывать простуду, как только его распеленывали...
Главное педагогическое правило, которым руководствовались как в семьях высших классов общества, так и в низших дворянских, состояло в том, что на все лучшее в доме - на удобную комнату, на более спокойное место в экипаже, на вкусный кусок - могли претендовать лишь сильнейшие, то есть родители и старшие. Дети были такими же бесправными существами, как и крепостные. Отношения родителей к детям были определены довольно точно: они подходили к ручке родителей поутру,когда те здоровалисьс ними, благодарили за обед и ужин и прощались с ними перед сном. Задача каждой гувернантки, прежде всего заключалась в таком присмотре за детьми, чтобы те как можно менее докучали родителям.
Во второй половине XIX в. описанные выше традиции сохранялись. Вот что вспоминает Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт, родившаяся в 1867 г.: Родителей своих мы до восьми лет мало видели, также, как и старших братьев. К матери нас водили здороваться каждое утро на минутку. Войдя в ее спальню, мы подходили к ней по очереди, целовали ее в лоб, который она подставляла нам. Она осматривала нас внимательно, спрашивала Амалию Ивановну, как мы себя ведем, делала какие-нибудь замечания. Затем нас отпускали. Уходили мы не без радостного облегчения... Наверх к нам мать редко поднималась, и только по делу. Чаще всего, когда кто-нибудь из нас болел, она приводила доктора, объясняла Амалии Ивановне, какое когда давать лекарство, как ставить компресс. Или она осматривала наш гардероб, меряла на нас платья, которые нам перешивала домашняя портниха. Если заходила в нашу комнату, она садилась на диван, и, поговорив с нами немного, задремывала, сидя на диване. Тогда надо было соблюдать тишину, что нам было трудно, и мы поэтому тяготились ее посещениями.
Как видим, отношения между родителями и детьми не отличались сентиментальностью на всем протяжении XIX века. Характерны относящиеся к началу XIX в. воспоминания В. А. Соллогуба, знакомого А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова: «Жизнь наша шла отдельно от жизни родителей. Нас водили здороваться и прощаться, благодарить за обед, причем мы целовали руки родителей, держались почтительно и никогда не смели говорить «ты» ни отцу, ни матери. В то время любви к детям не пересаливали. Они держались в духе подобострастия, чуть ли не крепостного права, и чувствовали, что они созданы для родителей, а не родители для них».
Об этом же писал и М. Е. Салтыков-Щедрин:
Мы только по имени были детьми наших родителей, и сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему, что касалось их взаимных отношений. Да оно и не могло быть иначе, потому что отношения к нам родителей были совсем неестественные. Ни отец, ни мать не занимались детьми, почти не знали их. Отец - потому что был устранен от всякого деятельного участия в семейном обиходе; мать - потому что всецело была погружена в процесс благоприобретения. Она являлась между нами только тогда, когда, по жалобе гувернанток, ей приходилось карать. Являлась гневная, неумолимая, с закушенною нижней губою, решительная на руку, злая. Родительской ласки мы не знали, ежели не считать лаской те безнравственные подачки,которые кидались любимчикам, на зависть постылым.
И. А. Тургенев в романе «Отцы и дети» рассказывал о детстве Николая Кирсанова, родившегося в конце 1810-х гг.: «Родительница его, из фамилии Колязиных, ... принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, - словом, жила в свое удовольствие».
Эти извлечения из художественной литературы делают достоверными воспоминаниями и Е. Н. Водовозовой:
Во время общей трапезы дети в порядочных семействах не должны были вмешиваться в разговоры старших, которые не стеснялись, рассуждали при них о вещах, совсем не подходящих для детских ушей: о необходимости « выдрать» тех или других крепостных, которых они обзывали «мерзавцами», и еще похуже, рассказывали самые скабрезные анекдоты о своих соседях. Детей, точно так же, как и крепостных, наказывали за каждый проступок: давали подзатыльника, драли за волосы, за уши, толкали, колотили, стегали плеткой, секли розгами, а в очень многих семьях секли и драли беспощадно.
«Вообще телесные наказания,- писал Салтыков-Щедрин в «Пошехонской старине», - во всех видах и формах являлись главным педагогическим приемом. К сечению прибегали не часто, но колотушки, как более сподручные, сыпались со всех сторон, так что «постылым» (дети, которых не любили) совсем житья не было... Когда и для меня подоспевала пора ученья, то, на мое несчастье, приехала вышедшая из института старшая сестра, которая дралась с таким ожесточением, как будто мстила за прежде вытерпленные побои... Словом сказать, это был подлинный мартиролог... Но сами создатели этого мартиролога отнюдь не сознавали себя извергами - да и в глазах посторонних не слыли за таковых. Просто говорилось: «С детьми без этого нельзя». И допускалось в этом смысле только одно ограничение: как бы не застукать совсем».
М. Ю. Лермонтов писал в поэме «Сашка»:
Он рос... Отец его бранил и сек -
Затем, что сам был с детства часто сечен,
А слава богу вышел человек:
Не стыд семьи, не туп, не изувечен.
Понятья были низки в старый век...
Современник Лермонтова И. С. Тургенев уже в старости рассказывал Я. П. Полонскому: «Драли меня за всякие пустяки, чуть не каждый день...Раз одна приживалка... донесла на меня моей матери. Мать без всякого суда и расправы тотчас же начала меня сечь, - и секла собственными руками, и на все мои мольбы сказать, за что меня так наказывают, приговаривала: сам знаешь, сам должен знать, сам догадайся, сам догадайся, за что я секу тебя!»
Н. С. Лесков в одном из своих ранних произведений «Житие одной бабы», описав, как жена «Митрия Семеныча» ударила раз самую любимую свою дочурку Машу рукой, поставила ее в угол, загородила тяжелым креслом, пообещав потом высечь розгой, а вечером, уже в постели, и высекла, писал:
У нас от самого Бобова до Липихина матери одна перед другой хвалились, кто своих детей хладнокровнее сечет, и сечь на сон грядущий считалось высоким педагогическим приемом. Ребенок должен был прочесть свои
вечерние молитвы, потом его раздевали, клали в кроватку и там секли... Прощение только допускалось в незначительных случаях, и то ребенок, приговоренный отцом или матерью к телесному наказанию розгами, без счета должен был валятся в ногах, просить пощады, а потом нюхать розгу и при всех ее целовать. Дети маленького возраста обыкновенно не соглашаются целовать розги, а только с летами и с образованием входят в сознание необходимости лобызать прутья, припасенные на их тело. Маша была еще мала; чувство у нее преобладало над расчетом, и ее высекли, и она долго за полночь все жалостно всхлипывала во сне и, судорожно вздрагивая, жалась к стене своей кровати.
Здесь же давалась как бы и общая картина нравов:
Не злая была женщина Настина барыня, даже жалостливая и простосердечная, а тукманку дать девке или своему родному дитяти ей было нипочем. Сызмальства у нас к этой скверности приучаются и в мужичьем быту, и в дворянском. Один у другого словно перенимает. Мужик говорит: «За битого двух небитых дают» , «Не бить - добра не видать» , - и колотит кулачьями; а в дворянских хоромах говорят: « Учи пока впоперек лавки укладывается, а как вдоль станет ложиться, - не выучишь» , - и порют розгами. Ну и там бьют, и там бьют. Зато и там и там одинаково дети вдоль лавок под святыми протягиваются.
Портрет Екатерины Федоровны Муравьевой с сыном Никитой Михайловичем (1795 - 1843).
Жан Лоран Монье. 1802.
(А. С. Пушкин и его современники. Набор откр. Вып. 1. М., 1989)
Портрет А. С. Муравьевой-Апостол с сыном Матвеем Ивановичем (1793 - 1886) и
дочерью Екатериной Ивановной (1794 - 1849).
Жан Лоран Монье. 1802.
(А. С. Пушкин и его современники. Набор откр. Вып. 1. М., 1989)
ПРОДОЛЖЕНИЕ СТАТЬИ ...
Ксенофонтова Ирина Ивановна - младший научный сотрудник
отдела экскурсионной и массовой просветительской работы
Государственного Лермонтовского музея-заповедника « Тарханы»
"Тарханский вестник" №17, л. 151-177
Литература:
1. Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Воронеж, 1973.
2. Толстой Л. Н. Анна Каренина. Ч. 1 - 4. Л., 1982.
3. 100 и двенадцать стульев. М., 2000.
4. Толстой Л. Н. Детство. Отрочество. Юность. М., 1986.
5. Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука. Собр. с оч.: В 5 т. Т. I. М., 1966.
6. Андреева-Бальмонт Е. А. Детство в Брюсовском переулке. Из воспоминаний. // Наше наследие. VI. 1990.
7. Водовозова Е. Н. На заре жизни. Т. 1. М., 1987.
8. Столыпин А. Средниково // Столица и усадьба. №1. 1914. С. 2.
9. Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 1 - 2. Т. 1. М., 1998.
10. Салтыков-Щедрин М. Е. Пошехонская старина. М., 1954.
11. Прогулки по пушкинской Москве. М., 1999.
12. Тургенев И. С. Отцы и дети. М., 1971. С. 4
13. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2, М., 1976.
14. Когда вы будите в Спасском... Тула, 1993.
15. Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова. В 2 т. Т. 1.М., 1984.
16. Семенов-Тян-Шанский П. П. Детство и юность // Русские мемуары 1826 - 1856. М., 1990.
17. Григорович Д. В. Гуттаперчевый мальчик // Григорович Д. В. Антонгоремыка. М., 1985.
18. Столыпин А. Средниково.
19. М. Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников.М., 1989.
20. Пиргулова Н. Дворянское гнездо // Наше наследие. III.1990.
21. Лермонтовский заповедник «Тарханы» . Документы и материалы. 1701 - 1924 / Сост. П.А. Фролов. Пенза, 2001.
22. Висковатый П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1987.
23. Записки М. И. Храмовой . Тетрадь №1. Рукопись. Государственный музей В.Г. Белинского, ф. 2, оп. 1, е.х. 15.