Моя маленькая боевиана - 3. Большая скука
They're selling hippie wigs in Woolworth's, man.
The greatest decade in the history of mankind is over.
And we have failed to paint it black.
Danny the Dealer
The bitch is dead now.
James Bond
«От вас исходят опасные токи, Уильям», - кокетничает полковник Эмиль Боев с американским разведчиком Уильямом Сеймуром. Боев, приехавший на конгресс в Копенгаген под видом болгарского социолога Михаила «Майклa» Коева, чтобы в очередной раз выйти на след эмигрантского центра, замышляющего недоброе против бывшей Родины, не может отвести глаз от своего коллеги и противника: «Лицо у него красивое, резкие черты делают его мужественным. Красота холодная и хмурая: серые, устало прищуренные глаза, тонкие насмешливые губы, каштановые волосы, падающие на изборожденный морщинами лоб; прямая линия его римского носа как бы подчеркивает некую непреклонность его характера».
Читатель уже знаком с предпочтениями Боева, ведь так же восторженно, и точно теми же возвышенными словами он описывал в предыдущей книге агента ЦРУ Эванса: «Его кpасивое, мужественное лицо говоpит о сильном, волевом хаpактеpе. Сеpые холодные глаза Эванса смотpят на тебя отсутствующим взглядом, как у человека, думающего совсем о дpугом». До Эванса и Сеймура эпитета «красивый» у Богомила Райнова удостоился только Сталин в программной статье «Образ Сталина в советской живописи», вошедшей в талмуд 1950 года «Проблемы изобразительного искусства», но переднеазиатский фенотип с трудом «продавался» в Болгарии, где Торболаном из Курдистана традиционно пугают детей, и перестроившийся вместе с партией Райнов стал законодателем моды на новый стандарт красоты. Так, полковник ГБ Ковачев, герой шпионского детектива Димитра Пеева «Вероятность равна нулю», вышедшего через девять лет после практически одновременной публикации «Большой скуки» в издательстве «Болгарский писатель» и ее выполненного Собковичем перевода в 4-ом выпуске альманаха «Подвиг» за 1971 год, открыто любуется еще не успевшим остыть трупом английского разведчика: «Наконец вытащили Маклоренса. Даже побитое и окровавленное, лицо его сохраняло холодноватую англосаксонскую красоту».
Нельзя не заметить, что трепетные портретные зарисовки красавцев ВАСПов Эванса и Сеймура резко контрастируют с описаниями Боевым женщин, снисходительно ироничными, зачастую ограничивающимися упоминанием «внушительного» бюста и бедер (тоже внушительных, но еще и мощных, могучих, толстых, кричащих, массивных, импозантных, объемистых, крепких, плотных, дебелых). «И снова я смотрю на спящую женщину - впрочем, безо всякого интереса к ее женским прелестям», - откровенничает Боев - «Майкл», нехотя уступивший настойчивым домогательствам Дороти - секретарши Сеймура. И хотя Боев, заигрывая с Сеймуром, уверяет, что в числе его «личных интересов хорошее вино, отчасти красивые женщины», американский разведчик безошибочно отвергает эту легенду: «Нет. Вы не особенно падки ни на то, ни на другое. И, по моему, вы не лишены мудрости: это второсортные удовольствия».
Эту «мудрость» разделяет множество героев и антигероев болгарской шпионской прозы и кино. «Не люблю женщин! Для меня это люди второго сорта», - визжит биолог Симанский из повести Георгия Маркова «В поисках цезия» (вышедшей в 1957 году в популярной «косой» серии «Библиотека “Военные приключения”» болгарского «Воениздата» и сразу же переведенной для не менее престижной и не менее «косой» «Библиотечки военных приключений» «Воениздата» советского), смертельно испуганный внезапно открывшимися ему прелестями вамп-медсестры Антоновой (нужно ли говорить, что эта «женщина с красивым белым лицом, на котором резко выделялись ярко накрашенные губы», впоследствии окажется агентом иностранной разведки, замышлявшим отравление секретного профессора). А в сериале «На каждом километре», к созданию которого также был причастен Марков (правда, в титрах второго сезона его фамилия отсутствует: в 1969 году «певец госбезопасности», стоявший вместе со своим литературным куратором и соавтором полковником Кюлюмовым у истоков создания 6-го «идеологического» управления ГБ, переквалифицировался в диссидента-невозвращенца) майор госбезопасности Деянов (Стефан Данаилов - болгарский Ален Делон) куртуазным слогом разоблачает супершпионку по кличке «Черная вдова» (магнетическая Невена Коканова), выдававшую себя за жену царского фашистского полковника: «Ваш «супруг» не любил женщин. Вы не могли продавать ваш товар, потому что этому покупателю он был не нужен».
Недосягаемую вершину мизогинии являет собой, конечно же, темный демон болгарской контрразведки Аввакум Захов, герой многочисленных повестей Андрея Гуляшки. В каждой из встреченных им женщин он прозревает шпионку, диверсантку и вредительницу, а себя представляет посланником вселенского возмездия. «Двуличный и лукавый, облаченный в тогу академически бесстрастного ученого, он действовал, как палач, своим упорством во имя фанатической верности истине обрекая несчастную женщину на смерть,» - рассказывает подручный Захова, ветеринар Анастасий Буков.
Предчувствие неминуемой смерти намеченной жертвы - единственное, что может развеселить Захова. В сцене заклания Заховым секретарши ветеринарной станции Ирины Теофиловой из «Приключения в полночь», блестяще разыгранной в одноименной экранизации сумрачным Любомиром Димитровым и ослепительной Веселой Радоевой, «Аввакум мрачно усмехнулся про себя», думая с томительной истомой: «“Знала бы она, что едет на любовную прогулку со своим палачом!“. А когда Мария Максимова по кличке «Прекрасная фея» в «Спящей красавице» назвала Захова «вестником смерти», он даже не пытался скрыть переполнившие его эмоции: «Аввакум весело расхохотался. Смех его, хоть и недолгий, прозвучал как-то не к месту».
Близость смерти загнанной в ловушку женщины не только веселит Захова, но и волнует, в отличие от обычной физической близости, навязанной Аввакуму «беззастенчивой» и «не знакомой со стыдом» балериной Максимовой и не вызвавшей у него ничего, кроме отвращения («Она продолжала лежать на измятом золотистом покрывале, а у Аввакума было такое чувство, будто что-то измялось в его душе. Прекрасная фея крепко спала и даже чуть похрапывала. Что-то измятое в его душе снова причинило ему боль»). Высшей степени эротическое возбуждение Захова достигает во время предсмертных конвульсий жертвы. В «Приключении в полночь», когда несчастная Ирина Теофилова, «догадавшись, что игра проиграна, приняла какой то сильный яд, Аввакум опустил ее на глиняный под и долго держал за руки, пока в ней не угасла последняя искорка жизни». Этот опыт так понравился Захову, что в «Маленькой ночной музыке» он решается вновь повторить его, на этот раз в собственной режиссуре.
Жертвой маньяка суждено стать Евгении Марковой, «красивой, самодовольной и самоуверенной», с «руками, гибкими и жадными, словно голодные змеи». «Аввакум, конечно же, не позволил отчаянно, подобно Клеопатре, забравшейся в его постель Евгении прикоснуться этими руками к своему пистолету, - аккуратно подбирает слова рассказчик, сельский ветеринар Анастасий Буков, вспоминая об этом эпизоде в повести «Похищение Данаи», опубликованной в 1978 году, через 13 лет после «Маленькой ночной музыки», -но между ними, между палачом и жертвой, возникла странная, я бы сказал, печальная близость». Кульминация этой близости у Захова на физическом уровне, как всегда, проявляется сладострастным кататоническим ступором в момент исполнения им вселенского приговора: «Она прижимает руку ко рту, стискивает зубами кольцо с мерцающим бледно розовым топазом и, прильнув к Аввакуму, кладёт голову ему на плечо. Она жмётся к нему, конвульсивно вздрагивает. Тело его напрягается, как натянутая до предела струна. Он похож на окаменелого человека. Или на человека, у которого нет сердца. Ждёт - секунду, другую. Слышит её хриплое дыхание, но спокойно отсчитывает - секунда, две, три… «Какой снег, какой снег! - думает Аввакум».
С «падающими с неба чудесными белыми цветами» читателям предстояло встретиться вновь в истории о противостоянии Захова и агента 07, а чтобы Джеймс Бонд понял, с каким противником ему придется иметь дело, Анастасий Буков с дегенеративным простодушием растолковал произошедшее: «Аввакум великодушно предоставил ей возможность отравиться и на протяжении всей этой процедуры сидел рядом с ней, говорил о том, какой красивый снег стелется вокруг, и преданно держал её за руку для придания смелости. Эта сцена разыгралась на скамейке у остановки автобуса возле студгородка».
Патологическая мизогиния Захова не укрылась от внимания издателей и читателей: не случайно первые пять книг о приключениях безумного контрразведчика вышли в профильном издательстве «Медицина и физкультура». Гуляшки не давал определенного ответа на вопрос о причинах заховской мизогинии, смутно намекая, что это могло быть реактивным ответом на нереализуемое желание Аввакума самому быть женщиной (единственной шпионкой, не «взволновавшей» Захова, была «подстриженная под мальчика», «с мальчишечьей талией» радистка Лиляна Стамова из повести «Дождливой осенью»), но успешно капитализировал патологию своего героя: западным издателям для пополнения «еврошпионской» линейки был нужен именно такой контрразведчик из Советского блока - красный маньяк, вершащий свой собственный суд (до партийного окрика Богомила Райнова, прервавшего успешную серию, книги о Захове были переведены на английский, французский, итальянский, испанский, финский, шведский, норвежский, турецкий и практически все восточноевропейские языки, а Гуляшки вел в Лондоне переговоры об экранизации истории о поединке Захова с Бондом).
* * *
... «Вы всегда были маньяком в этих делах», - уважительно содрогаясь, обращался к Аввакуму капитан Слави Ковачев уже в первой из историй о Захове (вышедшая в 1959 году под названием «Контрразведка», она затем многократно переиздавалась как «Случай в Момчилове»). В сравнении с маньяком Заховым, мизогиния которого переходит все возможные границы и представляет общественную опасность, Эмиль Боев, конечно же, сильно проигрывает (и знает об этом: на вопрос генерала, отправляющего Боева в Копенгаген на научный конгресс: «Каковы твои познания в области социологии?», он отвечает: «Не намного лучше, чем в ветеринарии» - это, конечно же, ревнивый намек на успех «ветеринарных» похождений Захова и Букова). На приглашение Дороти, секретарши Сеймура, совершить «маленькое безумство» в гостиничном номере, Боев соглашается лишь потому, что этого «требует долг вежливости». Но отдав этот изнурительный долг, полковник ГБ отбрасывает стеснение и рассказывает о себе даже больше, чем собирался:
«Рассеянно созерцаю обнаженное тело. Недостаток свежести его возмещается пышностью. Мой взгляд задерживается на лице. Да, ей по меньшей мере тридцать пять, и по меньшей мере половину прожитых лет она провела в маленьких безумствах, и из-под розово-белой поверхности ее фасада уже проглядывает усталость.
Джеймс Бонд и ему подобные вопреки своей страсти к маленьким безумствам, вероятно, с пренебрежением прошли бы мимо этой красотки, поскольку пора ее цветения уже на исходе».
За этим единственным робким упоминанием Бонда во всем корпусе текстов о Боеве стоит отнюдь не тихая зависть к популярному сопернику Аввакума Захова. Суетливо и демонстративно декларируемая Боевым разборчивость, брезгливость и высокая требовательность к внешним данным своей случайной партнерши призвана скрыть принципиально иную, хотя, возможно, и не до конца осознаваемую направленность его сексуальных интересов. Режиссер Методи Андонов в своем втором обращении к боевиане (в болгарский прокат экранизация «Большой скуки» вышла в октябре 1973 года) не случайно убирает женщин-героинь на дальнюю периферию повествования. Несчастная Дороти в фильме вообще не появляется, а на исполнительниц двух женских ролей, сногсшибательных красавиц с журнальных обложек - Цветану Маневу (Грейс) и Елену Райнову (Маргарита)- в советской прокатной версии (всесоюзная премьера прошла в декабре 1975 года), урезанной до 1 часа 6 минут, приходится шесть с половиной и полторы минуты экранного времени соответственно (к тесту Бекдел можно и не приступать).
Боев, конечно же, не случайно сказал Сеймуру, что женщины его интересуют лишь «отчасти»; в свое время он смог узнать в женщине (Франсуаз) богиню, но оказался не способен признать ее предметом своей восходящей любви. Для Боева женщина - это Кали, оседлавшая мертвого Шиву в савасане и Багряная жена, восседающая на Звере. Это наездница, доминатрикс, сексуальный вампир, высасывающий магическую энергию из партнера, находящегося в сходном со смертью трансе. «Грейс неожиданно резким движением обнимает меня за плечи и грубо впивается губами в мои губы, как будто выражая не любовь, а неприязнь», - жалуется читателю Боев, рассказывая о домогательствах со стороны очередной подосланной Сеймуром секретарши, «обрекшей его на принудительное рандеву».
Если вечно принуждаемый женщинами к «маленьким безумствам» Боев и проявляет инициативу, это принимает подчеркнуто гротескные формы, как в сцене с секретаршей Эдит из «...Плохой погоды»: «Женщина не возpажает. Это дает мне смелость встать и попытаться улучшить наши несколько омpачившиеся отношения. Эдит не особенно пpотивится моим бpатским объятьям. Это и хоpошо и плохо, потому что всякий pаз в момент близости я не испытываю чувства обладания ею - она коваpно ускользает».
«Братские объятья» - не случайный оборот речи (у Райнова, как уже мог убедиться читатель, их не бывает); это отражение представлений Боева о любви как о братотворении - «союзе равных». В многочисленных флэшбеках, на которых построена «Большая скука», Боев с неприязнью вспоминает, как в Софии пять лет назад близкая знакомая вознамерилась использовать его для целей воспроизводства: «По существу, разрыв с Маргаритой произошел из-за ребенка. Правда, ребенок послужил лишь поводом.- Мне хочется иметь ребенка, - сказала она как бы про себя, глядя на девочек, резвившихся на аллее», - и получила в ответ: - «На это ты не рассчитывай. Чтобы зря не терять времени, подыщи лучше себе другого отца для своего будущего ребенка…».
Даже если бы Веспер Линд сообщила Бонду о своем желании иметь от него ребенка в личной беседе, а не в посмертной записке, реакция вряд ли бы была более резкой. Ведь для Боева, как и для любого стихийного богомила, ненавидящего творение Демиурга, рождение является абсолютным злом, именно поэтому социальная запрограммированность Маргариты миражами «материнства и детства» (#бабынарожают) вызывает у него такой резкий отпор. Принуждение к отцовству для Боева сродни налогу на холостяков, введенному советскими митраистами еще в ноябре 1941 года под глумливую песенку «А я сам» в исполнении Краснознаменного ансамбля песни и пляски (в Болгарии аналогичный указ был принят в 1968 и отменен в 1992 году):
«Говорят, женился Федя.
Чудеса сулят соседи.
А я сам, а я сам,
Я не верю чудесам!»
Сам ли, по красноармейской привычке, или любым другим способом из числа многократно описанных ересиологами, но богомил должен не допустить попадания еще одной души в плен Майи. Только через тaинство христовой евхaристии «плоти и крови» можно отправить еще нерожденные сущности в Плерому, трансформировав природную, смертную субстанцию в магическую любовь, разрушающую творение и открывающую путь инициации. Не случайно искаженное название напугавшей церковников болгарской гностической ереси (Bulgarorum haeresis, bulgari, bugri) закрепилось (через далматинское языковое посредство) в европейских языках для обозначения содомитов - английское bugger, французское bougre и русское лагерное «бугор» (бригадир козлов на производстве в колонии). Именно эти особенности учитывает Сеймур, приступая к вербовке Боева. Подложенные Боеву секретарши-«бороды» свою задачу выполнили («Допускаю даже, что она сама себя вам предложила, - полупризнается Сеймур в разговоре о Дороти, - В наше время это самое обычное явление, когда женщина предлагает тебе свое тело»), и американский агент, собравший достаточно материала на Боева («Большая скука» вышла в 1971 году, спустя два года после романа Жиля Перро «Досье на 51-го», вероятного источника вдохновения Райнова), предлагает своему болгарскому коллеге «любовь равных»: «Я позволю себе признаться, не боясь ваших насмешек, что вы с самого начала мне очень понравились. И надеюсь, я не ошибся в вас: мы с вами очень подходим друг другу и отлично друг друга понимаем, Майкл».
Так вот какие «опасные токи» исходят от Сеймура! Это токи пробудившейся Кундалини, но не восходящие, а заставляющие энергию Кундалини повернуть вспять и двигаться вниз. Сеймур - практик Обратной Кундалини, и Боев, кажется, готов снять ментальную каупину и позволить настойчивому и харизматичному вербовщику-манипулятору пробить нижний энергетический фильтр... Не случайно Коста Цонев, сыгравший Боева в «Господине Никто», вновь, как и в «Плохой погоде», задействован Андоновым в роли главного антигероя (на этот раз не Эванса, а Сеймура), так что Боев (в исполнении Антона Горчева) становится фактически участником одного из первых слэш-пэйрингов. Художник Мирослав Грдина на плакате к выходу фильма в чехословацкий прокат (под названием «Большая игра») буквально обыграл режиссерский замысел, разделив изображения двух героев классическим обратным слэшем («\»).
Андонов, в равной мере увлекавшийся англо-американской рок-сценой и французской «новой волной», представляет сюжет повести как нелинейное рельефное поле, заставляя Боева многократно проходить на экране временные петли разной протяженности, от нескольких секунд до десятков минут. Боев как будто прокручивает в памяти один и тот же момент, воспринимая его как новый, в поисках точки выхода из плена времени и соблазна. Только что он отдавался садомазохистскому телесному ритуалу подчинения и освобождения, вызывая демонические силы через гипервентиляцию, крик, кровь и боль, и вот уже бежит прочь от наваждения по незнакомому городу, затерявшись среди «нескончаемой, многонациональна и пестрой толпы» («босоногие юноши в косматых полушубках, девушки, вероятно забывшие надеть юбки либо второпях вышедшие в пижамах, шествие голых и полуприкрытых бедер, платьев длиной до пояса или до земли, крашеных либо просто неумытых физиономий, блузок, смахивающих на рыбачьи сети, мужских холщовых штанов, поддерживаемых бечевками, не говоря уже о феерии красок с явным преобладанием кричащих») в купленном на уличном рынке хипповском парике, под звуки песни Look at Yourself от группы «Юрайя Хип».
Выбор песни не случаен: Цонев (Боев\Сеймур) в буквальном смысле смотрит на себя в зеркало (сквозь отражающегося в нем Горчева), на мгновение вырвавшись из временного потока в надвременной тоннель, в скважину между мирами («Иной раз мною овладевает чувство, что своего собственного мира у меня нет, что я передвигаюсь не в мирах, а в узких промежутках между ними, обреченный вечно патрулировать на этой узкой полоске, именуемой „ничейной землей“»), чтобы - через пару минут - вновь окунуться в удушливую атмосферу запретной эротики общественных туалетов (в которых простодушный советский «куратор» Юрий Модин так любил назначать свидания своему «подопечному» - кембриджскому гоминтерновцу Кернкроссу) со страстным сплетением тел и экстатическими возгласами-упреками: «А вы понимаете, что я вас не пущу!?» - «А вы понимаете, что я не могу не поехать, не могу?!».
И вот в тот момент, когда кажется, что защита с кундалини уже снята, Гнозис посылает Боеву эндуру - затяжное испытание, которое предстоит претерпеть, чтобы избавиться от зеркального двойника, зовущего к лунному бракосочетанию, чреватому разрушением физического тела и делающему невозможной трансфигурацию. Вынужденный скрываться от полиции, без денег и связи с Центром, Боев избирает для ритуала заброшенное место, отмеченное «темным» знаком: остатки гнилого барака на загородном пустыре. Здесь, обернувшись газетами, под дождем, в лихорадке, без сна, но в «бредовом забытье», он проведет несколько недель в борьбе со своим эго.
«Я вообще редко ем фрукты», - признавался Боев в начале «Большой скуки», и вот пришел момент, когда фрукты становятся его единственной пищей: «Я пролезаю сквозь ограду из колючей проволоки в фруктовый сад. Я торопливо рву плоды. Я пробую яблоки и убеждаюсь, что они ужасно кислые и твердые, и я грызу яблоки до тех пор, пока не чувствую, как мой пищевод заполняет ужасная кислота, меня тошнит, и я выбегаю из барака». Райнов здесь даже не пытается спрятать гностический нарратив под многослойной символикой: вкусив в саду плода от древа познания, Боев получает прозрение, вместить которое ему еще не под силу, ведь, как учит Джалалуддин Руми, в экстатическом переживании знание приходит к неопытному Искателю ненадолго, и он не может контролировать его. Вот почему Боев изблевывает запретный плод Гнозиса из материального тела и - с обращенными к Сеймуру словами «Родина никогда не отречется от своего сына» - вновь ступает на борт корабля, чтобы вернуться во власть архонтов - Митры и Кибелы.
...Методи Андонов скоропостижно скончался в возрасте 42 лет через полгода после премьеры «Большой скуки», своей последней режиссерской работой обеспечив культовый статус в Болгарии группе «Юрайя Хип» (их песня July Morning с альбома Look at Yourself, финальный проигрыш из которой композитор Димитр Вылчев умело вплел в саундтрек фильма, cтала гимном болгарского движения хиппи, давшим название их главному празднику - «Джулая», ежегодно отмечаемому на варненском побережье под знаком освобождения от оков собственного эго и плена Вавилона) и подогрев интерес публики к новой головоломной публикации Богомила Райнова о похождениях Эмиля Боева.