Книга "Русский урок истории". Часть 1. Гл.5. Наша демократия (1)
[Содержание]
Содержание
Часть 1-я. Кто мы.
Глава 1. Наша религия(1)
Глава 1. Наша религия(2)
Глава 2. Наша история(1)
Глава 2. Наша история(2)
Глава 3. Наше государство
Глава 4. Наша революция(1)
Глава 4. Наша революция(2)
Глава 5. Наша демократия(1)
Глава 5. Наша демократия(2)
Глава 6. Наш социализм(1)
Глава 6. Наш социализм(2)
Часть 2. Наша ситуация.
Глава 1. Наше место в мировом распределении богатств
Глава 2. Наша роль в управлении миром
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(1)
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(2)
Глава 4. Вызов нам
Глава 5. Наш вызов
Глава 6. Наш шанс
Часть 1. Гл.4. Наша революция(2)
Глава 5. Наша демократия
Продолжительное по меркам истории и развитое волеизъявление масс - часть нашего исторического опыта. Это волеизъявление, конечно, совсем не похоже на буржуазно-демократическое бытие «народа» в качестве метафизических «единственного источника» власти и «носителя» суверенитета, предусмотренных Конституцией России 1993 года. То есть «народ» властью сам не обладает, ему власть не принадлежит - конституционно. Так оно и есть. Революция 1991 года заключалась в окончательном уходе масс из власти, отказе от исторической воли и ответственности, делегировании власти как таковой немногочисленным представителям, которые никто и звать их никак, но при этом они могут делать всё, что им заблагорассудится.
Можно считать, как уверяет демократическая пропаганда, что «народ устал» - революция, две войны, репрессии. Когда уже мы заживём нормально, «как все», т.е. не заботясь о будущем, не обращая внимания на проблемы и не решая их, не загоняя себя в рамки дисциплины? И вот - зажили.
При этом отказ от ответственности за свою историческую судьбу осуществили вовсе не те, кто заплатил жизнями и напряжением всех сил за безусловную социально-психологическую реальность общего счастья, созданную в стране к концу 50-х - началу 60-х. Они к моменту «перестройки» действительно состарились. А вот поколения, родившиеся или выросшие в самой этой обстановке счастья, стали считать созданные социокультурные богатства сначала нормой, отправной точкой для начала ещё более сытой и ещё более счастливой жизни, а потом - чем-то недостойным, чего бедный должен стыдиться перед лицом богатых родственников или соседей.
Современная демократия по своему политическому содержанию - это блажь сытых, коллективный эгоизм и стремление потреблять всё больше и больше, не задумываясь об источниках богатства. Сказка Пушкина о золотой рыбке в этом отношении представляется архетипической.
Прежде чем мы начали выбирать из ограниченного круга неизвестно откуда взявшихся людей тех, кто будет грабить нас уже в прямом, а не в переносном смысле (как это якобы делали - в представлениях либеральной пропаганды - управляющие общенародной социалистической собственностью), мы тоже ходили на выборы. Эти выборы были объявлены впоследствии лицемерием и абсурдом, поскольку участвовал в них только один кандидат.
Теперь-то мы знаем, что и семь кандидатов могут быть равно непригодными. Ведь это не выборы из многих тысяч потенциально пригодных руководителей, а только среди тех, кто дорвался до статуса кандидата (если не принимать во внимание «подставных»). И только самим кандидатам выборы дают реальные правовые возможности - бороться друг с другом. Но не нам.
Чем же плох тогда один кандидат? И чем это так уж отличается от ситуации, когда их несколько? Особенно учитывая, что предлагаемая единственная кандидатура никогда не была случайной и соответствовала весьма развёрнутому и требовательному набору норм. Такое голосование само по себе вполне осмысленно и культурно, представляет собой вотум доверия, известный ещё Древнему Риму. Глядя на римлян - самый развитый пример и культурный образец демократии - и продолжая принятую нами у либеральной пропаганды линию обвинений в абсурде, почему бы не пойти дальше: если один кандидат это абсурд, то же касается и первых руководителей. У римлян было два консула, один назначался только как диктатор. Так что тот факт, что в США или Франции один президент, - либо абсурд, либо режим диктатуры («выборной монархии», как говорят сами французы).
Выборы в советские органы власти стыковались с выборной системой внутри партии, т.е. системой власти в собственном смысле. Партийного руководителя выдвигали сверху, но утверждали снизу, он не мог не быть лидером своей партячейки. Поэтому реальная «расфокусировка» нашей власти, утрата ею позиций действительной социальной ответственности, а как следствие - властной компетентности, произошли вовсе не из-за несоответствия выборных процедур «формулам демократии». Выбор таких «формул» в культуре весьма разнообразен, а система советского партийного народовластия работала эффективно более шести десятков лет, разрешала кризисы нашего выживания, считавшиеся многими западными наблюдателями непосильными. Направив критику нашей власти по формальному пути, подсказанному западной пропагандой, мы, в принципе, лишили себя возможности определить действительные проблемы институтов нашей власти, не смогли обеспечить её воспроизводство. Так что свергать никого не пришлось, верхушка и первое лицо сами совершили предательство, когда институты народовластия уже не работали.
Наша партийная и советская демократия как система выборов и продвижения кадров власти была классической (по культуре) демократией, понимаемой как действительная власть меньшинства над большинством. Эта характеристика неизбежна для любой формы власти, если власть понимается по существу, принимается как первая и основная реальность социума.
******
Сущность античной демократии
В истории Западной Европы демократия в полном смысле слова как основная форма организации власти и государства
существовала по большому счёту только однажды - в дохристианский период европейской цивилизации, в древнегреческом городе и после в Римской республике.
Эта демократия - не что иное, как форма и способ организации социальной солидарности (сплочённости) меньшинства граждан (свободных людей) против большинства неграждан, т.е. несвободных, зависимых людей, прежде всего, рабов.
В этом дохристианском государстве понятие свободы было предельно конкретно: противоположность рабству не как злу, а как нормальному и необходимому состоянию части и, возможно, большинства людей в государстве.
Если количество свободных уменьшается, то в пределе остаётся один свободный - тиран. Так что тирания - предельная форма демократии. Для несвободных неважно, кто их тиран, - один человек или группа. Если же число свободных растёт, то всё кончается хаосом и властью худших, т.е. «всех». Античная греко-римская демократия - базовая для европейской цивилизации - очень зависима от балансов и пропорций,
а потому, как правило, является переходным, а не стабильным состоянием государства, что не раз показывала история европейской цивилизации.
Греческий или римский гражданин не просто голосует. Он обладает долей во власти, которая позволяет ему непосредственно защищать свои интересы. За долю во власти он платит риском для своей жизни и здоровья, поскольку его место в обществе - это место в строю, конном или пешем. У римлян и голосование было организовано по воинским подразделениям. Ни римская, ни греческая демократия не предназначены как институт власти для какого-либо государственного планирования, для какой-либо заботы о будущем. Античная демократия лишь уравновешивает распределение сил влияния и интересов свободных людей в данный момент, сиюминутно. У подлинной демократии нет ни памяти, ни воображения, ни прошлого, ни будущего. За реальное участие во власти античный гражданин несёт неограниченную ответственность.
******
От греко-римской демократии к христианскому государству
Христианская революция ввела другое понятие свободы - свободы идеального существования каждого человека, независимо от его власти и власти над ним, свободы от социальной реальности как таковой. Рабство становится уже не сущностным, а техническим понятием. Можно быть свободным, будучи рабом. Разумеется, историческая и материальная трансформация рабства в его новое качество происходит столетиями. Современные люди вовсе не ощущают себя рабами, т.к. никто не приписывает им «рабскую природу» (рабство по рождению). Хотя технически они несвободны ничуть не менее.
С момента христианской революции государство было поставлено в новые рамки. Его носитель - император, государь, монарх - должен был быть уже не просто социально свободен в старом римском смысле. Он должен был быть свободен, как это угодно Богу, т.е. быть человеком в собственном смысле слова, а не только политическим животным. Опять-таки нужно учитывать проектный, идеальный статус этого требования, реализация которого исторически занимает не одно столетие и проходит через массу перипетий. Это же требование предъявляется ко всем социально свободным «членам» государства, т.е. к тем, кто разделяет вместе с Государем возможность сказать: «Государство - это я!», к правящему классу. Христианское государство как цивилизационный проект наделяется функцией защиты и воспроизводства института (способа существования) человека.
Первым человеком, знающим о том, что он человек, что это значит и чем он отличается от политического животного, был собственно Христос. Греки и римляне не смогли в своей философии ответить на вопрос о сущности человека, хотя греческая политика уже была практикой человека. Одно из выражений (но не единственное) обязанности христианского государства защищать человека заключается в необходимости защищать свою церковь и подлинную (т.е. в Бога) веру. Возможность быть человеком в христианском государстве дана каждому гражданину. Проект христианского государства, в отличие от государства платоновского, отделил понятие свободы как онтологическое от понятия власти, обнаружил технический характер любой власти, сделал свободу независимой от власти, а власть как таковую - подчинённой принципам христианской государственности. Государство перестало быть механизмом бесконечного самовозрастания власти, как это было в Древнем Риме и в период республики, и в период империи.
Проект христианского государства разворачивается на материале Византии. Христианский проект (в пределе - построение Града Божьего на земле) развивает проект платоновского государства через трактовку идей блага и справедливости. Западный же мир в начале второго тысячелетия отказывается от идеи строительства Града Божьего на земле и переходит к рецепции римского права.
Греческая и римская демократии в отличие от идей христианской государственности строились на принципиальной склейке и неразличении власти и свободы, на онтологизации свободы как власти. С древнеримской (древнегреческой) точки зрения свободен тот, у кого власть, т.е. гражданин. И напротив - свободный гражданин не может быть сущностно подвластен кому-либо, это делало бы его рабом. Он, не теряя своей свободы, может лишь разделять власть с другими свободными гражданами. Кстати, этот же греческий (римский) гражданин платил за свою «долю власти» в действительной демократии воинским долгом и, если придётся, самой жизнью (не деньгами!), обеспечивая тем самым онтологическое тождество свободы и власти.
******
Техническая демократия
Кризис западных христианских католических институтов веры, её подмена в конечном счёте светской верой (вполне сочетаемой как с контр-религией атеизма, так и с многообразным сектантством, оккультизмом и новым язычеством) могут создать иллюзию возможности возвращения к греко-римской, дохристианской модели государства. Таковы были иллюзии Великой французской революции, Американской революции. Участники и наследники этой последней даже воспроизвели онтологическое, сущностное рабство как обязательный элемент своего демократического государства. Продержалась система в этом виде недолго (с 70-х XVIII века до 60-х XIX, почти как советская власть). Потом сущностное рабство пришлось заменить техническим, реальной социальной зависимостью и подвластностью, дисциплинарной властью, лежащей вне правового поля.
Основной принцип демократии - организация власти меньшинства над большинством - при этом выполнялся. Граждане, обладающие правом избирать, составляли от силы десятую часть населения. Тем более что модернизированное капиталом общество создало сверхэффективный механизм социальной зависимости осуществления дисциплинарной власти - трудовой наём. То, к чему стало можно принудить рабочего по найму, не идёт ни в какое сравнение с «объёмом» принуждения римского раба или крепостного крестьянина. Техническое рабство формально свободных людей стало в модернизированном капиталом обществе куда жёстче, чем сущностное рабство времён Древней Греции или Рима.
Маркс пытался выразить суть этого явления через понятия эксплуатации и отчуждения. Однако, прежде всего, это «старые добрые» отношения и механизмы власти.
Буржуазные революции западной ветви европейской цивилизации (Англия, Америка, Франция), определившие устройство западных государств, установили уже не сущностную, не онтологическую демократию греко-римского типа, а демократию сугубо техническую, являющуюся приложением к централизованному государству, сложившемуся в период до революций (голландской, английской, американской, французской). Выборность короля, который называется теперь президентом или премьер-министром, мало что меняет в жизни подавляющего большинства граждан. Они не отдают свою жизнь за «долю во власти», они платят налоги. Соответственно, и получают они от государства только то, что можно «купить», а не «завоевать».
Монархия при этой технической демократии вообще может быть реставрирована, сохраниться как форма государства. Однако техническая демократия в каком-то смысле обеспечивает господство модернизированного капиталом общества над государством, фиксирует историческую победу общества над государством в их непрекращающейся борьбе. Сравнивая пред- и постреволюционные периоды, можно сказать, что аристократия как часть общества всегда боролась с государством, но всегда сама соглашалась стать государством как сословие, жёстко выделенная и отграниченная часть социума. Буржуазия, победив государство, отказывается быть сословием, прячась за провозглашённую ею утопию всеобщего равенства, и, как следствие, отказывается быть государством, нести ответственность за власть. Она предпочла бы, чтобы социум самоорганизовывался, а она бы его контролировала, управляла процессами в свою пользу, оставаясь за сценой.
При технической демократии нестабильность государства становится организационным принципом, революция технологизируется и превращается в рутину. Такая техническая демократия есть, по существу, лишь узаконенная форма и рецепт систематического осуществления государственных переворотов мирными, социально бескровными средствами. Точнее, то, что раньше было государственным переворотом, теперь становится постоянным перераспределением «богатств власти» в рамках правящего класса с неясными, размытыми, непубличными границами.
Техническая демократия не имеет ничего общего с «долей во власти», которую имел римский или греческий гражданин. При сущностной демократии выбирается огромное число должностных лиц. Технические представительные институты несопоставимо слабее греко-римских и по относительной численности выборных лиц, и по их полномочиям (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето). При этом граждан в государстве гораздо больше. Вместо выборной магистратуры работает административный аппарат. Его работники - формально не рабы, но они и не свободны в техническом социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа, не будучи при этом ни народом, ни государством (в отличие от магистратов сущностной демократии). Такую машину, как государственный аппарат, необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, не нуждаясь в контроле извне. Но «вместительность» сущностного демократического государства по сравнению с империей несопоставимо мала.
В империи же возможности контроля со стороны центральной власти - императора, суверена - без опоры на сословие весьма ограниченны. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмётся контролировать аппарат управления. Напротив, она стремится этот аппарат коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Государство, подчинённое буржуазному обществу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом.
Христианское государство - каковыми исторически являются современные западные «демократии», что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, - взяло на себя обязательство обеспечивать «идеальную» свободу граждан в обмен на действительную передачу власти от общества - группы граждан, распределяющих власть между собой, - государству.
Этот принцип отчуждения власти при одновременном превращении её из сущностного отношения людей в технику государства действует и в том случае, если идеальный план государства захвачен либеральной идеологией, вытеснившей христианскую идею свободы «для» своей формальной и негативной идеей свободы «от». Власть всё равно отчуждается от граждан и общества «демократическим» государством, граждане не получают обещанной позитивной свободы человеческого существования, а получают негативную «свободу» быть эксплуатируемыми обществом, прошедшим модернизацию капиталом.
Техническая демократия, созданная в конце XVIII века в западных государствах (прежде всего в Англии, Франции и США), соблазнившая российский правящий класс и образованных людей России в веке XIX, была явлением сугубо цензовым, что до известной степени роднит её с демократией сущностной, греко-римской. Демократическое распределение власти в обществе было ограничено сословным, имущественным, половым, расовым цензами в пользу радикального меньшинства избирателей. В этом качестве она была подобием, «отражением» первой и последней сущностной демократии, делящей общество на свободных людей и рабов. Она также являлась способом управления большинством со стороны радикального меньшинства и одним из технических элементов власти в обществе, контролируемом капиталом.
Можно сказать, что техническая демократия является той допустимой и необходимой для капитала модернизацией власти и государства, которая позволяет капиталу эффективнее использовать государство (и власть) в своих целях. Капиталистическое общество ликвидирует позицию суверена и занимает его место - непублично, незаконно, вне права. В отличие от сущностной демократии при демократии технической раздел власти в обществе происходит теневым образом, путём преобразования отношений власти в управление и влияние. Либерализм - идеальное состояние, когда формально свободны все, а реально только избранные (успешные), - становится идеологией капиталистической технической демократии.
******
Всеобщая управляемая демократия
Порядок технической цензовой демократии мог существовать только до тех пор, пока в мире не возникло первое коммунистическое государство, контролирующее половину планеты.
Государство, победившее в мировой войне, обеспечившее себе научно-техническое лидерство (или как минимум паритет с Западом), действительно дало всем своим гражданам то, что оно им публично (то есть правовым образом) обещало. Советский гражданин принимал участие во власти за счёт массовой солидарности с публично объявленными историческими целями, к которым власть действительно стремилась. Идеологически конкурировать с таким общественным порядком техническая демократия могла, только став всеобщей.
Обещания советского государства включали в себя концепцию человека, которую надо понимать как онтологическое содержание понятия «свободы», как постхристианскую светскую религию. Российские коммунисты прошли на один шаг дальше в религиозном кризисе, чем современный им Запад. Эта русская светская вера стала массовой, т.е. верой не только правящих слоёв, но каждого советского гражданина, претендовала на полное замещение собой христианской веры. Отсюда - подлинный антагонизм с христианством, с православной церковью, а не просто атеистический нигилизм и социальная вражда с духовенством времён Просвещения и Великой французской революции. Западное кризисное религиозное сознание никогда не могло полностью заместить христианские представления либеральными. Ни в сектантских США, ни в протестантской, англиканской и католической Европе.
Сразу после Второй мировой войны при непосредственном участии неотомистских философов в США формируется проект создания демократии как светской веры. Этот проект - стратегическая составляющая борьбы США и Западного мира в целом с советским имперским проектом России, исторически победившим в мировой войне.
Проект светской веры в демократию становится следующим шагом модернизации и перепроектирования США, ставших после войны самым мощным государством Запада. США взяли на себя защиту западноевропейских государств, запретили им воевать друг с другом, сосредоточили в своих руках экономическую выгоду от войны, т.е. стали сверхгосударством, государством над другими государствами. И именно США должны были сформулировать ответ СССР. Подобное проектное решение, разумеется, является насилием над взятым теперь уже в качестве материала механизмом технической, цензовой демократии. Как таковой этот механизм просто не рассчитан на вместительность для всего населения - вместе с женщинами, «латиносами», неграми и бедными. Однако без наделения каждого американца избирательными правами и «избирательным поведением» демократия не может стать официальной религией, верой всей нации, не может стать всеобщей. Не отказавшись от ценза, такую демократию нельзя поставлять в качестве образца на экспорт (старый добрый католический прозелитизм!). С этого момента выработка управленческих решений (а также их политическая реализация), что составляет суть современной власти, и демократические декорации окончательно разделяются и более никогда не встречаются.
Суть производимых властным сообществом подлинных решений и действий публично никогда не обсуждается и, более того, скрывается, что становится существенным условием их реализации. Светская вера в демократию строится как всеобщая за единственным и существенным исключением - само властное сообщество эту веру не исповедует. Эта вера - утопия для управляемых. Западная политика превращается в имитацию дискуссии и «борьбы» за уже вменённые решения. В СССР же продолжает сохраняться публичная власть, открыто обсуждающая свои планы, и, что крайне важно, сама исповедующая собственную официальную религию.
Всеобщая управляемая демократия, вырастая из демократии технической, являясь её предельным вариантом, в то же время находится уже «по ту сторону» от реальности власти, утрачивает всякую связь с подлинной онтологической демократией античности. Всеобщая управляемая демократия - это чистая имитация участия во власти с нулевой ответственностью для участника. Всеобщая демократия окончательно оформляет профессиональную политику как сферу деятельности тех, кто, не обладая ни капиталами, ни властью, должен разыгрывать спектакль для массового всеобщего избирателя, подчиняя задаче формирования доверия к этому спектаклю всю свою жизнь, биографию, карьеру.
Всеобщая управляемая демократия открыто противоречит главному признаку реальной власти. Ведь власть - это открытое, публичное подчинение большинства меньшинству. Власть - основное общественное отношение. Государство - высшая цивилизационная форма власти. Ничего этого нет в конструкции всеобщей демократии. Меньшинство якобы подчиняется большинству. Само большинство никому не подчиняется. Государство существует дополнительно к согласному с самим собой большинству только для приведения к порядку меньшинства, поэтому становится сервисным институтом и в исторической перспективе исчезает. Всё это потому только так соблазнительно для массового потребителя утопии, что ложно от начала и до конца.
*******
Часть 1. Гл.5. Наша демократия(2)
Содержание
Часть 1-я. Кто мы.
Глава 1. Наша религия(1)
Глава 1. Наша религия(2)
Глава 2. Наша история(1)
Глава 2. Наша история(2)
Глава 3. Наше государство
Глава 4. Наша революция(1)
Глава 4. Наша революция(2)
Глава 5. Наша демократия(1)
Глава 5. Наша демократия(2)
Глава 6. Наш социализм(1)
Глава 6. Наш социализм(2)
Часть 2. Наша ситуация.
Глава 1. Наше место в мировом распределении богатств
Глава 2. Наша роль в управлении миром
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(1)
Глава 3. Проблема нашего суверенитета(2)
Глава 4. Вызов нам
Глава 5. Наш вызов
Глава 6. Наш шанс
Часть 1. Гл.4. Наша революция(2)
Глава 5. Наша демократия
Продолжительное по меркам истории и развитое волеизъявление масс - часть нашего исторического опыта. Это волеизъявление, конечно, совсем не похоже на буржуазно-демократическое бытие «народа» в качестве метафизических «единственного источника» власти и «носителя» суверенитета, предусмотренных Конституцией России 1993 года. То есть «народ» властью сам не обладает, ему власть не принадлежит - конституционно. Так оно и есть. Революция 1991 года заключалась в окончательном уходе масс из власти, отказе от исторической воли и ответственности, делегировании власти как таковой немногочисленным представителям, которые никто и звать их никак, но при этом они могут делать всё, что им заблагорассудится.
Можно считать, как уверяет демократическая пропаганда, что «народ устал» - революция, две войны, репрессии. Когда уже мы заживём нормально, «как все», т.е. не заботясь о будущем, не обращая внимания на проблемы и не решая их, не загоняя себя в рамки дисциплины? И вот - зажили.
При этом отказ от ответственности за свою историческую судьбу осуществили вовсе не те, кто заплатил жизнями и напряжением всех сил за безусловную социально-психологическую реальность общего счастья, созданную в стране к концу 50-х - началу 60-х. Они к моменту «перестройки» действительно состарились. А вот поколения, родившиеся или выросшие в самой этой обстановке счастья, стали считать созданные социокультурные богатства сначала нормой, отправной точкой для начала ещё более сытой и ещё более счастливой жизни, а потом - чем-то недостойным, чего бедный должен стыдиться перед лицом богатых родственников или соседей.
Современная демократия по своему политическому содержанию - это блажь сытых, коллективный эгоизм и стремление потреблять всё больше и больше, не задумываясь об источниках богатства. Сказка Пушкина о золотой рыбке в этом отношении представляется архетипической.
Прежде чем мы начали выбирать из ограниченного круга неизвестно откуда взявшихся людей тех, кто будет грабить нас уже в прямом, а не в переносном смысле (как это якобы делали - в представлениях либеральной пропаганды - управляющие общенародной социалистической собственностью), мы тоже ходили на выборы. Эти выборы были объявлены впоследствии лицемерием и абсурдом, поскольку участвовал в них только один кандидат.
Теперь-то мы знаем, что и семь кандидатов могут быть равно непригодными. Ведь это не выборы из многих тысяч потенциально пригодных руководителей, а только среди тех, кто дорвался до статуса кандидата (если не принимать во внимание «подставных»). И только самим кандидатам выборы дают реальные правовые возможности - бороться друг с другом. Но не нам.
Чем же плох тогда один кандидат? И чем это так уж отличается от ситуации, когда их несколько? Особенно учитывая, что предлагаемая единственная кандидатура никогда не была случайной и соответствовала весьма развёрнутому и требовательному набору норм. Такое голосование само по себе вполне осмысленно и культурно, представляет собой вотум доверия, известный ещё Древнему Риму. Глядя на римлян - самый развитый пример и культурный образец демократии - и продолжая принятую нами у либеральной пропаганды линию обвинений в абсурде, почему бы не пойти дальше: если один кандидат это абсурд, то же касается и первых руководителей. У римлян было два консула, один назначался только как диктатор. Так что тот факт, что в США или Франции один президент, - либо абсурд, либо режим диктатуры («выборной монархии», как говорят сами французы).
Выборы в советские органы власти стыковались с выборной системой внутри партии, т.е. системой власти в собственном смысле. Партийного руководителя выдвигали сверху, но утверждали снизу, он не мог не быть лидером своей партячейки. Поэтому реальная «расфокусировка» нашей власти, утрата ею позиций действительной социальной ответственности, а как следствие - властной компетентности, произошли вовсе не из-за несоответствия выборных процедур «формулам демократии». Выбор таких «формул» в культуре весьма разнообразен, а система советского партийного народовластия работала эффективно более шести десятков лет, разрешала кризисы нашего выживания, считавшиеся многими западными наблюдателями непосильными. Направив критику нашей власти по формальному пути, подсказанному западной пропагандой, мы, в принципе, лишили себя возможности определить действительные проблемы институтов нашей власти, не смогли обеспечить её воспроизводство. Так что свергать никого не пришлось, верхушка и первое лицо сами совершили предательство, когда институты народовластия уже не работали.
Наша партийная и советская демократия как система выборов и продвижения кадров власти была классической (по культуре) демократией, понимаемой как действительная власть меньшинства над большинством. Эта характеристика неизбежна для любой формы власти, если власть понимается по существу, принимается как первая и основная реальность социума.
******
Сущность античной демократии
В истории Западной Европы демократия в полном смысле слова как основная форма организации власти и государства
существовала по большому счёту только однажды - в дохристианский период европейской цивилизации, в древнегреческом городе и после в Римской республике.
Эта демократия - не что иное, как форма и способ организации социальной солидарности (сплочённости) меньшинства граждан (свободных людей) против большинства неграждан, т.е. несвободных, зависимых людей, прежде всего, рабов.
В этом дохристианском государстве понятие свободы было предельно конкретно: противоположность рабству не как злу, а как нормальному и необходимому состоянию части и, возможно, большинства людей в государстве.
Если количество свободных уменьшается, то в пределе остаётся один свободный - тиран. Так что тирания - предельная форма демократии. Для несвободных неважно, кто их тиран, - один человек или группа. Если же число свободных растёт, то всё кончается хаосом и властью худших, т.е. «всех». Античная греко-римская демократия - базовая для европейской цивилизации - очень зависима от балансов и пропорций,
а потому, как правило, является переходным, а не стабильным состоянием государства, что не раз показывала история европейской цивилизации.
Греческий или римский гражданин не просто голосует. Он обладает долей во власти, которая позволяет ему непосредственно защищать свои интересы. За долю во власти он платит риском для своей жизни и здоровья, поскольку его место в обществе - это место в строю, конном или пешем. У римлян и голосование было организовано по воинским подразделениям. Ни римская, ни греческая демократия не предназначены как институт власти для какого-либо государственного планирования, для какой-либо заботы о будущем. Античная демократия лишь уравновешивает распределение сил влияния и интересов свободных людей в данный момент, сиюминутно. У подлинной демократии нет ни памяти, ни воображения, ни прошлого, ни будущего. За реальное участие во власти античный гражданин несёт неограниченную ответственность.
******
От греко-римской демократии к христианскому государству
Христианская революция ввела другое понятие свободы - свободы идеального существования каждого человека, независимо от его власти и власти над ним, свободы от социальной реальности как таковой. Рабство становится уже не сущностным, а техническим понятием. Можно быть свободным, будучи рабом. Разумеется, историческая и материальная трансформация рабства в его новое качество происходит столетиями. Современные люди вовсе не ощущают себя рабами, т.к. никто не приписывает им «рабскую природу» (рабство по рождению). Хотя технически они несвободны ничуть не менее.
С момента христианской революции государство было поставлено в новые рамки. Его носитель - император, государь, монарх - должен был быть уже не просто социально свободен в старом римском смысле. Он должен был быть свободен, как это угодно Богу, т.е. быть человеком в собственном смысле слова, а не только политическим животным. Опять-таки нужно учитывать проектный, идеальный статус этого требования, реализация которого исторически занимает не одно столетие и проходит через массу перипетий. Это же требование предъявляется ко всем социально свободным «членам» государства, т.е. к тем, кто разделяет вместе с Государем возможность сказать: «Государство - это я!», к правящему классу. Христианское государство как цивилизационный проект наделяется функцией защиты и воспроизводства института (способа существования) человека.
Первым человеком, знающим о том, что он человек, что это значит и чем он отличается от политического животного, был собственно Христос. Греки и римляне не смогли в своей философии ответить на вопрос о сущности человека, хотя греческая политика уже была практикой человека. Одно из выражений (но не единственное) обязанности христианского государства защищать человека заключается в необходимости защищать свою церковь и подлинную (т.е. в Бога) веру. Возможность быть человеком в христианском государстве дана каждому гражданину. Проект христианского государства, в отличие от государства платоновского, отделил понятие свободы как онтологическое от понятия власти, обнаружил технический характер любой власти, сделал свободу независимой от власти, а власть как таковую - подчинённой принципам христианской государственности. Государство перестало быть механизмом бесконечного самовозрастания власти, как это было в Древнем Риме и в период республики, и в период империи.
Проект христианского государства разворачивается на материале Византии. Христианский проект (в пределе - построение Града Божьего на земле) развивает проект платоновского государства через трактовку идей блага и справедливости. Западный же мир в начале второго тысячелетия отказывается от идеи строительства Града Божьего на земле и переходит к рецепции римского права.
Греческая и римская демократии в отличие от идей христианской государственности строились на принципиальной склейке и неразличении власти и свободы, на онтологизации свободы как власти. С древнеримской (древнегреческой) точки зрения свободен тот, у кого власть, т.е. гражданин. И напротив - свободный гражданин не может быть сущностно подвластен кому-либо, это делало бы его рабом. Он, не теряя своей свободы, может лишь разделять власть с другими свободными гражданами. Кстати, этот же греческий (римский) гражданин платил за свою «долю власти» в действительной демократии воинским долгом и, если придётся, самой жизнью (не деньгами!), обеспечивая тем самым онтологическое тождество свободы и власти.
******
Техническая демократия
Кризис западных христианских католических институтов веры, её подмена в конечном счёте светской верой (вполне сочетаемой как с контр-религией атеизма, так и с многообразным сектантством, оккультизмом и новым язычеством) могут создать иллюзию возможности возвращения к греко-римской, дохристианской модели государства. Таковы были иллюзии Великой французской революции, Американской революции. Участники и наследники этой последней даже воспроизвели онтологическое, сущностное рабство как обязательный элемент своего демократического государства. Продержалась система в этом виде недолго (с 70-х XVIII века до 60-х XIX, почти как советская власть). Потом сущностное рабство пришлось заменить техническим, реальной социальной зависимостью и подвластностью, дисциплинарной властью, лежащей вне правового поля.
Основной принцип демократии - организация власти меньшинства над большинством - при этом выполнялся. Граждане, обладающие правом избирать, составляли от силы десятую часть населения. Тем более что модернизированное капиталом общество создало сверхэффективный механизм социальной зависимости осуществления дисциплинарной власти - трудовой наём. То, к чему стало можно принудить рабочего по найму, не идёт ни в какое сравнение с «объёмом» принуждения римского раба или крепостного крестьянина. Техническое рабство формально свободных людей стало в модернизированном капиталом обществе куда жёстче, чем сущностное рабство времён Древней Греции или Рима.
Маркс пытался выразить суть этого явления через понятия эксплуатации и отчуждения. Однако, прежде всего, это «старые добрые» отношения и механизмы власти.
Буржуазные революции западной ветви европейской цивилизации (Англия, Америка, Франция), определившие устройство западных государств, установили уже не сущностную, не онтологическую демократию греко-римского типа, а демократию сугубо техническую, являющуюся приложением к централизованному государству, сложившемуся в период до революций (голландской, английской, американской, французской). Выборность короля, который называется теперь президентом или премьер-министром, мало что меняет в жизни подавляющего большинства граждан. Они не отдают свою жизнь за «долю во власти», они платят налоги. Соответственно, и получают они от государства только то, что можно «купить», а не «завоевать».
Монархия при этой технической демократии вообще может быть реставрирована, сохраниться как форма государства. Однако техническая демократия в каком-то смысле обеспечивает господство модернизированного капиталом общества над государством, фиксирует историческую победу общества над государством в их непрекращающейся борьбе. Сравнивая пред- и постреволюционные периоды, можно сказать, что аристократия как часть общества всегда боролась с государством, но всегда сама соглашалась стать государством как сословие, жёстко выделенная и отграниченная часть социума. Буржуазия, победив государство, отказывается быть сословием, прячась за провозглашённую ею утопию всеобщего равенства, и, как следствие, отказывается быть государством, нести ответственность за власть. Она предпочла бы, чтобы социум самоорганизовывался, а она бы его контролировала, управляла процессами в свою пользу, оставаясь за сценой.
При технической демократии нестабильность государства становится организационным принципом, революция технологизируется и превращается в рутину. Такая техническая демократия есть, по существу, лишь узаконенная форма и рецепт систематического осуществления государственных переворотов мирными, социально бескровными средствами. Точнее, то, что раньше было государственным переворотом, теперь становится постоянным перераспределением «богатств власти» в рамках правящего класса с неясными, размытыми, непубличными границами.
Техническая демократия не имеет ничего общего с «долей во власти», которую имел римский или греческий гражданин. При сущностной демократии выбирается огромное число должностных лиц. Технические представительные институты несопоставимо слабее греко-римских и по относительной численности выборных лиц, и по их полномочиям (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето). При этом граждан в государстве гораздо больше. Вместо выборной магистратуры работает административный аппарат. Его работники - формально не рабы, но они и не свободны в техническом социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа, не будучи при этом ни народом, ни государством (в отличие от магистратов сущностной демократии). Такую машину, как государственный аппарат, необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, не нуждаясь в контроле извне. Но «вместительность» сущностного демократического государства по сравнению с империей несопоставимо мала.
В империи же возможности контроля со стороны центральной власти - императора, суверена - без опоры на сословие весьма ограниченны. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмётся контролировать аппарат управления. Напротив, она стремится этот аппарат коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Государство, подчинённое буржуазному обществу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом.
Христианское государство - каковыми исторически являются современные западные «демократии», что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, - взяло на себя обязательство обеспечивать «идеальную» свободу граждан в обмен на действительную передачу власти от общества - группы граждан, распределяющих власть между собой, - государству.
Этот принцип отчуждения власти при одновременном превращении её из сущностного отношения людей в технику государства действует и в том случае, если идеальный план государства захвачен либеральной идеологией, вытеснившей христианскую идею свободы «для» своей формальной и негативной идеей свободы «от». Власть всё равно отчуждается от граждан и общества «демократическим» государством, граждане не получают обещанной позитивной свободы человеческого существования, а получают негативную «свободу» быть эксплуатируемыми обществом, прошедшим модернизацию капиталом.
Техническая демократия, созданная в конце XVIII века в западных государствах (прежде всего в Англии, Франции и США), соблазнившая российский правящий класс и образованных людей России в веке XIX, была явлением сугубо цензовым, что до известной степени роднит её с демократией сущностной, греко-римской. Демократическое распределение власти в обществе было ограничено сословным, имущественным, половым, расовым цензами в пользу радикального меньшинства избирателей. В этом качестве она была подобием, «отражением» первой и последней сущностной демократии, делящей общество на свободных людей и рабов. Она также являлась способом управления большинством со стороны радикального меньшинства и одним из технических элементов власти в обществе, контролируемом капиталом.
Можно сказать, что техническая демократия является той допустимой и необходимой для капитала модернизацией власти и государства, которая позволяет капиталу эффективнее использовать государство (и власть) в своих целях. Капиталистическое общество ликвидирует позицию суверена и занимает его место - непублично, незаконно, вне права. В отличие от сущностной демократии при демократии технической раздел власти в обществе происходит теневым образом, путём преобразования отношений власти в управление и влияние. Либерализм - идеальное состояние, когда формально свободны все, а реально только избранные (успешные), - становится идеологией капиталистической технической демократии.
******
Всеобщая управляемая демократия
Порядок технической цензовой демократии мог существовать только до тех пор, пока в мире не возникло первое коммунистическое государство, контролирующее половину планеты.
Государство, победившее в мировой войне, обеспечившее себе научно-техническое лидерство (или как минимум паритет с Западом), действительно дало всем своим гражданам то, что оно им публично (то есть правовым образом) обещало. Советский гражданин принимал участие во власти за счёт массовой солидарности с публично объявленными историческими целями, к которым власть действительно стремилась. Идеологически конкурировать с таким общественным порядком техническая демократия могла, только став всеобщей.
Обещания советского государства включали в себя концепцию человека, которую надо понимать как онтологическое содержание понятия «свободы», как постхристианскую светскую религию. Российские коммунисты прошли на один шаг дальше в религиозном кризисе, чем современный им Запад. Эта русская светская вера стала массовой, т.е. верой не только правящих слоёв, но каждого советского гражданина, претендовала на полное замещение собой христианской веры. Отсюда - подлинный антагонизм с христианством, с православной церковью, а не просто атеистический нигилизм и социальная вражда с духовенством времён Просвещения и Великой французской революции. Западное кризисное религиозное сознание никогда не могло полностью заместить христианские представления либеральными. Ни в сектантских США, ни в протестантской, англиканской и католической Европе.
Сразу после Второй мировой войны при непосредственном участии неотомистских философов в США формируется проект создания демократии как светской веры. Этот проект - стратегическая составляющая борьбы США и Западного мира в целом с советским имперским проектом России, исторически победившим в мировой войне.
Проект светской веры в демократию становится следующим шагом модернизации и перепроектирования США, ставших после войны самым мощным государством Запада. США взяли на себя защиту западноевропейских государств, запретили им воевать друг с другом, сосредоточили в своих руках экономическую выгоду от войны, т.е. стали сверхгосударством, государством над другими государствами. И именно США должны были сформулировать ответ СССР. Подобное проектное решение, разумеется, является насилием над взятым теперь уже в качестве материала механизмом технической, цензовой демократии. Как таковой этот механизм просто не рассчитан на вместительность для всего населения - вместе с женщинами, «латиносами», неграми и бедными. Однако без наделения каждого американца избирательными правами и «избирательным поведением» демократия не может стать официальной религией, верой всей нации, не может стать всеобщей. Не отказавшись от ценза, такую демократию нельзя поставлять в качестве образца на экспорт (старый добрый католический прозелитизм!). С этого момента выработка управленческих решений (а также их политическая реализация), что составляет суть современной власти, и демократические декорации окончательно разделяются и более никогда не встречаются.
Суть производимых властным сообществом подлинных решений и действий публично никогда не обсуждается и, более того, скрывается, что становится существенным условием их реализации. Светская вера в демократию строится как всеобщая за единственным и существенным исключением - само властное сообщество эту веру не исповедует. Эта вера - утопия для управляемых. Западная политика превращается в имитацию дискуссии и «борьбы» за уже вменённые решения. В СССР же продолжает сохраняться публичная власть, открыто обсуждающая свои планы, и, что крайне важно, сама исповедующая собственную официальную религию.
Всеобщая управляемая демократия, вырастая из демократии технической, являясь её предельным вариантом, в то же время находится уже «по ту сторону» от реальности власти, утрачивает всякую связь с подлинной онтологической демократией античности. Всеобщая управляемая демократия - это чистая имитация участия во власти с нулевой ответственностью для участника. Всеобщая демократия окончательно оформляет профессиональную политику как сферу деятельности тех, кто, не обладая ни капиталами, ни властью, должен разыгрывать спектакль для массового всеобщего избирателя, подчиняя задаче формирования доверия к этому спектаклю всю свою жизнь, биографию, карьеру.
Всеобщая управляемая демократия открыто противоречит главному признаку реальной власти. Ведь власть - это открытое, публичное подчинение большинства меньшинству. Власть - основное общественное отношение. Государство - высшая цивилизационная форма власти. Ничего этого нет в конструкции всеобщей демократии. Меньшинство якобы подчиняется большинству. Само большинство никому не подчиняется. Государство существует дополнительно к согласному с самим собой большинству только для приведения к порядку меньшинства, поэтому становится сервисным институтом и в исторической перспективе исчезает. Всё это потому только так соблазнительно для массового потребителя утопии, что ложно от начала и до конца.
*******
Часть 1. Гл.5. Наша демократия(2)