Я и «современное искусство» (какашка на блюдечке и японский язык)
В этом немодно и даже, наверное, постыдно немного признаваться, но все-таки я страшный ретроград относительно того, что называется в мире «современным искусством» - той, во всяком случае, его части, где Художником считается тот, что встал на четвереньки и загавкал, или те, кто нарисовали хуй на проезжей части. Я этого и не понимаю, и не принимаю. И когда вышеобозначенному хую умные люди дают государственную премию, я это понимаю не как признание чисто художественных заслуг (хуй нарисовать - не «Мону Лизу») и даже не как оценку концептуальной идеи (которая и правда есть - учитывая, что предмет был нарисован на поверхности, имеющей обыкновение вставать, и выглядело всё в итоге действительно небезынтересно), а как странным образом выраженная поддержка социального высказывания авторов (учитывая, где именно состоялся творческий «акт» оных). Но вот с каких пор и почему понятия социального высказывания и современного искусства стали тождественны - вот этого мне не понять.
Это глупый и, разумеется, совершенно смешной пример - но вот я прожил его сейчас на собственном опыте, и это меня как-то по-настоящему задело и возмутило. В субботу я вновь побывал в Третьяковской галерее. А в понедельник, пользуясь объявленным днем музейной халявы, в Музее современного искусства на Покровке. И вот в одном музее я вижу то, против чего голос не осмелюсь повысить, а в другом два этажа заполнены откровенным, на мой обывательский взгляд, говном. Которые одни нагло выдают за «искусство», а другие столь же нагло с этим соглашаются и впаривают уже третьим. Я когда ходил по этим залам, то всё вспоминал кадр, кажется, из «500 дней лета», когда герои бродят по такому же вот музею и видят на пьедестале, кажется, какушку. И смотрят на нее, пытаясь искусствоведчески оценить.
Но вот для меня какашка, даже красиво положенная на блюдечко, все равно остается какашкой. И унитаз, поставленный в центре музейного зала, никогда не станет для меня предметом «современного искусства», потому что он останется все равно унитазом.
Поэтому я искренне не понимаю все того, что вокруг сейчас происходит.
Режиссер Сергей Юткевич рассказывает в своих воспоминаниях такой случай, случившийся с Пикассо - я сразу себе его выписал и обещал вспоминать как можно чаще, потому как сам чувствую, что это и ко мне обращено напрямую:
«Говорят, однажды на выставке светская дама обратилась к художнику:
- Вы знаете, мэтр, я совершенно не понимаю вашей живописи.
Пикассо любезно спросил:
- Мадам, вы говорите по-японски?
- Нет, - недоуменно ответила дама.
- Жаль! А ведь японскому языку можно научиться.
Таким деликатным способом художник дал понять светской даме, что безапеляционность оценки не служит признаком культуры и что живопись надо учиться смотреть, как надо и учиться слушать серьезную музыку.
Глаз надо воспитывать так же, как ухо.
Восприятие серьезного и глубокого искусства требует некоторых усилий. Они потом вознаграждаются.
Тем, что светская дама не умела говорить по-японски, не опровергается факт, что на этом языке разговаривают более ста миллионов людей».
(«Собрание сочинений. Том 1. Молодость», М., 1990, с.264.)
И я согласен учиться понимать серьезную музыку и живопись, и всё остальное, что требует того, чтобы его учились понимать. Но блин, кто докажет мне, что какашка на блюдце, или хуй на мосту, или гавкающий человек - это и есть «серьезное искусство»?!? И кто докажет, что я тому должен совершенно и безоглядно верить?!.
Хотя да - и японскому языку можно научиться.
Это глупый и, разумеется, совершенно смешной пример - но вот я прожил его сейчас на собственном опыте, и это меня как-то по-настоящему задело и возмутило. В субботу я вновь побывал в Третьяковской галерее. А в понедельник, пользуясь объявленным днем музейной халявы, в Музее современного искусства на Покровке. И вот в одном музее я вижу то, против чего голос не осмелюсь повысить, а в другом два этажа заполнены откровенным, на мой обывательский взгляд, говном. Которые одни нагло выдают за «искусство», а другие столь же нагло с этим соглашаются и впаривают уже третьим. Я когда ходил по этим залам, то всё вспоминал кадр, кажется, из «500 дней лета», когда герои бродят по такому же вот музею и видят на пьедестале, кажется, какушку. И смотрят на нее, пытаясь искусствоведчески оценить.
Но вот для меня какашка, даже красиво положенная на блюдечко, все равно остается какашкой. И унитаз, поставленный в центре музейного зала, никогда не станет для меня предметом «современного искусства», потому что он останется все равно унитазом.
Поэтому я искренне не понимаю все того, что вокруг сейчас происходит.
Режиссер Сергей Юткевич рассказывает в своих воспоминаниях такой случай, случившийся с Пикассо - я сразу себе его выписал и обещал вспоминать как можно чаще, потому как сам чувствую, что это и ко мне обращено напрямую:
«Говорят, однажды на выставке светская дама обратилась к художнику:
- Вы знаете, мэтр, я совершенно не понимаю вашей живописи.
Пикассо любезно спросил:
- Мадам, вы говорите по-японски?
- Нет, - недоуменно ответила дама.
- Жаль! А ведь японскому языку можно научиться.
Таким деликатным способом художник дал понять светской даме, что безапеляционность оценки не служит признаком культуры и что живопись надо учиться смотреть, как надо и учиться слушать серьезную музыку.
Глаз надо воспитывать так же, как ухо.
Восприятие серьезного и глубокого искусства требует некоторых усилий. Они потом вознаграждаются.
Тем, что светская дама не умела говорить по-японски, не опровергается факт, что на этом языке разговаривают более ста миллионов людей».
(«Собрание сочинений. Том 1. Молодость», М., 1990, с.264.)
И я согласен учиться понимать серьезную музыку и живопись, и всё остальное, что требует того, чтобы его учились понимать. Но блин, кто докажет мне, что какашка на блюдце, или хуй на мосту, или гавкающий человек - это и есть «серьезное искусство»?!? И кто докажет, что я тому должен совершенно и безоглядно верить?!.
Хотя да - и японскому языку можно научиться.