о Великом Приколисте
к предыдущему, не удержусь, чтобы не процитировать, вчера как раз написала:
Почти всю седмицу мытаря и фарисея они провели, наслаждаясь замечательными мясными блюдами луджанийской кухни, но теперь, в Воскресенье о блудном сыне, Панайотис решительно вознамерился отправиться в храм и начать подготовку к «весне постной». Лизи пошла на службу вместе с ним и тоже причастилась, чему Пан был, разумеется, очень рад. Настоятель храма отец Григорий Димитраки славился своими интеллектуальными проповедями - послушать их приходили со всех концов Галаты и из старого Города, так что по воскресеньям вместительный собор был полон народа, люди теснились даже во внешнем нартексе - оттуда, правда, было почти ничего не слышно, но проблему уже несколько лет назад решили путем установки микрофонов и динамиков в нужных местах. На этот раз отец Григорий говорил о «душевном смысле» евангельской притчи о блудном сыне. Панайотис с умилением и сокрушением внимал рассуждениям о том, что нельзя «увлекаться дозволенными удовольствиями», иначе с нами случится то же, что с младшим сыном, который, хотя и имел полное право использовать свою часть имение, распорядился ей неразумно, расточив на страсти, и пришел «в полную душевную нищету». Перечисляя виды «скотской пищи», проповедник от алкоголя и курения перешел к «более естественным желаниям» и подчернул, что хотя блудную страсть и разрешено удовлетворять в законном браке, однако, «если этим разрешением слишком усиленно пользоваться и находить в этом особое удовольствие, то получится зависимость, сродная наркотической», по большому же счету «таким наркотиком является вся наша жизнь, и весь мир является наркотиком, потому что у нас зависимость от жизни». Тут Лизи столь явственно хмыкнула, что стоящая впереди женщина недовольно повела головой. Панайотису реакция жены тоже не понравилась, и на пути домой он заговорил о том, какую замечательно глубокую и верную проповедь сказал настоятель.
- Язык у него подвешен, что надо, - согласилась Лизи. - Только вот однобокая у него проповедь вышла.
- Почему же? - слегка обиделся Стратиотис за отца Григория.
- Да потому! Притча-то об отце и двух сыновьях. А он об отце сказал, о младшем сыне сказал, а про старшего молчок! Я-то все ждала, когда он про старшего заговорит… В общем, я разочарована!
- Что же про старшего говорить? - удивился Пан. - С ним и так все понятно: он исполнял волю отца, жил благочестиво и…
- И что? - перебила его жена. - В итоге за свое благочестие он не получил от отца вообще ничего! Так что даже позавидовал братцу, который вернулся домой нищим оборванцем и в кои-то веки надел чистое и налопался! Это вот и есть, получается, итог благочестия - пахать, как проклятый, а потом остаться с носом?
Пан раскрыл рот. Закрыл. Снова раскрыл и, наконец, сумел ответить на столь вопиющий выпад:
- Как ты можешь так все переиначивать?! Отец же сам ему говорит: «ты всегда со мной, все мое - твое». Ведь под отцом здесь подразумевается сам Бог, а значит, старший сын владеет всем, что принадлежит Богу! Разве этого мало?
- Но ему-то, получается, было мало! Иначе чего бы ему так злиться?
- Гнусная зависть помрачила ему глаза! - важно изрек Пан.
- Зависть? - Лизи хмыкнула. - Зависть к чему? Вот слушай, давай рассудим чисто логически. Вот есть императорский сын, который реально имеет доступ ко всему, что есть у отца, всем наслаждается, получает все, что душе угодно, ни в чем не нуждается и всем доволен. И вот бродяга, который полжизни где-то прошатался в нищете, а потом, допустим, выяснилось, что он императорский родственник, и август его принял, повелел вымыть, одеть и посадить за свой стол. Что получил бродяга такого, чего не имел бы принц? Ничего! Он получил только малую часть того, что принц и так уже имеет, всегда имел! Станет принц ему завидовать, злиться, а тем более укорять отца, что тот дал этому бродяге то, чего не давал никогда сыну? Это же абсурд! Принц может злиться только в том случае, если он реально не имел тех благ, которые получил бродяга. Так значит, выходит, старший сын из притчи либо не имел того, что получил на его глазах младший, либо, если теоретически имел, то фактически не пользовался, ибо папашка не давал! Вот мне и любопытно: чем же старший сын так провинился? Пахал, пахал на папу, а папа ему даже и покушать вволю не давал! А если уж этот самый телец упитанный, который младшему достался, означает причастие, как отец Григорий этот толкует, участие в теле Христовом и все такое, так вообще странно выходит: значит, старший брат этот благочестиво соблюдал все заповеди Бога, а в итоге даже и причастия не сподобился? Так тогда знаешь, что выходит из этой притчи? Что надо побольше грешить, а потом когда-нибудь покаяться, и тогда получишь от Бога всякие блага, а если будешь все соблюдать, поститься да молиться, то в итоге останешься с носом! Это логически из всей этой истории вытекает!
- Э-э… - протянул ошеломленный Панайотис. - Э-это вовсе не так!
- А как? - повернулась к нему Лизи. - Как? Ну-ка поясни мне, пожалуйста. А то я реально не понимаю. Нас призывают, видите ли, воздерживаться от любовных и прочих удовольствий, которые якобы наркотик и все такое… а взамен-то что? Тельца упитанного скушает в итоге уличная гетера?
- Просто ты не поняла! - все-таки нашелся Пан с ответом. - Старший сын не тому позавидовал, что младшему досталось что-то хорошее, а тому, что ему это хорошее досталось без труда. Старший-то работал, а младший только грешил, а получил все равно все то же самое. Вот старшему и стало обидно.
- Ну, допустим, - согласилась Лизи. - Такая обида это понятно, да. Но вопрос остается все равно. Если по твоему толкованию, так старший бы сказал: «Чего это ты, папа, этому прохвосту отвалил упитанного тельца, когда он все имение твое на ветер пустил?» Но он-то перед этим еще заявил прямым текстом, что папа ему никогда не давал не только того, что теперь отвалил младшему блуднику, но даже и чего-то меньшего не давал - козленка, с друзьями повеселиться. То есть жарься, сынок, в поле, потей, работай, а веселиться не смей, веселиться блудники будут, когда их простят! Я о чем и говорю. С подковыркой притча-то!
- Надо посмотреть, как это святые отцы толкуют, - пробормотал обескураженный Панайотис.
Он усиленно пытался вспомнить, что говорили отцы насчет претензий старшего сына, но не мог. «Неужели они не видели тут того противоречия, о котором Лизи говорит?» - подумалось ему, но он тут же постарался отогнать столь крамольную мысль.
Елизавета хмыкнула:
- Вот вечно у вас так: как сами не знаете, что сказать, сразу к святым отцам посылаете! Удобно отсылать к уже давно умершим людям - их в любом случае уже ни о чем не спросишь, если чего-то не понял или не согласен… - она вдруг рассмеялась. - А знаешь, судя даже по одной этой притче о сыновьях, Бог, похоже, большой приколист! Вы думаете, Он хотел сказать то и то, а на самом деле Он, может, вовсе другое имел в виду!
Почти всю седмицу мытаря и фарисея они провели, наслаждаясь замечательными мясными блюдами луджанийской кухни, но теперь, в Воскресенье о блудном сыне, Панайотис решительно вознамерился отправиться в храм и начать подготовку к «весне постной». Лизи пошла на службу вместе с ним и тоже причастилась, чему Пан был, разумеется, очень рад. Настоятель храма отец Григорий Димитраки славился своими интеллектуальными проповедями - послушать их приходили со всех концов Галаты и из старого Города, так что по воскресеньям вместительный собор был полон народа, люди теснились даже во внешнем нартексе - оттуда, правда, было почти ничего не слышно, но проблему уже несколько лет назад решили путем установки микрофонов и динамиков в нужных местах. На этот раз отец Григорий говорил о «душевном смысле» евангельской притчи о блудном сыне. Панайотис с умилением и сокрушением внимал рассуждениям о том, что нельзя «увлекаться дозволенными удовольствиями», иначе с нами случится то же, что с младшим сыном, который, хотя и имел полное право использовать свою часть имение, распорядился ей неразумно, расточив на страсти, и пришел «в полную душевную нищету». Перечисляя виды «скотской пищи», проповедник от алкоголя и курения перешел к «более естественным желаниям» и подчернул, что хотя блудную страсть и разрешено удовлетворять в законном браке, однако, «если этим разрешением слишком усиленно пользоваться и находить в этом особое удовольствие, то получится зависимость, сродная наркотической», по большому же счету «таким наркотиком является вся наша жизнь, и весь мир является наркотиком, потому что у нас зависимость от жизни». Тут Лизи столь явственно хмыкнула, что стоящая впереди женщина недовольно повела головой. Панайотису реакция жены тоже не понравилась, и на пути домой он заговорил о том, какую замечательно глубокую и верную проповедь сказал настоятель.
- Язык у него подвешен, что надо, - согласилась Лизи. - Только вот однобокая у него проповедь вышла.
- Почему же? - слегка обиделся Стратиотис за отца Григория.
- Да потому! Притча-то об отце и двух сыновьях. А он об отце сказал, о младшем сыне сказал, а про старшего молчок! Я-то все ждала, когда он про старшего заговорит… В общем, я разочарована!
- Что же про старшего говорить? - удивился Пан. - С ним и так все понятно: он исполнял волю отца, жил благочестиво и…
- И что? - перебила его жена. - В итоге за свое благочестие он не получил от отца вообще ничего! Так что даже позавидовал братцу, который вернулся домой нищим оборванцем и в кои-то веки надел чистое и налопался! Это вот и есть, получается, итог благочестия - пахать, как проклятый, а потом остаться с носом?
Пан раскрыл рот. Закрыл. Снова раскрыл и, наконец, сумел ответить на столь вопиющий выпад:
- Как ты можешь так все переиначивать?! Отец же сам ему говорит: «ты всегда со мной, все мое - твое». Ведь под отцом здесь подразумевается сам Бог, а значит, старший сын владеет всем, что принадлежит Богу! Разве этого мало?
- Но ему-то, получается, было мало! Иначе чего бы ему так злиться?
- Гнусная зависть помрачила ему глаза! - важно изрек Пан.
- Зависть? - Лизи хмыкнула. - Зависть к чему? Вот слушай, давай рассудим чисто логически. Вот есть императорский сын, который реально имеет доступ ко всему, что есть у отца, всем наслаждается, получает все, что душе угодно, ни в чем не нуждается и всем доволен. И вот бродяга, который полжизни где-то прошатался в нищете, а потом, допустим, выяснилось, что он императорский родственник, и август его принял, повелел вымыть, одеть и посадить за свой стол. Что получил бродяга такого, чего не имел бы принц? Ничего! Он получил только малую часть того, что принц и так уже имеет, всегда имел! Станет принц ему завидовать, злиться, а тем более укорять отца, что тот дал этому бродяге то, чего не давал никогда сыну? Это же абсурд! Принц может злиться только в том случае, если он реально не имел тех благ, которые получил бродяга. Так значит, выходит, старший сын из притчи либо не имел того, что получил на его глазах младший, либо, если теоретически имел, то фактически не пользовался, ибо папашка не давал! Вот мне и любопытно: чем же старший сын так провинился? Пахал, пахал на папу, а папа ему даже и покушать вволю не давал! А если уж этот самый телец упитанный, который младшему достался, означает причастие, как отец Григорий этот толкует, участие в теле Христовом и все такое, так вообще странно выходит: значит, старший брат этот благочестиво соблюдал все заповеди Бога, а в итоге даже и причастия не сподобился? Так тогда знаешь, что выходит из этой притчи? Что надо побольше грешить, а потом когда-нибудь покаяться, и тогда получишь от Бога всякие блага, а если будешь все соблюдать, поститься да молиться, то в итоге останешься с носом! Это логически из всей этой истории вытекает!
- Э-э… - протянул ошеломленный Панайотис. - Э-это вовсе не так!
- А как? - повернулась к нему Лизи. - Как? Ну-ка поясни мне, пожалуйста. А то я реально не понимаю. Нас призывают, видите ли, воздерживаться от любовных и прочих удовольствий, которые якобы наркотик и все такое… а взамен-то что? Тельца упитанного скушает в итоге уличная гетера?
- Просто ты не поняла! - все-таки нашелся Пан с ответом. - Старший сын не тому позавидовал, что младшему досталось что-то хорошее, а тому, что ему это хорошее досталось без труда. Старший-то работал, а младший только грешил, а получил все равно все то же самое. Вот старшему и стало обидно.
- Ну, допустим, - согласилась Лизи. - Такая обида это понятно, да. Но вопрос остается все равно. Если по твоему толкованию, так старший бы сказал: «Чего это ты, папа, этому прохвосту отвалил упитанного тельца, когда он все имение твое на ветер пустил?» Но он-то перед этим еще заявил прямым текстом, что папа ему никогда не давал не только того, что теперь отвалил младшему блуднику, но даже и чего-то меньшего не давал - козленка, с друзьями повеселиться. То есть жарься, сынок, в поле, потей, работай, а веселиться не смей, веселиться блудники будут, когда их простят! Я о чем и говорю. С подковыркой притча-то!
- Надо посмотреть, как это святые отцы толкуют, - пробормотал обескураженный Панайотис.
Он усиленно пытался вспомнить, что говорили отцы насчет претензий старшего сына, но не мог. «Неужели они не видели тут того противоречия, о котором Лизи говорит?» - подумалось ему, но он тут же постарался отогнать столь крамольную мысль.
Елизавета хмыкнула:
- Вот вечно у вас так: как сами не знаете, что сказать, сразу к святым отцам посылаете! Удобно отсылать к уже давно умершим людям - их в любом случае уже ни о чем не спросишь, если чего-то не понял или не согласен… - она вдруг рассмеялась. - А знаешь, судя даже по одной этой притче о сыновьях, Бог, похоже, большой приколист! Вы думаете, Он хотел сказать то и то, а на самом деле Он, может, вовсе другое имел в виду!